Рубрика: Uncategorized

///////////////////////////////////////////////
Ничего особенного, старушка ждет автобуса. Выглянешь в окно — обязательно кто-то стоит и ждет. Наконец, догадались поставить металлическую скамью, закопали ноги ей метра полтора в землю, и вот пока стоит, и старушка сидит на ней. Кажется у нее мешок… Наверное, едет на базар в Серпухов продать чего-нибудь с огорода.
А рисунок… Здесь и тушь пером, и кисточка с акварельными пятнами, и еще что-то… не упомнишь. А потом уж Фотошоп, если есть надежда улучшить, конечно.
Главная борьба — с излишними возможностями машины: многоцветностью, миллионами приемов. Что больше всего раздражает при работе с PC — чрезмерные возможности. И попытки машины решать за тебя, что и как делать. Она еще и вякает, если не принять меры!
Если придушить ее как следует, выбрать одну-две кисти, один какой-нибудь плагинчик, то она может и пользу принести. Если начальный набросок хоть чего-то стоит.

/////////////////////////////////////////////////////////
Здесь главное — грубый желтовато-серый картон, шороховатый очень или добейся этого… рисовалка — белая свечка… Не видно рисунка? — видно-видно, подсвети слегка сбоку, главное увидишь. И, конечно, черные чернила.
Иногда изображения приобретают структуру дерева, если особо постараться.

/////////////////////////////////////////////////
Просто осенняя дорога, просто птицы.
— Отчего дорога такая яркая?
-Так захотелось. В ней главное — в дороге.
Без нее картинки просто нет.
……………………………………….

……………………………………..
Излюбленная тема художников всех времен. Руинизация. Живописность развалин. К тому же или контраст с сияющей природой или согласованность с осенней безнадежностью. Сколько возможностей и разнообразия может быть в каждом разбитом окне, в каждом проеме!..
Одна из иллюстраций к книге «ЛЧК» (Любовь к черным котам)
http://www.periscope.ru/lchk0.htm
(незаконченная работа!)
ююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююю

ТАКАЯ СОБАКА.

(свечка, картон, заливка чернилами)
…………………………………….
К нам ходит такая собака — толстая, белая, морда поросячья, а глаза китайские. Она шлепает, переваливается, от дерева к дереву, и каждое поливает толстой шумной струей, у нее хватает на все деревья, что выстроились вдоль дорожки от нашего дома до девятого. Потом она ковыляет обратно и поливает деревья с другой стороны, добирается до угла нашего дома, поливает камень, большой булыжник, когда фундамент закладывали, вытащили, да так и оставили, польет его и исчезает. Я думаю, она живет в домах, что по ту сторону оврага. Там нет деревьев — новая застройка, не успели посадить, и вот собака перебирается через овраг к нам. Это ей нелегко дается, при таком телосложении, но, видно, очень нужно — здесь деревья, она делает дела и гуляет. Если это будет продолжаться, деревья могут засохнуть, им не нужно столько солей… Какая-то особенная порода, если б это был человек, его считали бы дебилом. У нас есть такой идиот в доме напротив — толстый, белый, глаза китайские, ручки коротенькие, лицо широкое, плоское — и нос пятачком, как у этой собаки. Может бывают идиоты среди собак? Об этом знают только сами собаки. Я вижу, они обходят эту стороной, то ли запах особый, то ли голос… Голос, действительно, странный, она не лает, не визжит и не воет, как некоторые по ночам, у нее какой-то хриплый возглас вырывается, словно прокашливается перед важным сообщением, горло прочищает… Она хмыкает многозначительно и продвигается вдоль правого ряда деревьев по аллейке, ведущей к девятому, стволов там восемь штук, затем поворачивает обратно, шлепает вдоль другого ряда…
Я стою у дома и смотрю, как она сначала удаляется, потом приближается… она продвигается и поливает все деревья, не пропуская ни одного, доходит до угла нашего дома, не забывает про свой камень — и скрывается. Я выглядываю, чтобы убедиться — она с той стороны, откуда же еще, но ее уже нет. Странно, трава здесь невысокая, кустов нет, а до оврага добраться, с ее-то ногами, не так просто… А в повадках что-то смущающее, какая-то непреклонность в движениях, пусть неуклюжих, она знает, что хочет, ей цель ясна до последнего клочка шерсти, или еще чего-то, ценного для собак. Так двигался летчик-испытатель, который вырвал мне верхний коренной зуб. Тогда он уже не был летчиком, попал в катастрофу, его уволили, он проучился два года в училище, зубопротезном, какие протезы он делал, не знаю, но зубы выдирал именно так: мельком заглянет в рот — «ага, этот!» — и тут же отходит, после катастрофы нога короче, передвигается неуклюже и неуклонно, как эта собака. Вернее, теперь, глядя на собаку, я вижу того неуклюжего техника, испытателя… Он отходит, берет не глядя со столика какие-то клещи, я уверен, не те, и тут же, не задумываясь, возвращается, протягивает руку, на лице ни сомнения, ни мысли… Я даже рта не закрыл, чтобы снова открыть, и духом не собрался, как клещи уже во рту, быстро и ловко что-то зацепили и моментально хрястнуло, обожгло болью, но уже все, все позади, он сильно так и ловко крутанул, сила у него была, дай Боже всякому, а клещи наверняка не те. Вот с подобной неуклонностью… Я смотрю — движения те же, и снова эта собака скрывается за углом. Я туда, а ее и след простыл. Ну, не могла добраться до оврага, просто не могла! Движения совсем не быстрые, но какие-то неуклонные, быстрота бессмысленна, если перед действием остановка, главное, чтобы остановки никакой — шел и сделал, протянул руку и вырвал… или вырезал, вырезал тут же… как хирург с густыми усами, старик, вырезал мне гланды лет тридцать тому назад. Сначала уколол глубоко в горле длинной иглой, в первый момент больно, потом только хруст… отложил шприц и не глядя хватает ножницы с длинной волосяной петлей, сует в рот, даже не сказал, что главный момент, не предупредил, не промычал как на обходе — заглянет в горло, промычит, значит у тебя там помойка… а он, ничего не сказав, хотя домашний друг, папин приятель, хватает петлю и в темном и узком пространстве затягивает ее, душит мои гланды — и хруст… И собака исчезает за углом. Я тут же высовываюсь — нигде нет, с ее поросячьим носом, узкими китайскими глазами… Такие я видел… у одной женщины, подавальщицы в столовой. Она толстая, белая, видно, очень плотная, даже твердая, наклоняется протереть клеенку, грудь почти вываливается на стол и все-таки удерживается, глазами она косит на нас, студентов… сытая, конечно… а мы только ждем, когда она вытрет лужи, уберет пустую корзинку из-под хлеба, принесет другую, полную мягких кусков, и тогда, не обращая на нее внимания, будем есть хлеб, запивать компотом… У нее родители китайцы, наполовину, кажется, и такие вот глаза, и вся толстая, белая, как эта собака, или даже еще толще. Она наклоняется, грудь… И собака скрывается за углом. Я бегу, смотрю — ее нет нигде.

………………………………………
На сине-зеленой пористой бумаге. Мелки наши. Импортные не годятся, слишком яркий и грубый цвет.

……………………………………………
Это моя основная «база данных». Здесь несколько тысяч изображений. Но это не склад, а действующий альманах. ЖЖ — форма более гибкая и мобильная, и будет помогать вытаскивать картинки на свет.

Баннер, известное дело, такой значок, который используется для рекламы. Он свою задачу имеет. Наклеечки на бутылках тоже не просто так рисуют. Сделать хорошую этикетку может только большой мастер. Раньше за них хорошо платили, но и получить такую работу не каждый мог. Миллионы бутылок, представляете — тираж! И на крохотном пространстве этой бумажки нужно что-то понятное, яркое и четкое изобразить!
А я делал баннеры как художник, мне нравилось рисовать картинки в определенных заранее рамках. Иногда. Кстати, хорошая задача, и полезная.
И я делал такие вот баннерочки даже для маленьких рассказов. Например, был у меня такой рассказик «Где мое пальто?»
http://www.periscope.ru/prs98_1/pr4/proza/dan41.htm

Или еще — «Иногда в декабре…»
http://www.periscope.ru/prs98_1/pr4/proza/dan40.htm

И не картинки, а как бы оформление рассказика.
…………………………………………….
А однажды я сделал патриотический баннер.
Люди начали уезжать из города, ну, ладно, это дело личное, да и жить здесь стало несладко. Но не люблю, когда через плечо плюются. У нас здесь молодость прошла, много было прекрасных дней и ночей, и место — лучше в России не найти…
И я нарисовал нашу горочку, на ней дерево и дом… ну, сами видите.

Эти баннеры, конечно, никуда не помещал, делал для себя и делал. А вот появился ЖЖ — теперь можно поместить сюда.

Я все-таки ждал, как и уважаемые Миша Бару и Алексей Смирнов, немало сделавшие, чтобы Словесность стала хорошим журналом.
Гуманность требовала паузы. Ведь и меня с Георгием Жердевым связывали теплые человеческие отношения. Да и сделано немало.
Но. Читаем новую публикацию СС:
http://www.litera.ru/slova/samovarov/mm.html
((Радость типа «что бы ни говорили, только бы говорили» — довольно убогая, не будем лишать автора БЫЛИНЫ приятных минут))

1.Читатели, наверное, не знают, что по идее моей и Милы Берест предполагался конкурс в СС на «лучшую по красоте звучания поэтическую фразу». Легенду о таком конкурсе в Италии рассказывала мне в детстве одна старушка. Почему бы не провести такой конкурс на почве русской поэзии? Идея, конечно, жуть как наивна, но показалась симпатичной…. и полезной, пришлось бы покопаться в томиках Фета, Мандельштама… и многих, многих, кто понимал ЗВУК!
Г.Жердев уже подготовил странички для конкурса, и название было — «ЧУ!»
http://www.litera.ru/slova/konkurs/chu/index.html

Теперь я немного больше знаю о вкусах «Словесности». Поэтому я отказываюсь от своей идеи «ЧУ!» в этом журнале. Это было бы смешное соседство.
2. Есть вещи непоправимые, часто они почти незаметны. Сначала. Это выгодные в смысле энтропии процессы. Они сейчас идут в культуре везде. Премию получает «поэзия» — телефонный якобы разговор Дантеса с женой Пушкина, это в порядке вещей, замочная скважина к вашим услугам! (причем, никакого риска, не клевета — «художественное видение»).
О Былине просто нечего сказать, наверное, прекрасно читается на нарах. Сюда приплетены и чеченцы, и прочие, и о льготах «ветеранских» не забыто…
За островки упорядоченности всегда приходится платить. Устали, Георг?
Для меня «Словесность», как понятное и симпатичное мне место, существовать перестала.
Ничего нового помещать не буду. Со старыми материалами волен распоряжаться редактор.
Тандем «Перископ» (база данных) и ЖЖ мне сейчас кажется наиболее интересным.
Георгий, я Вас никогда не называл просто Жёрой, и сейчас тем более не стану 🙂
Георг, журнал это человек, а человек это стиль и характер. Трусики, наконец, с училки уберите, который год хитом ходит, надо ли потакать вот этим?.. Стыдно ведь!
Дан Маркович

Человек всеядный и плюральный — он хорош, пока еда хороша. Пока люди вокруг хвалят. Пока по морде не бьют или каку не заставляют кушать.
Он добрый и мягкий, даже плюшевый — пока.
А потом приходится выбирать — ты медведь или плюша ком.

………………………………………………
Красивейший был видик, как у одного местного художника, он пастелью наши дали отображает. Успех обеспечен, недорого, но продает.
Что-то было у меня до противности гладкое… то ли зелень, то ли эта синь, которую не терплю… Начал портить. И пыль подпускал, и ногами топтал,, и царапал в бешенстве ногтями… Все не то — дробно, мелко, мазочки какие-то педерастические…
В конце концов, плюнул, запустил Фотошоп. И на десятый, наверное, раз — испортил, наконец!
Но не довел дело до конца — надоело.
Это ветер дует, местами Ока блестит внизу, на той стороне поля уже непонятного цвета… Это ведь важно, чтобы цвет назвать было нельзя — синий, желтый… Называются пигменты, а не цвета!
Пусть поживет пока жив ЖЖ, и я в нем — еще ж.

………………………………………………..
Полузадушенным голосом Дорониной — «… любите ли Вы его, как люблю его я?..»
Терпеть не могу… но видел три картины, если на то пошло. Одна ужасна. Некоторые путают экспрессию с экспрессивным жестом. Рот раскрой пошире, вот тебе и крик! Или это не Мунк вообще? Ну, все равно.
Мне всю жизнь нравились темные картинки. Мой шеф физик Волькенштейн говорил — «как Вы мрачны, Дан…» Сам он любил прятать на маленьких картонках среди высокой травы да в солнечный день пенисы, раскрашенные мелкими узорчиками. Крупный физик развлекался в воскресные яркие утра.
«Что-то у Вам темновато на душе, Дан…»
Представление о том, что темная живопись, это мрачная живопись пошло с импрессионистов. Коро не блистал яркостью, Констебль тоже, и темные краски они демонстративно не выбрасывали.
Но в общем, все они хорошие, что скажешь. Только ошеломляет Домье, не верится, что в то время уже ходил в школу Эдуард Мане… Мощь Домье поражает…
Так о чем это я…
Нет, не люблю Мунка, не терплю горластых экспрессионистов. Экспрессия такая штука, что всегда можно и погромче, можно и поярче… Всегда есть такая возможность. Потому что нет более глубокой системы взаимоотношения пятен, цветов. У Сезанна не возникало вопроса, — «а не залимонить ли поярче…», он был занят важными вещами, яркость получалась та, которая из всего остального вытекала.
Так я про Мунка… Одна картинка есть ничего, из трех, которые видел. Но белое платье на темно-коричневом фоне… опять-таки вопрос обязательности, ТО ли это платье, и не любое ли светлое платье так светилось бы?..
А, картинка… Давно написана, я альбомы тогда смотрел по принуждению. Знаете, приходишь в гости, а у них шкаф забит… тогда привозили много-много… Всем казалось, что им интересно. Постепенно все прояснилось, оказывается, живопись любят совсем не все, имеющие сотни две альбомов. Это для гостей. Стол еще не накрыт, куда гостей девать?!
Значит, картинка…
На мой сегодняшний вкус она резковата и простовата (прошу не путать с примитивностью, любовь к ней я сохраню на всю жизнь, только все реже приблизиться удается…)

//////////////////////////////////////////////////////////
Картинка написана особенным образом, на плотной бумаге, при помощи восковой свечи, коричневатой, и игры с огнем. Других красок здесь нет. Я большие надежды возлагал на метод, потом, как всегда, оказалось, что не в методе дело. Но сочетание восковой техники с водяными и масляными красками оказалось интересным, еще поговорим. Зверев писал свои портреты смесями водяной гуаши и масляных красок, что приводило в ужас искусствоведов. Вид этих картинок, когда высыхала вода, действительно… поверхность вздувалась пузырями. Но потом все как-то утрясалось, и картинки эти живы по сей день.
А на этой картинке — «наркомы», то есть, наркоманы. Тема тяжелая, сочувствия они у меня не вызывали, за исключением отдельных лиц. Врут они, когда говорят об особой роли этой химии для своих творений, сплошное вранье, оправдывающее слабость или неспособность. К творческой энергии отношения не имеет.

……………………………………………….
Цветная тушь довольно груба по цвету, и выбор мал, но если очень постараться, то и с ней можно работать. Я использовал красную, черную и зеленую. Спрашивали — зачем, если есть прекрасные акварели. Что было под рукой, то и шло в дело. Я видел пятиметровую картину, написанную маслом… по газете. У человека не было под рукой ни холста, ни картона, ни бумаги приличной, и он склеил газеты и по ним писал маслом огромные фигуры. Ему хотелось. Желание написать картинку бывает похоже на очень простые желания наши, которые невозможно удержать, как ни старайся. Бывает, так приспичит…

Городок Пущино на Оке осенним ненастным днем.
/////////////////////////////////////////
Я бежал через лес, с тяжело бьющимся сердцем, задыхался, падал и проклинал свое бессилие. Выбрался на простор—и не узнал этого места. Земля вздыблена, изрыта руками великана, а в огромной воронке в центре хаоса — зеркало прозрачной воды…
Исчез город, в котором я жил когда-то, куда постоянно возвращался, к людям и зверям, которых знал… Я бродил вокруг, искал следы жизни, меня мучила мысль, что я не сумел удержать все, как было… сделал что-то не так, или сказал, или подумал?.. И все распалось…

И все-таки я верю — Феликс вернется ко мне. Я знаю, он уже близко, еще минута,другая — и я увижу маленькую тень между деревьями, мне навстречу выбежит старый, облезлый кот и победно взметнет над головой—как знамя, как факел, как знак веры и надежды — свой потрепанный, весь в репьях и колючках, черный лохматый хвост.
………………………………….

////////////////////////////////////////////////
Я выбрался на простор — все тот же холм, развалины домов, зияющие дыры окон… Быстро опустилось огромное черное небо. Спят оставшиеся в живых люди и звери. В опустевшей квартире все также… мандаринчик сухой на блюдечке, девочка на портрете прижимает к себе черного кота, мышь съела картошку и принялась за картофельные хлопья, паук решил спать до весны… На балкон пробирается старый кот. Это дается ему все трудней, но он упрямо приходит сюда, долго смотрит в темное окно, потом забирается в кресло и свертывается в клубок. Медленный пушистый снег покрывает его одеялом. Он не двигается.
По-прежнему зловеще скрипит снег в овраге. Овраг движется, живет, вгрызается в землю, одолевает последние метры, которые отделяют его от подземной пропасти…
………………………………………….
И все-таки, я дожил до весны. Начались неурядицы, в одну ночь старые начальники исчезли и появились новые. В суматохе никому до нас не было дела, и мы, несколько человек, выбрались на волю.
Я бежал через лес, с тяжело бьющимся сердцем, задыхался, падал и проклинал свое бессилие…
Выбрался на простор — и не узнал этого места…

Замечательный материал — линолеум на тканевой основе. Можно писать со стороны ткани, можно на гладком линолеуме. Я предпочитал зачищать его грубой «шкуркой», потом проклеивал и все такое. Сам он коричневый, темный, и светлые места высвечиваешь белилами, как делали давно. К тому же, если писать на скипидаре, растворитель слегка подрастворяет основу и получается крепкая живопись.
Коричневые тона с проблесками белого и красного меня всегда радовали.

Пучок цветов в квадратном сосуде. Непризнанная автором, картинка много лет пылилась в кладовке. Стало жаль ее, вытащил и сканировал. И эти разводы вокруг букета о чем-то мне начали говорить. Иногда картинка так себе, но из нее может вырасти нечто новое — и оставляешь постоять.

……………………………………………………
Э Х, Ж И З Н Ь …

Одна женщина говорит мне — цены растут неуловимо… Что удивительного, жизнь это океан, стихия, пальмы гнутся, шумит камыш, сон разума порождает чудовищ, все гибнет и возрождается, плохое чаще происходит, а хорошее дольше живет, и никто не знает, отчего и зачем. Жизнь нам дается, как водительские права — право дано, а гарантии никакой, жми на свой страх и риск, выбирай пути по вкусу, и не плошай…
Один директор взял на работу женщину. У нее муж расстрелян. Жена врага, ей жить не обязательно. Все отворачиваются, а у нее ребенок есть просит. А этот директор говорит — а-а-а, ладно, возьму, если что — не знаю, не видел, ошибся, голова болела…
Среди общей стихии нашелся человек. Бывает, хотя непонятно, почему и зачем. Помог, и мать с дочерью живут. Дочь выросла, вышла замуж, у нее тоже родилась дочь, ничего особенного, и это бывает. Мать ей на досуге рассказывает про бабку и того директора, ни фамилии, конечно, ни имени — забыли, и город уже другой, но вот был такой директор, и это, оказывается, важно.
А у директора, он давно умер, тоже была дочь, и у той дочь — выросла, стала продавщицей и живет в том же городе, что внучка врага, которая рассказывает мне про цены — растут неуловимо, за ними не уследить, не поймать, не остановить, и жить снова трудно, а в трудные времена случаются непредвиденные поступки, кто говорит — от Бога, я думаю — от людей. Жизнь нам дается, как водительские права, уж если дали, то не плошай, жми на всю железку, выбирай пути-дороги, и гарантии тебе, конечно, никакой.
Внучка врага бежит в магазин за сахаром, то есть, песком, и говорит продавщице, той, что внучка директора:
— Мне песку, я прохожу по списку, — дом сказала, квартиру, и паспорт предъявила без напоминаний.
А продавщица ей вместо песку сахар подает. Может не заметила, а может обмануть хотела. Женщина приходит домой, разворачивает пакет, а у нее вместо песку… и не какой-нибудь быстрорастворимый, а самый долгоиграющий, на кой он ей, если варенье варить!
Она назад, и говорит продавщице в лицо:
— Ты что мне дала, тварь или растяпа, не знаю, как тебя назвать уж…
А та ей:
— Ой, ошиблась я, простите… — и подает песку целых три пакета. И сахар ей оставила! Н-н-у-у, дела-а-а…
Женщина, та, что внучка врага, возвращается и говорит семье:
— Извинилась… и сахар оставила…
И ничего особенного дальше. Продавщица работала, работала, потом умерла, у нее детей не было, а та женщина, у которой сахар и песок, дочь родила, и всю историю ей передала — о продавщице, которая призналась. А про директора забыла рассказать. К тому времени сахар перестали песком называть, и давали, говорят, свободно. И даже паспортов не стало, одни водительские права — кати, говорят, куда хочешь, только гарантии никакой.
И все забылось, и паспорта, и списки, и директор этот, и продавщица, которая извинилась… Все забывается. Жизнь это океан, сон разума, стихия, пальмы шумят, камыш гнется и скрипит, все гибнет… И вдруг заново возникает, опять возрождается. Плохое чаще происходит, это разумно, логично, и легко понять. А вот хорошее — неразумно, нелогично, понять невозможно, и все равно дольше живет. Только все равно забывается. Но вот удивительно — появляется снова, и главное — само, без напоминаний, подсказок, без причин и всякой пользы, иногда больше размером, иногда меньше, но несомненно — оно… И, может, в этом спасение, что само и без пользы? И загадка…
Эх, жизнь… Только вот гарантии никакой.
…………………………………………….

…………………………………………
У Робинзона было семь Пятниц на одной неделе. На картинке три Пятницы моются и совместно борются с паразитами. А на остальных Пятниц длины холста не хватило.

Была без радости любовь…

Проспал, оказывается, седьмой день творения!
Теперь бы оглядеть все свежим взглядом… И заново начать.

………………………………………
Ксерокс и Зося много лет вместе. Я знаю о них много историй, но рассказывать боюсь, старое суеверие. И почти никогда не писал картин с них, отдельные наброски, рисунки — были.
Они дома жить не хотят. Вот они на подоконнике, за окном их поля, овраги, под нами подвал, там они греются на трубах в морозы. Они приходят ко мне поесть — по утрам, иногда и вечером, но на ночь не остаются. Ксероксу по человеческим понятиям лет пятьдесят, он кот бывалый, не раз битый и людьми и котами. Однажды сшибла машина, отлеживался у меня недели две, обошлось. И Зоська всегда с ним. Утром она приходит первая, прыгает в форточку, Ксерокс за ней. А уходит он первый, осмотрится с высоты балкона, все ли тихо, и тогда идет она. Вот она на картинке, ест, а он сидит и ждет, хотя тоже голоден.
Сейчас в Сети полно красивых и пушистых, одно удовольствие смотреть. Но я больше люблю настоящих зверей, а не эти меховые игрушки!.. Иногда пытаюсь выдрать из Ксерокса репейник или комья шерсти — он недолго терпит, рычит и уходит. Раз в год придет на колени, посидит, посмотрит в лицо, и уйдет. А Зоську на руки не возьмешь, обязательно вырвется, может искусать, исцарапать. Но все равно я свой, она знает. В трудные минуты доверяет, и котят приходит рожать сюда, у нее большая корзина в ванной комнате, в темном и теплом месте. Время от времени она проверяет ее.
Годами эта парочка радует меня — верностью друг другу, привязанностью к своей земле… независимостью…
Ксерокс и Зося. Мы с Вами одной крови, вы — и я.

……………………………………..

У М — М ?..

Я видел по телевизору, спрашивали у молодых:
— Какие качества в людях цените?
Кто говорил — надежность, кто мужество, кто про доброту вспомнил… И никто не сказал про ум, никто! Недаром — нет ничего сложней. Хочешь иметь умного друга? А жену? Умней меня, что ли?.. Мало кто согласится. Добрей — это пожалуйста, а умней… Опасно. Потому и молчат про ум, такое уж свирепое это качество. Его нельзя поделить на части: он умней меня в этом, зато я его — в том, и успокоился. Умней так умней, ничего не попишешь. Можно образование приобрести и воспитание даже получить, а ум не получишь, не приобретешь. Можно быть ловким и хитрым, но это совсем не ум. Хитрость имеет простую цель, мелкую, она без цели вянет, жухнет… а ум… Ему цель не нужна, он как зрение — на что ни посмотрит, все видит и различает. Ему ничего не надо, кроме как все понимать и различать. Находить разное в похожем, сложное в простом, глубину под поверхностью — вот что может ум. И наоборот, все объединить он способен, увидеть общее в разном, простое и ясное в сложном. Это его работа, и игра тоже. Он открывает разнообразие там, где, казалось бы, унылая пустыня… и единство всего сущего, когда глаза разбегаются от разнообразия. Ум придает интерес и вкус нашей жизни. Может, поэтому и не любят умных. Они рядом с нами: мы не замечаем — они видят, мы не радуемся — они наслаждаются, мы спокойно живем — они горюют… Только раздражают нас. К тому же его невозможно запретить — ум, или унять. Честность, смелость, мужество подавить можно, запугать, даже самому себе запретить, а, попробуй, запрети себе быть умным. Вера, совесть, достоинство — от воспитания, от жизни, а ум… С ним рождаются. Он, как глаз у орла, от рождения дан: смотрит и видит. Никто нам не добавит ума, не передаст своего, как бывает с опытом, навыками, знаниями. Если человек не различает, скажи ему — вот, смотри сюда, и он, может быть, увидит там, куда показываешь ему… но подвернись другой случай, он снова дойдет до своего предела и остановится, не видя дальше, не различая…
Что поделаешь — ум… Когда растешь, развиваешься, одолеваешь препятствия, хочется верить — все достижимо, но с годами все чаще наталкиваешься на странную границу, за которой смутно, зыбко, непонятно к чему, неизвестно зачем… Другой, смотришь, идет вперед — видит, различает, судит, действует. А мы стоим…
Так какие качества вы цените?..

………………………………………

Доктор, муха! (Альцгеймеру ура!)

Мне влетела муха в правое ухо, а вылетела из левого. Такие события надолго выбивают из колеи. Если б в нос влетела, а вылетела через рот, я бы понял, есть, говорят, такая щель. А вот через глаз она бы не пролезла, хотя дорога существует, мне сообщили знающие люди. Приятель говорит — сходи к врачу. На кой мне врач, вот если б не вылетела, а так — инцидент исчерпан. Хотя, конечно, странное дело. «Ничего странного, — говорит мой другой приятель, вернее, сосед, мы с ним тридцать лет квартирами меняемся и все решиться не можем, — есть, говорит, такая труба, из уха в глотку, там пересадка на другую сторону и можно понемногу выбраться, никакого чуда. И мухи злые нынче, ишь, разлетались…» Но эта особенная, представляете, страх какой, она словно новый Колумб, он по свежему воздуху ехал, а она в душной темноте, где и крыльев-то не применишь, только ползти… как тот старик-китаец, который пробирался к небожителям в рай по каменистому лазу, только китаец мог такое преодолеть, только он. Муха не китаец, но тоже особенная — чтобы во мне ползти, надо обладать большим мужеством… И в конце концов видит — свет! Вспорхнула и вылетела, смотрит — я позади. А мы двадцать лет решиться не можем… или тридцать? не помню уже… Стыдно. Верно, но я все равно не стыжусь, я не муха и не Колумб, чтобы туда — сюда… легкомысленная тварь, а если б не вылетела? Тогда уж точно к врачу. И что я ему скажу? Мне в ухо, видите ли, влетела муха?.. Нет, нельзя, подумает, что стихи сочиняю: ухо-муха… Надо по-другому: доктор, мне муха забралась в ушной проход… В этом что-то неприличное есть. Лучше уж крикнуть: доктор, муха! — и показать, как она летит, крылышками машет — и влетает, влетает… Тогда он меня к другому врачу — «вы на учете или не на учете еще?..» Не пойду, я их знаю, ничего не скажу, пусть себе влетает, вылетает, летит, куда хочет, у нас свобода для мух…
Все-таки мужественное создание, чем не новый Колумб! Да что Колумб… Китаец может, а муха — это удивительно . Как представлю — влетает… ужас!
— А может все-таки не вылетела, ты обязательно сходи, проверься, — говорит третий приятель, вернее, враг, ждет моей погибели, я зна-а-ю.
— Ну, уж нет, — говорю, — на кой мне врач, вот если бы влете-е-ла…

Спасибо, я был, мне понравилось, но я ни в каких обществах не состою. Поэтому ухожу по-английски :-)) (или врут про англичан?)
Д.

Утро туманное, едва выбрался на балкон, голова тупая, в глазах песок. По лужайке, по высокой траве идет Аякс, мой умерший кот.
Вышел я из квартиры, и по каменным ступеням босыми ногами — навстречу. Не забыли, значит. Уйду как мечтал. Ни слова ни звука…
Подошел к Аяксу, а это не он. Это Федоска соседский. Хозяева выгнали его, и он страдает, похудел, вот и ноги стали как у Аякса, длинные-предлинные…
Я схватил его и потащил кормить, у меня со вчерашнего обеда крылышко куриное…
…………………………………………

Как хорошо иметь плохую память… :-))

…………………………….
ПАОЛО И РЕМ

Старик Паоло дважды предал Рема. Сначала он, посмотрев на картину молодого, сказал:
— Это никогда не купят.
Тем самым он предал и свою молодость, когда думал только о живописи.
А второй раз он сказал:
-Этот парень не умеет рисовать.
Хотя моментально понял, с кем имеет дело.
Но на третье предательство его не хватило — он не скрыл секрет своего мастерства. Это было бы уже СЛИШКОМ. У каждого человека есть свой предел — и в предательствах, и в обманах, и даже слабость не может быть бесконечной. Бывают, конечно, злодеи, но они скучны.
И Паоло в третий раз не предал. Он передал начинающему все, что знал. Главный закон картины — гроздь винограда. И умер. Теперь ему не было страшно, весело стало. Он летел над огромным холстом, в руке любимая кисть… Сейчас он начнет новую небывалую вещь, своими знаменитыми длинными мазками…
……………………………
Передать кистью или пером дрожание листа — нехитрое дело, но настоящего страха листа перед непогодой не получится. Должен быть внутренний трепет художника перед холодом, темнотой, длинными морозными ночами… Он непонятным образом переходит в руку, а рука уже не знает, как ЭТО делает, и художник не знает тоже…
…………………………………..
(оказывается, в тексте ничего подобного не было ?!)

Меня эта тема всегда занимала — Ожидание.
Рисунок мышкой сделан сначала. Потом картинка. Потом еще одна. Есть и другие.
Я не новатор — ожиданиями да прощаниями забита вся мировая галерея. Бывают и встречи, но и они зачастую драматичны (Рембрандт, возвращение блудного сына.)
Почему эта тема привлекает? Не так уж много у нас во внутреннем запаснике — уходы да встречи. В этом есть драма, сказал бы Пикассо, сунув сюда свой нос… Ведь так часто ожидание ничем не кончается. Вот и старость пришла, ожидание стало привычкой…
Плохо, когда тебя не ждут. Но это терпимо. Хуже тем, кто ждет. Еще страшней, если никто никого…
(неплохая тема для начала дня?..)
………………………………………

………………………………………..

………………………………………..

////////////////////////////////////////////////////////////
Пора кончать с этим ЖЖ…
Но: уходить первый раз — поступок, уходить второй — исправление ошибки, уходить в третий… фарс, наверное?.. Попробуем придумать интересную форму из материала, который не годится. Иногда ведь везет?

Физики идут!
Физики пришли в биологию! Это были мои первые годы в Лениграде 1963-1964. Я учился в аспирантуре Института высокомолекулярных соединений по специальности «физика полимеров». На самом же деле нас интересовали аллостерические ферменты, недавно открытые Жакобом и Моно. Изменения их структуры при регуляции предполагались, но не были еще доказаны и изучены, и вот мы взялись за это в лаборатории М.В.Волькенштейна, в основном оптическими методами. Идея была совершенно авантюрной, по многим причинам, но, как ни странно, что-то сделать удалось.
Потом физики несколько увяли, натолкнувшись на конкретные уже не фундаментально-физические, а физико-химические, биохимические проблемы. Сенсаций типа особого биологического поля, важной роли свободных радикалов — не получилось, и термодинамика не покачнулась (зато появилась теория открытых систем), началась нормальная работа.
Но в начале было интересней всего!. А иногда смешно.
Я присутствовал на докладе по структуре миоглобина, который делал О.Б.Птицын, крупный теоретик-полимерщик. Он почему-то считал, что миоглобин получен из спермы кита… Присутствующие биологи недоумевали, откуда же в сперме столько крови? Все оказалось просто — речь шла о кашалоте, который по английски звучит как «sperm-whale».
Второй забавный случай — докладчик рассказывал об особых свойствах «потенциала красного быка» («red-ox potential») . Потом оказалось, что речь идет об окислительно-восстановительном потенциале.
Давно это было… Пошутили, и спать пора.

Там ручеек протекал, все ходили и смотрели, откуда он течет… А потом он исчез, и появился в другом месте, метров за двести от этого. И тоже ходили смотреть.

//////////////////////////////////////////////////////////////
Зависит от фона, каждый может попробовать — подобрать себе подходящий фон, так, чтобы он «работал» внутри картинки. А мне лень — я выбираю то, что есть… 🙂

………………………………………..
Четверть века прошло, а тема осталась. Страха меньше стало, но мерзости не поубавилось.
А в подвалах спокойно, тихо и хорошо жить.

///////////////////////////////////////////////
Наша цивилизация боится террористов и антиглобалистов, но это все цветочки…
А вот когда родится ребеночек, подрастет, родители ему — «новую машинку купим!..» А он — «зачем, мне и старая хороша…»
— Так новая-то лу-у-чше…
-А зачем мне лучше?..
И у него родятся дети, а у тех снова… И когда таких вот накопится на земле, безумная гонка кончится, тихо и бескровно.
Лопнет принцип «завтра лучше жрать, чем сегодня». Не станет ни легче ни лучше, и не будет похоже на свободу, на «новую жизнь»… И, все-таки — она будет другая…

………………………………………………..
Нашим знакомым в Таллинне и Чите, привет!
И всем, кто нас помнит, от меня и Иры (Ирина Казанская, см фотографии в Перископе) — привет и пожелания долгой жизни.

21. Молодые уходят далеко.

Сегодня выпрыгнул ко мне из подвального окошка старый знакомый — сияющий, ухоженный, с блестящими глазами черный кот Цыган из восьмого дома. Он долго шел к нам через овраг и страшно рад, что добрался, убежал от нудной хозяйки. Он был здесь два или три раза, но еще ничего не понял, потому ведет себя смело и даже, по нашим понятиям, нагло — отпихивает всех от мисок, никого не приветствует и не боится. В первый раз Клаус молча и внимательно обнюхал Цыганову спину… «Зеленый… » Все поняли, в чем дело, и прощали Цыгану многое.
А сегодня Макс долго смотрел на Цыгана и в его темноватых мозгах зашевелилась мысль — а не побить ли этого чудака… И он, ни с кем не считаясь, взялся за дело. Цыган взмыл на дерево и засел в развилке веток. Макс устроился внизу и терпеливо ждет, лезть за Цыганом ему неохота. Он сам унижен, и радуется, что может кому-то доказать, что тоже сильный и страшный… Макс не опасен, но пройдет еще несколько месяцев, подрастет Цыган, и тот же Клаус остановит на нем внимательный желтый взгляд. И Цыгану станет не по себе. Начнутся взбучки и притеснения, туда нельзя, сюда нельзя… Сидки на ветках и в узких щелях станут ежедневным занятием.
Когда-то и Клауса несколько лет не подпускали в нашему дому. Смотрел на него Вася, тогда самый сильный кот. И Клаус дневал и ночевал в детском саду, что за оврагом. Там по воскресным дням тихо, густые кусты, много тени и солнца, только выбирай. Но в обычные дни шумно и опасно, подозрительные дети шастают по всем углам. Необходимо особое искусство — быть и не быть, прятаться, чтобы тебе ненароком не отдавили хвост, или, того хуже, не заехали по спине тяжелым предметом… Домой он являлся в темноте, усталый, подавленный, но я не мог ему помочь. Наконец состоялась большая драка, Вася побил Клауса, но признал в нем достойного кота и больше не выгонял. А Клаус старательно обходил главного, благо места за домом хватает.
Сегодня куриные шейки с вермишелью, праздничный обед. Ели быстро и жадно, только Алиса чуть-чуть; ее постоянно оттесняют, она не сопротивляется. Клаус завистливо косит глазом на чужие миски, чуть-чуть попробует из своей и тут же порывается проверять, что другим досталось. Не спеша подходит и понемногу, мордой и всем телом оттесняет… Я не терплю такого свинства и строго говорю ему: — «Опять?..» Он тут же понял, возвращается обратно, там, конечно, никого, кто же осмелится приблизиться к его миске! Но к Стиву он не подходит, опасается. Макс тоже ест один — ненормальный, с ним лучше не связываться. Недавно он вытянул лапой Клауса, да так, что тот остановился и стал думать. Макс перепугался не на шутку, отбежал и сделал вид, что ничего не видит, не слышит… Клаус, постояв, вернулся к своей еде. «Все-таки, сдвинутый этот Макс…» А Люська бегает меж мисок и пробует у всех, ее никто не гонит. Она тоже стала уходить подальше, через овраг не осмеливается, но я видел ее у девятого в компании рыжего кота, отца Шурика, и черного с белыми усищами, отца Сильвочки, которая живет в спокойном и богатом доме. Сильва родилась у Алисы в прошлом году.
…………………………………
22. Четверо. Счастливые дни Алисы.

Я здесь не только кормлю друзей. Иногда я пишу картины. Осенью долго, мучительно напрягаюсь, проклиная все на свете, не понимая, что писать, как писать… Нет, хочется, но таким хотением, которое ничего не значит — оно как пар, рассеивается в воздухе. Желание должно приобрести силу, отчетливость и направление, а эти штуки не решаются головой, а только приходят или не приходят в результате немых усилий, похожих на вылезание из собственной кожи. Но не стоит накидывать слова на все эти котовские дела… Лучше подождем, пока исчезнет вокруг нас цвет, все станет белым и серым, с трех до утра погаснет свет, распространится холод… тогда я, сопротивляясь затуханию жизни, понемногу начинаю.
Так вот, в прошлом году Алиса принесла еще троих и положила ко мне на кровать. Снова рыжий, черный и серый. А у меня были Шурик, и Люська, которая обнаглела и продолжала сосать мать, хотя вымахала больше ее ростом и всерьез гуляла с Клаусом. Я уж не считаю целую свору, десяток котов и кошек, которых кормил каждый день. Алиса не справится, а я не сумею ей помочь. Я вижу, как они голодают, болеют, и мало что могу изменить. Они не знают, что их ждет, а я знаю. Такое мучение жизнью не назовешь. Алиса рожала лет десять по два раза в год, и где эти котята? Их были десятки, и все медленно умирали от холода и голода в ледяном подвале, в какой-нибудь темной вонючей щели.
И я взял на себя — решить, кому жить, кому умереть. Но всех убить не смог, в последний момент оставил одного котенка. Так выжила Сильва, черная кошка с белой грудкой и пятнами на мордочке, спокойная и разумная. Ей повезло, подвалы миновали ее. Иногда я думаю — пойду, посмотрю, как она там… Но не могу. Что я ей скажу?.. «Я тот самый, кто утопил твоих двух братцев, и выбрал тебе жить?» Когда Алиса льнет ко мне, я думаю об этих жизнях, которые сохранить не сумел. Но все-таки, был у этой подвальной кошки счастливый год, или даже два! Может быть, это лучшее, что я сумел сделать. Вокруг нее были свои — Шурик, Люська, Сильвочка… Саманта… ее подкинули, но Алиса сразу признала и стала кормить, как свою. Саманта была на месяц младше Сильвы и гораздо меньше. Но очень упорная, гладкошерстная чернушка. Не умея еще держать голову, слепая, она ползала на коленках по всему полу и вопила, страшное зрелище… Подросла, и они играли все вместе, сосали молоко Алисы, и облизывали ее, а она их… Старая кошка под конец жизни вынянчила два поколения котят.
………………………………..
23. Что они знают обо мне.

Октябрь сползает к ноябрю. Меня встречает все та же троица молодых — Макс, Люська и Хрюша. Еще примкнувший к ним Костик. Дома обычно Алиса, другие старики — Клаус и Стив досыпают в подвале. Серый сам по себе, у него редкостный нюх на еду: только захрустишь бумагой на кухне, он уже насторожился, в кустах под балконом. Не успеешь сосчитать до десяти, как его громоздкая туша ловко и бесшумно приземляется на подоконник.
За окнами бушуют дети. Листья сухие и теплые, деревья еще не расстались с желтыми шевелюрами. Рядом Костик, вялый от лекарства, ему даже не хочется кусаться. Его глисты погибают и выделяют яд. Кошки на полу, Алиса с живостью наблюдает, как Люська крутится с бумажкой, то кувыркается, то нападает, как на мышь… Я думаю, что им здесь хорошо, спокойно. Я раздаю еду, излучаю тепло, вокруг меня безопасно, и драться запрещено. Не жду преданности и благодарности, просто одна жизнь помогает другой выжить. Они признают за мной первенство в силе и способности добыть еду. Я большой могучий кот, немного сдвинутый… как Макс — не понимаю простых вещей, но все-таки полезный. Они обращаются ко мне за помощью. Когда я иду с ними, они чувствуют себя сильней, и не так боятся людей и собак. Особенно людей, с собаками хуже — я сильный, но медлительный, вмешаться не успеваю. Они знают, что я не позволю собакам окружить их и рвать, но не могу защитить от гонки… Когда они бегут по лестнице, то оборачиваются и смотрят, успеваю ли я, особенно, если кто-то спускается навстречу. Они прибавляют и отнимают меня в своих расчетах с котами, людьми, собаками. Если посмели отнять еду у Клауса, он, прежде чем разобраться самому, с возмущением оглядывается на меня, в желтых глазах неодобрение. «Как допустил?..» Я часть его ежедневной жизни. Если меня нет, он подолгу сидит на балконе, ждет, а когда понимает, что надо рассчитывать на себя, уходит. Но придет на следующий день в обеденное время… Хрюша замахивается на Клауса, но только при мне, а Клаус не ответит Хрюше, если я рядом. Макс без меня не войдет на кухню, если там хозяйничает Серый. А Хрюша пробежит бочком, вспрыгнет на подоконник, завопит, шерсть дыбом, и давай отмечать напропалую самые престижные места, чтобы не достались захватчику! А если я поблизости, Макс войдет и сделает вид, что Серого нет, а Хрюша подбежит и шлепнет чужака по морде, не забывая тут же отскочить на безопасное расстояние. Серый жмурится и отмахивается, он не хочет уходить от нас, готов терпеть и враждебность, и высокомерие, и шуточки… Стива не трогает никто, и он остальных не замечает. Он и меня стара-
ется не замечать, если не слишком голоден и надеется на колбасу из богатых квартир.
Я существую среди них, как свой. И все кошки — наши.
…………………………………..
24. Сегодня сыро и тепло…

Трава кое-где позеленела, иногда осенью так бывает. На проселочной дороге толпа молодых грачей, с ними старик, огромный и важный. Еще не время сбиваться в стаи… Мы живем. Снова Макс, лохматая спина в листьях, потягивается, зевает кривым ртом. Хрюша с воплем сигает с балкона… Люська…. Все те же. Постоянство радует. Остатки каши, кусочек творога, смешиваю, разбавляю водичкой, взбалтываю… роскошная еда для всех. Никто не спорит, утренняя еда — находка, счастливый случай, каждый знает. Она не насыщает, просто знак правильности жизни и моего постоянства. Я здесь, ребята… и они спокойны — сегодня, как вчера.
Сижу поперек кровати, машинка на коленях. Хрюша твердо решил поговорить со мной, выгнать прочь гремящую дуру. Пробился, и урчит, машинка рядом на кровати, а я, изогнувшись, кое-как выбиваю буквы. Что поделаешь, утром Хрюше нужна поддержка на целый день, богатый неприятностями. Пообщаемся, и ему легче держаться молодцом.
Клаус ревнив, и не подойдет, если заметит чьи-то уши на коленях. Зато Костик лезет и лезет, зажмурившись, бодая преграды упрямой головешкой, и готов взобраться на любого кота, только бы поближе к моему лицу. Приблизится, заглянет блестящими глазами, и долго смотрит… А Люська устраивается на ногах, не достающих до пола, иногда я слегка раскачиваю ее, она это любит. Посидят на мне и рядом, помоются перед пробежкой и расходятся… Летом у всех множество блох, они и мне не дают покоя. Наступят холода, и блохи успокаиваются, уже не выскакивают из родимых шкур… Тепло замерло, осень остановилась. Но ненадолго — подует северный, за ночь свернутся, почернеют от ледяной воды листья, и мы начнем зимовать. Каждую осень мне тревожно — дотянет ли до весны старик Вася? Что делать с глупым Максом, который не умеет приходить домой?..
О зверях пишут книги. Одни сюсюкают, убеждая, что собачки и кошечки красивы и полезны, очень нам верны, просто готовы жизнь за нас отдать, и еще умеют всякие цирковые штучки. Это важно, оказывается, чтобы позволили им жить рядом с нами. Другие очеловечивают зверей, они у них настоящие философы… Нет, зверь это зверь. Это в чистом виде то бессловесное и нерассуждающее начало, которое мы носим в себе. То, что помогает нам любить и ненавидеть, ощущать страх и боль, видеть цвет и свет, слушать ветер… Мы сами звери. Зажатые, ущемленные, но звери. А домашний зверь и вовсе ущербное существо. Сколько раз, видя жестокость людей, я говорил своим: » Ну, что ж, вы, ребята, рядом поля, леса, неужто не проживете?» Нет, не привыкли, ждут подачек. А те, кто выживают, существуют впроголодь, не могут вырастить потомство.
Не нужно очеловечивать и умиляться. Они не меньше нас. Я не лучше их. Наш общий мир жесток и несовершенен. У нас много похожего — повадки, мимика, привычки… Я смотрю им в глаза и понимаю их лучше, чем детей. Также жестоки и наивны, также способны к привязанности… Вот Хрюша, уязвлен малым ростом, коротким хвостом, вспыльчив и самолюбив, и труслив тоже. Он привык к дому, со мной ему спокойно и хорошо, а на улице тяжело и страшно, и потому со своими он бывает нагл и свиреп, а там легко обращается в бегство перед сильным. Я ему нужен больше, чем другим, он это знает. Малыш, взгляд малолетнего преступника, злоба и растерянность в глазах… Серый? Тоже не простой кот. Мы не раз воевали с ним, и все-таки не рассорились.
Мне с ними легче и лучше, чем с людьми.
………………………………….
25. Наши будни.

Сегодня тоже хорошо, и стало еще суше. Октябрь замер, как листья в воздухе в миг перед скольжением на землю. Третий день нет Алисы… Цыган крутится возле дома, не хочет возвращаться к себе. Он вечно голоден, юное существо, и отнимает еду у наших. Напоминает мне Хрюшу, только с хвостом и счастливым детством… Все ели суп, настоянный на трупе последнего минтая. Зато было много. Хрюша, как всегда, принялся учить правилам поведения за обедом, но Макс не захотел учиться, он рассчитывал побольше съесть. И в ответ на оплеуху встал, как медведь, на задние лапы, а передними размахивал так свирепо, что случайно попавший под удар друг Костик отлетел в угол. Макс угас также быстро, как вспылил. Он, если раскипятится, никому спуску не даст, а его кривой клык вызывает оторопь даже у друзей. Сам Клаус в растерянности, не знает, как отвечать на такие бессмысленные и дерзкие вызовы. Коты любят драться по правилам, и не умеют по-иному. Я часто думаю, как бы жил котом. Забыл бы про смерть, перебежал через овраг в детский сад, там много еды, а по выходным просторно и тихо, нет ни людей, ни машин, ни собак. Я бы гулял там, в огромном и пустом саду, среди шуршащих листьев, и ничего не боялся.
Вечером ухожу, а у подъезда серенькая — Алиса! Пришла, наконец. Идет за мной, со ступеньки на ступеньку переваливается… Устала. Еды уже не было, но она и не ждала, с удовольствием забралась на свою тряпочку в ванной. И я ушел спокойный. Стив околачивался на лестнице, на все уговоры — домой или на улицу — рычит и шипит. Пусть отвечает за себя!
……………………………
26. Все еще тепло…

Каждая ночь уступает полградуса зиме, а день отвоевывает четверть. Время топчется на месте перед стремительным скачком. Хрюша что-то объясняет, спотыкаясь и захлебываясь от впечатлений. Я слушаю его вполуха, свои дела беспокоят. Как долго мне топтаться у порога?..
Невнимательность мать ошибок и неудач. Я был наказан. Протянул Максу мясо, он с рычанием выбил из рук, нанизал на клык, стал рвать и судорожно глотать, давясь от жадности. И тут я сделал человеческую ошибку, непростительную для кота. Протянул ему еще кусок. Он то ли посчитал, что хочу отнять первый, то ли углядел второй и жадность разгорелась… Так хватанул по руке, что я долго возился с кровью, прежде чем унял. Но ничего не сказал ему, сам дурак.
Сегодня Люська, Макс и Хрюша бежали впереди меня, а навстречу дура-болонка с настоящей истерикой. Мои молодцы не дрогнув пробежали мимо. Дома праздник — соседка выставила угощение, кашу со свиными корочками. Я пошел за остальными, порадовать едой. В подвальном окне развалился Стив, посмотрел на меня и отвернулся. Пожалеешь, гордец!.. На ступеньках перед подвалом мертвая крыса. Поработали наши кошки… Спускаюсь в подвал.
Сколько раз я придумывал себе жилище здесь!.. Отграничиться, уединиться, найти покой! Подальше, подальше от людей! Но без тепла не выжить… Вот и Клаус. На пути труб с горячей водой утолщения — как бочонки, сверху покрытые деревянными крышками. На такой крышке, на высоте моей головы сидит кот, греет брюхо, его не сразу заметишь в полумраке. Легко и бесшумно соскальзывает вниз, несмотря на возраст, живот и поломанную спину. Он ведет себя бессовестным образом, идет и не идет, то и дело останавливается, чтобы понюхать угол или полизать лапу… Значит, где-то поел, наверное, на той стороне. Туда есть разные пути — через сугробы зимой, через ручейки и болотца, по топкой грязи весной и осенью. Но есть один путь, доступный не всем, это высший пилотаж. Бревно на высоте пяти метров перекинуто через самое глубокое место, по нему ходят только старые и опытные.
Когда спрашивают — вы любите их? — я пожимаю плечами. При чем здесь любовь, не в ней вовсе дело. Неуместное, мизерное слово — любовь. Любишь ли ты собственную руку? Просто это часть меня — моя рука. Вот и эти звери — я с ними в едином потоке, нас не разделить. Это и есть укорененность, словечко, подаренное мне странным человеком, холодильщиком трупов. Укорененность — и врастание… Все получилось само собой, незаметно для меня — коты оказались рядом, они голодали, я им помогал… И постепенно вовлекался в их жизнь, дела, оказался окруженным этой сворой, опутан их дрязгами, руганью, по горло в их говне, крови, любви, ненависти, верности, самоотверженности… Наши пути сошлись, и я сменил один мир на другой. Одни уходят, появляются другие — беспомощные, отчаянные, обреченные… Разные. Была недавно одна растрепанная кошка…
……………………………….
27. Одна растрепа…

Откуда-то возникла в нашем подвале, ходячий скелет, глаза гнойными пузырями, совсем слепая. Промыл глаза, оказалось — видят, и такие живые, яркие, желтые… Приду, позову — вырывается из темноты, скачет радостно навстречу, кусочек тени, кусочек света… Сначала крутится вокруг меня, ластится… даже не ела, только поговори с ней. А у самой вместо живота яма, из спины шипами позвонки торчат… Потом начинала есть. Ее отгоняли все от мисок, звери жестоки, как люди, не любят слабых, больных и некрасивых… Постепенно отошла, стала выглядывать из подвального окошка, а то и пробежится неровным галопом вокруг дома. Красивая шерсть у нее была, желтая с тигровыми полосками, но страшно запущена, сбита в каменные клочья. Я понемногу вычесал и выстриг то, с чем сама не справилась бы… Она стала смелей, ее признал подвальный народ, разрешил доедать за всеми…
И вдруг исчезла. Как появилась, так и не стало. Вхожу в душную темноту, окружен запахами тухлой воды, ржавого железа, гнилой земли, кошачьей мочи… Зову — и нет ее. Убили? Ушла, окрепнув, домой? Хочу думать, что ушла. Как она ждала меня — целыми днями… Она вошла в мою жизнь, это и есть врастание, оно сильней любви.
…………………………………..
28. Пошло — поехало…

Мы живем на большом холме. Под холмом река, на холме город, за городом овраг. Вдали от города два дома — десятый и девятый, это наши. То, что за ними, кругом них, теряется в тумане, мраке, сне, мне там не интересно. Здесь мой мир, и друзья. Перед нами зима, она угрожает нам. Время это течение, иногда оно сбивает с ног. Дождь, ветер мечет листья — пошло, поехало, не остановишь, покатится в темень… пока не выпадет первый снег, и мир осветится холодным, неживым светом… Хрюша на балконе с надрывом вопит, подбадривает себя, ждет необычных встреч. «Хрюша, что ты?» Он на миг стихает, потом снова, еще решительней и громче… Макс пробежал полдороги по лестнице и наткнулся на меня. Я уже шел искать его, вижу — лохматый парень, горбом спина, втянутая шея… норовит проскочить, не поднимая глаз… Плохие, опасные привычки, смотри врагу в глаза, дружок! Позвал его, он рванулся убегать. Наконец, понял, откуда знакомый звук, глянул выше ног, успокоился, пошел за мной. Никак не освоит путь на балкон.
Как ему страшно было… Я не просто подумал это — кожа похолодела, каждый волосок поднялся дыбом. Люди! Огромные злобные существа, они могут все! Как жить такому малышу и недотепе?.. Дал мягкого хлеба, он зачавкал, с натугой проглотил и тут же бросился отнимать у кошек. Алиса отдала безропотно, как своему котенку. Сколько их было у нее, черных, рыжих, серых… Я не стал его укорять, смотрел на сгорбленную спину, и чувствовал комок в горле, будто подавился хлебной коркой.
Я слышу — удар, загремела жесть на балконе. Кто-то к нам идет.
……………………………………
29. Макс сидит на козырьке…

Погода шагнет и остановится, снова шагнет, и задумается… Даже птицы раздумали сбиваться в стаи, медлят, ждут. Но упавшие листья понемногу чернеют, тают… Со мною Макс и Люська. Хрюша, ворча, вылезает из подвала. Что не так, Хрюша? Вчера утром меня не было, он укоряет за невнимание. Макс поел и вылез на козырек, ветер шевелит его лохматый воротник. Он ждет, когда уйдет женщина, что прочищает мусоропровод железной палкой. Баба эта страшна, но полезна — оставляет дверь мусоропровода открытой, идет к соседнему дому, открывать и прочищать. Надо дождаться, пока уйдет… Макс сожрал миску каши с рыбой, но в мусор все равно тянет, там попадается интересная еда. Он нетерпеливо смотрит вниз, клык торчит из полуприкрытого рта, блестит, тянется по ветру вязкая слюна. Хорошо, что его челюсть не видно с высоты человеческого взгляда, а то поддали бы еще… Люди обожают красивых причесанных зверюшек и сладкие истории про их преданность. А вот и Люська, вылезла к Максу, села рядом, понюхала, лизнула друга в лохматый бок. Он ей — не мешай, а сам рад, что не один. Люська криклива, глаза развратные, веселые, когда глажу, выгибается, уходит от рук, и тут же возвращается. До сих пор пытается сосать у Алисы молоко, так и лезет, поджимая уши, тычется в теплое брюхо. Алиса шипит, замахивается лапой — великовозрастная ду-у-ура… Но быстро отходит — полижет дуру, и ей подставляет голову и бока… А я дома с Костиком сижу. Вспоминаем обед — рыбный суп, кашу, чуть пригоревшую, остатки тушенки, мы поделили ее между собой. Огорчил меня Клаус — отказался есть, зато на улице набросился на еду для бедных. В его оправдание скажу, что из бедных был только Серый со своим жирным брюхом. Но мокрый какой-то, сжавшийся и потерявший вид. Последние дни я не жаловал его за наглость.
………………………………….
30. А вот и Хрюша…

Сидит на подоконнике, надутый малый, курносый профиль, лобастая головенка, а если в глаза посмотреть… Суровые безжалостные глазенки у него. Но я-то знаю, Хрюша несчастный, вся жизнь в борьбе… Хрюша на меня не смотрит, он обижен, бьет твердым хвостиком о подоконник. Машинка у меня на коленях ему страшно надоела. И этот Костя сбоку, ишь, прижался! Хрюша до безумия ревнив, может напасть на Костика, загнать в угол и очень быстро, ловко измордовать, хотя Костик побольше и потолще. Хрюша может все! Недавно напал на Люську, та с визгом в бега; он догнал, повалил, бил лапами словно барабанными палочками, так быстро, что я не успел даже встать. Она, видите ли, заигрывала с Максом, и вообще, трется боками о разных взрослых котов, а на него, тоже взрослого, внимания не обращает! И Хрюшино терпенье прорвалось — он бросился карать. Люська вырвалась, и на форточку, Хрюша за ней. По дороге ему попался прокравшийся на кухню Серый. И Хрюша сходу выдал страшному Серому пару очень неприятных оплеух. Серый в замешательстве отпрянул и спрятался под стол. Наконец, проклиная свою медлительность, я выскочил на балкон и прекратил безобразие — вернул Люську домой, а Хрюша умчался в девятый бить тамошних обитателей… Пройдет час-два, остынет Хрюша, задумается, тихо-тихо вернется, прокрадется в свой уголок у батареи, ляжет на теплую тряпочку, свернется, спрячет голову и хвостик и крепко заснет. И только вдруг во сне задергает лапами — задними, если бежит, передними, если дерется… Хрюша.
……………………………….
…………………………………

……………………………………………….
Один уважаемый писатель долго приспосабливался к ЖЖ, и все-таки решил уходить, ну, может, не совсем, но все-таки.
Я его понимаю, сам уже уходил, и просто никакой возможности вернуться не представлял себе. Потом возникла одна идея — делать что-то вроде «картинок с выставки» — свои картинки и небольшой текст «вокруг да около» этой картинки, иногда точно о ней, иногда совсем другое, дальние ассоциации… И ЖЖ оказался подходящей формой, чтобы все эти вещички собирать и складировать. Можно, конечно, и дома собирать, но здесь своеобразный эффект печати, он слегка подстегивает. Правда сложности: за ночь бывает по десять раз войдешь в редактирование, чтобы какое-то слово убрать… Но пока мирюсь с этим ЖЖ. Благо, что читателей мало. Благо это, благо. Зато все они хороши, и я каждому отвечаю длинными письмами, и потому что интересно спрашивают, и потому, (что греха таить), используешь иногда вопрос для того, чтобы дать давно подготовленный ответ 🙂
Но вообще ЖЖ не для этого, все-таки журнал общения многих, и здесь можно найти все, что угодно, от интимных записей, якобы защищенных (отчего бы дома под подушкой не защитить?) и до описаний, как собрались с приятелями, вкусно поели и выпили, и какие у нас детки, и какие у них, и викенд на даче, камин… То, что интересно ближайшему кругу.
Потом споры, точки зрения сталкиваются…
В общем, все это у меня не пошло, за ненадобностью, конечно. ЖЖ оказался для себя, себя, себя… и нескольких знакомых. И ВСЕХ, кому интересно, что я делаю. Поэтому я вообще против этой системы ФРЕНДОВ, что еще за френды такие — все, что написано, каждый может прочесть, ничего закрытого, и каждый может свое слово сказать. Мне кажется, это нормальный подход для литератора. Есть, конечно, закрытые чтения, кружки… но зачем это все, пусть слушают все, кому хочется, и так уж народу все меньше и меньше вокруг литературы, а все больше вокруг PEN-бизнеса. Есть ведь ШОУ-бизнес, теперь есть и ПЕН-бизнес, а что?
Но я, собственно, хотел показать еще одни заборчики, в несколько более умиротворенной атмосфере. В ней нет того раннего ожесточения преградами и препонами, стоит их сломать, как почти сразу возникает неясная тоска по ним…
Картинка была попросту испорчена, необратимо, и мне захотелось ее вытянуть. Да, да, да — Фотошоп не маг и не волшебник, но кое что может, особенно, если вещь разодрана в гневе на куски и долго лежала в углу, где ее использовал каждый желающий утвердить свое достоинство кот…
Д.

И оттого я тут несколько записей повторил. А вечером некоторые сами исчезли — другие. Что-то в атмосфере происходит, сердцем чувствую… И потому не посчитайте за назойливость, если некоторые записи вдруг начнут размножаться. Я буду их по мере сил удалять и удалять… Но тут я вспомнил…
……………………………………………..
О, какая была история… На первом курсе мы жили в общежитии, в старом-престаром двухэтажном доме. Но жили мы еще выше — на чердаке. Это было огромное помещение, и очень теплое, в нем стояло кроватей сорок, и у нас было весело. Те, кто друзья — рядом, те, кого хуже знали — подальше… Потом мы всех узнали, но к весне нас расселили по разным хорошим общежитиям, там было чисто, но зато не так тепло. И я не знаю, как сказать… в новых местах не было еще одной подробности, одной детали — чердак тот принадлежал клопам. Это было их царство, а мы вторглись, и они не хотели понимать, что нам деваться некуда. И началась война, она шла всю зиму. Пока нас не выселили. Клопы, конечно, победили, но мы избежали позора тотального поражения. Ну, если б у Наполеона не было Бородина, он бы все равно войну проиграл, но не было бы так очевидно. Всегда можно было бы на что-то свалить, холода, дикие пространства, воевать по-современному не хотят… Но Бородино было. А у нас с клопами — не было, и мы ушли, побежденные, конечно, но расстались без больших обид. И думаю, что клопы тоже так думали. Тем более, что питались они эту зиму неплохо.
Их были не отряды, не армии, не легионы даже — это вся страна двинулась на нас, страна защитников своего царства- государства… Один наш друг чуть не сошел с ума, когда увидел, как они идут! Они двигались как закаленные в боях римские воины: потери… они молча смыкают ряды, и дальше… только скрип стоял, шорох и скрип… А мы все — стоя, стоя на кроватях, ножки, конечно в тазиках с водой… но эти-то падали сверху, и сверху над каждой кроватью был полог… Но вот что интересно, все это продолжалось до пяти утра. В пять как по единому сигналу, клопы исчезали — ни одного! И мы спали часов до одиннадцати, благо в начале шли общие лекции, и в огромном зале нехватка нескольких десятков человек проходила незаметно. А порядки у нас еще были либеральные.
Весной нас выселили с чердака, хотели сделать дезинфекцию, но на каникулы, когда весь дом был пуст, он внезапно сгорел весь, горел быстро и тихо, и когда приехали пожарные, все было кончено. Я думаю, клопы решили перебраться в другое место, ушли под землю, и тайными ходами перешли в помещение старого вокзала, что метрах в двухстах от нас. Потом доходили до нас странные слухи, что по ночам старый дом, якобы, шевелится…
Построили новый вокзал, чистенький, красивый, но все не то, не то… Это была стихия, что-то космическое… Я думаю, это было последнее государство клопов на земле…
………………………………………………
Так, собственно я не об этом, я должен был повторить запись, которая чудесным образом исчезла, ответ моему другу или оппоненту, не знаю, как назвать. Вот он:
………………………………….
Видимо, это у меня двоилось в глазах — два одинаковых текста! Вот один старательно удалял. Второй на месте. Отвечаю.
Совсем не все читатели так напористы и агрессивны, как тот, с которым шел разговор. Вот Вы ведь не такой!
Большинство читателей, если книга (картина)серьезная, читают (смотрят) без предубеждения, и составляют свое мнение.
Насчет слова «писатель». Действительно, слово жутко неудобное. Я, когда начинал, спросил одного довольно известного и хорошего поэта — «вы поэт?» Он очень смутился, и пробормотал что-то вроде — «да пишу иногда… бывает…» В общем, вопрос на засыпку.
А в сущности, это все-таки профессия. Столяру, если он плохо сделал стул, можно тоже сказать — «ты говно!» И читателю, если он просто показывает свою дурость и ничего не понял — «говно ты, а не читатель!»
Только писатель в более уязвимой позиции считается. Столяр сделал плохой стул, ему сказали «гавно», а он в ответ — «сам гавно», и неизвестно ведь, очень может быть, что в точку попал. К тому же на соседней улице другой столяр сидит, и сделает тебе стул за милую душу…
Писатель профессия более уникальная, что ли, если, конечно, он хороший писатель. И даже если всех плохих собрать, то столько, сколько столяров, не наберешь. Но почему-то писатель сильно обижается, когда ему говорят «Гавно». Я думаю, что зря. Тут дело не простое. Чтобы на стуле сидеть, ясно, что иметь надо — известную часть тела, она может немного различаться у разных субъектов, но все же стул для многих сделан, на среднюю задницу он сгодится. Для того, чтобы прочитать и понять хорошую книгу, нужно что-то более тонкое иметь, и не у каждого находится этот орган восприятия. Или толст, или незаметен… В общем, у писателя, если читатель ему — «Гавно!» очень часто есть основания ответить — а сам-то кто?
Но писатель обычно человек интеллигентный, тонкий, и начинает искать недостатки в себе. И мучается от этого. Хотя очень часто — ЗРЯ! Часто читатель — гавно, во всяком случае, такое нередко бывает. И потому не надо бояться этого слова никому — ни читателю, ни писателю. А вот столяру бы надо… или лифтеру… Побить могут.

Первые работы «подвальной» серии были ярче по цвету, гуще в чернотах, у меня только формировалось представление о подвальной жизни, как альтернативе жизни наземной, которая тогда казалась невозможной. Эта работа — одна из первых. В дальнейшем картины стали мягче, все-таки пастель… и чернот поменьше, и персонажи разнообразней.
Впрочем, идея подземной жизни, сообщества, коммуны… она осталась, и до сих пор кажется мне одной из алтернатив жизни наземной, которая становится все более чуждой человеку.
Для людей, не согласных с нашей цивилизацией, уход в глубину земли — проще и разумней, чем освоение чуждых планет.

………………………………………….
Кто же ночью не спит, думает обо мне?..
— Евроремонт, натяжные потолки…
(утром, утром)
— Икра к столу!
(неплохо, тащите!)
… МОЙ ДЕМОН поймал пару вирусов…
молодец, не дремлет!
— Бухгалтер тоже не дремлет — завтра сдача сведений в ПРФ!!
— Транспортировка грузов — день и ночь!
— Ремонт принтеров!
Спасибо, пока фурычит.
— Семинары для руководителей, как бескровно управлять людьми…
Мне некем управлять, сам с собой еле справляюсь…
— Вы мучаетесь, что подарить сотрудникам, не спите в пять утра? Мы Вам расскажем!
Обойдутся, до 23 февраля и 8 марта время еще есть.
— Английский с нуля — без проблем…
Знаем, знаем… одни проблемы.
— Самый быстрый способ похудеть! Наклей себе чего-то и ложись спать.
Если бы лег, то, наверное, все бы решилось: проснулся — икра на столе…
………………………………
В пять утра! Без проблем и усилий! Худей во сне и постигай счастье по-английски.
Счастье так близко, так возможно!
Так ведь не спится!
От того толстею, забываю чужие языки…
……………………………….
Машинка ошиблась! Машина времени закинула меня куда-то не туда…