Обычно котам крошу в тазики нашу местную газетку, регулярно подкидывают в почтовый ящик. Абсолютно продажная, так что никаких угрызений. Но иногде бумаги не хватает, тогда раскапываю старые черновики. Беру обычно то, что напечатано, и на что смотреть стыдно.
Но иногда забытые и отброшенные чем-то привлекают — откладываю. Вот и эти два пожалел — отложил. Хотя не люблю такие, но пусть уж повисят в ЖЖ.
…………..
Первый назывался
БЕЗ ШТАНОВ
Я познакомился с редактором, он прочитал мои рассказы. Он меня даже похвалил, сдержанно, без громких слов, но это приятней, чем соловьиные трели — похоже на правду. Он мне ничего не обещал, это большая редкость, обычно они, если задерживают рукопись, обязательно что-нибудь наобещают… Он высокий, худощавый, очень, должно быть, фотогеничный, лет сорока. Наберитесь терпения, говорит, у меня книга лежит двадцать лет, и ничего — жив. Может, у тебя книга плохая, а у меня-то хорошая, я подумал, но ничего, конечно, не сказал ему. Он подумал, и говорит — пишите профессионально, не ждите похвал, не коллекционируйте отзывы, это дело дилетантов, а мастер пишет ни на кого не глядя…
Удивительно верные вещи он говорит, я подумал, даже странно, как много людей говорят правильно. И так трудно понять, что это ничего не значит, просто они много читают и обо всем осведомлены… Но это потом я сообразил.
Он подумал еще, покурил, и говорит — надо вам придумать свой какой-то стиль, или ход, нечто, задерживающее взгляд… особую форму, что ли…
Я конечно молчу, хотя давно знаю — так писать никто не может, как я. У каждого свое дыхание, ритм и длительность переживания, это физиология, и тут нечего придумывать, пусть придумывают концептуалисты. Нужно соответствовать себе, тогда не о чем беспокоиться, а талант… что о нем беспокоиться, как сказал один еврей, есть так есть, нет — нет… Но я, конечно, молчу, не спорить же с ним, может, я не дотянул до себя, бывает, или никому не интересно, что я говорю…
Так уже писали… — он называет фамилию, я, конечно, не знаю ее, не читал. А вообще-то он неплохо ко мне отнесся, мне приходит в голову — хочет помочь, может напечатает даже… Это я виноват, удивительно неловок и незрел, оттого сижу перед ним как мальчик, он меня учит, я слушаю… У него брелок с ключами в руках, собирался к машине, на обед ехать, а я помешал, и вот сижу, задерживаю… Если б у меня была машина, то мы могли бы поговорить на равных, почем бензин и прочее, про дороги опять же… Будь на моем месте взрослый человек, обязательно узнал бы про литературные события, что там у них в Союзе, какой новый скандал например… получилась бы настоящая беседа двух похожих людей. На худой конец, может что-то новое в столице произошло, крушение или пожар, или переворот, а может даже редкое явление — тарелочка пролетела… Ну, не знаю… пусть культурное событие, фильм где-то просматривают про знаменитый аукцион, и все туда ломятся, которые на распродажу не попали. А я ничего такого не знаю, мне нечем поделиться с ним. Все, что мне интересно было, я записал, и когда еще новое появится… К тому же мое новое, оказывается, для него старое — «все вы о себе…» О ком же еще, странное дело… Но я его понимаю — перед ним старый мальчик, психопат, привязался со своими рассказиками, тривиальными, носится с ними… да так давно уже писали!.. Он всю литературу знает насквозь, и уверен. Конечно, даже странно думать — этот — и новое. Так всегда странно думать. Он видит — зачехленный человек, не слышит времени, талдычит только — «я заснул, я проснулся…» Какие-то тараканы, мухи, коты… Слова вроде на месте, но уж слишком просто — сегодня ярче надо, круче, хлеще, позабористей, а он — ни о чем, пресно, обычно…
Он открыто улыбается, пишите, говорит, пишите, и присылайте нам, мы рады. И я рад, что они рады, и моментально верю ему — такой фотогеничный мужик, и книгу написал, двадцать лет лежит, значит, что-то решительно новое, новое всегда в штыки…
И вдруг я начинаю, с пылом, с жаром лепетать про скрытые ритмы, длительность гласных, дыхание, полет звуков, полифонию на бумажном пятачке… старые избитые истины, которые открыл сам. Он слушает полувнимательно, снисходительно, тут же цитирует подлинники, это — оттуда, то — отсюда… Я еще говорю, говорю, но постепенно отдаляюсь от текста, вижу его написанным на серой бумаге, на ней у меня черновики — я в пустоте, далеко от себя, от стола, за которым двое, и по случайности один из них — я…
И вдруг вижу, что на мне короткие штанишки, а чулки держатся на чем, ну, на чем? У других мальчиков взрослые длинные брючки, а чулки не знаю, как держатся, но совсем не так, я знаю — не так! Кошмар первого класса — лифчик, изнуряющая борьба с буржуазными родителями, стыд и страх перед физкультурой, прививками, осмотрами… Усилием воли проскакиваю годы за секунды, и новое видение — кажется, совсем нет штанов!.. Догадка моментально превращается в уверенность, в голове одна мысль — что бы намотать на себя… Покорно слушаю его комментарии, тяну время, лихорадочно придумываю себе штаны… они с дырами и прорехами, но хотя бы такие…
Пишите, он повторяет, и протягивает мне сухую мускулистую руку, на пальце брелок висит с профилем «жигулей». Я жму его прохладные пальцы, встаю, иду через большую комнату, в которой еще столы, за ними сухощавые женщины переговариваются прокуренными тенорами и не замечают моих прорех, и что трусов нет, а джинсовые швы трут, где не надо. Я иду и по дороге восстанавливаю ткань, силой воли латаю прорехи грубой домашней тканью, похожей на плед, что у меня на раскладушке, и в коридор выхожу совсем молодцом, старенький мальчик в потрепанных джинсах…
С трудом нахожу лифт, что везет вниз, он то и дело останавливается, берет кучи небрежных юнцов и милых девочек, юнцы гогочут, девицы хихикают, но я уже спокоен — штаны на мне, я мал, стар, выметаюсь через огромные стеклянные двери, меня несет как желтый лист мимо стада машин, мимо кучкующихся худощавых, в рубашках, галстуках, с небрежными сигаретами…
Наконец, улица, люди, я окунаюсь, скрыт, незаметен, независим, иду… Только во мне что-то зудит, свербит как натертая кожа, но — внутри, глубоко, не достать, не успокоить, может, под ложечкой, может ниже…
Никогда, больше ни-ког-да!
Покупаю булочку, теплую, пахучую, и утешаюсь, понемногу утешаюсь…
