День: 14.03.2013

//////////
герой романа «Вис виталис» Марк приехал в город науки в Институт жизни на работу, так начинается роман. Ему тут же дали квартиру, в недостроенном доме на верхнем этаже. В кухне крыша была, а над комнатой небо. И к Марку залетел осенний лист, в гости, живое существо к живому существу… Сейчас бы я не так написал об этом, но слава богу, уже написано.

////////////
Я их довольно много сделал, печатал на принтере, рисовал обложку, потом под скрепку, страницы выравнивал ножом. Дарил в Пущине, Москве и Питере. Сначала было интересно, потом надоело.

…………..
Еще раз убедившись, что разговоры о судьбах мира стали зудом. Чешитесь дома, в одиночестве, если чешется.

Я не поверил, что в шесть, вдруг обмануть решил! Почти не спал, около пяти прокрался в темноте, засел в кустах у водокачки, напротив последний дом. Часа два ждал, уже время, давно пора!.. В одном дворе колодец заскрипел, в другом собака залаяла, всякое движение началось, сельское неторопливое житье.
Я понял — лейтенант меня обманул, чтобы под ногами не мешался!
Пошел, потом побежал к тюрьме.
А там они уже снаружи, машина у ворот, кучка людей, собрались отчаливать. Давид, похоже, в микроавтобусе, потрепанная Латвия… Они в другую сторону направились, не на самолет. Может, поездом повезут?..
Мотор заворчал, дрогнули колеса. Тут что-то произошло внутри, торопливое движение, борьба… И он из машины вываливается, с трудом поднялся, побежал в мою сторону. Я стоял за деревом, смотрел, как он приближается. Лица почти не видно, голова опущена. Он медленно бежал, почти шел.
И я подумал еще, какая безумная затея… сейчас догонят, запросто догонят… А они стоят у машины, смотрят… не спеша автоматы сняли с плеч… Ленивыми шагами вышли на середину дороги, окликнули вполголоса несколько раз, «стой, стой…» Он в это время мимо меня пробегал, но я ничего сказать не мог. Стою за деревом, ноги словно скованы. Он трудно дышал, громко, хрипло, и шаги тяжелые, неровные…
Пробежал, и дальше, по середине дороги. До конца улицы, до поля, метров сто оставалось.
И тут они начали стрелять.
Удары по спине. Я видел, рубашка задергалась на нем. Спина сразу потемнела, он запнулся… толчками, толчками, будто пинали в спину… пробежал еще несколько метров и упал лицом в пыль.

Я уже не мог прятаться, выскочил из-за дерева, и к нему. Я был гораздо ближе, и подбежал, конечно, первым. Они и не спешили, приближались словно прогуливаясь. Увидели меня, переглянулись, ускорили шаги.
Он лежит вниз лицом, вся спина темная. Я перевернул его, знаю, не больно уже, это конец. Он еще дышит, увидел меня. Улыбка пробежала — и очень странно говорит, губы не двигаются, голос из груди:
— А, Заец… Слышал…
Я взял его кисть, горячую, тяжелую. Он двигает губами… Выдавил, наконец:
— Яб-локи…
Я тут же все понял!.. Те яблоки. Лодка, плывем… упругая вода… на дне перекатываются — большие, с ветками, листьями, рвал-то в спешке…
— Да, да, яблоки!
Он успокоился, прикрыл глаза. Потом широко открыл, губы шевелятся.
— Костя, ухо…
И глаз, карий, яркий, начинает мутнеть, остывать…
Тут они подоспели, схватили меня, я, конечно, не сопротивлялся. Это другие были, не вчерашние. По дороге брань, откуда, кто?.. Случайно тут, говорю, приехал отдохнуть. Шел мимо, испугался выстрелов, за дерево спрятался…
Может, поверили, может, нет. Похоже, им все равно было. Они в своем праве — бежал, застрелен… Давида тащили за нами, сначала за руки, за ноги, потом ноги отпустили, они волочились по гравию. Я сам шел, меня не держали. Пришли. Его бросили в палисаднике под дерево, а меня отвели в пристройку и заперли. Небольшой чуланчик, пол земляной, нары деревянные и крохотное окошко с решеткой. Я сел, потом вскочил, стал ходить, постучал в дверь. Ударили по ней прикладом — «тиха!.. » И два удаляющихся голоса:
— Откуда взялся?..
— Бомж какой-то… Ихний лейтенант вернется, пусть и разбирается с ним.

* * *
Забыли про меня. И так целый день сидел, даже сходить по маленькому некуда… Ничего, в землю впиталось. Вечер наконец, а я все думаю, и не заснуть, время тянется без сна, липкое время… Что он хотел сказать, что за «ухо» такое… Думал до боли в голове, потом исчез, будто сознание потерял. Ночью вскочил — холод насквозь продирает. Как в той пустыне, днем жара, а ночью ноль почти. Телогрейка, видно, списанная, драная. Снял, накинул на ноги. Спина, грудь мерзнуть стали. Натянул выше, ноги голы… Промучался часа три, сел, больше не спалось. В окошко туманная сырость лезет, стекла нет, только решетка. Сижу, голову в колени, дремлю — не дремлю… Вчерашнее почти не вспоминал, но оно со мной было. Такое чувство, что-то насовсем кончилось. Спокойствие, хотя событие ужасное, понимаешь…
Но что было, то было.
Потом всякая чепуха полезла в голову. Я даже возмутился своим мыслям. Вспомнил Гришу, последний анекдот, дурацкий, как все его байки… Не ври, Гриша не простой человек… «Ойц!» Пьяницу заграбастали в участок, а он повторяет — «Ойц… Ойц… »
Оказывается — «Ой, Цветет калина…» у него не получается.
Ах ты боже мой… Не «ухо», а «уходи»!
Он мне «уходи» пытался сказать! Он дважды это мне говорил — «уходи..», и там, в овраге, и через много лет, теперь…
И я заплакал, горько стало и тяжело. И горло болит, все в нем содрано до мяса, наверное.
Потом затих. И кругом тихо.
Он хотел, чтобы я ушел. От всего этого дерьма подальше, да. И жил. Конечно, он так хотел.

* * *
Зашевелились во дворе, голоса, шаги…
Вошел тот самый лейтенант, увидел меня, не удивился, покачал головой:
— Опять ты, Зайцев. Рассказывай… Что он тебе говорил?.. Садись.
Сел на край топчана, руки на коленях. Я стою, устал лежать и сидеть.
— Ничего не сказал, умер.
Он нахмурился:
— Парень, как тебя… Костя?.. Не в свое дело лезешь. Приехал отдыхать, вот и действуй, поправляй подорванное здоровье. Пока ты случайный свидетель, нет основания задерживать. А будешь трепаться, мне тебя не вытащить, я не хозяин здесь, понял?.. Никаких больше слов!
— У него ни шанса не было!.. . Зачем стрелять?
Он посмотрел на меня, потом осторожно, вполголоса говорит:
-А ты не думаешь… он для того и побежал, чтобы стреляли?..
Меня как муху на месте прихлопнуло. Может, прав, лейтенант?. И Давид хотел умереть, ведь знал, что убьют без колебания…
— Уйди, Константин, ты ненужная здесь фигура в штатском… — лейтенант говорит, — и без тебя тошно. Чтобы я тебя больше не видел. И забудь.
Я повернулся, пошел к двери. А он спрашивает вслед, тихо-тихо:
— Ну, что, узнал?..
Я смотрю, он нормальный человек. Но сказать не могу. Зачем ему чужая история в нагрузку… Ничего уже не изменить. А мне возвращаться пора, много дел осталось.
— Обознался.
Он с облегчением кивнул:
— То-то… Сколько лет прошло, немудрено ошибиться. Но допустим даже. Что ты знаешь о нем?.. Пионерская дружба? Он за тридцать лет…
— Двадцать четыре.
-Все равно. Он за это время весь глобус облазил со своей идеей. Хорошо, что не он. Иди, иди…
Я ушел. На соседней улице автостанция, подождал час, сел на автобус, уехал, потом на поезде. По дороге не ел, даже воду пить не мог, чувствовал, тут же вывернет.
Моя история закончилась. Она замкнулась, как полагается рассказу. Но жизнь не рассказ — я продолжаю жить.