ВОЗВРАЩЕНИЕ
* * *
С вокзала сразу поехал к своему убежищу. Что меня туда потянуло, трудно сказать. Не хотел никого видеть, мечтал выспаться в тишине. А может и предчувствие беды… Что-то все-таки было…
Вошел в вестибюль и увидел — тумба свернута, кругом разбитые кирпичи, все обильно посыпано черным пеплом. Искореженная дверь лежит на земле. Кое-как пробрался через завалы, заглянул вниз — там все сожжено, голые черные стены, даже стеллажи сгорели начисто, что уж тут говорить о живописи и графике…
События восстановить было нетрудно. К зданию подогнали трактор, об этом говорили следы гусениц снаружи… отвалили тумбу, расковыряли дверь, каким-то образом зацепили тросом и вырвали из дверной рамы, при этом разрушили часть стены. Не нашли сокровищ, золота, увидели холсты да бумажки, и озверели от разочарования. Полили бензином и подожгли.
К моему счастью, некоторые ценные приобретения я перед отъездом перетащил на Пруды, чтобы подробно описать их, но это небольшая часть коллекции. Так я лишился почти всего, что с такими усилиями собирал тридцать лет.
Повернулся и ушел. Даже отчаяния не было, тупая усталость.
* * *
Но это не все. Меня еще раз тряхнуло. И вернуло к жизни.
Пришел домой. Мигель, конечно, здесь, он весь в квартире. Вошел и сразу смотрю — напротив кровати самые мои дорогие улицы, две.
Их нет!..
Кинулся во вторую комнату, там на стенах, двумя плотными рядами должны висеть остальные.
Ничего! Пустые стены, несколько рисунков, и все. Я в чулан, где у меня стеллаж — папки с рисунками на месте. Где же Мигель?
Мысли метались, ничего сообразить не мог, в эти минуты я, видимо, слегка свихнулся. Как лунатик иду на кухню, по дороге включаю автоответчик, есть у меня такое чудо… и первым слышу голос своего приятеля, фотографа…
— Давно сделано… забери, твой Мигель доконал меня унылостью…
Ключ, я же дал ему ключ, просил сделать слайды!
Мигель цел. Я бы не выдержал третьего удара.
И такое счастье нахлынуло, что я зарыдал, сказалось, видимо, все, что произошло. Вывернуло наизнанку, с детства такого не случалось…
Меня трясло несколько минут, пока телефонный звонок не привел в чувство. Из клиники, есть работа…
* * *
Недавно выдался целый свободный день, и я смотрел свои картины, те, что остались. Сорок семь работ, и главное — двадцать пять холстов Мигеля. И вот что я вам скажу…
Он был прав, когда говорил — «ничего особенного не хотел…» На его холстах ничего особенного и не было… кроме простоты и цельности, да. Никакого предчувствия беды в них не заложено. Все это вложил я сам. А в меня вложило многое, главное — возраст, предчувствие старения и смерти, и время наше — предчувствие бедствий и катастроф.
Хорошие картины тем и хороши, что оставляют место нам, с нашими чувствами и состояниями — сопереживать, участвовать… видеть в них то, что заложено в нас самих, просит сочувствия и поддержки. Цельное здание, и я вхожу в него со своими бедами и надеждами, и все оно вмещает, почему?.. Он ничего не навязывает, не кричит, не перебивает, не настаивает на своих истинах — просто и спокойно раскрывает передо мной простор. В чем же его собственное чувство, какое оно? Никак не оторвать от моих чувств и состояний, никак! Не знаю, как это получается… Подобное удавалось Сезанну, который истово занимался согласованием пятен, и в это вкладывал всю страсть, замкнул свою систему… а получилось гораздо больше, чем сам ожидал.
Важно вложить в свое дело все умение и силу чувства… и если повезет, то что-нибудь получится.
Нет, не знаю, что он хотел, наверное, он сам не знал. Не мог бы выразить словами, уж точно… Я гляжу на его тихие картины, утренний пустой город, скромные вещи на столе, закрытые лица, с глазами повернутыми внутрь себя… Мои это чувства или его?.. Не могу отделить.
* * *
Чем дальше, тем менее случайной кажется его смерть. Он от себя устал, от мелких своих обманов, собственной слабости, неизбежной для каждого из нас… «Гений и злодейство?..» — совместимы, конечно, совместимы… Хотя бы потому, что одного масштаба явления, пусть с разным знаком. Если бы так было в жизни — только гений и злодейство. Заслуживающая восхищение борьба!.. Совсем другое ежедневно и ежечасно происходит в мире. Мелкая крысиная возня — и талант. Способности — и собственная слабость… По земле бродят люди с задатками, способностями, интересами, не совместимыми с жизнью, как говорят медики… деться им некуда, а жить своей, особенной жизнью — страшно. Они не нужны в сегодняшнем мире. Нужны услужливые исполнители, способные хамы, талантливые воры.
Кто он был, Мигель?..
Человек с подпорченным лицом, во власти страха, зависти, тщеславия… жажды быть «как все»?.. И одновременно — со странной непохожестью на других. Она его угнетала, когда он не писал картины, а когда писал, то обо всем забывал. Но вот беда, художник не может писать все время, в нем должна накапливаться субстанция, которую древние называли «живой силой»… потом сказали, ее нет, а я не верю.
Откуда же она берется, почему иссякает?.. Не знаю…
* * *
Но каждый раз, когда спрашиваю себя, вспоминаю его недоуменное — «почему меня не любят?..»
Чем трудней вопрос, тем непонятней ответ.
Поэтому мы и стараемся задавать жизни самые простые вопросы — чтобы получать понятные ответы. А следующий вопрос — в меру предыдущего ответа… и так устанавливается слой жизни, в котором как рыба в воде. И можно спрятаться от противоречий и внутренней борьбы. И забыть, что именно они выталкивают на поверхность, заставляют прыгнуть выше головы… как Мигеля — писать картины искренне и просто, выкристаллизовывая из себя все лучшее.
Но судить легко, рассуждать еще легче. В рассуждениях всегда есть что-то противное, как в стороннем наблюдателе.
Он не так жил, как тебе хотелось?.. Жил, как умел. Но у него получилось! Есть картины, это главное — живы картины. Лучше, чем у меня, получилось, с моими правилами как жить.
Можно хвалить простые радости, блаженство любви, слияние с природой, с искусством… но тому, кто коснулся возможности создавать собственные образы из простого материала, доступного всем, будь то холст и краски, слова или звуки… бесполезно это говорить.
Ничто не противостоит в нашей жизни мерзости и подлости с такой силой и достоинством как творчество. Так тихо, спокойно и непоколебимо. И я — с недоверием к громким выкрикам, протестам… слова забываются…
Картины — остаются.