Месяц: Март 2007

……………….
В окошке, что слева от входа сидел кот, куда он делся, ума не приложу…
Никогда коты не бегали из картинок, первый случай. Всегда лучше искать причины прозаические, я понимаю. Наверняка у этой картинки были варианты. В том варианте кот был непростой, наведешь на него мышку — и открывается широкий вид на реку, на закат, и кот уже на большом подоконнике сидит, смотрит на реку, перед ним миска с едой, в общем, всем обеспечен. ТА картинка у Владимира Михайловича Котенкина, коллекционера из г. Серпухова. Надо бы отыскать «сетевой» вариант вот этой, что выше, да все руки не доходят.
…………………..
Вчера мне, в связи с одним разговором, пришло в голову, что, действительно, изменения произошли необратимые в умах людей, и неглупых тоже. Сама идея, что человек может под влиянием самых общих представлений о жизни, о себе, о мире… взять да изменить свою жизнь, и даже совсем непрактичным образом, даже наоборот — пострадать при этом материально или еще как-то… Ну, то, что раньше интеллигентный российский человек понимал налету — встречает усмешку и непонимание полное. Ценятся соображения чисто практические, и только, а такие штуки, как интерес к делу, гордость профессионализма своего, увлеченность вопреки материальному достатку — если вообще принимаются в расчет, то где-то в самом дальнем углу остались. И вызывают усмешку. Это беда. В той ситуации, в которой сейчас страна и люди, это частично понятно, но очень тревожный симптом. То, что Андрей Комов очень вежливо назвал «прагматизмом», вещь понятная и полезная, если в меру, — становится язвой общества, когда через край и задевает главные струны и мотивы. Поражает только, как легко произошла эта губительная на мой взгляд трансформация с культурной частью населения… Идея, что материальная сторона жизни превыше всего, очень легко нашла свой путь. Да, она проста и наглядна. Но все, что мы с ужасом сейчас открываем в обществе — бесчувствие, жестокость, упадок культуры и науки — приведено в действие теми людьми, которые смело взялись за ломку старого, — без головы и малейшего понятия о своем народе, более того, с пренебрежением к реальности в головах людей и с идиотской верой в книжные теории. Ответственность на образованных и понимающих — знающих, как всегда в истории развивались такие события, и что на смену им придут только грабители.

////////////немного повисит, ага?..

(кадрировать нельзя оставить)

………………..

«Движение по времени», одна из любимых тем фантастики, вообще-то пошлость. А вот почему… не могу объяснить. Вернее, что-то мог бы сказать, но это трудно и долго. Надо писать что-то вроде романа, наверное… Просто чувствую — пошлятина это хваленое движение. Как-нибудь вернусь к теме, если успею. А если не успею, сяду на машинку, отъеду годам в сорока своим, да? — и оттуда, свеженький огурчик, что-то вякать начну, что все не так, и как было надо, я-то зна-а-ю… Чушь собачья.
И не имеет для меня значения, возможно ли это физически. Уверен, что если возможно, то с такими оговорками и ограничениями, что только пыль от нас останется. Да что пыль — просто дыра!
Но хватит шуточек, заболтался…
А портрет — не пример, не иллюстрация, а всего лишь «вокруг да около» — попытка объяснить себе то, что наперед знаю. Понять известный ответ.
Это моя мать, она не знает еще ничего. Меня, естественно, еще на свете нет. Она надеется, смотрит с любопытством и некоторым вызовом в будущее. Начало двадцатого века. Что из всего этого получилось, знаю я. И дело даже не в том, что многое получилось тяжело, трагично — в другом. О чем нельзя написать в ЖЖ. Но можно упомянуть, наметить штрихом. Чем я и занимаюсь здесь беспрестанно…
Что-то есть такое, из чего рождается интуитивный ответ: движение по времени — пошлость.

…………………….

Знающие люди, конечно, скажут, что не камин, а обычная печка. Но я это переживу, сладкое чувство правоты лучше оставлять читателю/зрителю.
Две интеллигентные женщины разговаривают. Почему интеллигентные? — книга, свечка, и никакой еды на столе.
Они, наверное, обсуждают устройство изображения, в которое случайным образом попали. И я пару слов добавлю. Отвык от научного языка, буду по-простому: нашему глазу и голове присуще понимание свойства света, аналогичное которому в оптике называют интерференцией. Только масштаб совершенно иной. Если картина устроена правильно, то все как по маслу происходит, изображение падает на дно глаза, и свободно проникает в голову. А если неправильно, то и глаз дерет, и в голове полная сумятица! Дело не в том, хорошая картина или плохая, — ЦЕЛЬНОЕ ли изображение, вот в чем вопрос. А если упало, попало куда надо, и соответствует, тогда и начинается разговор, хорошая — плохая… Может отвратительная она, а может гениальная, но есть о чем поговорить, это важно. Если свет распределен правильно, то у нас все получится, изображение воспримем как целое — и тогда будет что хвалить или ругать.
Источник света, это первое. Он может быть и вовсе невидим, но предполагается, с этим уже Рембрандт шутил , и его ругали — отвлекается от заказных рож!.. Источник может быть за пределами картины, например, за открытым окном, и это знал второй гений света, он оставил нам чуть более сорока картин, но все шедевры.
Значит, из источника вырывается, или исходит, или сочится свет, и падает на все, что мы видим в пределах рамы. Если падает монотонно, ровно и скучно, постепенно ослабевая к границам изображения, то ничто не привлекает нас в картине сильней самого источника света, или его отражения, или дырки, из которой он исходит. Это происходит помимо нашей воли — глаз сам знает, куда ему стремиться. Миллионы лет эволюции потрудились, глаз привлекают самое светлое и самое темное пятно — вход в пещеру и выход из нее.
Значит, если монотонно распространяется, то считай картины нет, а есть щель, дыра, или выход из пещеры, в которой вся наша культура и живопись возникли.
Принцип интерференции в том, чтобы свет на картине, распространяясь от источника, падал бы на разные предметы, не равномерно ослабляясь, а вспыхивая, усиливаясь местами… (Это хорошо ложится на нашу головную структуру, — она понимает.)
Подобное мы видим на закате, когда солнце уходит под землю, и последние лучи мчатся к нему, чтобы успеть домой. Об этом написано в повести «ЛЧК»:
» А после огорода, вечерами, мы с Феликсом смотрели на закат. Солнце садилось слева, и, чтобы увидеть его, мы выходили на балкон. Феликс сидел у меня на плече, и мы смотрели на медный шар, который по мере приближения к земле менял свою форму. Наконец они касались друг друга, и постепенно огромная тревожная темная земля поглощала маленькое бездумное светило… золотые и красные лучи кидались во все стороны, то высвечивали какое-то мертвое окно и оно вспыхивало на миг, то дерево вспыхивало, горело и сгорало, съеживалось и темнело… то какое-то ничтожное стеклышко или обломок нужного прежде, а сейчас забытого и заброшенного предмета загорался с поразительной силой — жил и горел мгновение, и умирал… момент, в сущности, трагический, с которым ни одна трагедия не сравнится, если б мы не были так защищены верой — оно, это же солнце, скоро всплывет из-под земли, появится — и будет — завтра…
Но чаще мы не выходили на балкон, а сидели в кухне и видели закат по отражению в стекле распахнутого окна — и окно освещало наши задумчивые лица: мое — бледное и морщинистое, и черное треугольное лицо кота, сидящего на столе… Исчезало солнце и наступал краткий миг тишины и сосредоточенности, сумрак бесшумно мчался к нам огромными скачками, завоевывая притихшее пространство… еще тлели кое-где красные огоньки, еще светились верхушки деревьев и крыши домов… но то, что должно произойти, уже произошло — день сменился ночью. Скоро станет прохладно, мы прикроем окно, перейдем в комнату, я сяду в кресло и зажгу свет, возьму книгу, Феликс скажет “м-р-р-р” и прыгнет на колени, устроится привычными движениями… — и, не думая о прошлом и будущем, согревая друг друга своим теплом, мы помчимся куда-то вместе с темной разоренной землей… живы еще, живы, живы… »
Простите за долгое отступление, люблю эту книгу, ничего не поделаешь…
……………
И если такое «вспыхивание» или усиление происходит, движется по картине, сначала удаляется от источника, а потом по большому кругу возвращается, то это, скажем уж совсем по-простому, второй принцип построения картины — «круговая порука света».
А дальше начинаются тонкости, к примеру, круг этот не замыкается намертво, почему?.. Но это уже долгий разговор.
…………………………………………………………

………………….
Масло на линолеуме. Написана примерно 20 лет тому назад. При сканировании не удалось передать некоторые оттенки цвета. На холсте был красивый серый, например. Зато на картинке недостаток композиции, который здесь удалось СЛЕГКА обойти. Так что, сравнивая, картину с изображением… на этот раз выбираю экран: важней расположения и силы пятен ничего нет. Вопрос восприятия глазом изображения как целого — глубже времени, стиля, культуры, это физиология. Ни на какой козе не объедешь.

//////////////////////////////////

Я сделал довольно много таких «плакатиков», или «баннеров», которые рекламных целей не преследовали. Потом надоело. Но ограничения — размеров, формы, материалов — полезны: начинаешь внимательней относиться к тому, что под рукой.

/////////////
За сто лет наш вид не изменился, если без одежд.

…………………………
Этой картинкой началось и закончилось мое увлечение Модильяни. Я не пытался копировать, хотелось понять. И понял, это не для меня. Нужно гораздо прозрачней, мягче быть… И куда сильней стилизовать. Он великий стилизатор — создал свой стиль, и неукоснительно его держался. Жаль, что мало прожил, было бы интересно посмотреть, куда бы это пошло дальше, ведь стиль — это не только путь, но и тупик, из которого со временем нужно куда-то дальше — вылезать…
Прошел интерес. А картинка осталась.

……………..
Но тут нет конца, или для окончательности необходимо особое сочетание чувствительности и удачи, которое случается редко, если ты не Паоло и не Рем. Никуда не денешься. Но есть вещи, которые пробовать стоит, наверное, до тех пор пока есть уверенность, что можно и получше, и поточней. Здесь нет веры в чудо, но есть некоторый аналог, почти подсознательный — это вера в то, что есть идеальное расположение пятен и масс, когда каждый чувствующий и понимающий воскликнет — «вот!..» Будь то сочетание слов, звуков или пятен, все равно. Трезвым умом понимаешь, что этой точки НЕТ, а есть только «область соответствия», поскольку люди несколько различаются по своему восприятию окружающего. Так что вера в «точку абсолюта» даже верой не назовешь, это как сон, о котором вспоминаешь всю жизнь, постоянно додумываешь и дополняешь… Тем более, трезвому уму ясно, что ничто в мире не шелохнется от этих звуков, слов и пятен. И все-таки, тень… как та, о которой говорил древний философ, она остается. Что-то подобное двигало Сезанном много лет писать одну и ту же гору. Труд уважаемого мной Сизифа…

////////////////////////////

Я долго переписывался с одним человеком, который был умен, разумно и рационально скроен, но c внутренней уязвленностью. Какой-то червь в нем все время копошился. Уехал из России, жил в Израиле, потом перебрался в Париж. И всю жизнь крутился рядом с художниками. С одной целью — доказать, что нет ни искренности, ни страсти, ни чистого наслаждения цветом, а только самолюбие, расчет и жажда славы. И очень убедительные приводил примеры, разве этого всего нет, разве мало? Но ему очень хотелось, чтобы это было — ВСЁ! — он успокоился бы.
В конце концов, он выдохся, отошел от картин, начал делать то, к чему был, наверное, лучше приспособлен — торговать. Покупал уголь на своей бывшей родине, благо за копейки отдавали ему, а у себя продавал дорого. Мне говорят, это великая работа, особый талант: дешево купить, подороже продать. А я не верил, и никогда не поверю… Мой знакомый разбогател, купил дом, сдавал его в наем, этим жил. Дальше следы его теряются…
Удалось ли ему доказать — себе, что НИЧЕГО НЕТ — не знаю.
Я усмехался сначала, злился на него, доказывал, почему? Он был очень неглуп, и я не верил, что он так думает всерьез! Наверное, я был глупей его…
А потом махнул рукой. Он мне надоел, и я ему, наверняка, — тоже.

/////////////////////

……………………..
Недавно написал где-то — «как написано — неважно». Меня начали поправлять. И правильно. Автору лучше вообще не говорить. Рот раскроет, и все неправильно. Но это не важно, главное, чтобы делал наоборот.
………..
У меня дядя был настоящий философ. Учился в Германии, диссертацию по Канту защитил. В 20-ые годы. А в советской Эстонии философы были нужны другие. И он переводил эстонских классиков на русский язык. «Война в Махтра». У, он прозу презирал. За приблизительность. — Не пиши «ТАКОЕ»…» — он говорил, — или «КАК» — это еще что такое!..
Я так его подвел… Долго держался, а на старости лет начал прозу писать. Хорошо, он не знает, давно умер. Он говорил — «стоит говорить лишь достойное быть сказанным, и не говорить того, что каждый сам может подумать». И добавлял — «Шопенгауэр. Плохой философ, но в этом прав.»
Так началась моя жизнь. В начале была бессознательной, но недолго, время такое… Опять — такое!.. Зато потом я стал сознательным, даже чересчур. Началось с двух книг, которые мне дядя дал почитать. «Жизнь как воля и представление» Шопенгауэра и «Человеческое, слишком человеческое» Ницше. И немного Гегеля — по старой философской хрестоматии. «Канта тебе рано…» И еще одну книгу подарил — великого психиатра Фореля «Половой вопрос». После нее у меня надолго исчезли вопросы. Но ответы гораздо позже пришли. И не на все вопросы. А тогда мне было 16, можете представить, что за каша в голове. Никак не мог понять, что Маркс и Ленин — философы. И что «жизнь есть способ существования белковых тел».
Потом я 15 лет худлита не читал, наукой занимался. А в 30 потерял память. Переутомился. Все делал по бумажке. По минутам расписывал дела. Письма писал фразами из двух слов. Чтобы до точки не забыть начала предложения. А потом память начала возвращаться, и за пять лет просмотрел книг пятьдесят.
Меня вчера спросили, «что важно?» Не знаю, иногда кажется важного нет вообще. А иногда — все важно… Шопенгауэр сам напыщенно писал -» умственная нищета, запутанность, напыщенность будут рядиться в изысканнейшие выражения и темнейшие речи, чтобы прикрыть тощие, ничтожные и будничные мысли…» Сам-то хорош… Дядя говорил, он не философ, много болтает, и все мимо. Ну, не знаю, не знаю… Чувствую, кто-то за спиной, с ноги на ногу переминается… Неважно, как написано, но длинно — не надо.
………………..

////////////

…………………..

Масло на толстом ватмане.
Не картинка — идиллия. На теплом морском берегу, прямо у воды — сидим. Жена-пианистка, наигрывает Шопена. Преданный друг (лицом сюда) — блаженно слушает. И я сам, в тени, спиной к зрителю, — внимаю звукам.
Главное — тепло…

………………………….

(кисть, чернила, бумага)
Сначала я думал назвать его «спящим котом», но не уверен, что он спит.
Тогда я находился под впечатлением «Львицы» Рембрандта, гениального рисунка, в котором сочетается сила линий и легкость наброска. А хвост? Как он добился достоверности, не идя на поводу у правдоподобия??
Старик Паоло (Рубений) думал об этом так:
…………………………………….
«Невозможно, невозможно… — твердил он, — так легко и небрежно, и в то же время безошибочно и сильно. Вот дерево, листва, что он делает! Не подражает форме листа, не пытается даже, а находит свою смелую и быструю линию, которая, ничуть не похожа, но дает точное представление о массе листьев и нескольких отдельных листьях тоже. А здесь смазывает решительно и смело, здесь — тонкое кружево одним росчерком, а тут огромный нажим, а эт-то что?… пальцем? ногтем? щепкой? Черт знает что, какая свобода в нем!..
………………………………………
Мой кот, к сожалению, сделан монотонно, скучновато.
………………
А в разглядывании рисунков гения есть смысл, но он не в постижении приемов, конечно, а в восприятии самого духа свободы, подражание которому невозможно, но он придает смелость для продвижения. В то время как рассматривание умелых, но ремесленных работ давит, лишает смелости. Зато по ним можно понять простые технические вещи — «как сделано».

Говорят, у нас чумы нет, побеждена полностью.
И народ веселый стал — жуть!.. Пляшет да поет. Но есть еще небольшая печаль-тоска.
— Без царя-то проживем, — говорят, — а вот старшего брата — дайте нам, ну, дайте!!!
— Брата дадим, — отвечают народу. — Вот тебе выбор, хочешь брата защитника или уж сразу — охранника?
И в думах этих начинается нетрудовой воскресный день…
Я о чем… Про чуму у меня картинка была смешная, вроде прям на улице… переходы какие-то странные да занавеси… сидят дурачки и выпивают… И тих-хо кругом, ничто не страшит, не угрожает…
…………….

Почти как в жизни. (почти как шутка)

Есть у меня житейский рассказик, бытовой. Событие, действительно, имело место с моим знакомым АБ. Но и с БА что-то похожее случилось, и с XYZ, совсем в другой стране, нечто подобное произошло. И потому я этот рассказик не разорвал, как многие другие, («бытовушные», я их называю) а оставил. Хотя он для меня ценности не имеет. Но что-то остановило. В жизни каждого бывает, растет внутри тела или головы пузырь, а может гнойник, надувается, тяжелеет… В нем страхи всякие, зависимости, долги и обязанности…
И вдруг лопнул. И сразу много воздуха вокруг! И звуки живые. И свет — новый, яркий…
Хотя вроде стоишь на той же улице, и машина-поливалка рогатая — та же, что вчера, снова поливает мокрый асфальт… Раньше мог только СЮДА, и в мыслях другого не было, а теперь, оказывается, могу еще и ТУДА, и в третью сторону, и вообще — ко всем чертям! Это чувство, беспечно-аморальное, по-детски радостное… оно должно когда-нибудь придти, хотя бы раз в сто лет. Потом вспоминаешь, морщишься, улыбаешься… — вот мерзавец!.. вот злодей!..
……………………..
…………………….
«Ты куда?..» «За сигаретами…» Он накинул пальто, схватил шапку и выскочил на улицу. Воспользовался передышкой — разговор затих, прежде чем пойти по новому кругу. «Упреки, подозренья…» Он пересек молчаливый двор-колодец и вышел на пустынную улицу. «Какие сигареты, какой ларек?..» — только тут он понял, что она кричала ему вслед. Закрыто все — люди спят еще и вообще воскресенье. «Туманное утро, седое…» Октябрь борется с ноябрем, никак зима не установится. Асфальт голубой от изморози, одинокие деревья замерли, стоят не дыша. Вчера на повороте грузовик въехал на панель и уперся в дерево. Оно согнулось, но не упало. Выживет ли?.. Дерево стояло, нагнувшись и большой веткой касалось земли, как человек, который падает и выставил руку. Проехала машина-поливалка, со звериной мордой и двумя кривыми клыками, по ним струйками стекала вода. «Дан приказ… поливают…» Он медленно дошел до угла. Дворник задумчиво скреб асфальт у бордюра — выцарапывал последние листья. Закрыто все… Сейчас бы в узкую темную пещерку, где люди стоят спиной друг к другу и ждут своей очереди, а потом молча выпивают, глядя пустыми глазами на свои внутренние дела. Никто никому не помощник, не судья, не советчик… Просто бы постоять среди чужих людей… Может она ляжет досыпать?.. Нет, завелась надолго… Он увидел свою одинокую конуру в коммуналке, с коридором-проспектом, по которому в воскресное утро, свободные от ясель и садов разъезжают на самокатах дети. Но зато дверь закрыта, дверь! — черт возьми! Он с нежностью вспомнил маленький кусочек металла, который отделял его от мира, от неодобрения и любопытства — как живет… не так живет… — и от настойчивой любви… Сам по себе… Проклятие обернулось радужным воспоминанием. А что если?.. И не возвращаться, иначе не получится… Связка ключей в кармане, бумажник — несколько рублей… документы… а как же… Жить не даст, телефон оборвет… А может надоел… слава Богу…
Он стоял, нащупывая в связке ключей один, старенький, самый сейчас нужный… И все?.. И все. Но как же… пропал, милицию поднимет на ноги… Ну, и пусть, что я, обязан, что ли… Проехал с мелодичным шумом троллейбус, улица зашевелилась. А как неплохо все начиналось, как все было неплохо… Неплохо — не хорошо. Начинать после сорока — и не в первый раз… Дурак. Жить вместе… о-о-о… Он вспомнил продавленный диван, стол… свой стол! свое окно — за ним небольшой дворик с двумя тихими деревьями, скамейка… правда, ее сломали… Но это вам не каменные джунгли… Мыслимое ли дело… Он шел, все убыстряя шаг. Мыслимое ли дело… Надо жить у себя… у себя надо жить… Какое счастье, что не обменяли. Когда-то в этой коммуналке жили отец и мать, и двое детей, он с братом. Как жили? Но одному там роскошно… одному — хорошо… Одному надо жить, одному… Невидимое солнце растопило замерзшую воду, асфальт стал влажным, на ветках повисли капли.
Еще не зима… Если идти прямо, потом свернуть раза два-три — через час дойду, дойду… Рядом с домом кондитерская, там булочки продавали, мягкие, теплые — и кофе с молоком.

Лет двенадцать тому назад я занимался с одной девушкой, десятиклассницей, она хотела учиться на журналиста, в МГУ поступить. Я ей рассказывал, что такое рассказ, и чем он отличается от репортажа. Ей нужней было про репортаж, а мне интересней про рассказ, и я хитрил, сравнивал, как пишется…
Я немного зарабатывал уроками тогда.
Она поступила, не в МГУ, но все равно, на журналистику, и сейчас уже, наверное, где-то работает. При поступлении произошла небольшая история. Оказалось, что знания репортажа ей не понадобились, а вот рассказы пригодились.
Ей предложили написать маленький рассказик. И она написала полстранички. Это был мой рассказ — «Ежик», который она, оказывается, выучила наизусть.
Ее похвалили, только сказали, что рассказ слишком печальный, она в дальнейшем должна это учесть. Пятерка.
Потом я встретил ее на улице.
Она не смутилась, наоборот.
— … если бы не Ваш Ежик…
Я смотрел на нее… Ничего не сказал, кивнул, мы пошли своими дорогами. С тех пор я ее не видел.
Она теперь журналист, думаю, преуспеет в своем деле. Особенно, в наше время.
Но мне уже нет дела до ее жизни.
Больше я ничего не скажу, не надейтесь.
А вот и сам рассказик.
……………………………………………..
ЁЖИК.

…………………………………….
Мне подарили ежика, папа подобрал около дома и принес. Только смотри, говорит, он живой, с ним нельзя, как ты с медведем поступил. С медведем ничего особенного, у него голова отвалилась и брюхо немножко распорото, запросто можно починить. Я долго гадал, что у него внутри стучит и переворачивается, а это, оказывается, круглая такая штука с дырками; когда мишку переворачиваешь, из нее воздух выходит и получается звук, медведь потихоньку ревет. Но это я потом узнал, когда он перестал реветь. Снаружи не видно было, и я решил разобраться, посмотреть через шею, что у него в животе, но оказалось, там дырки нет, торчит палочка, на ней голова держится, держалась, и мне пришлось распороть немножко живот. Еж, конечно, другое дело, попробуй, тронь его, он так тебя ужалит, не рад будешь.
— Ты с ним не воюй, говорит мама, – он хороший, только все любит делать один, и гуляет по ночам. Пусть у нас перезимует, весной выпустим.
Он забрался под кресло, сидит и молчит. Я думал его оттуда выковырять, взял палку, которая от щетки отломилась, как ни пытался, не получается, он только шипит и ворчит, и свернулся в клубок, попробуй, возьми его, не видно ни головы ни хвоста, хотя у него, кажется, нет хвоста, я не успел рассмотреть. Я ковырял, ковырял, и он мне надоел, потом ужин, иди, иди спать, лежал, слушал разговоры в соседней комнате и забыл про ежа. Утром вспомнил, стал искать – его нет нигде. Я устал уже, и вдруг вижу – бежит через комнату в угол, где старые газеты. Я хотел его задержать, стал искать палку, она куда-то делась, тогда попробовал стулом, прижал ежа к полу, он задергался, вот-вот вылезет и сбежит, снова не найдешь, а мне хотелось его рассмотреть. Я его еще немножко прижал, он тогда затих и лежит, не двигается. Я убрал стул, а он не заметил, будто заснул, только кровь изо рта маленькой черной змейкой бежит, бежит…

…………….

…………………
Приходит время — я осторожно продвигаюсь к краю кровати и спускаю вниз ноги, прямо в старые войлочные туфли. Это деликатная работа. Кровать скрипит и угрожает развалиться. Я — Толстый. И не стесняюсь признаться в этом, я Толстый назло всем. И я копошусь, встаю не зря, у меня гость будет. Мне не нужно смотреть на часы, я чувствую его приближение. Слава Богу, столько лет… И не было дня, чтобы он пробегал мимо. Он мой лучший недруг, мой самый дорогой враг. Он — Тонкий. Синева за окнами еще немного сгустится, и я услышу мерный топот. Это он бежит. Он возвращается с пробежки. Мой сосед, дома ему скучно — один, и после бега он выпивает у меня стаканчик чая. Он поужинал давно, бережет здоровье, а мой ужин впереди. Я ем, а он прихлебывает теплую несладкую водичку. Для начала у меня глазунья из шести глазков с колбаской и салом. Он брезгливо смотрит на глазкИ — называет их бляшками… готовые склеротические бляшки… А, по-моему, очень милые, сияющие, желтенькие, тепленькие глазочки. Нарезаю толстыми ломтями хлеб, черный и белый, мажу маслом — сантиметр-два… перчик, соль и прочие радости под рукой…
— Спешишь умереть?..
Я сосредоточенно жую, с аппетитом пережевываю оставшееся мне время.
— А ты его… время… запиваешь пустым чайком… вот убожество…
Он не обижается — насмешливо смотрит на мой живот. Что смотреть, живот спокоен, лежит на коленях и никого не трогает.
— Понимаю, зачем ты бегаешь… Думаешь, долго буду жить, перебегу в другое время… Пустое дело… и никакого удовольствия. Не жрешь. Без слабительного давно засорился бы…
— Клизма на ночь…- он довольно кивает…- зато я чист и легок, и все вижу ясно.
— А что тут видеть, что?.. расхлебываем, что наворотили…
Он не спорит, сидит прямо, смотрит в угол светлыми усталыми глазами.
— Что у тебя там… — он каждый раз это спрашивает.
— Что-что… икона. Забыл, что такое?..
— Грехи отмаливаешь?..
— И рад бы, да не у кого.
И каждые раз он изрекает — «это не для интеллигентного человека…»
Я не спорю — с грустью прощаюсь с яичницей и с надеждой берусь за котлеты. Я готовил их с утра и вложил в них всю душу. Если она существует. Если да, то сейчас она переселилась в котлеты. Я снова поглощаю ее, и она, как блудная дочь, возвращается в родное чрево. Котлетки… они долго томились, бедняжки, в кастрюле, под периной, у меня в ногах. Я чувствовал их жар весь день, когда лежал на одеяле под пледом. Постепенно охлаждалось мое тело, и пришла бы смерть, если бы не котлетки под ногой…
— Не отведаешь?..
Он с отвращением качает головой — «ты же знаешь…»
— Может, одумался?
Он дергает плечом — «с ума сошел?..»
Еще бы, котлеты напоминают ему бляшки в стадии распада — побуревшие глазки, изрытые трещинами… Ну что скажешь — псих. Мы старики. Нам вместе сто сорок лет. Одному человеку столько не прожить, ни толстому, ни даже тонкому.
— Что там на улице нового?.. — Я давно ничего не читаю и не слушаю, мне довольно того, что он говорит.
— Переливают из пустого в порожнее.
— А как же, расхлебываем. Душу отменили, в рай не долететь. Вот и решили строить башню до небес — войти своими ногами.
— Ты-то что волнуешься, при твоем весе вообще надеяться не на что.
— Вот и хорошо, хорошо-о… Исчезну, вот только дожую свое время. Буду лежать и жрать… потому что презираю…
— И себя?..
— И себя… А тело, подлец, люблю, как свинья свое свинское тело, — жалею, холю и питаю.
— Юродивый ты…
— А что… Если видишь, что мир безумен — как по-другому? Надо стать свиньей — и жрать, жрать…
— Надо бегать — силы сохранять… и спокойствие…
— О-о, эта история надолго — не ври самому себе.
После котлеток компот, после него чай с пряниками мятными и шоколадными. И халва!
— Откуда золото?.. Или деньги печатаешь?..
Он думает, я ем каждый час. А я целый день жду его, сплю или дремлю. Мне жаль его — совсем высох, а не ест, носится по вечерам. «Может, соблазнишься?..» После долгих раздумий он нерешительно берет пряник, откусывает кусочек — «ну, разве что попробовать…» Я исподтишка торжествую… Нет, откусил — и выплюнул — «сладко». Сейчас пробьет девять и он уйдет. У него остались — клизма, душ и постель. Мне осталось доесть пряники и тоже постель. Утром поплетусь в магазин. Я иду по весенней улице в теплом пальто, в валенках с галошами. Пусть смотрят — толстый старый урод, не вписывается в преддверие рая…
Но иногда среди дня выпадает несколько светлых часов. Сажусь за машинку — и живу, где хочу и как хочу…
Потом взбираюсь на кровать. Она податлива, вздыхает под привычной тяжестью. Теперь я буду лежать, пока не сгустятся тени и не раздастся за окном знакомый топот.
Тонкий бежит…

……………………………….
Aмериканский боксер Рой Джонс-младший навеки вписал свое имя в историю. Одержав победу по очкам в 12-раундовом бою против Джона Руиса, превосходившего его в весе на 15 килограммов, Джонс завоевал титул чемпиона мира в супертяжелом весе по версии WBA и стал первым в мире боксером, который имеет в своей коллекции золотые пояса в среднем (72,6 кг), суперсреднем (76,2 кг), тяжелом (79,4 кг) и супертяжелом весах.
……………………………………..
Но это мало что говорит. Рой Джонс — «последний из могикан» в этом жестком виде спорта — он гений позиционной игры, с потрясающе быстрой реакцией, игрой ног. Его целью никогда не было «избить» и уничтожить противника, как это привилось в боксе особенно за последнее десятилетие и связано с именем Тайсона, отличающегося большой жестокостью на ринге.
Рой часто легким движением указывает противнику на место возможного удара, на ошибки в защите, демонстрируя таким образом свое превосходство. Обладая весом около 80 кг он перещел в супертяжи и стал чемпионом мира по одной из версий, потом «снял» лишние 17 кг и вернулся обратно в свой родной вес. Ему нет равных.
Но драма в том, что он один из последних представителей этого спорта как игры, как поединка техники и скорости, а не грубого избиения. Состоится ли встреча Роя с Тайсоном — не знаю. Думаю, что победил бы Рой, несмотря на огромную разницу в физических данных. Но поединок этот может закончиться печально, потому что несколько случайных попаданий Тайсона, при его мощи и агрессии, могут разрушить миф про спорт, как соревнование самых быстрых и умелых. В настоящее время в бокс пришли гиганты, обладающие огромной мощью и примитивной техникой, надеющиеся на нокаутирующий удар.
Эпоха, которую начал Мохаммед Али и сейчас продолжает Рой Джонс, кончается, в этом драма Роя как спортсмена — он «последний из могикан». Прекрасный баскетболист, всесторонне развитый добрый и веселый человек, ему бы вовремя уйти… Увидеть его на полу было бы слишком печально.
……………
Что и произошло. Эх, Рой, надо уметь уходить.

Обнаружил в марте только три года тому назад.
юююююююююююююююююююююююююююююююююююююю
О критике (серьезность в меру восприятия, восприятие — в меру серьезности)
Что бы я мог сказать молодому литератору, не как литератор, конечно — было бы самонадеянно… а как старый человек.
Ну, обижаться не надо, подумаешь — старый человек болтает…
………………………..
1.Никому не верь, это главное. Особенно не верь тем, кто хвалит. Они или ничего не понимают, или пишут стандартные пошлости, или, как сейчас принято, выпендриваются сами.
Ни-ко-му! Я бы сказал — «не читай вообще!» но это нереально, я знаю.
2.У кого можно взять что-то полезное, убедиться в том, что есть смысл продолжать, найти какой-то заслуживающий внимания аргумент?
Если тебе говорит близкий к искусству, САМ ДЕЛАЮЩИЙ, не обязательно книжник, может киношник или другой, но человек умный, утвердившийся в своем превосходстве (скажем — над многими, лучше если над всеми), понимающий в деле толк и — не злой по натуре. Тогда можно вполуха выслушать, забыть, чтобы потом вспомнить, если время придет.
3.Критики. Следует тотально и с порога — их игнорировать, если они хотя бы пробовали или пробуют сами ЭТО делать, писать, например. Они полны желчи, зависти и постоянно сравнивают себя с другими. Обычно они неталантливы и неудачливы, хотя много и умно говорят. Вы получите только пару оплеух.
4. Есть редкие люди, которых я бы назвал «историками или художниками современной литературы» — они создают ее образ, рисуют или анализируют общую картину, иногда это очень интересно, талантливо бывает… но для Вас совершенно бесполезно, Вы — точка на их карте, в лучшем случае, и пользы от этого никакой.
5. Лучше всего, если у Вас есть жена, которая не врет. Но это редкий случай… Они почти все врут, или ничего не понимают, или чтобы радовать вас ежедневно, или озабочены Вашей славой и именем, а может и мат.положением. Но, повторяю, честная жена, и притом умная и резкая — это лучше всего. Тогда послушайте ее, поругайтесь с ней, а потом, в тишине, что-то примите к сведению.
6. Опирайтесь только на свои ощущения. Одно — это «чувство выжатого лимона». Сделал все, что мог. Второе — «восторг», спонтанный восторг от сделанного, он фифти-фифти не обманывает. Если приступ повторится, то значит Вы в своих пределах продвинулись.
7. Читайте себя, особенно через годы, тогда видно, какой вы были…
8. Относитесь с огромной подозрительностью к любым проявлениям популярности, если о Вас много говорят, значит дело плохо.
9. Лучше всего, если Вас читают НЕМНОГИЕ умные и приличные люди (по косвенным признакам это иногда заметно), но молчат, ничего не говорят, не пишут. Значит, Вы у них на счету, существуете как факт, это важно.
10. Никогда не участвуйте во всяких шоу, опросах, спорах, не показывайтесь на людях, не отвечайте на вопросы — «что вы хотели сказать» или подобные им. Важно, чтобы написанное в принципе было доступно для чтения, и все. «Интересно, вот и читайте», а автор своей жизнью живет и не трогайте его. В случае больших нападок и приставаний — советую завести злую собаку.
10. Если Ваши собратья Вас дружно хвалят — значит в грош не ставят и не завидуют даже. Если ругают, это лучше, особенно. если ругают известные лица, добившиеся популярности и неглупые (таких мало), значит, что-то до них доходит через их завесу. И самое лучшее — если они вдруг замолкают, делают вид, что вас на свете нет. Тогда живите спокойно, пишите хоть в журнал, хоть в сеть, хоть в стол, хоть под кровать бросайте — вы живы.

…………..
Непростительно, что из-за конкурса краткой прозы в Интернете («Афоня») я решил похоронить Деда Борсука. Тогда я был увлечен Интернетом, мне казалось, что здесь может возникнуть что-то новое. А новое не получается от нескольких кнопок и красивого экрана.
Литературные персонажи не отличаются от нас — уходят и не возвращаются, оживить невозможно. Но пусть уходят САМИ, когда захотят.
Просто ТА живопись кончилась. Мне было пора выходить из тени Деда. Тогда я так думал. А потом понял — НЕТ, она продолжалась еще много лет, хотя все время менялась. Суть оставалась. У бинокля две стороны, сначала смотришь с одной, потом — в другую.

////////////////////////

Смысл прозы в постоянном кружении вокруг да около, вокруг да около… Дешева идея удивлять. Пусть новое постепенно встраивается в круговерть, никого не удивляя. Еще лучше, если вовсе незаметно, и неотличимо от старого. Как движение по ленте Мёбиуса — никуда не перескакивал, а оказался вдруг на другой стороне.
(не для споров, я не задорный)

Если предмет или человек привлечет внимание художника, особенно наивного… то тут же увеличивается в размерах — яблоко величиной с избу, женщины большие как деревья… А некоторые изобразят, например, большую женщину и давай разрисовывать ее крошечными узорчиками, без лупы не разберешь, что у них нарисовано…
Некоторые совсем не наивные художники поняли, что небольшие предметы, — если их увеличить на холсте во много раз по сравнению с натурой, — выглядят СТРАННО. В них проявляются другие свойства, которые мы не замечаем в мелких вещах. Наверное, такую странность хорошо бы понял человек, которого уменьшили в размерах… или все кругом сильно увеличили бы. Свифт гениальный «времени заложник» — написал удивительную сатиру. Если б его перенести в наше время… Я думаю, он бы сто очков вперед дал Кафке, написал бы великую книгу о том, что чувствует человек в странном мире, в котором все вроде бы знакомо и ему подобно… и в то же время проявляет новые свойства, ранее скрытые размерами.
Простая штука — размеры, да? И не простая.
А может ничего бы он не написал, прочитал бы Кафку и умер от возмущения.
Вообще бывают смешные вещи. Импрессионисты боготворили живопись Домье, она размером с Микельанджело, пожалуй. А Домье, этот новатор, плевался от возмущения, когда попадались ему полотна Э.Мане…

и ВСЕ до вечера — дела.
////////

………………..
Да, так вот, событие… Смотрели телек.
Как всегда, разговоры о войне. То лица, искаженные гневом, то по-идиотски задумчивые, то все бандиты, то печалимся о мирных жителях… То мириться хотим, то бороться беспощадно, то разговаривать, то никакого вам базара, топить в сортире… Годы проходят, и нет просвета. Нет смелости признаться – не туда попали. Пускай живут как хочется, раскинут свои кланы и роды, тейпы и отряды, имеют по сто жен, судят по своим понятиям… Хватит им за двести лет от нас, хватит! И нам хватит, свои у нас неурядицы и разборки, разве мало простора и беспорядка на родной земле? Пора жить по-человечески – дружелюбно, просто, по карману скудно, заботясь о себе, выращивая детей…
И тут Гриша прерывает мои размышления, довольно наивные, и говорит, указывая на экран:
— Смотри, очередное устроили представление. Жаль парня. И тех, кого он… их тоже жаль. Все сволочи.
Это он о тех, кто все затевает, и с той и с другой стороны. Гриша давно все понял, дольше живет, понемногу просвещает меня. Я тоже кое-что помню, только признаваться не хочу. Признавать, что видел не просто страшное, а нечеловеческое и мерзкое – стыдно, ведь сам замарался, крутился там, старался, может, от страха, может, от дурости, но ведь никуда не делся…
— Смотри, смотри… — Гриша говорит.
И я смотрю в наш занюханный экранчик.
Смотрю – и вижу, Давид за решеткой стоит.
………………………………
Хмурый, давно выросший и даже постаревший, заросший клочковатой с проседью щетиной… Взрослый, многое повидавший человек попался в клетку. Глаза те же, разные глаза. И вообще… как мы узнаем? Непонятно, как, но без сомнения, чудо происходит.
Он не боится, говорит медленно, сквозь зубы – скажет два слова и замолчит. Он не раскаивается, он за свободу, родину и землю… женщин и детей не убивал и не прятался за спины никогда.
Народу море, зал набит, все прут вперед, машут кулаками. Их иногда теснят и удаляют, но вяло и неохотно. Все, все лица горем и ненавистью искажены. Жажда смерти в каждом лице, и ни одного нормального, спокойного…
Каждый заслуживает, чтобы выслушали, пусть ошибался. Может, лучше было бы отложить свободу в долгий ящик, потерпеть, собрать силы и спокойствие, сохранить детей?.. Зачем свобода, если половина народа перебита? Не желаю разбираться, кто прав, кто виноват. Все, кто убивает, виноваты, другого не дано.
Мне бы увидеть его, и чтобы он меня увидел… Хотя бы одно лицо в толпе!.. Чтобы узнал знакомое лицо, не искаженное гневом. Чтобы взгляды встретились. Я поднял бы руку и махнул ему. А он бы узнал – и улыбнулся. Мне сразу бы легче стало. И ему!..
Кивнуть, махнуть рукой – я здесь!
Так нужно, что я слова не могу сказать, дыхание отказало.
И Гриша молчит, смотрит на меня.
………………………………………

/////////////

…………..

«А за двадцать девятым тридцатый февраль покатился
Косорылое время охотно срывается в бред…
И над серым простором… »
…………………………………..
Дальше не помню…
Лет тридцать пять тому назад в Москве, в подвалах, в центре… А иногда встречали его на Соколе, в старых полуразрушенных домиках. Старик, абсолютно лысый, с дочерна загорелым лицом, беззубый, ходил в матросской тельняшке. Звали Пирамидон. Сочинял стихи — постоянно, говорил стихами, шел по улицам и говорил.
……………………………………..
А картинка потом возникла, в ней разные мотивы и люди слились. Говорят, я на этого старика стал похож. Ну, разве что чуть-чуть…
Опять «косорылое время». Тридцатый февраль — не двадцать девятый, это серьезно. Безвременье, откос, «странность срывается в бред». Так уже было. Шел по улицам старик — и говорил.

/////////
«Пианистка»
Небольшая картинка маслом, слайд в ЖЖ с 2004 года
…………………………

……………..
Я иногда позволяю своим картинкам повисеть в чужом доме. Отдаю на время. Но никогда не предлагаю — только если попросят. Бывает, мне их отдают обратно, поняли — тяжелы, темны, слишком агрессивны для интерьера. Многие хотят, чтобы на стене что-то стандартное висело, рамочки приличные… Ошиблись, и отдают. Но иногда не отдают, стесняются. Но это видно, когда хозяевам и картине не по себе. Обид никаких, снимаю, уношу, картинка возвращается домой к старым друзьям, ничего особенного.
Предупреждаю обычно, чтобы прямых солнечных лучей не было. Простое условие, но не все помнят. А картинка под лучами стареет в 100-200 раз быстрей, чем на рассеянном свете. И, значит, год ей засчитывается за двести лет.
С этой так получилось, выцвела ужасно. Я взял, унес. Восстановить не могу, но для виртуальности… можно и со слайда. Хотя он так себе, слайд.
Но пусть повисит.

……….

…………

Редко брался за такие темы. Иногда копировал — рисунок с живописи. Рубенсовские «снятия с креста» раздражают — тема страшная, а красивые тела, дорогие ткани… У Рембрандта проще, страшней. Тяжелые композиции, корявые фигуры…
……………….
В этом наброске «повел» материал. Наждачная бумага. На ней прекрасно смотрятся цветные карандаши ( стачиваются тоже прекрасно). Не я изобрел, в частности, этой техникой пользовался хороший армянский художник Аветисян.

……………………

………….
Этой фотографии 85 лет, не меньше. Я знаю, это друг моего отца. Имени не помню. Но иногда смотрю на эту фотографию. Он рано умер. Отец говорил, что больше такого друга у него в жизни не было.

////////////

……….
Ничего особенного, старушка ждет автобуса. Выглянешь в окно — обязательно кто-то стоит и ждет. Наконец, догадались поставить металлическую скамью, закопали ей ноги метра на полтора в землю, и вот пока — стоит. И старушка сидит на ней. Кажется у нее мешок… Наверное, едет на базар.
Сам рисунок куда-то подевался, долго искать. Так что вот — несколько испорченный Фотошопом.
Что больше всего раздражает при работе с PC — чрезмерные якобы возможности. Якобы, но все равно раздражает. И постоянные попытки решать за тебя, что и как делать. Но если слегка придушить, то может и пользу принести.

Люди начали уезжать из города. Дело личное, жить здесь стало несладко. Но не люблю, когда через плечо плюются. У нас здесь молодость прошла, много прекрасных дней и ночей, и место — лучше в России не найти…
И я нарисовал нашу горочку, дерево и дом… ну, сами видите.
……………………

………………………

……………..

……………………..

//////////////////////

(несколько стилизовано)

……………..

……………
Меня недавно спрашивали, есть ли у меня еще картинки, а то я в Сети начинаю повторяться. Есть, конечно, но дома мало осталось, по России разбросано в три раза больше, а по другим странам, наверное, еще больше, я сначала считал, а потом устал. Мне было интересно писать их, а заниматься ими я не хотел. Но есть такие, которые у меня брали на время. Иногда я вспоминаю и беру обратно. Вот эта картинка, например, несколько лет висела у наших знакомых. А сейчас вернулась домой.

………………….

………..
а терпения уже маловато, вылизывать неохота, извините.

……………………..

Столько лет прошло! Они сначала скажут — «это не мы, непохоже…»
А потом, вглядевшись — «ничего и не было…»
Конечно, не было… только момент доверия на фоне многих лет настороженности и обид.
«Схватил-таки, подлец!»

………………………
Возьмите хваленые японские акварели. Прозрачность необычайная, на белой бумаге море света. Но зачем свет, если нет тьмы? Тогда нет и драмы, а что за картинка без драмы? И я от лучшего худшее ищу. Иногда и с худшим стоит повозиться.
Даже толь полезна бывает, пропитанная смолами. По ней можно писать чистым скипидаром, в коричнево-серых пятнах столько неожиданного встретишь…
Или черная бумага, шершавая, для технических целей, трубы, что ли, изолируют, не знаю… На ней вполне можно писать густыми кроющими красками — темперой, гуашью… А я решил акварелью. Лучшей не получится — прозрачна, а вот самой плохонькой — можно и даже интересно. Интересней, чем гуашью, потому что и цвет есть, и темные пятна основы — просвечивают, остаются. Я сделал серию таких работ, напоминающих пейзажи. Пришлось повозиться, чтобы отсканировать их. Кому-то не понравится, если любите светлое, а я люблю темные картины…