День: 30.11.2013

Ночное окно. Люблю это время, оно подаренное нам, ни обязанностей, ни угрызений совести, как днем — что-то забыл, что-то не выполнил вовремя… Имеешь право никого не слушать, ничего не знать, и даже отбиваться нет необходимости, право на сон как право на сортир, не отрицается и не обсуждается: хочешь — спи, не хочешь — смотри в окно…
………………………….

Есть определенное(неопределенное то есть) неудобство внутри за этот вид, Сезанн бы меня не простил… Да ладно уж, я так, между прочим, как будто выпил, а пьяному море по колено… Думаю, что зрителю это безразлично, почему Сезанн, почему по колено…
……………………………

Совсем это неправильно — если убрать одно единственное пятно, картинки не будет. Вообще-то правильно, Сезанн за каждое пятно отвечал, и не так, как Караулов за каждое слово, а всерьез… Неправильно то, что кто-то один берет на себя всю ответственность… Впрочем, тоже разговор пустой, пусть себе висит…
………………………….

На лестнице разговор. Вообще-то это отходы, бумажные вырезки, по которым сделал серию досок, как бы разделочных, на черном фоне… Как бы потому что никогда их не делал правильно, как нечто прикладное, а просто писал картинки, и доски иногда попадались настоящие, не фанерные…
………………………………..

Оттепель в январе, а может в феврале… Не люблю пейзажи, так, случайно получилось. Но над снегом и вообще… много пытался, боролся… Сейчас — приемлемо, и не более того.
………………………………

Потерялась перчатка. Старая. Читал такое стихотворение, вернее, одну строчку запомнил. Поэт Пуханов. Вообще-то я в его стихах спотыкаюсь, они искренние, но часто нарочито неуклюжие, Я понимаю — ненарочито трудно, но одна строчка у него без сомнения хорошо получилась. Я не критик, так, просто мнение, при моей неосведомленности, если одну нашел, значит еще есть… Хотя не обязательно… Ну, не знаю… А перчатка старая, лежит давно, про стих я тогда не знал…
………………………………

Смотрю из окна. На самом же деле смотрю из глазниц. Как из бойниц. Окружающая жизнь не нравится мне. Давно. Но из глазниц смотреть не страшно, я защищен.
……………………………………..

Моя подруга Туся. Квадратик реальности наверху оставил, как напоминание, что мы с ней не вдвоем были-жили, а кругом был мир, который нас знать не хотел, и мы его в гробу видали… А получилось не так — Туси нет, и я скоро за ней уйду.
…………………………………….

Рисунок на бумаге… потом через двойной экран, двойную оптику… Про него не знаю, а если вообще говорить — хороший рисунок, холст, выдержат любую оптику, и что-то свое в самой плохой репродукции донесут.
…………………………………….

Русалка в плену у щелкальщиков семечек, у лайкающих невежеств, в диком бутылочном мире… это реальность. Человечество давно разделилось, но не по расовым-национальным-государственным признакам — по другим. Но это слишком большой разговор.
………………………………………

Фотографии сто лет. Петербург. Через год война, он погибнет, а она проживет девяносто лет и в старости спросит меня — «отчего этот мир так жесток?»   Ничего ответить ей не мог.
…………………………………

На очень фактурной ткани, мешке из-под картофеля. Когда хочется писать, и на газетной бумаге маслом будешь.
…………………………………….

Перед дорогой кот. Один такой зверь шел ко мне два месяца, и пришел. Что ему помогло -он не помнил вчерашние усилия, не боялся — просто шел как жил. Просто шел, так было нужно. Простые мысли сильней изощренных доказательств. Простые чувства интересней всего. Но искренность падчерица нашего времени… Оно для изощренных объяснений. Иногда читаешь, ни слова не понять. Но красиво пишут. Объясняют мерзость, и так умно!.. Последний раз читал о книге про пропившего глобус географа. Книгу не читал, но посмотрел, пару страниц пробежал… Написано местами очень хорошо… когда автор отвлекается от лиц, смотрит на природу, например. Но в целом умение не спасает. Я просто устроен, не люблю мерзость. Только мнение, конечно, а что здесь в ЖЖ еще может быть… Да, читал Эдичку Лимонова, не люблю я всего этого, но виден там и талант и живое чувство, они там есть. А здесь, в географе… и сотой доли этого нет, выпил, пропил, и все дела… Всего доброго, удачи всем!

НЕМО

повесть

Я называл его — Немо, пусть так и будет, он своего настоящего имени не любил. Его нет в живых, он старше меня. Был. А теперь что остается — рассматривать старые фотографии… Черно-белые, но каким-то образом угадывается цвет. Негромкое солнце. Чувствуешь, прохладно, хотя яркий июльский день. Песок холодный. Купались только в июле, и то смельчаки, остальные степенно расхаживали по мокрому песку вдоль невысокой медленной волны. Балтика, серая вода, белоснежные облачка на зеленоватом небе…

В то время меня еще на свете не было.

Немо, пятилетний мальчик, стоит рядом с моим отцом, своим дядей. Мой непризнанный двоюродный брат. Незаконнорожденный ребенок. Мамзер. Как он вообще сюда проник?.. Говорили, требование его матери признать младенца, угроза скандала. Вот в отдалении, к нам спиной-подушкой, его отец, кокетничает с дамой в ажурной шляпке. Известный в городе адвокат боялся сплетен-пересудов. А мой отец, врач, был чужд предрассудков, присущих буржуазной семье.

— Сема, ну, зачем фотограф…

— Законный, незаконный, ерунда, хороший мальчик. Пусть снимают.

Эстонский курортный городишко Пярну. Они тогда называли его Пернов. А Таллинн был для них еще по-старому — Ревель…

Жизнь перевернулась за войну, старая затонула, а в новой для довоенных предрассудков места не оказалось. И радости семейные, и дрязги, все это, довоенное, смысл потеряло, не стало семей.

Отец Немо, мой дядя, умер еще до войны. Родственники уверяли, что подавился гречневой кашей. Миф, сказка для приличия. На самом же деле покончил жизнь самоубийством, почему, никто не знает. Среди полного блаженства… только что машину с огромными фарами купил, с открытым верхом… Вот фотографии… Немо, конечно, даже поблизости нет. Дядя Давид, стоит, опираясь на машину. Тогда это была роскошь, а не средство передвижения… Живехонький, пузиком вперед, золото во рту… Плохие зубы у всей семьи. Упитанная черная овчарка на месте шофера. Через год Давида уже не было, лежал на кладбище в Рахумяе, пригороде Таллинна. Теперь город разросся, и кладбище, наверное, в черте города. Все остальные члены его семьи умерли в Ленинграде, в блокаду. А Немо с матерью успели уехать дальше, пережидали войну в Самарканде. Там мать Немо, Софа, умерла от тифа, он тоже болел, но выжил. И решил пробираться к нам, через всю страну.

Добрался, и это путешествие, мне кажется, осталось главным достижением его жизни. Наша семья тогда спасалась от немцев в Чувашии, в деревне. Там в 1943-ем году родился я. Отец в Тамбове преподавал в фельдшерской школе, потом его взяли полковым врачом на фронт. И Немо, когда он появился у нас, подготовили ускоренными темпами, и как фельдшера, тоже взяли в армию, в последние месяцы войны. Тогда и возник шрам на шее, шальной осколок, он говорил. Хотя я слышал от его приятеля, шрам послевоенный, от удара ножом в драке. Чушь, я думаю, Немо никогда не дрался, он побеждал без драк. Вот-вот, начинается, а я-то хотел обойтись без романтического флёра. Но я попробую.

Отец ушел на фронт, и стало совсем голодно в деревне. Мать ходила по домам и меняла последние вещи на масло и молоко для меня. Она неохотно рассказывала об этих своих походах по окрестным деревням. Запомнила запах, вернее, вонь в хатах… Казалось, подожги спичку, дом бы взорвался… Все от питания…

Но вернемся к довоенным временам.

Вот Немо … тогда он был Роман… на другой довоенной фотографии. Десятилетний, надутый, торжественный, с большим белым бантом на шее, — «я серьезный, я всегда серьезный…» Тонким голосочком, с заунывной интонацией… Мне после войны рассказывали знакомые, он всем это говорил, ни тени улыбки.

Еще фотография, из сохранившихся довоенных… Прыщавый юноша лет пятнадцати, в махровом халате. Все тот же пляж, мелкий прибалтийский песочек, светлый, упругий, выскальзывающий из сжатого кулака… всегда холодный… Довоенный рай, якобы свободная республика, зажатая меж двух империй, обреченных на выяснение, кто сильней… Впрочем, оставим тему историкам… А я вижу — люди… лежат, гуляют на пляже, начало июня сорок первого. Поражают туши, животы напоказ. Гордая демонстрация животов. Брюхо гордость буржуя, без него «вечно голодный ходишь!», объяснял мне один, после войны растерявший стать, но не спесь. Здесь они между собой, на воле, в покое. Гуляют… Через несколько дней спокойная жизнь исчезнет. Катаклизм. Для большинства извержение вулкана, у подножия которого пили чай и прохлаждались. То, что случилось — навсегда. Первая мировая рубежом была, они выплыли, и даже процветали, под боком у России, занятой кровавыми чистками. А вторая война никого не оставила в стороне, окончательно доказала, возврата нет, мир впадает в маразм. Даже природа подтверждает, неизвестными путями влияет на характер, и мы все чаще склоняемся к самоубийству…

Вернусь к фотографиям… Вот Немо, совсем взрослый, на послевоенном фото. У двери загса, в маленьком эстонском городке Муствее, недалеко от Чудского озера, там он постоянно крутился. И я там гулял, любил те места… Рядом первая жена, блондинка с мелкими стертыми чертами лица. Он говорил потом, серьезно, даже угрюмо, как обычно шутил… — днем не узнавал ее на улице, встречались ночью в кровати, утром разбегались, и до вечера. Ранние пятидесятые. Она — комсомольский вождь района, активистка, он — фельдшер, массажист, на все руки мастер. Мясистая самодовольная рожа, пробивается животик, похож на Давида, похож… Поиски еды на время забыты…

Немо хватило на два года, потом бежал из семьи, скрывался в лесах Причудья, лечил лесорубов прямо на делянках… опять отощал, стал похож на волка средних лет… На его счастье, появился лазер, и он, один из первых, понял — прибор для задуривания бедняг. На приемах, бросит взгляд на кожу, в ней он что-то понимал, надо признать… Искоса, моментальным взглядом, не поворачивая головы… и — отрывисто, надменно, повелительно — » на лазер!» Дома смеялся — «лазер-шмазер…» А больной счастлив — и чудо прибор, и современный врач!..

И я при этом был, помогал… Куда денешься, что было, то было.

Он всю жизнь подвизался в темных уголках медицины, где мало ясного, особенно любил кожные болячки. В конце жизни стал специалистом по сексу, на всю республику гремел. Секса тогда еще не было у нас, первая ласточка…

«Исчезнуть из времени в свои дела-делишки… плевать на империи, правительства…» Он не умел говорить тихо, без напора, послевоенный Немо. Некуда было уходить, но очень хотелось.

Кем же он был?

Не знаю. Настолько многочисленны и разнообразны жертвы той войны… Все мы ее жертвы. Сейчас бы остановиться, помолчать… Но я продолжу, потому что скольжу по поверхности явлений и событий, я не историк, не психолог, могу только рассказать-показать, иногда намекнуть…

— Время не для нас, — Немо говорил. — В чем трагедия? Не стало семьи. Семьи! Но надо жить, Альбертик, будь умным, быстрым… Мы не со временем живем, с людьми.

Наше время — царство дураков, он говорил.

— А до войны?

— О, до войны… Была семья!.. Семья, понимаешь?.. Можно было жить.

Дурак, я думал, мамзер несчастный, все забыл! Но что ему говорить, «ты тогда не жил», один ответ. Да, не жил. И я злился — «не Альбертик я…»… Хотя мне было все равно, хоть горшком называй… А ему важно было, как его звать-величать, он не хотел свое имя даже слышать — Немо, и точка. Так я его и называл — Командор, или Немо.

«Плевать на империи?..» Если бы позже, он бы диссидентом стал? Вряд ли, он слишком жить любил. Простые удовольствия. Пожрать, например…

Как он впервые на моей памяти появился?