Месяц: Март 2008

идя из «Топоса»

ПРИКОЛИТЕ БАБОЧКУ…

Прекрасна жизнь или ужасна – к качеству искусства отношения не имеет. Жизнь и такая, и другая, и третья – всякая, важно, насколько вы в своем убеждены, и можете до читателя – друга, собеседника, спорщика, – свою правду или неправду волнующе и страстно донести. А если Вы свою истину как бабочку – повертим и так, и сяк, посмотрим отсюда, оттуда… ах, красота!.. Полюбовались… и прикололи в альбом. Тогда на что надеетесь? Получится то, что хотели – десерт к реальности. А потом говорят – «писатель больше не властитель дум…» Но это еще цветочки. Эра возрождения и разума позади, властвует госпожа Альбина, привораживающая к реальности по фотографии. При чем тут властитель дум, Вы собеседника-спорщика и друга-врага теряете. А получите – светский разговор о ненаписанной книге или легковесное подражание прошлому времени.
Завороженность реальностью: люди вдруг сообразили, что быть богатым и здоровым лучше, чем бедным и больным. Вроде и раньше знали, но не так весомо, зримо, убедительно, и возможностей меньше было… Даже неплохая идея, если становится идеей фикс, может привести к торжеству хамства и убожества.

……………………
КРАСОТА — ВЗДОР…

Когда я учился в Тартуском Университете, философию нам преподавал Столович. Толстенький жизнерадостный малый, он занимался эстетикой. Даже написал книгу о том, что такое красота, объективное ли свойство материи или так себе нечто. Сейчас бы сказали – виртуальное. Его тогда ругали… непонятно за что, ведь он считал красоту свойством объективным. Зато прославился на весь Союз, и второй философ, Блюм, завидовал ему, хотя занимался куда более важным вопросом – теорией революций.
Мне, как и всем студентам Столовича, пришлось прочитать его книгу, иначе зачет повис бы в воздухе: толстячок не был мстителен, но обижался, если его труд не уважали. Эта книга что-то у меня в голове оставила, хотя совсем не то, что хотел Столович. Я так и не поверил, что есть «объективная красота». Но есть свойства – картин, текстов, музыки, от которых у людей, чувствующих культуру, дыхание перехватывает, а одна женщина убеждала меня, что при виде прекрасного что-то (или кто-то, может, автор?) хватает ее за горло и цепко держит…
В конце концов, я перестал думать об этом, занялся более достойными делами, как тогда считал. А потом вдруг начал писать, рисовать, и все равно не думал, в основном чувства кипели-бурлили…
Потом я постарел, стал писать-рисовать реже, хотя умения прибавилось: когда что-то научаешься делать, то это не всегда хорошо. Теперь у меня появилось время думать, и я вывел для себя несколько свойств – одинаковых и для текстов, и для картинок, – для любой «вещи искусства».
Это простые свойства, присутствие которых в значительных количествах и вызывало во мне… нет, не «чувство прекрасного», я по-прежнему не знаю, что это… – вызывало необузданный ВОСТОРГ, потому что я был человеком далеким от размышлений, и еще более далеким от спокойного любования, разглядывания… я не эстет… ВОСТОРГ! – другого слова не подберу. Восторг вызывает вовсе не «красота»: красивенькие и довольно бессмысленные словеса, эффектные сравнения давно стали банальностью, и сейчас быстро осваиваются рекламой. В ней такие перлы красивости, что лучше бы авторам писать голо-голо… или точно, прозрачно-точно… или до бессмысленности страстно… Ну, не знаю, но Столович в моих глазах совсем съежился, хотя был довольно мясистый мужчина…
Так вот, три слова я выделил для себя, и за много лет ничего другого не придумал. Творческая вещь должна быть Цельной. И Лаконичной. Без лаконичности цельность не воспримется. А третье слово – Выразительность. Написанная картина, если хороша, сначала легко вливается в глаз, вплывает со своим светом, тьмой, а потом… застревает где-то между гортанью, началом пищевода сверху и верхней частью грудины снизу – и это чувство бывает утомительным и тяжелым. Цвет, слова, звуки – у них должны быть такие негладкие, шероховатые, иногда острокрючковатые части и стороны, которые, зацепившись за что-то внутри нас, приводят в движение давно проржавевшие зубчики и шестеренки, и это внутреннее движение… оно распространяется на весь организм, и я начинаю вибрировать, дрожать, произносить что-то нечленораздельное, но по-русски… плакать, – а потом чувствую – могу, наконец, дышать полной грудью, как ни банально звучит, именно ею, полной… и уже не так, как раньше. Мне уже не скучно жить, вернее, скучность реальности никуда не девается, но не касается меня! – и точка. Когда я в шестнадцать пил с братом спирт, то ощутил впервые примерно такой отрыв, правда, он скоро кончился… а искусство… оно… и так далее.
В общем, красота – вздор, вопросы вкуса нас не должны волновать. Если вы сильны и безоглядны, то люди воспримут и ваш вкус, и слова, и звуки, и ритмы… И все само собой пойдет, само собой.

«…Я и садовник, я же и цветок, В темнице мира я не одинок.» О.Э.М.

Провал артиста


…..
Вообще, давать названия, да еще такие, картинкам смешно, — сегодня одно, завтра другое… Но отчего не позабавиться?..

цитата из «Arno bug diary»


//////////////////////////
«…по большому счету уже все равно, что будет конкретно с LJ=ЖЖ, приобретен опыт создания свободных сообществ, вполголоса и мирно высказанный приговор империям и государствам, с исполнением, затянутым на десятки а может и сотни лет. Не здесь, так в другом месте, почти несущественно уже… Общность, община, нащупан путь к возвращению к общинному строю в его новой форме… и спираль завершит полный виток…»

Фрагментики

……………..

На юг от моей земли седьмой дом стоит. Нас отгораживает от него ряд толстых лиственниц, на них жили белки. Вроде неплохой дом, дружелюбный, и все равно, нашлись в нем белкам враги. Белки терпели, терпели — и ушли. Старуха из седьмого, тоже с первого этажа, возвращалась утром от дочери, видит — множество белок, больших и маленьких, больше двадцати. Скачут по земле, бегут от нас подальше, на юг. Там другой овраг, по нему легко добраться до леса. Говорит, убежали все.

Я не поверил, пошел туда, на границу свою. Ходил меж стволов… стоял, слушал — нет знакомого цокота. Правда, зачем старухе врать. Ушли белки, и стало пусто и скучно на краю моей земли.

Я без них тоскую. Они мне помогли однажды, в самом начале.

Все у меня шло не так, как мечтал. Для молодого человека тяжко, если жизнь не подчиняется желаниям, да?.. Сначала казалось, ничего, выжил, работу нашел по вкусу, кисточкой да пером… Обманываешь себя надеждами. А к тридцати выясняется — мечты, звук пустой! Одно не получилось, другое не случилось… а до третьего не дотянуться, таланта маловато. Но признаться себе, что «н.х»… Нелегко.

И я шел мимо лиственниц с тяжелым сердцем, с тяжелым. Лето, раннее утро, прохладно еще и тихо.

И слышу цокот, веселый звук. На стволе старой лиственницы множество белок, большие и маленькие, все вниз головами, хвосты распушили, расположены по спирали вокруг ствола, и перемещаются — быстро и одновременно — все! Каждая делает прыжок чуть в сторону и наверх, и вся живая спираль движется вверх по стволу до мелких веток — и вниз… и снова вверх, и снова вниз. И делают это они так весело и деловито!.. У меня захватило дух, хотя не пойму, не пойму, отчего это меня так тронуло и задело… Наверное, простота и радость жизни в них были — такие… что я стоял и смотрел, смотрел…

А они, меня не замечая, веселились.

Я осторожно попятился, ушел. И унес с собой картину, которую не нарисовать. И не надо, есть вещи посильней картин. Вдруг понял, не все в картины-то уперлось. Есть вещи в жизни, ради которых стоит потерпеть.

И у меня отлегло, представляете — все отлегло.

И всегда потом, когда плохо, вспоминал — пусть «н.х.», а белочки все-таки — были!..

Генке как-то рассказал, он молчит. Молчал, молчал, потом говорит:

— Завидую тебе…

Чего особенного… Так и не понял.

А про кота под лестницей забыл ему рассказать!..

***

Вхожу в дом и тут же смотрю направо, под лестницу — там никого.

Знаю, что пусто, и все равно каждый раз бросаю взгляд. Посмотрю, и сворачиваю к себе, мне наверх ни к чему.

Много лет тому назад под лестницей в темном углу появился большой серый кот. Пришел откуда-то, и уселся. Никто его не заметил, кроме меня, он с темнотой слился. А я увидел, конечно, — глаза!.. День сидел, и второй… Как неживой, не шевелится. Я пытался с ним поговорить, даже не смотрит. Потом начал понемногу оживать… уходит, но недалеко, по своим делам, и обратно является. Усы белые, спина с проседью — старый зверь. Сидит и молчит. Я спрашиваю, откуда ты… Только рот беззвучно разевает, очень устал. Может, завезли подальше и кинули, бывает, и он теперь домой идет. Выбился из сил, вот и решил передохнуть, отсидеться до весны. На днях выпал снег, ноябрьский ветер крутит листья, коричневое и желтое тонет в холодной белой крупе… А здесь батарея теплая, темно, тихо.

Я хотел его в квартиру пригласить, он не пошел. Тогда притащил ему ящик, постелил тряпочку. Он обрадовался, прыгнул, обнюхал… Признал место, и так жил до весны. Начал ходить вокруг дома. Феликс не возражал, видит, что старик. Коты это сразу замечают, делают выводы.

А в начале апреля начал исчезать — на день, на два… Однажды не вернулся. Не нашел его ни на севере, ни на юге. Не хочу думать о плохом. Наверное, дальше пошел. Я знаю, так бывает с котами. И с людьми.

Сколько лет прошло, а вот как войду в дом, сразу направо смотрю. Не то, чтобы жду… И не просто привычка. Я не странник, я их жалею. Как ему было помочь?.. Пусть бы жил со мной, я бы его кормил… Нет, ему нужно было — взял и ушел.

А я ему имя дать хотел. Это непростое дело, не сразу получается. Так и исчез без имени.

И все равно — помню.
……………………….

Я про слепого котенка еще не рассказал.

Он не был совсем слепой, различал свет, видел тени… Он понимал, если к нему приближаются, надо бежать в сторону темной громады. Под домом много щелей, в них пролезает только самый небольшой зверь, оттуда можно проникнуть в подвал. Здесь самые слабые спасаются от детей и собак. В подвале тихо, темно, но нет еды. Я один ходил и кормил. Но этот котенок всего боялся, редко вылезал из темных углов, так что ему почти ничего не доставалось.

Но он выжил, осенью все-таки вылез на свет, появился около дома. Голова большая, ноги кривые, тонкие, на одном глазу толстое бельмо, а второй белесый, немного видит.

Как может котенок выжить один, если слепой?.. Никто его не возьмет себе, таких не хотят. Я хотел взять, но он не давался. Слышал отлично, и скрывался от меня, чуть только заподозрит неладное.

Со временем начал меня узнавать. Подхожу, заговариваю с ним, он высунется из щели, слушает, ветер шевелит редкие волосики на голове.

Я сяду на асфальт, прислонюсь к стене, он понемногу приближается. Я говорю — привет, и что-нибудь простое, например, про погоду, о еде, о том, что стало сыро, и воду легко найти, а это облегчение по сравнению с сухим и жарким летом… Он в трех метрах от меня стоит, слушает…

Схвачу и унесу, пусть дома живет.

Я говорил ему, что скоро начнут топить, дома будет неплохо, хотя нам мало тепла дают, потому что забыли про нас… и все-таки дают, потому что забыли… И незачем по улице шляться, будь ты хоть трижды кот!.. И что мы не лучше его — слепые, у всех один конец, и жизнь не стоит того, чтобы страдать…

Он стоял и слушал мою ерунду. Не подходил к еде, ему важней был голос. Но я знал, потом обязательно подойдет. И старался выбрать ему помягче и вкусней куски.

И так мы жили почти до зимы. Он подходил все ближе, но при каждом моем движении тут же скрывался в щели, туда и рука-то пролезает с трудом.

И вдруг исчез. В одно утро. Я вышел, зову, ищу — нет его. И ночь была тихая, безопасная…

Гена говорит — покончил с собой.

Я спорил, звери так не поступают.

— Еще как поступают… — он всегда возражал, такой характер. Шебутной пропащий умный человек. Доброе лицо. Добро как тепло, на расстоянии чувствуешь.

— Так лучше для него, — он сказал. И добавил:

— Жизнь, как искра меж двух черных дыр, воплощений полного порядка. Миг беспорядка, промелькнет и забудется.

При чем тут слепой котенок?.. Серенький зверек с большой головой, ножки тонкие, один глаз белый, другой мутный, слезливый…

Я философию никогда не понимал.

Долго искал его, так и не нашел. Знаю, виноват сам. Ведь была у меня мысль — поймать, усыпить… И он знал. Я ему вовремя не сказал — иди ко мне, я тебя люблю, ты мой… К сердцу прижать… Поздно к этому пришел. Они не понимают мысль, но чувствуют, зло в ней или добро заложено.

А у людей так часто простое верчение слов…

Фрагмент повести «Последний дом»

У каждого свой предел, переступишь его, и безвозвратно, неисправимо все становится. Была жизнь полем, а стала узкой колеей.
Наверное, и я переступил. Тогда, в 68-ом…
Веры не стало ни в себя, ни в общую жизнь.
В зеркало посмотришь — отлетался, мотылек… касатик, зайчонок… как мама называла… Зайчонок… Чистый волчище… Да что волк, я их люблю. Негодный человек. Хуже зверя в миллион раз, потому что многое дано было.
Я от того случая сразу, насовсем устал. Зачем я там был? На той площади, да!..
Конечно, очень просто объяснить — ты не один там оказался…
Все в жизни многолико, но самое многоликое и жуткое — предательство разумных. Умных да разумных…
Не сумел забыть, начать заново… Настроение пропало с людьми жить. Уходил, убегал…
Но никого, никогда — предать, оставить, бросить не мог.
…………………………………………………………
А теперь что… Нечего мудрить, пусть все будет просто — чтобы после твоей жизни хуже не стало.
А может лучше будет?
Надежда моя бескрылая… Кругом болото, месиво, грязь… затягивают, топят добро, что робко нарождается. Тепла бы, света побольше, и тепла!.. Рассуждая, летаем высоко, а живем криво, тускло…
Лучшее уже не светит мне. И хочется главное сказать.
Я верю Генке — обязательно случится — исчезну я. Смерть — камень в воду, сначала круги небольшие, пена… потом ничто молчания не колышет, упал на дно, и кромешная тишина. Но вот что странно… Оказывается, это не так уж страшно. Страшней, оказывается, свое родное оставлять. Несколько живых существ! Как бросишь их…
С моей смертью жизнь не должна кончиться.
Я о тех, конечно, кто от меня зависит. Хуже-лучше, другое дело, ведь все несовершенно, если живо. Как Гена говорил, порядок только в черных дырах. Но там жизни быть не может, ни времени, ни разнообразия в них нет. Оттого и взрываются они — от страшной тяги жить…
Хочу закончить достойно и легко… — уйти с улыбкой, махнуть рукой остающимся, зверям и людям…
Живите, только живите!..
Боюсь, без горечи попрощаться не получится.
Без страха и боли легче, даже это легче. А вот без горечи…
Но я со всеми хочу без горечи… Может, сумею?..
А вот без тревоги — никак, ну, это — никак!.. Тут и мечтать нельзя.
Пусть им всем, моим… и чужим тоже, ладно уж… хоть немного повезет после меня. Главное, чтобы все продолжилось. Только бы продолжилось, о большем и мечтать нечего.

Брак


юююююююююю
По нескольким причинам не выставляется, и шансов у нее нет.
Но есть сентимент автора, наверное, к общему колориту и настрою. Поэтому — помещаю в ЖЖ.

Мир безумен, что же нам делать…

Один отвечает – жрать, жрать и жрать. Кошка ест, она голодна. Загорается дом. Кошка ест все быстрей, ее тревога усиливает действующее желание, это физиология.

Другой отвечает: не жрать, а рисовать. Если мир безумен, нужно безумней его стать.

А третий говорит – кошку забыли, вытащите кошку из огня.


……
Когда не пишу, то рисую, когда не рисую, то пишу. Когда ни то ни другое, валяю дурака — фотографирую бумажки, траву, фигурки крохотные, сухие цветы… главное, чтобы с чувством композиция была, с настроением… А иногда ничего не трогает, и ползаю по интернету, раз в месяц бывает. Сегодня набрел на дискуссию в журнале «Знамя» — о жанрах, о рассказе… что-то говорил Кабаков о «глянце», о правильных рассказах и неправильных, круто закрученном сюжете и не очень… Голова заболела, еле просмотрел. Какое счастье, что они меня не знают, а я их не хочу знать, и что пишу от себя, не считаясь со временем и средой.
И там фотки: мужики в пиджаках и галстуках, а так одетый мужчина — непонятное мне существо, полудохлое. А про женщин и упоминать не хочется… Рассуждают, что такое рассказ, сюжет, и очень умно. Странно, ведь Кабаков плохой писатель, я несколько страниц прочитал, убейте — плохой, а как рассуждает!.. И не стыдно. Болтают, а сами — ну, ничего не умеют — ни писать, ни рисовать не могут!.. И всей этой компашке не стыдно, они как великие люди сидят и рассуждают… Что-то странное творится. Может всегда так было, а я, занятый своими интересами, не замечал?.. Ясно, что мне со всей этой публикой не по пути, наверное, социально-классовое чутье, что ли… И еще. «Кто умеет, тот делает, кто не умеет тот учит»(болтает, зубы заговаривает, обустраивает свою нишу…) Значит, я писатель — никакой, я этого не терплю. И не художник. Я зверей кормлю, вот моя профессия. Если б я встретился с Кабаковым… а что ему сказать — «пишешь плохо»? Вроде неудобно… Он скажет, «а ты кто такой?» А я скажу — «никто, я кормлю зверей». И это будет правда, коротко и ясно. И дает мне возможность всегда держаться подальше от пиджаков с галстуками, от рассуждающей компании, от чужой братии-компашки…
А если вдруг окликнут, не дай бог?.. Придется сказать через плечо — «напиши хотя бы такое, как «Последний дом», тогда будет о чем поговорить с тобой…

Фрагментик романа «Vis vitalis»


…………..
И только теперь Марк глянул на часы, да что часы — за окнами темнеет! Пропал день. Он вспомнил, как во время обеда Аркадий в своей насмешливой манере рассказал о погибших на днях любовниках. Спрятавшись от сторожей, они остались в Институте на ночь, дело обычное, но по каким-то своим причинам, то ли поругались, то ли не получилось у них, решили вернуться в темноте. Их тела нашли в кратере на следующее утро. Аркадий скорей всего сочинил эту историю, с него станется, но не стоит рисковать, да и на сегодня хватит. Он побежал к провалу, перебрался на ту сторону, и вышел на волю.
Воздух его поразил, и вечерний свет, и тишина. Голоса удалялись, прятались, спокойствие наплывало волнами со всех сторон, и он, в центре циклона, сам постепенно успокаивался, уравновешивался, распространял уже свои волны спокойствия на темнеющие деревья, травы, землю… Это медленное ненавязчивое влияние, дружеская связь со всем, что окружало его, сразу поставили все на свои места, помогли почувствовать, что все, в сущности, хорошо, и никакая дурная случайность не собьет его с пути.
Спроси его, что произошло, почему вдруг стало хорошо и спокойно жить, пропал страх и настороженность перед постоянно маячившим призраком случая… он бы не ответил, скорей всего, отмахнулся бы — настроение… «Стоит умереть, как все кругом станет иным…» — он вдруг подумал без всякой логики, и связи с другими мыслями, тоже не очень свежими. В сущности, мы ничего нового придумать не можем… кроме соображений, как что устроено.


…………….
В 1964г Ленинграде в академической столовой на Стрелке В.О. не раз видел академика Трофима Лысенко. Он был еще директором Института генетики. Ученые брезгливо обходили его столик. Его роль в разгроме генетики в России и уничтожении виднейших генетиков очевидна. А сейчас читаю в Википедии — светоч науки! Чуковский говорил, в России нужно жить долго. Для чего? Чтобы видеть все эти изгибы истории?

ХОКУСАЙ


……………….

Утром ко мне приходит Хокусай.
-Хокусай, всех врагов покусай!
Он первый год котируется, издерган, брюхо в грязи, шерсть на шее помята. Ему важно осмотреться и о себе заявить, на большее и не расчитывает. Но все равно подавлен, жизнь требует огромных сил. Опасна, опасна!..
А я успокаиваю его, — привыкнешь… и все впереди, говорю.
А он своим видом успокаивает меня — сколько всего, к счастью, уже позади…


………..
Вспомнил чудную фразу, которую слышал от начальника первого отдела Лудильщикова:
«Сумасшедшие тоже бывают разные, кто за советскую власть, а кто и против…»

МАСЯНЬКА

Караулит Туську на выходе из туалета. Напасть в самом беспомощном положении все-таки не может. С моралью у нее слабовато, но есть все-таки незыблемые правила! А на выходе — место хорошее. Ну, не совсем честно… но можно, можно…

Деревья против людей


……….
Не по теме картинки, но все равно — туда же.
«Когда-то я был поражен открывшейся мне картиной под небольшим микроскопом — в лаборатории Александра Китайгородского. Внутри кристалла рос другой кристалл — на моих глазах! Причем с совершенно другой кристаллической решеткой, это по форме кристалла видно было, и потом я убедился на рентгеновском снимке.
Вот точно также, мне кажется, и это единственно верный путь, должно произойти преобразование нашего общества, если только мы хотим выжить. И я вижу признаки обнадеживающие — в интернете. Государства и империи постепенно потеряют свою силу и управляемость потому что внутри них, спокойно и мирно, начнут (и уже развиваются) содружества гуманных образованных интеллигентных людей, которые ведь в сущности определяют все развитие общества, только загнаны госполитикой в темные углы, презираются и нещадно эксплуатируются. Эти небольшие но постепенно растущие объединения свободных людей с близкими мыслями и чувствами, взаимным пониманием… и зачатки этого мы уже видим. А дальше — совсем просто: эти люди готовы помогать друг другу совершенно бескорыстно, отрицая идею денег. Да, они где-то служат еще, чтобы иметь денежный минимум для жизни, но уже придерживаются принципа — «НЕ ВРЕДИ ПРИРОДЕ И ЛЮДЯМ, а ПОМОГАЙ — учи, лечи, строй…»
А внутри сообществ нет денежных расчетов. И государства провалятся, распадутся со временем, потеряв силу и возможность управлять. Да, с ними останутся многие, но эти многие будут не способны развивать и развиваться, самые интересные и творческие люди уйдут в свои структуры…
Кристалл рос в кристалле, используя материал старой структуры, который можно было использовать — и я видел, как рушится старый кристалл, растворяются его остатки в растворе…»
Мне говорят — фантастика, и тысяча убедительных доказательств… Смотрите выше голов и дальше по времени. Если в ближайшие сто лет не загнемся, то другого пути на лет 500-1000 не вижу. Творчество должно отделиться от корысти, и создать свое общество — творческих людей. Они будут дарить друг другу картины, а им будут дарить холсты и краски, все очень просто. Кто будет делать краски? Изобретут машины, все изобретут, все сумеют :-))

Возвращение домой


………
Посвящается тем, кому приходилось спать на ходу. А также в огромных промерзлых ленинградских трамваях, например, в том, который шел от В.О. до Озерков (1964-1965гг) или до Политехнического, до ул. Тореза… и все такое. Воспоминания одни 🙂

Фрагментик повести «Предчувствие беды»


…………………….
Нет, кое-какой интерес еще остался, и главное, привязанность к искусству… без нее, наверное, не выжил бы… Спокойные домашние вечера, рассматривание изображений… это немало… Да и надежда еще есть — через глухоту и пустоту протянуть руку будущим разумным существам, не отравленным нынешней барахолкой. Как по-другому назовешь то, что процветает в мире — блошиный рынок, барахолка… А вот придут ли те, кто захочет оглянуться, соединить разорванные нити?..
Я не люблю выкрики, споры, высокомерие якобы «новых», болтовню о школах и направлениях, хлеб искусствоведов… Но если разобраться, имею свои пристрастия. Мое собрание сложилось постепенно и незаметно, строилось как бы изнутри меня, я искал все, что вызывало во мне сильный и моментальный ответ, собирал то, что тревожит, будоражит, и тут же входит в жизнь. Словно свою дорогую вещь находишь среди чужого хлама. Неважно, что послужило поводом для изображения — сюжет, детали отступают, с ними отходят на задний план красоты цвета, фактура, композиционные изыски…
Что же остается?
Мне важно, чтобы в картинах с особой силой было выражено внутреннее состояние художника. Не мимолетное впечатление импрессионизма, а чувство устойчивое и долговременное, его-то я и называю Состоянием. Остановленный момент внутреннего переживания. В сущности, сама жизнь мне кажется перетеканием в ряду внутренних состояний. Картинки позволяют пройтись по собственным следам, и я все чаще ухожу к себе, в тишине смотрю простые изображения, старые рисунки… Отталкиваясь от них, начинаю плыть по цепочкам своих воспоминаний.
Живопись Состояний моя страсть. Цепь перетекающих состояний — моя жизнь.