Месяц: Апрель 2008

//////////////////////////////////////////////////

/////////////////////////////////////////////

Я уже многократно обращался к этой наболевшей теме города Пущина Московской области.
В течение нескольких лет проводилась бессмысленная, ничем не оправданная жестокая обрезка клена остролистного. Несколько сот деревьев многократно лишали новых побегов «под пень» с абсолютно бредовой идеей — «создать клен с шаровидной кроной». Специалистам известно, что клен образует хорошую крону, которая практически не нуждается в обрезке, и, уж точно, не в такой жестокой и лишенной всякого смысла, (кроме, разве что, «освоения средств», выделенных на благоустройство города, причем, любым путем, по приказу людей, некомпетентных в вопросах ухода за зеленой растительностью).
Результаты этой «деятельности по благоустройству» — сотни деревьев уже загублены, и именно в результате жестокой обрезки кроны в течение нескольких лет. На ПЕРВОМ снимке одно из сотен таких деревьев. На ВТОРОМ снимке, третье в ряду — случайно «по недосмотру» оставленное без обрезки дерево — как видите, тот же клен, и совсем другая крона, не правда ли?
Причем, доводы разума, ссылки на научную литературу, наконец, ссылки на правила ухода за зелеными насаждениями, принятые по Москве — все это не производит никакого впечатления на администрацию города. Резали, режем и будем резать. А в планах еще сотни деревьев, километры «необработанных» кустов…
…………………………….
С тех пор как АН сдала свои позиции в академгородке Пущино, к власти пришла администрация, которая имеет очень отдаленное представление о науке, при этом, однако, стремится к инвестициям в город в его новом статусе — «наукограда». Это происходит на фоне ухода лучших научных кадров, распада научных школ, по сути гибели той фундаментальной биологической науки, ради которой создавался город Пущино, когда-то центр биологической науки страны.
………….
Далее только личная точка зрения, ИМХО, как говорят в Сети. В таких центрах — наукоградах, в которых фактически городообразующим стержнем являются научные и научно-производственные учреждения, решающим голосом должны обладать ученые, то есть, НАУЧНЫЙ ЦЕНТР, то есть, люди, тесно связанные с наукой и понимающие ее специфику. Лучше всего, на уровне городского Научного Совета С ПРАВОМ КОНТРОЛИРОВАТЬ ВСЕ ДЕЙСТВИЯ АДМИНИСТРАЦИИ. Ведь не могут, не должны управлять городом люди, имеющие весьма отдаленное представление об основном направлении жизни в городе. Они должны играть вспомогательную роль, не более того, так, как это и было когда-то в Академгородке. Игра в псевдодемократию, дешевый популизм здесь совершенно некстати. Решающая — законодательная городская власть должна принадлежать ведущим ученым и руководителям научно-производственных подразделений — тем, от кого зависит основной «продукт» города — идеи, книги, статьи, новые приборы, разработка медикаментов, реклама и распространение изделий, ИМЕЮЩИХ ОТНОШЕНИЕ к научному «продукту». Не могут люди, разбирающиеся в тепловых сетях, в коммуникациях, транспорте — стоять во главе такого уникального образования, как наукоград. Помогать, выполнять поручения — да, могут и должны.
Иначе, с моей точки зрения, наукограды — ОБРЕЧЕНЫ.
Общий вид аллеи Виткевича я уже приводил ранее:

(Фотографии И.Казанской)

…………………………….

…………..
Было солнца мало, стало солнца — много…

………………..

Вернем историю к событиям дня, уплыл мой Остров, и я в общем треугольнике стою… Приполз к текущему моменту, сторонник порядка, мелькания туда-сюда кого угодно сведут с ума, лишат терпения, так что и в сумасшествии знай меру!.. Напомню последние события – толчок, пробел, мир дернулся, но устоял, свет во вселенной мигнул и выправился, порядок восстановлен. Только что, словно в бреду, бежал, скользил, смеялся, сзади друзья, ботиночки постанывали, но терпели… и кончилось — слышу чужой голос, вижу другие глаза, и сам стал другим.
— Все прыгаешь, допрыгаешься, старик…
Старуха, трое на скамейке, старый пес, листья, осень, мой треугольник… причаливаю, здравствуйте вам…
………………………………..
Раньше думал – океан, песок, пальмы, вечное тепло, тишина, а оказалось холодней и проще. Он, оказывается, всегда со мной, мой Остров. Рядом, стоит только совершить скачок. Правда, добрая половина жизни в один момент проваливается к чертовой матери, в никуда. Половина, рожки да ножки… Ну, и черт с ней, наверное, пустая. И все же, странно, как объяснить пропажу — вот началось, корь и свинка, отец и мать… прыжки и ужимки, любопытство, самолюбие, восторги, нелепое размахивание руками, мелкие симпатии, страстишки, улыбки, обещания, стремление за горизонт… ведь что-то там копошилось, вдали, не так ли?.. Потом одно, только одно действие совершилось, кратковременное и без особого внимания, и все по-другому, исключительно по-иному повернулось, засуетилось, задергалось… а потом затормозило, утихомирилось, уравновесилось, закончилось – сейчас, здесь, навсегда…
В результате возникли новые вопросы, так сказать, местного значения, например, кто я, что со мной произошло, где теперь живу, это важно для грубого процесса, простого выживания, каждый должен иметь ячейку, коморку, кусок пола, кровать или часть кровати, или место в подвале, иначе долго не продержишься. Хотя, что такое «долго», когда ничто не долго.
…………………………………………
Старых не любят, раньше душили или топили, или оставляли умирать одних, и теперь оставляют, а если не оставляют, они сами остаются, нет другого пути, приходит момент — пора, а дальше ни топота, ни скольжения, ни смеха за спиной. Рождается особое понимание того, что раньше — намеком, пунктиром, бесцельным разговором, неприложимой теорией… любим ведь поболтать о том, о сём… А дальше одному, самому… Нет, и раньше было, иногда, ледяным сквознячком, но втайне, глубоко, а кругом громко, толпа, смеются, по плечу хлопают… и забываешь… А теперь – тихое, холодное, тяжелым комом из живота, будто всегда там жило, только дремало… — и уже нет спорщиков, попутчиков, провожатых, сопровождающих, врагов и друзей, одному и одному.
Одному так одному.

……………………..

……….
Вся в гламуре и шоколаде.
Вообще-то Масянька не такая, но за котлету согласилась роль сыграть.

……………

//////////////

На высоте второго этажа не тонкой ветке сидит Мотя, и смотрит на меня. Я стою на балконе, мы с ней на одной высоте. Мотька смотрит на меня, молчит. Почти каждый день приходит посмотреть, ждет, пока выйду на балкон. Посмотрим друг на друга, и она обратно в подвал уйдет. Если очень холодно и голодно, то прокрадется наверх, поест, иногда поспит в уголке, и обратно. Но почти каждый день взбирается на дерево, что под окном растет, сидит на ветке, смотрит ко мне в окно. Наверное, дикие корни у ней, ведь ее мать Зося никогда не жила дома, только приходила. И ни разу в жизни не сидела на коленях. Я ее за это уважал. И Мотя, наверное, в мать пошла. Люблю неподчинение в зверях. И в людях тоже. Только в людях оно реже случается. А жаль.

…………………
Один мой старый приятель как-то признался – «лучше всего я сочиняю экспромтом на темы, в которых ни черта не понимаю…» Он был с юмором, но не врал. Когда все понял, и представляешь себе — врать не получается… Давно было, я тогда еще не рисовал. Как вспоминаются слова, вроде забытые?.. Память у нас как у собак, мало отличается. Помним дольше, чем они, а воспоминания также возникают – нужен намек. Картинка, слово, или звук знакомый… И разом всплывают. Вроде, незначительные слова, события… Но, думаю, важные, иначе бы так — сразу, целиком?.. Не проступали бы. Как изображение на фотобумаге. Мы часто с ним печатали фотографии. Напряженное молчание в темноте, красный фонарик в углу, и в ванночке перед нами постепенно чернеет, проявляется – картинка. На ней небольшое событие, или дерево, или кусочек двора, где он жил… Неважно, что там было, важней процесс. Мы с ним много фотографировали, проявляли пленку, печатали фотографии. Он вырос, и стал говорить экспромтом на незнакомые темы. Стихи писал. Но недолго прожил, до сорока, его тема прервалась. А я сначала лет двадцать гулял туда, сюда, по разным темам, пока к своим пришел. Наверное, оттого моя жизнь длинней, чем у него. Всегда хочется себе слегка добавить, естественное желание. Обладание вещами трудно понять, а время особая субстанция, жадность ко времени всем понятна. Но оно с нашими чувствами не считается…
Существуют картинки, сценки, слова, события, лица, способные соединять разорванные нити, сращивать концы. Занятие фотографией, химическое таинство, важным оказалось, думаю. Когда начал писать короткие рассказики, тут же вспомнилась темнота и тишина в той ванной комнате. Наверное, тот дом как стоял, так и стоит, смотреть не хочу. Вход во двор через круглую арку, низкий проход, мощенный плотно вбитыми в землю круглыми камнями. Мама говорила, теперь не умеют эти камни вбивать плотно, надежно. Неужели, я думал, это же так просто… А потом этот вопрос решили, и тоже просто — перестали камнями улицы мостить. Так многие вопросы в жизни решаются, их обходят и забывают. Но это обман, они снова всплывают, только в иной форме, и все равно приходится решать.
Заканчивали печатать поздно, утром посмотрим. Но иногда не успевали, опаздывали в школу. Я жил рядом на другой улице, близко, если через дворы, — два забора, в них дыры. Он всегда опаздывал. Мы жили у моря. Прибалтика, ветер никогда теплым не бывает. Я мерз, злился, ждал его… Он все равно появлялся неожиданно, переводил дух, и говорил – «опять я фотографии забыл снять… мать будет ругаться.» Его часто ругали, он школу не любил. Все умел делать руками, в технике разбирался, быстро соображал, но школу терпеть не мог, был двоечником. А я никогда не думал, люблю — не люблю… знал, что надо, и всё. Наверное, тоже не любил, слишком громко там, толкотня, постоянно приходится говорить, отбиваться… Зато мы играли в фантики. Откуда только брались эти бумажки… От очень дорогих конфет. Но это я сейчас удивляюсь, а тогда мне и в голову не приходило — кто-то ведь ел эти конфеты! После войны!.. Нам с другом матери приносили подушечки, голые конфетки, иногда с блестящими красными и розовыми полосками, иногда обсыпанные коричневым порошком, кофе с сахаром или даже какао. Мы сначала обсасывали конфетки, и только потом жевали. Вернее, он жевал, а я – долго сосал, до-о-лго… Никогда не жевал. Наверное, потому он стал поэтом, а я еле-еле выкарабкался из своих зарослей, и никогда стихов не писал, никогда. А теперь уж… старики не пишут их, известное дело.
Мы шли в школу, рядом музыка, всегда с нами. Утром по радиоточке классика, играли оркестры. Это сейчас все поют, умеют — не умеют… а тогда даже на концертах старались чередовать голоса с играющими музыку людьми. Мы шли, и с нами была одна мелодия. Почти каждый день. Или теперь так кажется? Неважно, когда что-то интересное рисуешь или пишешь, всегда преувеличиваешь, а как же!.. Я спрашивал у мамы, что это, она говорит – Болеро, был такой композитор Равель. А почему она повторяется, на месте толчется? Мама усмехалась, ну, не совсем на месте, но я не знаю, зачем он это, действительно, написал, одна мелодия сто лет. Не сто, конечно, но всю дорогу продолжалась. Я эти дома, заборы, камни на дороге, тротуары, садики, дворики, которые в сумерках еле видны, до сих пор помню. Хотя мы даже не смотрели, думали и редко говорили. Тогда дети были другими, послевоенные дети. А может кажется, никогда не знаешь, как на самом деле. Только слышу – болеро, и мы идем, идем, идем в школу… Болеро как жизнь. Одна и та же тема, а рост, развитие — только усложнение оркестровки. И жизнь как болеро, только в конце неясность ожидает. То ли обрыв на вершине усложнения, то ли снова все просто — кончается как началось?..

………………….
Когда-то крышка от чайника была чистой, тогда синий раздражал, наглый открытый цвет, а я любил исподлобья чтобы, и с грязцой, обязательно — с грязцой…
Чайник прохудился, выбросили, а крышка осталась, и на балконе пролежала много лет. Теперь синего стало в меру, и он несколько потускнел, что явно пошло ему на пользу. Впрочем, дело вкуса…

……………

МОНОЛОГ ЛЕО:
…………….

Несмотря на все различия времен и культур, хорошая живопись бесспорна. Кто же очерчивает ее границы?.. Я думаю, свойства глаза и наших чувств, они не изменились за последние сто тысяч лет. Над нами, как над кроманьонцами, довлеет все то же: вход в пещеру и выход из нее. Самое темное и самое светлое пятно — их бессознательно схватывает глаз, с его влечением спорить бесполезно. Художник не должен давать глазу сомневаться в выборе, на этом стоит цельность изображения — схватить моментально и все сразу, а потом уж разбираться в деталях и углах. Эта истина одинаково сильна для сложных композиций и для простоты черного квадрата, хотя в нем декларация уводит в сторону от живописи, от странствия по зрительным ассоциациям. На другом полюсе цельности сложность — обилие деталей, утонченность, изысканность, искусственность… Игра всерьез — сначала раздробить на части, потом объединить… стремление таким образом усилить напряжение вещи, когда она на грани разрыва, надлома…

Но все это пустое, если виден прием.

Если прием вылезает на первый план, это поражение, или манерность. Еще говорят — формализм; я не люблю это слово, слишком разные люди вкладывали в него свои смыслы. Я предпочитаю, чтобы художник прорвался напролом, пренебрегая изысками и пряностями, и потому люблю живопись наивную и страстную, чтобы сразу о главном, моментально захватило и не отпускало. Чтобы «как сделано» — и мысли не возникло! Своего рода мгновенное внушение. Чтобы обращались ко мне лично, по имени, опустив описания и подробности, хрусталь, серебро и латы. Оттого мне интересен Сутин. И рисунки Рембрандта. Не люблю холодные манерные картины, огромные забитые инвентарем холсты, увлечение антуражем, фактурой, красивые, но необязательные подробности… Неровный удар кисти или след пальца в красочном слое, в живом цвете, мне дороже подробного описания. Оттого меня и поразил Мигель, его уличные виды.
…………………
Но и в его натюрмортах я то же самое увидел — застигнутые врасплох вещи, оставленные людьми там, где им не полагалось оставаться — немытая тарелка, вилка со сломанными зубьями… не символ состояния — само состояние, воплощение голода… опрокинутый флакон, остатки еды… Вещи брошены и также переживают одиночество, как узкие таллинские улочки, стены с торчащими из них угловатыми булыжниками… Все направлено на меня, обращено ко мне…
Наверное, в этом и есть талант — найти резонанс в чужой судьбе.
…………………..
Один маленький холстик был удивительный, с большой внутренней силой, независимостью… вещица, тридцать на сорок, многое перевернула во мне. Нужна удача и состояние истинной отрешенности от окружающего, чтобы безоговорочно убедить нас — жизнь именно здесь, на холсте, а то, что кипит и бурлит за окном — обманка, анимация, дешевка как бездарные мультяшки.
Это был натюрморт, в котором вещи как звери или люди, — одухотворены, живут, образуя единую компанию, словно единомышленники. Тихое единение нескольких предметов, верней сказать — личностей… воздух вокруг них, насыщенный их состоянием… дух покоя, достоинства и одиночества. Назывался он «Натюрморт с золотой рыбкой», только рыбка была нарисована на клочке бумаги, картинка в картине… клочок этот валялся рядом со стаканом с недопитым вином… тут же пепельница, окурок… Сообщество оставленных вещей со следами рядом текущей жизни, — людей нет, только ощущаются их прикосновения, запахи… Признаки невидимого… они для меня убедительней самой жизни. И искусства, дотошно обслуживающего реальность — в нем мелочная забота о подобии, педантичное перечисление вещей и событий, в страхе, что не поймут и не поверят… занудство объяснений, неминуемо впадающих в банальность, ведь все смелое, сильное и умное уже сказано за последние две тысячи лет…
Поэтому я больше всего ценю тихое ненавязчивое вовлечение в атмосферу особой жизни, сплава реальности с нашей внутренней средой, в пространство, которое ни воображаемым, ни жизненным не назовешь — нигде не существует в цельном виде, кроме как в наших Состояниях… — и в некоторых картинах.
Я ищу в картинах только это.
Не рассказ, а признание.
Не сюжет, а встречу.
Насколько такие картины богаче и тоньше того, что нам силой и уговорами всучивают каждый день.
Современная жизнь почти целиком держится на потребности приобрести все, до чего дотянешься. Если все, произведенное человеком, имеет цену, простой эквивалент, то в сущности ставится в один ряд с навозом. И на особом положении оказываются только вещи, не нужные никому или почти никому. Цивилизация боится их, всеми силами старается втянуть в свой мир присвоения, чтобы «оценить по достоинству», то есть, безмерно унизить. Это часто удается, а то, что никак не включается в навозные ряды, бесконечные прилавки от колбас до картин и музыки для толпы, заключают в музеи и хранилища, и они, вместо того, чтобы постоянно находиться на виду, погребены.
……………………
Удается, но не всегда, живопись находит пути, вырывается на волю, возникает снова, не музейная, успокоенная тишиной залов, а вот такая, без рам и даже подрамников… Я говорил уже про восторги — «как написано!»… — мне их трудно понять. Если картина мне интересна, то я мало что могу сказать о ней… вернее, не люблю, не вижу смысла рассуждать, подобные разговоры мне неприятны, словно кто-то раскрыл мой личный дневник и вслух читает. Обмусоливать эти темы обожают искусствоведы, люди с профессионально выдубленной шкурой.
Как-то мне сказали, теперь другое время, и живопись больше не «мой мир», а «просто искусство». Я этих слов не воспринимаю, разве не осталось ничего в нас глубокого и странного, без пошлого привкуса временности, той барахолки, которая нас окружает и стремится затянуть в свой водоворот?.. Бывают времена, горизонт исчезает… твердят «развлекайтесь» и «наше время», придумывают штучки остроумные… Что значит «просто живопись»?.. Нет живописи, если не осталось ничего от художника, его глубины и драмы, а только игра разума, поза, жеманство или высокопарность…
И я остановился на картинах, которые понимаю и люблю. На это и нужен ум — оставить рассуждения и слова на границе, за которой помогут только обостренное чувство и непосредственное восприятие. Другого ума я в живописи не приемлю.

………………..

…………….

………….
Из тьмы возможностей, которая раньше казалась бездонной, как мешок деда Мороза, начали вылезать на свет определенности. Он вынужден был с ними считаться, хотя бы по одной причине — достались слишком дорогой ценой: утекало его собственное время, ссыпалось в никуда мелким песочком! Ущерб был не просто заметен, он ужасал.
Марк чувствовал… вот именно — не вычислил, не дошел умом, а почувствовал всем существом: его пространство обнищало, лишилось массы перекрестков, развилок, углов и уголков. Из-за драпировок и покрывал проступила жесткая и довольно мрачная истина, не обещающая раздолья для скачков, прыжков и резких поворотов. Где же осталось все то, что не случилось, не возникло, не согрело, не успокоило — где это все?.. Как много из того, что, казалось, созрело, было готово случиться, возникнуть — промедлило, не прорвалось, не прорезалось, не грянуло… а случилось другое, что вовремя подскочило, втиснулось, выплеснулось без промедления, стукнуло по столу кулаком…
Не стало пространства — возник узкий коридор с жесткими правилами движения и безрадостной перспективой. Его судьба в ряду других судеб, чуть лучше, чуть хуже…
………………..
Что поделаешь, пора признать — он всегда был увлечен только собой — как путешествием, разведкой, боем, важным заданием, бесценным подарком… Не было времени жалеть о том, что не дано. Дело увлекало его, если оно было ЕГО делом. Тогда он бросался в самую гущу, не способный примериться, продумать, лишенный глубокой стратегии, дальнозоркого расчета, он брался за самые интересные дела, не считаясь со своими силами и возможностями, даже не думая, ЧТО будет в середине дела, тем более, в конце. Враг случайностей, он шел на поводу у первого же интригующего случая, его интерес моментально вспыхивал от любого намека на сложность, глубину, тайну, также как от обещания ясности и понимания.
Да, он был поглощен не делом, а собой — своими усилиями, мыслями, придумками, достижениями, чувствами, ощущениями, своим пониманием и непониманием, и потому… конечно, потому! он был так пассивен, даже безразличен при выборе профессии, образа жизни, женщины… Он перехватывал у жизни дело, додумывал и развивал его, как книжные истории в детстве. Но тогда никто не мог его остановить, теперь же собственный сюжет постоянно наталкивался на действительность — в ней те же дела, идеи, судьбы шли по другим путям! Он не хотел жить действительностью, он ее не принимал, и ничего, кроме своих выдумок, всерьез принимать не хотел.
Пока наука давала пищу чувству, все было прекрасно — он смаковал мысли, насыщал идеи образами, одушевлял приборы и молекулы, млел, как Аркадий, над осадками, разглядывал пробирки, строил планы и схемы как когда-то домики из песка на морском берегу… Пока он чувствовал науку — он ею жил. А когда осталась жвачка для разума, он тут же начал угасать, сначала скрывал это от себя, потом уже не мог.
Теперь его просто тошнило от знания, от ясности, он не хотел больше верить, что существует в пустой коробке, которой наплевать, есть он или нет; ему надоело все, что не касалось собственной жизни.

«ДМБ» флакон и др. (из серий оставленных вещей)
юююююююююююююююююююююююююююююююююю

Старый зонтик на балконе
ююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююю

Хокусай на своей кухне

/////////////////
к натюрморту «обычный»

…………..

……………..

……………

……………..
Пришлось поговорить с Борисом — «ты старый, серьезный, приходи через годик, там видно будет…»
И Гюльчатай снова с Хокусаем, сегодня утром грелись на солнышке. Козырек над мусоропроводом — любимое место. Недавно для борьбы с террористами поставили решетку на окно, террористов нет, зато мусора на козырьке мно-о-го, и не убрать его никак.
Да ладно, главное, чтобы тихо-мирно было…

………………………..

ююююююююююююююююююююююююююююююююююю

…………..
Совершенно антигламурная личность, и этим близок и понятен мне. Если б Борис писал прозу, то написал бы «Хаджи Мурата». А не «Воскресенье». Это видно по взгляду.

……………
И запереть мастерскую не могу, другие через форточку приходят-уходят, и им нужно где-то есть и спать…
Мы с уважением друг к другу, оттого особенно сложно. Вчера вечером прихожу, — сидит в сумраке, смотрит в окно. Все бы ничего, но все другие отсиживаются под ванной, в страхе… Только Гюльчатай, предательница! — бросила Хокусая, и перед этим здоровяком выпендривается!
НАДО ЧТО_ТО ДЕЛАТЬ…

………………..
Пока непобедимый, но нам с Хокусаем нужно его поставить на место, и это сложно, поскольку Хокусай еще младенец, а я не кот. Вспоминаю наши схватки с Серым, описанные в повести «Перебежчик», тогда мне было почему-то проще… Возраст!

…………………

Коллекция котов и кошек постепенно пополняется, здесь изображения побольше, до 1000 пикселей
http://www.photodom.com/photographer/dan67

ENJOY!

юююююююююююююююююююююю
Тут я ничего не могу прибавить, разве что люди, конечно, произошли от котов и кошек :-))