Мистраль


…………..
Есть такие кошки, их спокойному достоинству может каждый позавидовать.
Как-то, разговаривая с ней бессонной ночью, я понял, что терпеть не могу литературу, если она не голос одинокого человека и любого другого живого существа — в одиночестве, холоде, темноте… Остальное — искусственные бредни.

Старый друг Борис


…………
Борисов людей знакомых — пруд пруди, за жизнь перебывало, а вот кот — один. Он возник, когда еще рекламы не было, и вискас на дух не переносит. Приходит в гости иногда, и я рад ему.

Фрагмент повести «Следы у моря»

ТАК УЖ СЛУЧИЛОСЬ…

В воскресенье мы с папой ходим к морю. А в субботу утром мы дома, все вместе. Но по утрам у мамы болит голова, у нее низкое давление. А у бабки просто плохое настроение. А у нас с папой хорошее, они нас не понимают. И мы спорим, немного ругаемся, а к обеду миримся.
Сегодня мама говорит, я совсем недавно родилась, и почему со мной все именно так случилось? Могло не быть этой войны, все бы шло тихо, мирно…
— А я был бы?
Наша жизнь вообще случайность, папа говорит, и то, что ты у нас появился, тоже случай, мог быть другой человек.
Но они бы его также назвали – давно готовились, и решили. В нашем городе когда-то жил мальчик, его звали как меня, он маме в детстве нравился очень. Я его никогда не видел, мама рассказывала, его взяли в армию, и он сразу погиб. Утонул.
Странно, во время войны, и утонул?
Он плыл на корабле из Таллинна. Корабль немцы потопили, а он плавать не умел.
И мне досталось его имя. Мама хотела, чтобы у человека все было красиво, имя тоже. Откуда она знала, что я буду такой?
Папа говорит, не знала, но догадывалась, это генетика, в каждом записано, какой он будет, и какие дети, все уже известно. Кроме случая. Важно, какой подвернется случай.
Ты всегда надеялся неизвестно на что, мама говорит, она верит только в свои силы.
Бабка ни во что не верит, она вздыхает – где моя жизнь… А деда я не видел, он умер до войны. В нем все было красиво, бабка говорит, но его имя тебе не подошло бы, теперь другие времена. Его звали Соломон, это уж, конечно, слишком. Его так не случайно назвали, у него дед был – Шлема. Тогда можно было так называть, а теперь не стоит, и мне дали другое имя.
Чтобы не дразнить гусей, говорит папа.
Не стоило дразнить, соглашается мама, а бабушка вздыхает – у него все было красиво… И я, конечно, похож на него, это генетика. Но как случилось, что именно я его внук, а не какой-нибудь другой мальчик?
Я думал все утро, почему так получилось, ведь меня могло и не быть, а он сидел бы здесь и смотрел в окно. А может она?
Дочки не могло быть, мама говорит, она знает.
Откуда ты берешь это, папа говорит, еще запросто может быть.
— Нет уж, хватит, и так сумасшедший дом, он меня замучил своими вопросами, что и как, а я и сама не знаю, почему все так со мной получилось…
— По-моему, все неплохо, а? – папа почему-то начинает злиться, дрыгает ногой, он так всегда, если не по нем.
— Я вовсе ничего не хочу сказать такого, просто непонятно все.
— Наоборот, мне все теперь понятно!. – и папа уходит, но недалеко, садится за стол, ему опять Ленина нужно переписывать. Он смотрит в книжку, потом пишет в тетрадь красивым почерком, он работает.
— Дед так никогда не поступал, — вздыхает бабушка, — в воскресные дни какая работа… Он мне руки целовал, и платья покупал.
Ах, мам, говорит мама, совсем не все так солнечно было, про Берточку вспомни…
— Что, что Берточка… подумаешь, ничего у них не было.
И она уходит на кухню, ей расхотелось спорить, надо готовить обед.
Сумасшедший дом, говорит мама, никакой памяти ни у кого, и тоже идет готовить еду.
Я остаюсь один, у окна, тот мальчик с моим именем давно умер, захлебнулся в ледяной воде. Мне становится холодно, хотя топят. А как бы он, если б остался жить, и был бы у них вместо меня… как бы с ними уживался?
Тебе предстоят трудности, говорит мама, главное – верить в свои силы.
Все-таки важен случай, вздыхает папа.
Мы пообедали, они давно не ругаются, играют в шашки. Бабушка приносит им чай, а мне компот из слив, потому что давно в уборную не ходил.
Тебе клизму, что ли, делать, думает мама.
Клизма это хорошо, говорит папа, современная медицина не отрицает клизмочку.
— Не надо клизму, лучше компот.

гламурмур


………………..
Чем хороша грязь — многолика и разнообразна, поскольку дает волю случаю.
Но в данном случае подсластим пилюлю гламурщикам — добавим чуть-чуть живого цвета.

ФРАГМЕНТ ПОВЕСТИ «ЛЧК»


………………………………

НЕВЕСЕЛОЕ РОЖДЕСТВО

Аугуст говорил, что Рождество — это единственный праздник, не назначенный людьми. Что такое, к примеру, Новый год?.. У одних он зимой, у других осенью, празднуй, когда хочешь. А Рождество — это Рождество… Настроения подходящего не было, и все-таки решили собраться, уважить настоящий праздник. Договорились у Бляса в подвале — удобнее и места много. Обещали быть все — и Крылов, и даже Коля, последнее время он околачивался в ЖЭКе. Бляс имел серьезный разговор с ним. Коля клялся, что он «ничего — никогда…» и только выбивает постоянный документ на Люську, в котором черным по белому будет написано, что черного ничего в ней нет, а есть только белое… Действительно, собрались все, ели, пили, а вот веселья не было. Я сидел рядом с Крыловым. Он быстро и много говорил, необычно жадно ел, а в глазах полная растерянность — историю запретили надолго. Бляс с Аугустом уединились, пили пустырник и пытались петь, но без поддержки ничего не получалось. Они вспомнили какую-то песенку про черного кота, которому «не везет», но тут ополчилась против них Лариса — ей-то очень нужно было, чтобы коту повезло, она не теряла надежды, что Вася вернется. Время от времени какого-то кота видели то у реки, то в старой усадьбе, то на дороге к райцентру, и каждый раз Лариса была уверена, что это неверный Вася — и когда-нибудь ему надоест бегать, он явится, снова усядется на перила и будет смотреть на всех загадочным высокомерным взглядом.
— А что следующий год, каков он? — спросил я Ларису.
— Год начинается и кончается весной,— она отвечает.— До этой весны — мираж, а дальше… дальше — безобразие.
Оказывается, кто-то из знакомых котов… — а может, даже покойный Вася?..— не очень аккуратно сделав свои дела, пришел и уселся на раскрытую книгу. Страсть котов к белой бумаге известна — мимо не пройдут. Этим они напоминают мне многих писателей, которым чистая бумага не дает покоя… но в отличие от них кот не думал о корысти — и так извозил лист, что в самых ответственных местах ничего разобрать не удавалось. И посему весь следующий год, от весны начиная, повис в воздухе: если предсказаний нет, то и года вообще-то нет. Ведь прошлое и будущее населены нашими представлениями, убери их — и ничего не останется. Будущее — это исполнение или неисполнение наших желаний, и небольшая неожиданность на десерт… а полная неожиданность нам ни к чему-у… Ясно, значит, мы остались без прогноза.
— Зато после него, через год…— Лариса оживилась.
— А! — встрепенулся наш историк.— Вы дайте мне, дайте то, что через год,— я построю вам предыдущий по теории.
До чего довел человека запрет на прошлое — берется за головоломную задачу: предсказать ближайшее будущее из будущего более далекого. Лариса обещала выдать информацию, хотя видно было, что в успехе сомневается… и я сомневался тоже.
А Коля все поглядывал на черных, старался держаться подальше и Люську с колен не спускал, чтобы не мешалась с этими, «неблагонадежными». Скоро у Люськи будет постоянное свидетельство, это вам не жук плюнул.
Мария выглядела бледной и усталой. Бляс посмотрел на нее и сказал:
— Может, ему денег дать — пусть скажет, когда облава…
Аугуст махнул рукой:
— Зачем ему деньги, Бляс? Все, что ему надо, он без денег имеет, а чего не имеет — все равно не купить.
— Это ты у нас — собиратель,— Мария улыбнулась, она была благодарна Роману за участие.
— Я, может, дорогу буду строить, вот деньги и будут нужны. Эти слова услышал Крылов:
— Дорогу — сюда?.. И откуда, позвольте спросить? — он рассмеялся.
— Ниоткуда — и никуда… а вдоль реки. Захочет кто жить здесь — а дорога уже проложена, разве плохо?..
— Милый вы мой, дорога здесь уже была, и не одна.
— Хороших не было,— переубедить Бляса было невозможно.
— Говорят, снова видели Пушка,— прервала их разговор Лариса. Она теперь собирала все сведения о бродячих котах.
— И что — опять без головы? — спросила Мария.
— Сказали, что как-то нес ее, а как — не разглядели.
— Уж бросил бы, зачем ему голова, если и так ходит.
— Мария… — укоризненно сказала Анна,— ведь быть этого не может, чтобы без головы, как-то подвернулась, наверное, вот всем и мерещится.
— Ну, не знаю, не знаю…— пожала плечами Мария,— так голову не подвернешь, даже кот этого не сможет.
— Говорят, благородных кровей,— вступил в разговор Коля, он искал подходящего жениха своей Люське.
— Так он же, вы говорите, без головы! — засмеялась Анна.
— Голова для этого дела роли не имеет,— уверенно заявил «дядя».
Анна пожала плечами. Она выше оценивала роль головы для этого дела и, может быть, поэтому так замуж и не вышла.
— Антоний, прочтите перевертыши,— попросила Лариса.
— Вот: и жарим миражи…
— Как раз этим мы и занимаемся,— засмеялась она.— Ну, а еще?..
— Помните, людей называли перевертышами? — спросил я. Антон кивнул.
— Говорят, этот Моцарт мог писать музыку, которая звучала с обеих сторон? — спросил Аугуст. Этого никто не знал.
Антон не хотел читать. Вялый разговор совсем прервался. Огонь в очаге улегся как усталая собака, факелы чадили… Посидели еще немного и стали расходиться — вот и Рождество.

между прочим


………………..
Кусочек старого холста. Обман, конечно, откуда у меня старый холст?.. Изображение.
………………….

Человек умирает как его палец, — утомляется и затихает. Я это видел на практике по физиологии полсотни лет тому назад, а потом не один раз убеждался, когда уходили люди.
К пальцу привязывали грузик, и мы поднимали его, сгибая палец, пока могли. Одни медленно затухали, другие мгновенно, среди полной активности, третьи со вспышками, четвертые яростно сопротивляясь, все усиливая сокращения, до самого конца…
Какая в сущности мелочь… вроде бы, но в том как ведет себя даже наш палец, и в том, как прощаемся с жизнью, много сходства, уверен. Хотя, доказать…

ФРАГМЕНТ РОМАНА «ВИС ВИТАЛИС»

……….
Он медленно открыл дверь в комнату — и замер. Посредине пола лежал огненно-красный кленовый лист. Занесло на такую высоту! Он смотрел на лист со смешанным чувством — восхищения, испуга, непонимания…
С чего такое мелкое событие всколыхнуло его суровую душу? Скажем, будь он мистиком, естественно, усмотрел бы в появлении багряного вестника немой знак. Будь поэтом… — невозможно даже представить себе… Ну, будь он художником, то, без сомнения, обратил бы внимание на огненный цвет, яркость пятна, будто заключен в нем источник свечения… так бывает с предметами на закате… Зубчатый, лапчатый, на темно-коричневом, занесенном пылью линолеуме… А как ученому, не следовало ли ему насторожиться — каким чудом занесло?.. Ну, уж нет, он чудеса принципиально отвергает, верит в скромность природы, стыдливость, в сдержанные проявления сущности, а не такое вызывающее шоу, почти стриптиз! Только дилетанту и фантазеру может показаться открытием этот наглый залет, на самом же деле — обычный компромисс силы поднимающей, случайной — ветер, и другой, известной туповатым постоянством — силы тяжести. Значит, не мог он ни встревожиться, ни насторожиться, ни восхититься, какие основания?!
Тогда почему он замер — с восхищением, с испугом, что он снова придумал вопреки своим догмам и правилам, что промелькнуло в нем, застало врасплох, возникло — и не открылось, не нашло выражения, пусть гибкого, но определенного, как пружинящая тропинка в чаще?.. Он не знал. Но не было в нем и склеротического, звенящего от жесткости постоянства символов и шаблонов, он был открыт для нового, стоял и смотрел в предчувствии подвохов и неожиданностей, которыми его может встретить выскочившая из-за угла жизнь.
Одни люди, натолкнувшись на такое небольшое событие, просто мимо пройдут, не заметят, ничто в них не всколыхнется. Это большинство, и, слава Богу, иначе жизнь на земле давно бы остановилась. Но есть и другие. Некоторые, к примеру, вспомнят тут же, что был уже в их жизни случай, похожий… а дальше их мысль, притянутая событиями прошлого, потечет по своему руслу — все о том, что было. Воспоминание, также как пробуждение, подобно второму рождению, и третьему, и десятому… поднимая тучи пыли, мы оживляем то, что случилось, повторяем круги, циклы и спирали.
Но для некоторых и сравнения с прошлым не интересны, воспоминания скучны… Они, глядя на лист, оживят его, припишут не присущие ему свойства, многое присочинят… Вот и Марк, глядя на лист, представил его себе живым существом, приписал свои чувства — занесло одинокого Бог знает куда. Безумец, решивший умереть на высоте…
И тут же с неодобрением покачал головой. Оказывается, он мог сколько угодно говорить о восторге точного знания — и верил в это! и с презрением, тоже искренним, заявлять о наркотическом действии литературы… но, оказавшись перед первым же листом, который преподнес ему язвительный случай, вел себя не лучше героя, декламирующего с черепом в руках…
Чем привлекает — и страшен нам одиночный предмет? Взгляни внимательней — и станет личностью, под стать нам, это вам не кучи, толпы и стада! Какой-нибудь червячок, переползающий дорогу, возьмет и глянет на тебя печальным глазом — и мир изменится…
Что делать — оставить, видеть постепенное разложение?.. или опустить вниз, пусть плывет к своим, потеряется, умрет в серой безымянной массе?.. «Так ведь и до имени может дело дойти, если оставить, — с ужасом подумал он, — представляешь, лист с именем, каково? Знакомство или дружба с листом, прилетевшим умереть…»
«К чему, к чему тебе эти преувеличения, ты с ума сошел!» Выдуманная история, промелькнувшая за пять минут, страшно утомила его, заныло в висках, в горле застрял тугой комок. Он чувствовал, что погружается в трясину, которую сам создал. Недаром он боялся своих крайностей!
Оставив лист, он осторожно прикрыл дверь и сбежал. Теперь он уже в столовой, сосредоточенно жует, думает о понедельнике. Аркадий дома обхаживает черный ящик, как тот голландец свой микроскоп. «Добрый старик, — думает Марк, хрустя куриным крылышком, — но безнадежно отстал».

Двое у костра


……..
Оптимистический вариант завершения истории жизни, в духе старых басен о доброй старушке — и повздыхает с тобой, и поговорит… а потом выключит, быстро, безболезненно… как свет в комнате выключают.
…………………..

ФРАГМЕНТ ПОВЕСТИ «ЛЧК»

От автора.
Писатель пишет, не думая о том, что и насколько правда или неправда, проза другой мир, среди слов свои законы. Во всяком случае, я так считаю. Тем более удивительно, когда угадываешь будущее. Впрочем, оно очень смахивает на прошлое, так что НЕВЕЛИКА УГАДАЙКА.

………..
С шести утра играли победные марши. Гертруда праздновал — один черный кот попался. Отчет пополнился реальными подробностями, фотографиями, отпечатками лап. Дело пахло орденом и повышением в должности… Наконец нам разрешили выйти из дома. Официально объявили, что кота ликвидировали и повесили на мачте на бывшей детской площадке. Я оделся и пошел туда. Да, там висел черный кот, но он был высоко, и я не мог разглядеть, кто это. Я постоял и пошел домой.
К вечеру кота спустили вниз и бросили тут же. Это был Крис. Как же так, дружок? Зачем ты вылез из подвала… Видно, понадеялся на быстроту своих ног — и столкнулся с Гертрудой. Кровь казалась бурой грязью на его бархатной шубке. Я вытер кровь, взял кота на руки, кое-как добрался до оврага, нашел глубокую трещину и опустил туда этого отчаянного малого. Выпрямился, посмотрел вокруг. Опять закат, опять бурое солнце уходит за оврагом под землю, может быть, в такой же бездонный овраг, в пещеры… и снова появится завтра? Иногда я чувствую, что устал от этих повторений, и спокойно думаю о том, что скоро не будет ничего. Еще бы немного тепла и света… и ясности — зачем все было. Оглянулся на дом — в окнах уже светились огоньки, в подвале метался, набирал силу вольный огонь. Надо идти туда, должен вернуться Феликс.
………………..
А Феликс все не шел. Я сидел в кресле и смотрел в окно. Мерцающий свет из подвала освещал снег перед домом… Нет, это фонарь смотрит мне в лицо. Снег повалил, неуклонный, косой, мохнатый, все перечеркивая и границы вещей обращая в тени. Красные кирпичи стали бурыми, свет померк. В окне ничего, кроме чахлых кустов и кирпичной стены. Такая стена была в Бутырках, спрятанная между домами огромного города… Желтоватый снег вокруг фонаря растоплял мрак… Я вспомнил — в детстве — кусок масла, сливочного, в геркулесовой каше… Каша с шелушками, ешь — и отплевываешься, ешь — и надоедают они, острые, дерзкие и безвкусные… Масло также таяло… Дальше вокруг фонаря серебристые нити — тянутся в глаз… Паук… он жил в углу и каждую ночь спускался в ванну — напиться, и каждое утро не мог выбраться из нее. Подсовываешь бумажку — он вылезает… небось думал, что сам… Сколько раз я потом вспоминал о нем, когда барахтался и терял надежду… Ночь не кончается, а ведь время?.. Часов нет… Ах, да, я же разбил их, когда выбегал из дома — взмахнул рукой — и об стену… а за домами — «держи, сеть, сеть давай…». Надо срочно проснуться!.. Нет, пришли-таки, лица вежливые, бритые: «Ну, зачем вы так, мы вас знаем, любим… просто вы устали, немного больны… надо подлечиться, надо…» И уже с железом в голосе — НАДО!.. А из-под кровати — лицо белое, одни глаза — «нет, нет, нет, не вылезу-у-у…».
— «Вы пожалеете, вы поймете…».
— «Да, да, да… нет, нет, нет…» А двери заперты, и ручек дверных нет, и окна зарешечены — и неба нет, все черно, черно… И утра все нет. Острый гребень среди облаков, я карабкаюсь туда… Наконец, голова выше гребня — смотрю — огромное поле катится в пропасть, белые вихри то здесь, то там, и ползет вверх собачья упряжка с одним человеком… а над всем простором ночи, ростом до верхушки неба — фигура из стали и льда…
Кто-то говорит: «Раздвинь занавеску, там окно». Я дергаю — фигура сморщивается, уходит в складки. По-прежнему мигает фонарь, все еще темно. Где же часы, наконец?.. А-а, часы разбиты. Где будильник? Будильника нет, и стола нет, на месте стола барьерчик, за ним два поросенка, один бегает, прыгает — живой, другой лежит на боку — струйка крови изо рта… Где Бляс? Роман где?.. А за окном нарастает рев и свист, мечутся зловещие тени, от них ускользает, уходит черный упрямый зверь, спешит в темноту… но и там уже они, окружают его, оттесняют от спасительных зарослей…
— Феликс, Феликс, беги!!!
— Я проснулся — спал, сидя в кресле. Чахлый свет пробивался сквозь старое пыльное полотно. Утро пришло.
И тут появился Феликс — заглянул в окно. Я впустил его, взял на колени. Он очень устал — не стал есть, не мылся, не тряс ушами. Я покрыл его одеялом, так, что виднелась только голова и черная когтистая лапа. Он уткнулся носом в мою руку и заснул. И я заснул с ним, спокойно и тихо. К вечеру он поел и захотел уйти. Я выпустил его и смотрел, как он уходит в сторону зарослей — не спеша, чуть сгорбившись и опустив хвост… Прошла облава, еще кусочек времени подарен нам.

Любовь к черным котам (повесть) — фрагмент

Повесть написана в 1985-ом году.
Напечатана в 1991 в сборнике «Цех фантастов-91» (ред К.Булычева, изд-во «Московский рабочий»)
…………….
В пятницу собираться начали рано — идти в гору нелегко, да еще против ветра. Одевались долго и тщательно, вышли за час до назначенного времени и пошли не спеша. Впереди, как всегда, Бляс и Аугуст, за ними Лариса с Антоном и я, в третьем ряду Мария с Анной. На всякий случай выпустили котов, закрыли двери — кто знает, не устроят ли кошкисты налет в наше отсутствие… Пришли в большую комнату — красный уголок, сели и стали ждать. Вбежал Крылов и сел в первом ряду. Откуда-то взялся Коля, без пальто, похоже, что он пришел еще раньше нас. Наконец часы пробили десять, открылась сразу же дверь и вошел Гертруда. За ним двое вкатили на колесиках кресло Анемподиста. Историк наш, всему придающий значение и умеющий даже газеты читать между строк, оглянулся на меня и удивленно поднял брови — такой порядок появления начальников что-то значил… Может, и значил, но я за свою жизнь устал от их немого языка и решил не обращать внимания на мелкие признаки, пока не будет крупных.
Нет, Анемподист начал говорить первым, значит, все на своих местах. Может, с колесами что-то случилось, вот и замешкался в дверях. «У них ничего не бывает случайно»,— утверждал Крылов. Я думаю, что это преувеличение — и они ведь люди… О чем управдом говорил — рассказать так же трудно, как описать натюрморт Пикассо своими словами. Пока все остается по-старому… Он говорил, конечно, наоборот, но ясно было, что остается.
А потом вышел Гертруда. Он был в голубой рубашке под цвет искусственного глаза, в золотых запонках — под цвет волос, он даже усмирил свою проволочную шевелюру, говорил не по бумажке — свободно, как недавно стало модным. Сначала, как полагается, он рассказал о новой жизни, сравнил ее со старой. Без всяких теорий и моделей он обходился — он все знал точно. Крылов сидел повесив нос и нервно крутил карандаш в руке. Мне стало жаль его. Гертруда вещал торжественно и благоговейно. Потом он перешел к планам на будущее сияющим и грандиозным. Затем подвел базу под ЛЧК, отметив, правда, что это не единственное, но важное мероприятие на пути к процветанию. Анемподист довольно кивнул, кажется, ему давно надоела возня с котами.
— Облава — не бездумное уничтожение, это чистка в рядах очень даже полезного вида… чтобы избавить вас от вредоносного поля, которое товарищи ученые расшифровали и разоблачили до последнего атома и молекулы.
Гертруда кончил, вытер малиновое лицо зеленым платком:
— Вопросы будут?
Крылов уже очнулся от встречи с истинным прошлым, вылез:
— Почему бы не поступать с ними гуманно — если уж поле такое, то выслать в безлюдные районы.
— Отвечаю пробовали, но они все без исключения возвращаются и вредят по-прежнему.
Поднялся «дядя»:
— Пусть благонадежным документ дают…
— Отвечаем, — Гертруда чувствовал себя на коне,— отвечаем: бланки заказаны, будут в следующем году, пока выдаем временные удостоверения. Еще вопросы?..
Больше вопросов не было.
— Теперь отнесемся к мероприятию со всей серьезностью, что сбережет вам здоровье и многие годы жизни. В противном случае эти блага не гарантирую…
Бляс взорвался:
— Ну и гад же ты, Гарик!
Гертруда из малинового стал фиолетовым:
— Молчать!.. Вот вы как!.. — Он схватил свою тетрадку и выскочил из комнаты.
За ним покатил Анемподист. Мне показалось, что управдом еле сдерживает смех. Начальство выкатилось. Крылов подошел к Блясу:
—- Это вы зря…
— А ты что стараешься,— вдруг заорал Бляс и стал наступать на него,— думаешь, они тебя по головке погладят… держи карман шире…
Обратно шли не спеша, Бляс с Аугустом ушли далеко вперед. Мария сказала: «Ну, теперь он устроит нам…» Антон молчал и только у самого дома признался мне:
— Всю жизнь мечтал вот так сказать кому-нибудь — и не смог.
Лариса тут же услышала: «Что, что ты мечтал?»
— А, я всегда мечтал…— махнул рукой Антон.
— Что такое котометр? — спросила у него Анна.
— Котометр — это смерть котам.
Пришли домой, я к своему другу:
— Филя, ты слышишь, котометр везут…— а он и ухом не ведет, как будто не для него куплен импортный прибор. Уйти бы с ним — пересидеть, да некуда, мороз взял дом в осаду… да и как оставишь остальных…
А время шло, шло, карабкалось в гору, и с ним карабкались мы. Приближалось Рождество.

Восьмой раз в «Топосе»


…………………………

УМНОМУ ТРУДНЕЙ…

Почему умному образованному человеку трудней писать «художественное», чем не очень образованному, и, может, даже не очень умному?

Потому что умный обязательно хочет изложить свою – правильную! – точку зрения на любую проблему. И при этом охватить все стороны, не упустить из виду все противоречия да исключения. Ему тяжело говорить чушь, ошибаться… А если говорит, то от лица героя, который дрянь, и автору обязательно нужно доказать, что дрянь и есть. И наставить читателя на путь истинный, чтобы у того никаких сомнений. Показаться дураком умному образованному человеку смерти подобно. А художественное почти всегда выдумки, чушь и ерунда, ошибки-заблуждения и бред сивой кобылы. Никакого тебе истинного понимания…

И потому умные так часто пишут занудно, скучно, длинно…

В «Топосе» http://topos.ru/article/6240

У МАСТЕРА

Как-то я приехал со своими работами к учителю, а он был дома один, писал акварель, пейзаж. Обычно он работал в мастерской.

Когда я приезжал к нему с десятками работ, он смотрел и обсуждал только мои картинки и рисунки, и никогда не показывал свои. Он не на своем примере меня учил, а из общих представлений о живописи. Это позволило мне находиться рядом, слушать его точную немногословность много лет. Я был уже не молодой, и, хотя начинающий, но упрям. А он – мастер, тонкий, камерный, не выносил громкости, напора… Но был удивительно терпелив со мной.

А тут я увидел – он только начал, и сразу попал. Точно взятый цвет, от него тянущее, тоскливое в груди чувство, будто зацепило нерв.

А потом как обычно. Моё обсуждали…

Восьмая часть в «Топосе»

………………

Наш новый класс уже обнюхал интеллигенцию, и понял: поживиться почти нечем, кроме как проглотить тех, кто, дрожа от страха или счастья, сам лезет в глотку.
………………….
http://topos.ru/article/6240

Немного из жизни (временная запись)


////////////////////
В результате бессмысленной и жестокой обрезки сотен кленов в г Пущино, (причем в течение нескольких лет удалялась крона «под пень») по крайней мере половина этих деревьев потеряна. «Работа» оплачена, средства освоены.

Еще гость


////////////////
А этот гость не совсем дружелюбный взрослый кот, наблюдает за Гюльчатай, а она выпендривается перед ним, аж противно смотреть! Хокусаю, конечно, обидно.
(но мы этого гостя терпели недолго, потом расскажу)

Дружественный гость пришел


ююююююююююююююююю
К нашим, Гюльчатай и Хокусаю, пришел, вскарабкался на второй этаж дружественный котик из соседнего дома, я его знаю.