………………….
В Фейсбуке с восторгом восприняли «забанивание» какого-то сайта, посвященного Путину. Разговор пошел о «вражеских» и «дружеских» сетях 🙂 Мерзость, на мой взгляд. Хотя я не сторонник Путина. Помещаю туда свои картинки, уверен, что смотрят единицы… если вообще замечают 🙂 Но мне хочется хоть как-то «разбавить» ненависть, она перешла пределы. На этих выборах НИКАКОЙ победы быть не может, но это важный этап, мне кажется… Впрочем, все равно картинки куда интересней 🙂
……
Во втором ряду — копия голландского рисуночка, нужно отметить.
……………
Что-то давно не видел гладящих… Может, выпали из истории в связи с новыми тканями или их заменили техникой… Короче, нет таких знакомых больше.
Я, конечно, остаюсь в ЖЖ, и не только потому что привык и чувствую себя хорошо, но и потому что активно не приемлю Фейсбук с его тотальной политизацией и всякого рода дрязгами, и «отношениями». Но взял и начал помещать в Фейсбук свои картинки, невзирая на всё, что вокруг. Собственно, всю жизнь так поступал, а нужно ли это Фейсбуку — мне наплевать, всегда есть отдельные люди, которым что-то из вывешенного мной оказывалось нужным, а за толпами я никогда не бегал, отдельные люди — это единственное, что в окружающей жизни меня еще интересует и волнует. Если не говорить о зверях, конечно, с ними мне лучше всего.
Во взгляде на собственную жизнь важны ТЕМЫ, их развитие и затухание. Чем ближе к концу, тем ясней, что все важное на одинаковом расстоянии — вычерчен круг тем. Жизнь — блуждание по собственным темам, насыщенное страстями, предрассудками, заблуждениями, намерениями… Время тут почти что не при чем.
***
Среди всех штучек-дрючек и полупорнухи, которых столько накрутили за последние годы… затерялись важные проблемы.
Есть такая штука — «самоидентификация». Крошечный сигнальчик бегает по кругу ассоциаций, касается «столбиков полосатых», сигнальных значков, их у нас сотни две за жизнь: ощущения, переживания, сцены, лица… и больше половины образуется до 5-7 лет. Мы все время, день и ночь, благодаря этим касаниям, напоминаем себе: «это — я». Если ЧУЖОЕ оказывается в «круге самоидентификации», то есть, принадлежащее другому становится частью нашей личности — это ВРАСТАНИЕ.
Из него вырастает все лучшее — любовь, сочувствие, самоотверженность с самопожертвованием и многое другое.
Те изменения, которые в последние годы произошли, губительней для свободного творчества, чем «ШАРАЖКИ», которые устраивала та власть для творческих людей — внутри тех шаражек оставался дух свободного творчества, и отношения людей близки к идеальным, хотя кругом было сплошное свинство и дикость. В лагерях между «политическими» отношения были куда лучше, чем «на воле» сейчас.
Та жизнь, при коммунистах, была опасной и жестокой, эта чуть менее опасна, не менее жестока, к тому же идиотизм существования возрос неимоверно. Раньше казалось, можно уехать, скрыться и забыть. Теперь ясно, что идиотизм мировой, никуда не скроешься, и надо как-то доживать, не подчиняясь, вот и все дела.
Мне говорят — «жизнь такова, и разумно подчиниться ей, не мудро бунтовать против того, что изменить не можешь…
» Живу как хочу, отвечаю им, а от вашей мудрости меня воротит. А что получится… Как говаривал герой повести «Последний дом» — «что случилось, то и получилось…»
***
Так бывает, когда какая-то сторона направления или дела исчерпана, и нужно «повернуть за угол»…
Я говорил со многими в течение жизни, кто делает самостоятельные вещи. Есть две тактики — одни молчат, сосредоточенно ждут, не делают лишних движений руками. Другие продолжают «сбивать масло» в обезжиренном молоке. Способ поведения «упирается» в глубокие качества личностей, и никто не сумел мне доказать, что лучше -первое или второе…
Известно досконально одно — если теряется сосредоточенность ожидания или попыток, то ничто не приходит само.
Особый интерес в рассеянии света на мелкой пыли, обитающей в воздухе, этот пыльный свет многое может выразить. Рассеяние света крупными пятнами на поверхностях и вещах — совсем другое. Бывает и то, и другое, например, одна картинка… получилась…где-то лежит, надо поискать… С развалинами, дикими зарослями, полузаросшими дорожками… и теплая пыль на них… А сквозь провалы окон – тот самый теплый пыльный воздух…
И никого… Это и есть рай. Чтобы никого не было, а жизнь еще не кончилась — это настоящий рай…
Об этом немного есть в повести «ЛЧК», но там вмешивался ледяной «ветер с Мурмана». Я усмирял его пламенем очага в подвале, и питием пустырника. Что могли пить мои подвальные герои, не водку же! Пустырник на чистом спирте.
И город проваливается в конце, но… в озеро чистейшей прозрачной воды.
Может ли быть лучший безболезненный конец?.. Мирная утопия. И герой обязательно найдет своего кота, такой зверь пропасть не может.
На чем мы разошлись с учителем моим, советы которого по живописи я почти десять лет выслушивал, и, хотя не всегда соглашался, но каждое слово запомнил?
Он предлагал мне усложнять задачу — то есть, к примеру, в натюрморте взять вещей побольше и утрясти их отношения, включить в фон пейзаж… Кстати, к этому я пришел сам, но через много лет, включая в натюрморты свою живопись как полноправный объект. Но тогда я хотел, опираясь на простые вещи, немногие, биться за бОльшую выразительность, то есть, внешне не усложнять, а упрощать… То же не раз и в прозе возникало как противоречие мимолетного желания и устойчивого внутреннего состояния, которое не так просто свернуть… Я начал с очень коротких рассказов, потом стремился расширить, усложнить, чтобы побольше слов, образов, описаний, и вообще словесного потока, который где-то в глубине все-таки всегда мусором считал… Но было желание покрупней да повесомей, а потом понял окончательно — потоки многословия — не моё, лучше два-три слова, но настолько к месту, чтобы как цвет пятна на хорошей картинке — ни туда на грамм, ни сюда… ни пиксель влево, ни вправо…
Сейчас я понимаю, в чем причина расхождений: он, тонкий, изысканный художник, а я по натуре оказался не такой, не стремился к изощренности и тонкости, — мне хотелось сильней писать, а он был более сдержан. Мы оба не любили всех этих сикейросов за постоянный крик, но он не любил сильней, а я, все-таки, стремился стать чуть громче… И это оказалось решающим, ведь я уже был взрослый мальчик, давно за сорок, и мог на своем настоять. В результате я много потерял, но пустился в собственное плавание. И до сих пор не знаю, был ли тот момент своевременным, или надо было раньше, или позже…
Тонкие различия порой оказываются решающими в сложных отношениях, и невозможно сказать, кто прав.
Вообще, отношения учителя и ученика — достойная тема для романа, но я не мастер «романной плоти», крупные вещи составляю из перетекающих новелл.
http://www.photographer.ru/nonstop/slideshow.htm?author_id=25465
……….
Не помню уже, что здесь может быть, но так даже интересней, для автора уж точно 🙂
31. Затишье, сыро и тепло…
В подвале анфиладой комнаты, есть северный вход и южный вход. Здесь все интересно — крупными горбами земляной пол, обитые жестью тяжелые двери, никогда не закрываются… толстые трубы с холодной и горячей водой, огромные темные помещения, запахи земли, тухлой воды, кошачьей мочи и застарелой, окаменевшей грязи. Любимые мной запахи — запустения, одиночества и безопасности… Но вот что привлекает меня больше всего — отдельная небольшая комнатка, всегда запертая, теплая и темная, с одним окном. Через это окошко с улицы видно, как там хорошо, — много хлама, старые полки, на которых можно устроить котов десять… большой подоконник… Таких мест мало. Здесь можно было бы жить, ведь для жизни необходимо тепло! Наверху гораздо холодней, хотя, может, и чище, но я чистоту в гробу видал, если мороз по коже… Говорю своим, показывая на окошко — «вот бы где вам жить…» А они не хотят. Сунутся внутрь, посидят немного в тишине и тепле, и убегают. Я стал думать, в чем тут дело… И догадался, в чем изъян — в безопасности! Если тебя в той комнате застанут, то некуда бежать — дверь-то заперта, а окно одно. Безопасность важней даже тепла… Так что я не совсем безнадежный кот.
Продолжается затишье, сыро и тепло, листва буреет, чернеет… Утром собрались все, была одна рыбка, свежая, но минтай, поделил ее на шесть частей — к хвосту куски подлинней, к голове короче, зато толще. Не успел оглянуться, как Люська выхватила кусок у Стива, тот возмущенно смотрит на меня, подхватил Алисин кусок и не разжевывая проглотил. Но для Алисы у меня всегда в запасе… Клаус, успешно одолев свой кус, принялся подкрадываться к другим. К Максу не успел и приблизиться, тот его исплевал и протянул когтистую лапу, отстраняя. Ничего не поделаешь, мое это мое, и тот, кто покушается, всегда слабей и неуверенней, если не совсем сволочь. Тогда Клаус не спеша подваливает к Хрюше, знает, у кого шалят нервишки. Но тут уж я начеку, сказал захватчику несколько нужных слов, хоть он мне и друг, но справедливость дороже. Он отступился, но полез к Люське, к Стиву… а там уже чисто, даже пол вылизан! Он обиделся, не дали украсть, но сделал вид, что ковыряет в зубах.
Как он смешно лезет, чтобы ограбить, Клаус — на полусогнутых, уши прижаты… А если самого обидят, он с возмущением ко мне, белый ус при этом смешно топорщится. Макс правил не знает, может залепить оплеуху и кошке. Хрюша громко возмущается, а сам отбежит, если я далеко. А если рядом — подскочит боком к обидчику, выгнет спину… конек-горбунок… Если же дело дойдет до серьезной драки, то главный снова Клаус. Он лукавый, завистливый, хитрый, но умный, очень опытный, и уверен в своих силах… а если проиграл, то не признается. Стив странник по натуре и не понимает тех, кто привязан к своему двору. Они с Клаусом примерно одинаковы по силе и никогда не сталкиваются.
Но все они опасаются Серого.
А в обед была вермишель с рыбным запахом. По дороге сюда натыкаюсь на Васю, сидит в траве, уткнувшись головой в землю, как многие старики. Я выдал ему горсть каши, моментально рядом оказался Серый, пришлось и ему дать. Подбежала рыжая собачка, размером в полтора кота. Никто не испугался. Собачка придвинулась к Серому, а тот и не думает уступать, заворчал и лапой по носу. Она отскочила и гавкнула, зная, что коты не выносят шума. Серый снова замахнулся на нее, но передумал. Вася отошел от еды, он больше не хотел. Собачка принялась за то, что оставил Вася, и они рядом с Серым сосредоточенно ели. Я вытер руку о кирпичи… красно-оранжевые… глубокий теплый цвет, будто светятся изнутри…
32. Двадцать шестое октября. Обычный день.
Утром воздух резкий, трава седая… С каждым днем все темней, мы погружаемся в темноту. Первым бежит Макс — стремглав ко мне, за ним мать и дочь. Занял их остатками вчерашней пищи, которые благоразумно защитил от Клаусова обжорства. Проходя мимо подвала, негромко позвал — «Хрюша…» Он, черной юркой ящерицей, тут как тут, вопит, разговаривает, соскучился. Видно, многое происходит в подвалах по ночам… Пошли звать Стива и Клауса. Стив не вышел, Клауса звали долго, звуки падали в темноту и таяли, как снежинки на теплой земле… И вдруг навстречу катится толстым клубком, грязный, лохматый, вид разбойный, одно ухо торчком, глаза сияют… За ним друг Костик, орет хриплым гнусавым голосочком, тоже радуется встрече. Идем — Костик впереди, за ним кошки, потом — степенно и осторожно Клаус, прежде, чем зайти в подъезд, долго принюхивается к темноте… Хрюша, Макс… последним иду я. Иногда мне хочется расслабиться, забыть про опасности, пройтись с ними не спеша, глазея по сторонам, ведь совсем неплохой пейзаж устроила нам осень, еще не все цвета поблекли… Не тут-то было! С хохотом и свистом катится вниз компания юнцов, они, не глядя, все сметают на своем пути… В другой раз с грохотом и лязгом останавливается лифт, из него выкатывается лохматый смешной щенок, с лаем бросается на нас. Бывает хуже — овчарка с первого этажа, она страшна, но тяжела, не догонит. Зато потом собирай их по этажам!..
На этот раз все тихо. Поели, и сидим, Хрюша смотрит на меня. Что делать, снимаю с колен печатную машинку, он тут же подбегает, точит когти о мои штаны. Сколько говорил, не помогает! И бросается на колени. На кухне скрипы — Клаус устраивается на старом приемнике, это его место. Костик пробирается ко мне, пренебрегая недовольством Хрюши, у него своя мечта. Дамы дремлют на полутеплых батареях. Все как-то мимоходом, мимолетно, кое-как, это утро. Завтрак кончился, сейчас подремлют, помоются, полижутся и начнут уходить один за другим в форточку: первым Макс, за ним потянутся Костик и кошки, потом Клаус, а Хрюша может остаться, если я здесь, то и он со мной.
33. Двадцать девятое, зима пробует силу.
Столбик термометра качается у нуля, тонкий, мутный… Воздух спокоен, про листья не хочется вспоминать — скелетики, почерневшие от дождей. Тишину нарушает шорох, с неба сыплется невидимая крупа, суха и колюча. Все молчит, и только этот непрерывный сухой звук. Зима надкусывает свое время.
Как всегда первым Макс. Поеживается, неуютно стало спать на земле. Подбежала Люська, позволяет погладить себя без ужимок, выгибания спины и прижимания ушей. У мусорки Хрюша, рычит над сухой и ломкой рыбной костью. В подвале, в темноте дремлет Клаус, шерстяной мешок с глазами. Еды маловато, но утром и не ждут многого — важней собраться, увидеть, что я на месте, значит, жизнь сегодня такая же, как вчера.
Хрюша поел и прибежал ко мне. Подошла Люська, потянулась, решила присоединиться к нам. Опрометчиво, опрометчиво она поступила! В один миг Хрюша слетел с колен и с ревом бросился на нее. Она в форточку, на балкон, на козырек… Он тут же остыл, вернулся… а через минуту и она возвращается, да еще с Алисой, в глазах у них насмешка, но держатся на расстоянии, чтобы не расстраивать ревнивца. А Хрюша на моем колене делает вид, что спит.
Клаус приблизился, укоризненно смотрит — предпочитаешь Хрюшу… Когда Хрюши нет, старый кот подходит ко мне c явным намерением поговорить, но медлит, обдумывает, оглядывается… и кто-нибудь обязательно помешает нам! Но если уж прыгнул на колени, то устраивается основательно, а я не шевелюсь, так редко это бывает. Белый ус осенью выпадает, новый растет медленно.
34. Страсть и маска.
Прошло несколько дней, Хрюша постоянно со мной, хотя еды мало. Обе кошки, мать и дочь отчаянно отбивают у него место на коленях. Люська тоже царапает брюки, прежде чем прыгнуть, и глаза зажмуривает, они у нее с поволокой… Если кошки успели раньше, то Хрюша, ненавидящий, отчаянно завидующий, рядом на подоконнике, и молчит, сохраняя ледяную непроницаемую маску. Но глаза, глаза… Сколько страсти и отчаяния пробивается через зрачки! Он бы убил этих кошек!.. Придет Клаус, глянет с порога на серую кучу на коленях — и презрение в желтых глазах. Уйдет на кухню, устроится там на окне, чтобы только не видеть это безобразие, он терпеть не может толпу. А вот Костик не боится уронить себя, зажмурившись, лезет и лезет на колени, раздвигает всех, штопором вьется, и, наконец, втискивается, пренебрегая шипением разгневанных кошек…
А погоды все теплей и сырей — все мертвей. Осень пахнет мертвечиной, если застоялась. Темно-коричневая, она скоро станет черной, как декабрьская ночь. Дни, сырые и серые, безлики, ночи черны, рассветы медлительны и робки…
28. Пошло — поехало…
Мы живем на большом холме. Под холмом река, на холме город, за городом овраг. Вдали от города два дома — десятый и девятый, это наши. То, что за ними, кругом них, теряется в тумане, мраке, сне, мне там не интересно. Здесь мой мир, и друзья. Перед нами зима, она угрожает нам. Время это течение, иногда оно сбивает с ног. Дождь, ветер мечет листья — пошло, поехало, не остановишь, покатится в темень… пока не выпадет первый снег, и мир осветится холодным, неживым светом… Хрюша на балконе с надрывом вопит, подбадривает себя, ждет необычных встреч. «Хрюша, что ты?» Он на миг стихает, потом снова, еще решительней и громче… Макс пробежал полдороги по лестнице и наткнулся на меня. Я уже шел искать его, вижу — лохматый парень, горбом спина, втянутая шея… норовит проскочить, не поднимая глаз… Плохие, опасные привычки, смотри врагу в глаза, дружок! Позвал его, он рванулся убегать. Наконец, понял, откуда знакомый звук, глянул выше ног, успокоился, пошел за мной. Никак не освоит путь на балкон.
Как ему страшно было… Я не просто подумал это — кожа похолодела, каждый волосок поднялся дыбом. Люди! Огромные злобные существа, они могут все! Как жить такому малышу и недотепе?.. Дал мягкого хлеба, он зачавкал, с натугой проглотил и тут же бросился отнимать у кошек. Алиса отдала безропотно, как своему котенку. Сколько их было у нее, черных, рыжих, серых… Я не стал его укорять, смотрел на сгорбленную спину, и чувствовал комок в горле, будто подавился хлебной коркой.
Я слышу — удар, загремела жесть на балконе. Кто-то к нам идет.
29. Макс сидит на козырьке…
Погода шагнет и остановится, снова шагнет, и задумается… Даже птицы раздумали сбиваться в стаи, медлят, ждут. Но упавшие листья понемногу чернеют, тают… Со мною Макс и Люська. Хрюша, ворча, вылезает из подвала. Что не так, Хрюша? Вчера утром меня не было, он укоряет за невнимание. Макс поел и вылез на козырек, ветер шевелит его лохматый воротник. Он ждет, когда уйдет женщина, что прочищает мусоропровод железной палкой. Баба эта страшна, но полезна — оставляет дверь мусоропровода открытой, идет к соседнему дому, открывать и прочищать. Надо дождаться, пока уйдет… Макс сожрал миску каши с рыбой, но в мусор все равно тянет, там попадается интересная еда. Он нетерпеливо смотрит вниз, клык торчит из полуприкрытого рта, блестит, тянется по ветру вязкая слюна. Хорошо, что его челюсть не видно с высоты человеческого взгляда, а то поддали бы еще… Люди обожают красивых причесанных зверюшек и сладкие истории про их преданность. А вот и Люська, вылезла к Максу, села рядом, понюхала, лизнула друга в лохматый бок. Он ей — не мешай, а сам рад, что не один. Люська криклива, глаза развратные, веселые, когда глажу, выгибается, уходит от рук, и тут же возвращается. До сих пор пытается сосать у Алисы молоко, так и лезет, поджимая уши, тычется в теплое брюхо. Алиса шипит, замахивается лапой — великовозрастная ду-у-ура… Но быстро отходит — полижет дуру, и ей подставляет голову и бока… А я дома с Костиком сижу. Вспоминаем обед — рыбный суп, кашу, чуть пригоревшую, остатки тушенки, мы поделили ее между собой. Огорчил меня Клаус — отказался есть, зато на улице набросился на еду для бедных. В его оправдание скажу, что из бедных был только Серый со своим жирным брюхом. Но мокрый какой-то, сжавшийся и потерявший вид. Последние дни я не жаловал его за наглость.
30. А вот и Хрюша…
Сидит на подоконнике, надутый малый, курносый профиль, лобастая головенка, а если в глаза посмотреть… Суровые безжалостные глазенки у него. Но я-то знаю, Хрюша несчастный, вся жизнь в борьбе… Хрюша на меня не смотрит, он обижен, бьет твердым хвостиком о подоконник. Машинка у меня на коленях ему страшно надоела. И этот Костя сбоку, ишь, прижался! Хрюша до безумия ревнив, может напасть на Костика, загнать в угол и очень быстро, ловко измордовать, хотя Костик побольше и потолще. Хрюша может все! Недавно напал на Люську, та с визгом в бега; он догнал, повалил, бил лапами словно барабанными палочками, так быстро, что я не успел даже встать. Она, видите ли, заигрывала с Максом, и вообще, трется боками о разных взрослых котов, а на него, тоже взрослого, внимания не обращает! И Хрюшино терпенье прорвалось — он бросился карать. Люська вырвалась, и на форточку, Хрюша за ней. По дороге ему попался прокравшийся на кухню Серый. И Хрюша сходу выдал страшному Серому пару очень неприятных оплеух. Серый в замешательстве отпрянул и спрятался под стол. Наконец, проклиная свою медлительность, я выскочил на балкон и прекратил безобразие — вернул Люську домой, а Хрюша умчался в девятый бить тамошних обитателей… Пройдет час-два, остынет Хрюша, задумается, тихо-тихо вернется, прокрадется в свой уголок у батареи, ляжет на теплую тряпочку, свернется, спрячет голову и хвостик и крепко заснет. И только вдруг во сне задергает лапами — задними, если бежит, передними, если дерется… Хрюша.
Все еще тепло…
Каждая ночь уступает полградуса зиме, а день отвоевывает четверть. Время топчется на месте перед стремительным скачком. Хрюша что-то объясняет, спотыкаясь и захлебываясь от впечатлений. Я слушаю его вполуха, свои дела беспокоят. Как долго мне топтаться у порога?..
Невнимательность мать ошибок и неудач. Я был наказан. Протянул Максу мясо, он с рычанием выбил из рук, нанизал на клык, стал рвать и судорожно глотать, давясь от жадности. И тут я сделал человеческую ошибку, непростительную для кота. Протянул ему еще кусок. Он то ли посчитал, что хочу отнять первый, то ли углядел второй и жадность разгорелась… Так хватанул по руке, что я долго возился с кровью, прежде чем унял. Но ничего не сказал ему, сам дурак.
Сегодня Люська, Макс и Хрюша бежали впереди меня, а навстречу дура-болонка с настоящей истерикой. Мои молодцы не дрогнув пробежали мимо. Дома праздник — соседка выставила угощение, кашу со свиными корочками. Я пошел за остальными, порадовать едой. В подвальном окне развалился Стив, посмотрел на меня и отвернулся. Пожалеешь, гордец!.. На ступеньках перед подвалом мертвая крыса. Поработали наши кошки… Спускаюсь в подвал.
Сколько раз я придумывал себе жилище здесь!.. Отграничиться, уединиться, найти покой! Подальше, подальше от людей! Но без тепла не выжить… Вот и Клаус. На пути труб с горячей водой утолщения — как бочонки, сверху покрытые деревянными крышками. На такой крышке, на высоте моей головы сидит кот, греет брюхо, его не сразу заметишь в полумраке. Легко и бесшумно соскальзывает вниз, несмотря на возраст, живот и поломанную спину. Он ведет себя бессовестным образом, идет и не идет, то и дело останавливается, чтобы понюхать угол или полизать лапу… Значит, где-то поел, наверное, на той стороне. Туда есть разные пути — через сугробы зимой, через ручейки и болотца, по топкой грязи весной и осенью. Но есть один путь, доступный не всем, это высший пилотаж. Бревно на высоте пяти метров перекинуто через самое глубокое место, по нему ходят только старые и опытные.
Когда спрашивают — вы любите их? — я пожимаю плечами. При чем здесь любовь, не в ней вовсе дело. Неуместное, мизерное слово — любовь. Любишь ли ты собственную руку? Просто это часть меня — моя рука. Вот и эти звери — я с ними в едином потоке, нас не разделить. Это и есть укорененность, словечко, подаренное мне странным человеком, холодильщиком трупов. Укорененность — и врастание… Все получилось само собой, незаметно для меня — коты оказались рядом, они голодали, я им помогал… И постепенно вовлекался в их жизнь, дела, оказался окруженным этой сворой, опутан их дрязгами, руганью, по горло в их говне, крови, любви, ненависти, верности, самоотверженности… Наши пути сошлись, и я сменил один мир на другой. Одни уходят, появляются другие — беспомощные, отчаянные, обреченные… Разные. Была недавно одна растрепанная кошка…
27. Одна растрепа…
Откуда-то возникла в нашем подвале, ходячий скелет, глаза гнойными пузырями, совсем слепая. Промыл глаза, оказалось — видят, и такие живые, яркие, желтые… Приду, позову — вырывается из темноты, скачет радостно навстречу, кусочек тени, кусочек света… Сначала крутится вокруг меня, ластится… даже не ела, только поговори с ней. А у самой вместо живота яма, из спины шипами позвонки торчат… Потом начинала есть. Ее отгоняли все от мисок, звери жестоки, как люди, не любят слабых, больных и некрасивых… Постепенно отошла, стала выглядывать из подвального окошка, а то и пробежится неровным галопом вокруг дома. Красивая шерсть у нее была, желтая с тигровыми полосками, но страшно запущена, сбита в каменные клочья. Я понемногу вычесал и выстриг то, с чем сама не справилась бы… Она стала смелей, ее признал подвальный народ, разрешил доедать за всеми…
И вдруг исчезла. Как появилась, так и не стало. Вхожу в душную темноту, окружен запахами тухлой воды, ржавого железа, гнилой земли, кошачьей мочи… Зову — и нет ее. Убили? Ушла, окрепнув, домой? Хочу думать, что ушла. Как она ждала меня — целыми днями… Она вошла в мою жизнь, это и есть врастание, оно сильней любви.
…………….
А меня «достал» реализьм, вот и взял да подпортил натурмордик, чтобы не задавался своей похожестью на «правду жизни»…
……………..
был такой в Эстонии, в самом начале возвращения к независимому от России существованию. Где теперь эти молодые (тогда) люди, с энтузиазмом выписавшие мне разрешение на то, что у меня отнять невозможно было… интересно даже. Я вовсе не хочу вернуть себе эстонское гражданство, хотя родился в Эстонии до войны, мне — интересно. От всей прошлой жизни остались живые воспоминания, лица… несколько лиц, теперь это мертвые тела — там, и нечто живое у меня в голове — от них… несколько улиц, камни мостовой, море, деревья, трава и кусты у дома… Не так уж мало, оказывается. Но увидеть все это, как естественным образом меняющееся, а это ведь естественный процесс… Не хочется, и потому приехать и смотреть — не нужно, места там моего больше нет. Это как те записочки, которые сам себе писал и замуровывал в стволы деревьев… Они давно окаменели, срослись с древесиной, и это — хорошо.
Откуда все наши беды, за что постоянно плату требуем — за труд! Ненавистен он. Огромное большинство людей ненавидит труд, мирится с ним только за плату. Поэтому деньги возникли. Если б труд был творческим и любимым, то за что платить? — сам бы приплачивал, только бы трудиться. Знаю людей, которые так работали всю жизнь — утра дождаться не могли, только бы продолжить. Значит, возможно, если примеры имеются! НО чуть равновесие нарушится в сторону любви и интереса… вся современная система рухнет. Представляете, если каждый или хотя бы многие захотят работать не за деньги?.. За скромную плату на пропитание, не связанную с результатами труда. В молодости я об этом мечтал — чтоб комбинезон и ежедневную миску бесплатного супа… И никто бы не мешал любимым делом заниматься…
Ан нет, это вам не простят!..
А в то же время основные достижения человечества связаны именно с таким – свободным трудом. Остальным неплохо бы сделать две прививки — чтоб полюбили творческий труд — раз, и чтобы потеряли интерес к собственности — два. И тогда мы оторвемся, наконец, от уважаемых обезьян, начнем, наконец, самостоятельную человеческую жизнь. Все будут — творческие, все живут, а не выживают. И на каждого — по банану, всегда, — с уважением к творческим неудачам, которые чаще, чем удачи…
Для этого всё есть. Почти… Только огромный источник энергии нужен, скажем, термоядерный синтез. И прививку новорожденному, как от оспы, чтобы генетику исправить. Без прививки не получится.
И никакой борьбы за существование, «выживания приспособленных»…
Нет, не получится, о причинах даже скучно говорить.
Черт, так и умрешь, видя, как прозябает творчество, как торжествует пошлость и жадность простой обезьяны…
Да что обезьяны, я любил вас, обезьяны…
Будьте бдительней в следующий раз!
…………
Кошки многого не понимают, но догадываются.
……………..
Масляный грунт! Сцепление красочного слоя с ним ничтожное. Потом его не применял.
Вчера шел по тропинке к гаражам, так начинается мой путь в мастерскую. Шел, и остановился — передо мной дорожку переползает большой червяк. Вернее, гусеница. Я с ними почти не знаком, издалека наблюдаю. Немного опасаюсь. Хотя, говорят, безобидные создания. А эта очень большая — размером с мой указательный палец. Она не тоньше пальца была. Почему — «была», надеюсь, до сих пор живая. Я сразу к ней сочувствием проникся. Смотрю — ползет… И каждый может наступить!.. Хорошо, я постоянно в землю смотрю. Устал зырить по сторонам, прекрасного кругом мало. Разве что случайно наткнешься. Так это раз в год бывает. Зачем такой пессимизм?.. Ничуть, на земле столько интересного. Так что, под ноги приятней смотреть.
В общем, шел и смотрел, как всегда, вниз. И немного вперед. И налево — на траву, что растет вдоль тропинки. Нет, лучше не смотреть туда, трава скошена безжалостно, грубо. На прошлой неделе цветы пестрели, а сейчас… Траву нельзя косить, когда генералам захочется. Они нами управляют, генералы да полковники. Не совсем черные, но серые — жуть!.. Так что, не смотри на траву. И направо не смотри, там новый забор. Дивного синего цвета, радостью светится. А я не радуюсь, только заборов мне не хватало…
Хватит болтать. Шел — и вижу, гусеница мне дорогу переползает. Почему — мне, она по своим делам ползет, может, я ей помешал… Она желтоватая, палевая, очень мохнатая. Я остановился, смотрю на нее. Ползет не спеша, меня не замечает. А может, делает вид, что не заметила. Лучше бы ей поспешить… Похожа на моего старого пса. Если сверху смотреть. Такой же пушистый был… Он стоял, ел из миски, а я смотрел на него сверху. Гусеница… тогда подумал я. Размер значения не имеет, все равно похоже. Если нарисовать, то гусеницу можно больше собаки изобразить… Пес деликатно чавкал, иногда косил глазом на меня. Я понял, не надо над душой стоять, отошел, сел, думал… Тогда я не знал этой гусеницы, которая сверху похожа на моего пса. Тогда этой гусеницы еще в живых не было. Зато вчера не было пса, он еще весной умер. Они не могли встретиться, а жаль. Если б со мной бежал пес… Он тоже остановился бы, смотрел, как гусеница нам дорогу переползает. У собак не то, чтобы страх… настороженность ко всем ползущим. И у меня тоже. В этом мы с ним не отличались. Хотя у гусеницы есть ноги, и даже много. Но сверху не видно, сверху она для меня почти змея. И для собаки тоже. Была бы… Вот что значит вид сверху — обман зрения. У гусеницы столько ног, сколько мне и не снилось. Я бы с таким количеством не справился. А как же гусеница? Не думает о них. Вот-вот, а мне мысли мешают. Если б я меньше думал, то написал бы рассказик. Про гусеницу и собаку. Сегодня утром. Хотя уже ни собаки, ни гусеницы… Рассказал бы, как она ползла передо мной. Простыми словами. Что тут выдумывать, все просто, наши пути случайно пересеклись. Куда я шел? Вроде в мастерскую собрался… Зачем туда?.. Точно не знаю. Может, там что-нибудь получится… А гусеница точно знает. Нет, не знает, но уверена, что ей на ту сторону нужно переползти. Вот бы мне так — пусть не знаю, но совершенно убежден… Ей понятней, просто хочется поесть. И в прохладную траву, на сырую землю, тонкая кожица не выносит солнечных лучей. И даже щетинки не спасают. Не щетинки, а волоски. У собаки… пса, его звали Вася… у него шерсть была густой, вычесывать редко давался, возражал. Терпит, молчит, но видно, что недоволен. Зато потом ему легче было… А у гусеницы с шерстинками полный порядок.
Я взял небольшую палочку, подставил ей. Она не спеша влезла на препятствие. Надо же, доверяет… И я отправил ее — сразу, быстро, решительно — туда, куда она хотела. Не знаю, сильно ли она удивилась, но виду не подала. И тут же дальше ползет. Она и теперь знает, куда ей дальше! А я бы долго думал, где я… Сказал бы — чудо?.. Не дождетесь. Решил бы, что на краткий миг сознание потерял. И при этом продолжаю двигаться, так бывает. Очнулся, и уже в другом месте, подумаешь, ничего особенного. Могут быть, даже хорошие последствия, например, исчез, чтобы заново жизнь начать. Ведь это редкий случай, удача. Если б так можно было, всякий раз, когда в тупике… Редко получается. А гусеница? Вряд ли понимает, что я ей добро причинил. Но облегчение, наверное, почувствовала — ползти через нагретый солнцем асфальт нелегко, ножки обжигает. А если их много… это ужас, каждая болит!..
Так мы встретились, друг другу немного помогли, и расстались. Я ей помог, а она мне — чем? Не знаю, но чувствую, мне легче стало. Она о встрече не знает, не догадывается. Ну, и что? Все равно событие произошло. Представь, ты встречаешь совершенный разум. Может, не совсем идеальный, но для нас — невероятной силы. Высшее существо. Не видел, не слышал, оно незаметно подкралось. И мгновенно переносит тебя в новую жизнь… Не помню, чтобы меня переставляли. Ну, может, непонятное событие какое-то, выскочила из-за угла счастливая случайность?.. Удача?.. Неожиданное решение какое-то?.. Только что не знал, и вдруг — осенило… Ну, помню, раз или два… Но, все-таки, причины, основания были. Например, я долго для этого трудился. Из стороны в сторону метался, пробы, ошибки… И вдруг прыжок, прорыв. Чистое везение! Тогда я говорил себе — повезло…
А гусенице — повезло? Впрочем, почему — «она», может «он»? Не помню, кажется у них не бывает полов. Счастливые создания. Но это другая тема…
Ну, хватит. Сделал доброе дело, дальше иди.
А доброе ли оно? Вдруг на новом месте оказался злой муравьишка, мечтающий кому-нибудь насолить? И не один, они же всегда стаями, тут как тут! И бедная гусеница погибает. Щетинки, волоски — нет, не помогут. Ожоги, укусы… мягкое тело рвут на части… Говорят, гусеницы боли не чувствуют. Вздор, не может быть!..
Размышляя, выбитый из спокойной колеи, дошел до конца дорожки. Впереди большая дорога, шастают туда сюда, завывая, машины. Но неспокойно мне, нехорошо. Зачем так необдуманно поступил…
Повернул обратно, пошел спасать.
Нашел место встречи, долго искал в траве…
Не нашел. Но и следов жестокой расправы не заметил. Немного успокоился…
http://www.polit.ru/article/2004/12/20/sedakova/
………..
Редко цитирую, но этот доклад интересным показался, хотя ему уже лет семь, но это моя вина, читаю мало. Стихи ее на мой вкус слишком «оголенно-содержательны», хотя, наверное, хорошие. А доклад очень умный. Особо нового для себя не нашел, но вот что подумал… О своем «автобиографическом исследовании» (Монолог о пути) Исследование жизни в общем интроверта, поглощенного собой, хотя не совсем — было, а сейчас все больше и больше. Последние главы «Монолога» я сейчас просто не стал бы писать, вот что я понял, читая Седакову. Делал бы все как делал, с небольшими поправками, конечно, но писать бы не стал. Не думаю, что кому-то особо интересно будет, но ради добросовестности даю ссылку, например, на «Сетевую словесность»
http://www.netslova.ru/markovich/monolog.html
Так вот, там есть в конце выводы, и такого сорта абзацы: {{ В которых не раскаиваюсь, но сейчас бы писать не стал, это МНЕ было важно, и только мне). Что происходит с современностью мне непонятно, но так вот написанное сейчас не воспринимается, и просто неважно за той стеной, которая образовалась, людей, озабоченных совершенно иными проблемами…
Вот и оставил бы для себя, зачем в интернет… Слишком уж «оголенно» написано :-)}}
…………
………..
«» Сквозь довольно редкий частокол запретов и внешних ограничений — то ли ограничений меньше, то ли мои желания увяли — становится все заметней другое, гораздо более серьезное препятствие. Не знаю даже, как его назвать. Собственно и не препятствие, а естественная преграда. У меня теперь есть время, но я не пишу гениальных картин, мои удачи редки. Я получаю удовольствие от того, что делаю, но продвигаюсь не так успешно, как мечтал. Я роптал на внешние ограничения, а теперь вижу — главные препятствия во мне самом. И это свобода? — постоянно чувствовать собственные границы, пределы возможностей? Теперь мои трудности удесятерились, стали почти непреодолимыми — я приблизился к собственным пределам. Я знаю теперь, иногда чувствую, насколько завишу от самого себя. Раньше обстоятельства останавливали меня задолго до собственных барьеров, а теперь, бывает, просто не хватает дыхания. Или смелости?..
Что и говорить, лучше зависеть от себя, чем от кого-то, особенно от СЛУЧАЯ — от обстоятельств и людей, с которыми никогда не был лично связан, а просто «попался» — попался в такое вот время, в такой разрез истории, к таким вот людям, даже родителям… Вначале я люто ненавидел Случай. Могу даже так сказать, — ненавидел реальность, то есть, первый и самый грубый, поверхностный пласт жизни, мимо которого пройти трудно, пренебречь почти невозможно… Реальность — еще не жизнь, это среда, болото, руда, то, с чем мы имеем дело, когда жизнь создаем в себе…
Но со временем мое отношение к Случаю менялось — я стал различать благоприятный случай, даже счастливый. Понял, сколько в творчестве от «подстерегания случая», как не раз говорил мне мой учитель живописи, Е.И… Все-таки мне повезло — я встретил нескольких настоящих, высокой пробы людей, которые исподволь, не навязчиво — — а я только так и мог учиться — учили меня. Чему? Я не говорю о конкретных вещах, которые важны в определенные моменты, для ограниченных целей. Я имею в виду довольно общие и не очень определенные выводы, может, просто тот настрой, с которым жизнь воспринимаешь.
Глядя на них, я понял, что человек может и должен распорядиться своею жизнью так, как считает нужным. Что никогда не следует жалеть себя… и о том, что непоправимо потеряно. Что мы живем той жизнью, которую создаем себе сами или должны к этому стремиться всеми силами, даже если трудно или едва возможно. Что надо думать самому и слушать только немногих, очень редких людей. И вообще, ценить редкое и высокое, а не то, что валяется под ногами на каждом шагу. Что надо стараться не испортить свою жизнь… как вещь, которую делаешь, как картину — грубым движением или поступками, последствия которых трудно простить себе. И что нужно прощать себя и не терять интереса и внимания к себе. Что есть вещи, которые даются страшно трудно, если хочешь шагнуть чуть выше, чем стоишь — это творчество, самопожертвование, мужество и благородство. Можно даже стать чуть-чуть умней, хотя это спорно, но неимоверно трудно быть мужественней, чем ты есть, и благородней… создать нечто новое, настаивая только на своем… и любить, забыв о себе. Но это все главное, главное.
//////////////////
С кошками у него сложные отношения. Соню, самую большую, побаивается, следит за ней на расстоянии. Та его не трогает, только иногда рычит, проходя мимо… Самая старая, Туся, убегает от него, но если некуда, то показывает ему лапу, и это помогает. Лиза… боится, убегает, прыгает повыше, чтобы он ее не достал, нервная стала… А вот с Касей у него отношения полудружеские, сцепятся-подерутся, а потом, смотришь, она пошла его искать…
