День: 20.03.2008

Фрагментики

……………..

На юг от моей земли седьмой дом стоит. Нас отгораживает от него ряд толстых лиственниц, на них жили белки. Вроде неплохой дом, дружелюбный, и все равно, нашлись в нем белкам враги. Белки терпели, терпели — и ушли. Старуха из седьмого, тоже с первого этажа, возвращалась утром от дочери, видит — множество белок, больших и маленьких, больше двадцати. Скачут по земле, бегут от нас подальше, на юг. Там другой овраг, по нему легко добраться до леса. Говорит, убежали все.

Я не поверил, пошел туда, на границу свою. Ходил меж стволов… стоял, слушал — нет знакомого цокота. Правда, зачем старухе врать. Ушли белки, и стало пусто и скучно на краю моей земли.

Я без них тоскую. Они мне помогли однажды, в самом начале.

Все у меня шло не так, как мечтал. Для молодого человека тяжко, если жизнь не подчиняется желаниям, да?.. Сначала казалось, ничего, выжил, работу нашел по вкусу, кисточкой да пером… Обманываешь себя надеждами. А к тридцати выясняется — мечты, звук пустой! Одно не получилось, другое не случилось… а до третьего не дотянуться, таланта маловато. Но признаться себе, что «н.х»… Нелегко.

И я шел мимо лиственниц с тяжелым сердцем, с тяжелым. Лето, раннее утро, прохладно еще и тихо.

И слышу цокот, веселый звук. На стволе старой лиственницы множество белок, большие и маленькие, все вниз головами, хвосты распушили, расположены по спирали вокруг ствола, и перемещаются — быстро и одновременно — все! Каждая делает прыжок чуть в сторону и наверх, и вся живая спираль движется вверх по стволу до мелких веток — и вниз… и снова вверх, и снова вниз. И делают это они так весело и деловито!.. У меня захватило дух, хотя не пойму, не пойму, отчего это меня так тронуло и задело… Наверное, простота и радость жизни в них были — такие… что я стоял и смотрел, смотрел…

А они, меня не замечая, веселились.

Я осторожно попятился, ушел. И унес с собой картину, которую не нарисовать. И не надо, есть вещи посильней картин. Вдруг понял, не все в картины-то уперлось. Есть вещи в жизни, ради которых стоит потерпеть.

И у меня отлегло, представляете — все отлегло.

И всегда потом, когда плохо, вспоминал — пусть «н.х.», а белочки все-таки — были!..

Генке как-то рассказал, он молчит. Молчал, молчал, потом говорит:

— Завидую тебе…

Чего особенного… Так и не понял.

А про кота под лестницей забыл ему рассказать!..

***

Вхожу в дом и тут же смотрю направо, под лестницу — там никого.

Знаю, что пусто, и все равно каждый раз бросаю взгляд. Посмотрю, и сворачиваю к себе, мне наверх ни к чему.

Много лет тому назад под лестницей в темном углу появился большой серый кот. Пришел откуда-то, и уселся. Никто его не заметил, кроме меня, он с темнотой слился. А я увидел, конечно, — глаза!.. День сидел, и второй… Как неживой, не шевелится. Я пытался с ним поговорить, даже не смотрит. Потом начал понемногу оживать… уходит, но недалеко, по своим делам, и обратно является. Усы белые, спина с проседью — старый зверь. Сидит и молчит. Я спрашиваю, откуда ты… Только рот беззвучно разевает, очень устал. Может, завезли подальше и кинули, бывает, и он теперь домой идет. Выбился из сил, вот и решил передохнуть, отсидеться до весны. На днях выпал снег, ноябрьский ветер крутит листья, коричневое и желтое тонет в холодной белой крупе… А здесь батарея теплая, темно, тихо.

Я хотел его в квартиру пригласить, он не пошел. Тогда притащил ему ящик, постелил тряпочку. Он обрадовался, прыгнул, обнюхал… Признал место, и так жил до весны. Начал ходить вокруг дома. Феликс не возражал, видит, что старик. Коты это сразу замечают, делают выводы.

А в начале апреля начал исчезать — на день, на два… Однажды не вернулся. Не нашел его ни на севере, ни на юге. Не хочу думать о плохом. Наверное, дальше пошел. Я знаю, так бывает с котами. И с людьми.

Сколько лет прошло, а вот как войду в дом, сразу направо смотрю. Не то, чтобы жду… И не просто привычка. Я не странник, я их жалею. Как ему было помочь?.. Пусть бы жил со мной, я бы его кормил… Нет, ему нужно было — взял и ушел.

А я ему имя дать хотел. Это непростое дело, не сразу получается. Так и исчез без имени.

И все равно — помню.
……………………….

Я про слепого котенка еще не рассказал.

Он не был совсем слепой, различал свет, видел тени… Он понимал, если к нему приближаются, надо бежать в сторону темной громады. Под домом много щелей, в них пролезает только самый небольшой зверь, оттуда можно проникнуть в подвал. Здесь самые слабые спасаются от детей и собак. В подвале тихо, темно, но нет еды. Я один ходил и кормил. Но этот котенок всего боялся, редко вылезал из темных углов, так что ему почти ничего не доставалось.

Но он выжил, осенью все-таки вылез на свет, появился около дома. Голова большая, ноги кривые, тонкие, на одном глазу толстое бельмо, а второй белесый, немного видит.

Как может котенок выжить один, если слепой?.. Никто его не возьмет себе, таких не хотят. Я хотел взять, но он не давался. Слышал отлично, и скрывался от меня, чуть только заподозрит неладное.

Со временем начал меня узнавать. Подхожу, заговариваю с ним, он высунется из щели, слушает, ветер шевелит редкие волосики на голове.

Я сяду на асфальт, прислонюсь к стене, он понемногу приближается. Я говорю — привет, и что-нибудь простое, например, про погоду, о еде, о том, что стало сыро, и воду легко найти, а это облегчение по сравнению с сухим и жарким летом… Он в трех метрах от меня стоит, слушает…

Схвачу и унесу, пусть дома живет.

Я говорил ему, что скоро начнут топить, дома будет неплохо, хотя нам мало тепла дают, потому что забыли про нас… и все-таки дают, потому что забыли… И незачем по улице шляться, будь ты хоть трижды кот!.. И что мы не лучше его — слепые, у всех один конец, и жизнь не стоит того, чтобы страдать…

Он стоял и слушал мою ерунду. Не подходил к еде, ему важней был голос. Но я знал, потом обязательно подойдет. И старался выбрать ему помягче и вкусней куски.

И так мы жили почти до зимы. Он подходил все ближе, но при каждом моем движении тут же скрывался в щели, туда и рука-то пролезает с трудом.

И вдруг исчез. В одно утро. Я вышел, зову, ищу — нет его. И ночь была тихая, безопасная…

Гена говорит — покончил с собой.

Я спорил, звери так не поступают.

— Еще как поступают… — он всегда возражал, такой характер. Шебутной пропащий умный человек. Доброе лицо. Добро как тепло, на расстоянии чувствуешь.

— Так лучше для него, — он сказал. И добавил:

— Жизнь, как искра меж двух черных дыр, воплощений полного порядка. Миг беспорядка, промелькнет и забудется.

При чем тут слепой котенок?.. Серенький зверек с большой головой, ножки тонкие, один глаз белый, другой мутный, слезливый…

Я философию никогда не понимал.

Долго искал его, так и не нашел. Знаю, виноват сам. Ведь была у меня мысль — поймать, усыпить… И он знал. Я ему вовремя не сказал — иди ко мне, я тебя люблю, ты мой… К сердцу прижать… Поздно к этому пришел. Они не понимают мысль, но чувствуют, зло в ней или добро заложено.

А у людей так часто простое верчение слов…

Фрагмент повести «Последний дом»

У каждого свой предел, переступишь его, и безвозвратно, неисправимо все становится. Была жизнь полем, а стала узкой колеей.
Наверное, и я переступил. Тогда, в 68-ом…
Веры не стало ни в себя, ни в общую жизнь.
В зеркало посмотришь — отлетался, мотылек… касатик, зайчонок… как мама называла… Зайчонок… Чистый волчище… Да что волк, я их люблю. Негодный человек. Хуже зверя в миллион раз, потому что многое дано было.
Я от того случая сразу, насовсем устал. Зачем я там был? На той площади, да!..
Конечно, очень просто объяснить — ты не один там оказался…
Все в жизни многолико, но самое многоликое и жуткое — предательство разумных. Умных да разумных…
Не сумел забыть, начать заново… Настроение пропало с людьми жить. Уходил, убегал…
Но никого, никогда — предать, оставить, бросить не мог.
…………………………………………………………
А теперь что… Нечего мудрить, пусть все будет просто — чтобы после твоей жизни хуже не стало.
А может лучше будет?
Надежда моя бескрылая… Кругом болото, месиво, грязь… затягивают, топят добро, что робко нарождается. Тепла бы, света побольше, и тепла!.. Рассуждая, летаем высоко, а живем криво, тускло…
Лучшее уже не светит мне. И хочется главное сказать.
Я верю Генке — обязательно случится — исчезну я. Смерть — камень в воду, сначала круги небольшие, пена… потом ничто молчания не колышет, упал на дно, и кромешная тишина. Но вот что странно… Оказывается, это не так уж страшно. Страшней, оказывается, свое родное оставлять. Несколько живых существ! Как бросишь их…
С моей смертью жизнь не должна кончиться.
Я о тех, конечно, кто от меня зависит. Хуже-лучше, другое дело, ведь все несовершенно, если живо. Как Гена говорил, порядок только в черных дырах. Но там жизни быть не может, ни времени, ни разнообразия в них нет. Оттого и взрываются они — от страшной тяги жить…
Хочу закончить достойно и легко… — уйти с улыбкой, махнуть рукой остающимся, зверям и людям…
Живите, только живите!..
Боюсь, без горечи попрощаться не получится.
Без страха и боли легче, даже это легче. А вот без горечи…
Но я со всеми хочу без горечи… Может, сумею?..
А вот без тревоги — никак, ну, это — никак!.. Тут и мечтать нельзя.
Пусть им всем, моим… и чужим тоже, ладно уж… хоть немного повезет после меня. Главное, чтобы все продолжилось. Только бы продолжилось, о большем и мечтать нечего.

Брак


юююююююююю
По нескольким причинам не выставляется, и шансов у нее нет.
Но есть сентимент автора, наверное, к общему колориту и настрою. Поэтому — помещаю в ЖЖ.

Мир безумен, что же нам делать…

Один отвечает – жрать, жрать и жрать. Кошка ест, она голодна. Загорается дом. Кошка ест все быстрей, ее тревога усиливает действующее желание, это физиология.

Другой отвечает: не жрать, а рисовать. Если мир безумен, нужно безумней его стать.

А третий говорит – кошку забыли, вытащите кошку из огня.


……
Когда не пишу, то рисую, когда не рисую, то пишу. Когда ни то ни другое, валяю дурака — фотографирую бумажки, траву, фигурки крохотные, сухие цветы… главное, чтобы с чувством композиция была, с настроением… А иногда ничего не трогает, и ползаю по интернету, раз в месяц бывает. Сегодня набрел на дискуссию в журнале «Знамя» — о жанрах, о рассказе… что-то говорил Кабаков о «глянце», о правильных рассказах и неправильных, круто закрученном сюжете и не очень… Голова заболела, еле просмотрел. Какое счастье, что они меня не знают, а я их не хочу знать, и что пишу от себя, не считаясь со временем и средой.
И там фотки: мужики в пиджаках и галстуках, а так одетый мужчина — непонятное мне существо, полудохлое. А про женщин и упоминать не хочется… Рассуждают, что такое рассказ, сюжет, и очень умно. Странно, ведь Кабаков плохой писатель, я несколько страниц прочитал, убейте — плохой, а как рассуждает!.. И не стыдно. Болтают, а сами — ну, ничего не умеют — ни писать, ни рисовать не могут!.. И всей этой компашке не стыдно, они как великие люди сидят и рассуждают… Что-то странное творится. Может всегда так было, а я, занятый своими интересами, не замечал?.. Ясно, что мне со всей этой публикой не по пути, наверное, социально-классовое чутье, что ли… И еще. «Кто умеет, тот делает, кто не умеет тот учит»(болтает, зубы заговаривает, обустраивает свою нишу…) Значит, я писатель — никакой, я этого не терплю. И не художник. Я зверей кормлю, вот моя профессия. Если б я встретился с Кабаковым… а что ему сказать — «пишешь плохо»? Вроде неудобно… Он скажет, «а ты кто такой?» А я скажу — «никто, я кормлю зверей». И это будет правда, коротко и ясно. И дает мне возможность всегда держаться подальше от пиджаков с галстуками, от рассуждающей компании, от чужой братии-компашки…
А если вдруг окликнут, не дай бог?.. Придется сказать через плечо — «напиши хотя бы такое, как «Последний дом», тогда будет о чем поговорить с тобой…