День: 25.01.2009

…………
Вывешивал и вспомнил. Кстати, картинка уже была, заново сфотографировал.
Так вот, вспомнил… К моей картинке, не относится!
Видел как-то репродукцию картинки Руссо. Не очень его люблю, но с уважением отношусь. Он жестковат на мой вкус, а я Пиросмани люблю. Значит, Руссо, да… Там была красная крыша, помню, и очень очень красная она! Такая, что просто — не может быть! режет картинку! И вот была радость, когда увидел подлинник на выставке, кажется, Москва-Париж, там крыша — КАК НАДО! Ну, не мог Руссо, просто не мог промахнуться. Я был рад, что так и оказалось.

……………………
Нет, нельзя сказать, что пропал его интерес к делу, но рядом с интересом поселилось равнодушие, и даже отчаяние: никчемная жизнь грозила ему из темного угла, а он больше всего боялся пустой жизни. Оттого ему часто становилось тошно, душно, в тридцать пять он не мог смириться с тем, что оказался обычным человеком. Он раскрывал журнал и видел: модные пиджаки удаляются, шикарный английский рокот уже за углом… «сделано, сделано» звенели ему колокольчики по утрам, но и это его все меньше волновало — «пусть… надоело бежать по общей дорожке…» Но позволить себе остаться на обочине, ни с чем… как Аркадий, которого выкинули за борт жизни? Самому?.. Ему не простила бы мать, и Мартин, конечно, тоже.
Как-то они основательно надрались с Аркадием… Ну, можно ли было представить в начале! Старик, захмелев, завел свою любимую песню:
— Мы вольные птицы, пора, брат, пора
— Туда где, туда где, туда где, туда
— Когда где, когда где, когда где, когда
— Всегда где, всегда где, всегда где, всегда
…………………………………
— А не надоела ли тебе моя рожа? — Марк сам себе надоел.
— Не-е, ты мне кое-кого напоминаешь… Я тоже был идиот.
— Я сам себе надоел, понимаешь?.. Устал от себя.
— Ты еще молодой, нельзя так говорить, дело-то интересное у тебя.
— Дело-то, конечно, ничего… Я сам себе не интересен стал.
— Главное — живи, тогда все еще можно починить.
В тот вечер у них была «шрапнель» — солдатская каша, банка отличного майонеза и много хлеба. Старик всегда беспокоился — «хватит ли хлеба?» Его хватило, и до глубокой ночи они, спотыкаясь, вели сердечный разговор. Вышли на балкончик, что повис над оврагом. Звезды лупили с высоты бешеным светом. «Бывает осенью, — сказал старик, — а луны, этой плутовки, не надо». Он свет луны считал зловещим, в лунные ночи стонал, кряхтел, вставал раз двадцать, жадно сосал носик чайника, сплевывая заваренную траву.
Марк, как пришел к себе, лег, так все перед ним поплыло; он устроил голову повыше и в такой позе исчез. Очнулся поздно, идти некуда, на душе пусто. Лежал и думал, что же происходит с ним, почему его стройные планы рассыпаются, жизнь сворачивает на обочину, а из него самого прет что-то непредвиденное, непредсказуемое — он начинает ненавидеть день, ясность — и самого себя.

……………………………….

………………
Время от времени приходит в дом, живет месяц, два, иногда всю зиму… потом уходит. Устраивается всегда на одном и том же месте, на картонке на батарее. Она еле теплая, но для Мистрали лучшее место. Меня старается не замечать. Я не настаиваю, наверное, так ей легче приходить и уходить. Когда-то я притащил двух котят, они замерзали. Брат и сестра, Мистраль и Максимка.
Максимки давно нет, погиб под машиной, а Мистраль жива, ей восемь лет. После смерти брата она всегда одна.
…………..
Выжили вдвоем без матери, жили в подвале. Мистраль спасала Максимку, таскала за собой. Он был веселый дурачок, а она сильная и умная, от рождения такая. Умела находить места, где потеплей, и они спасались. Я не мог их взять, некуда было! Однажды зимой подвал, где они жили, залило водой на метр, и они жили на подоконнике. Я пристроил их под лестницей, но как вода спала, они исчезли, ушли обратно. Зима была страшной, ненавижу всю жизнь, саван, из холода с темнотой соткан… Всегда хотел в теплых краях жить, так и не получилось…
Я искал их каждый день, находил, кормил… Однажды не было и не было. Долго искал, наконец, нашел под балконом первого этажа, в узкой щели. Сидели, прижавшись друг к другу, замерзали. У Мистрали уже не было сил спасать брата и себя. Я схватил их, утащил в свое временное пристанище, кое-как устроил. Я тогда разводился, жил, где придется, должен был оставить это место. Но удалось протянуть до весны. А как стало потеплей, они исчезли, Мистраль не доверяла никому… Летом я видел их около оврага, им было хорошо вдвоем. А осенью Максимка погиб на дороге, которую хотел взорвать Гена, бомж, да так и не сумел, взорвал себя. (Об этом написано в повести «Последний дом»)
Псоле смерти брата Мистраль исчезла. Через год я встретил ее, взрослую кошку, узнал, конечно, и она меня узнала. Тогда у меня уже было постоянное жилье, и я притащил ее домой. Она поела, отдохнула, но остаться не захотела, ушла. Но с тех пор стала приходить, раза два в неделю приходила, поест и уйдет. Ни с кем из кошек и котов не общалась, а людей обходила далеко.
Годы прошли, она так и живет. Придет, поест, отдохнет — и обратно на волю.
А в эту зиму, видимо, устала — пришла и пока живет у меня.