День: 24.03.2005

……………………………………
Желтый картон, акварель, тушь.

…………..
Я про слепого котенка еще не рассказал.
Он не был совсем слепой, различал свет, видел тени… Он понимал, если к нему приближаются, надо бежать в сторону темной громады. Под домом много щелей, в них пролезает только очень небольшой зверь, оттуда можно проникнуть в подвал. Здесь самые слабые спасаются от детей и собак. В подвале тихо, темно, но нет еды. Я один ходил и кормил. Но этот котенок всего боялся, редко вылезал из темных углов, так что ему почти ничего не доставалось.
Но он выжил, осенью все-таки вылез на свет, появился около дома. Голова большая, ноги кривые, тонкие, на одном глазу толстое бельмо, а второй белесый, немного видит.
Как может котенок выжить один, если слепой?.. Никто его не возьмет себе, таких не хотят. Я хотел взять, но он не давался. Слышал отлично, и скрывался от меня, чуть только заподозрит неладное.
Со временем начал меня узнавать. Подхожу, заговариваю с ним, он высунется из щели, слушает, ветер шевелит редкие волосики на голове.
Я сяду на асфальт, прислонюсь к стене, он понемногу приближается. Я говорю – привет, и что-нибудь простое, например, про погоду, о еде, о том, что стало сыро, и воду легко найти, а это облегчение по сравнению с сухим и жарким летом… Он в трех метрах от меня стоит, слушает…
Схвачу и унесу, пусть дома живет.
Я говорил ему, что скоро начнут топить, дома будет неплохо, хотя нам мало тепла дают, потому что забыли про нас… и все-таки дают, потому что забыли… И незачем по улице шляться, будь ты хоть трижды кот!.. И что мы не лучше его – слепые, у всех один конец, и жизнь не стоит того, чтобы страдать…
Он стоял и слушал мою ерунду… Не подходил к еде, ему важней был голос. Но я знал, потом обязательно подойдет. И старался выбрать ему помягче и вкусней куски.
И так мы жили почти до зимы. Он подходил все ближе, но при каждом моем движении тут же скрывался в щели, туда и рука-то пролезает с трудом.
И вдруг исчез. В одно утро. Я вышел, зову, ищу – нет его. И ночь была тихая, безопасная…
Гена говорит – покончил с собой.
Я спорил, звери так не поступают.
– Еще как поступают… – он всегда возражал, такой характер. Шебутной пропащий умный человек. Доброе лицо. Добро как тепло, на расстоянии чувствуешь.
– Так лучше для него, – он сказал. И добавил:
– Жизнь как искра меж двух черных дыр, воплощений полного порядка. Миг беспорядка, промелькнет и забудется.
При чем тут слепой котенок? Серенький зверек с большой головой, ножки тонкие, один глаз белый, другой мутный, слезливый…
Я философию никогда не понимал.
Долго искал его, так и не нашел. Знаю, виноват сам. Ведь была у меня мысль – поймать, усыпить… И он знал. Я ему вовремя не сказал – иди ко мне, я тебя люблю, ты мой… К сердцу прижать… Поздно к этому пришел. Они не понимают мысль, но чувствуют, зло в ней или добро заложено.
А у людей так часто простое верчение слов.

* * *

Страна моя, пустынная, большая…
Равнина под молочно-белым днем.
Люблю тебя, как любит кошка дом,
Дом, только что лишившийся хозяев.

И странное со мной бывает чудо —
Когда-то кем-то брошенная тут,
Мне кажется, я не уйду отсюда,
Когда и все хозяева уйдут.

Я буду в четырех стенах забыта,
Где с четырех сторон судьба стоит.
И кто-то скажет: «Ваша карта бита.
Вам путь отсюда далее — закрыт…»

…Я думаю об этом только ночью,
Когда никто не может подсмотреть.
А днем я знаю совершенно точно,
что здесь нельзя ни жить, ни умереть.
Лишь в Час Быка,
шарф намотав на шею,
как будто я совсем уже стара,
я на руки дышу и чайник грею,
и быть могу с Россией до утра,
И мне легко,
как будто век мой прожит,
как будто мне под восемьдесят лет…
Россия и беда — одно и то же.
Но выхода иного тоже нет.
И пуще гриппа и дурного глаза,
пока стоит великая зима,
ко мне ползет бессмертия зараза,
страшнее, чем холера и чума.
Она ползет, пережигая вены,
от пальцев к сердцу, холодя уста,
как будто я внутри уже нетленна,
и речь моя пустынна и проста.
Как будто бы из жизни незаметно
ступила я туда, где воздух крут,
где все двуцветно (или одноцветно),
как жизнь моя — чье имя — долгий труд..
И лошади, бессмертие почуя,
остановились в ледяной степи…
Сон, снег и свет…
И дальше не хочу я…
Любовь? Не надо никакой любви.
Плоть в камень незаметно превращая,
а душу — в то, чего нельзя спасти,
как вечный снег, страна моя большая
стоит по обе стороны пути.
И в этой замерзающей отчизне, —
уже не размыкая синих губ, —
мне все равно: гранитом стать при жизни
или до смерти превратиться в труп…

1985

……………………………………..

……
Это было давно и неправда,
Жил на свете один человек.
Он рассказывал в лекциях правду
Про запретный Серебряный век.

Он на кафедре был не профессор,
Но девицы сходили с ума.
Прибавляла к нему интереса
Эмигрантская тема сама.

Ходасевич, в чердачной трущобе
Свой последний встречающий час….
Романтично… трагично… еще бы!
( и пока не касается нас.)

Или Бунин с одним чемоданом,
Или мало ли кто там потом…
Адамович… Георгий Иванов…
Тишина под парижским мостом.

Говори же, Смирнов, говори же!
(все его называли В.П.) –
Мы, конечно, умрем не в Париже,
Это все не о нашей судьбе,

Нам под ваши высокие бредни
О России трагических дней
Сладко спится за партой последней –
В самом сердце державы своей.

… Мы умрем и в Париже, и в Ницце,
В Тель-Авиве, в Бэер-Шеве, везде…
Это прочное слово «граница»
Не прочнее кругов на воде.
Это цепкое слово «держава»
Разлетится салютом во прах.
Это слово летучее — «Слава»
Приземлится синицей в руках.

…Сладко спится под говор Смирнова,
Под его вдохновенную речь!
(Но высокое русское слово
никого не сумеет сберечь.
Но высокая русская проза
И поэзии белая кость
Обернется безумною позой,
Превратится в чернильную злость.)

…Говори же, В.П., говори же,
Говори нам о самом святом.
Я тебя через годы услышу
В тель-авивской коморке под крышей
И неважно, что будет потом.

……………………….

……………………………
Монотипия

……………………………………….