Месяц: Июль 2006

В КЛЕТКЕ

В каждом городе интересней всего зоопарк. Музеи тоже бывают интересные, но лучше зоопарка места нет. Здесь чувствуешь, что отпуск получил — от человечьей жизни. Нам странно, что кто-то по-другому живет. Все время вокруг люди, люди, и кажется, что другой жизни на свете быть не может. Оказывается, по-другому можно жить…
Каждый раз один — два зверя останавливают меня. Как-то я заметил волка. Я много раз видел их, волков, я сам по себе, и они — за железными прутьями. А теперь смотрю — один зверь, вдруг он появился передо мной. Вернее, это я появился перед ним. Он бегал, легко и рассеянно переступая большими лапами, а я стоял, как подчиненный, вызванный начальником на разговор. Он поглядывал на меня — иногда, как на предмет, не стоящий внимания, и шел на новый круг. Его влекла смутная жажда движения, которая и меня заставила выйти из дома, придти сюда, хотя совершенно незачем было выходить, приходить…
Я ждал. Он неожиданно остановился, бросился на пол, вытянул лапы, и замер. Он лежал ко мне спиной. Теперь он успокоился. Как ему удалось?.. Я смотрел на сухие серые подушечки его лап. Похоже, разговора не будет… Он отбросил все, что его бесило — решетки эти, постоянное стрекотание, писклявое — наши голоса, и забылся. В его позе высокомерие. Он равнодушен ко мне — до высокомерия. Зачем вызывали?.. Я не интересен ему. Что сделать, чтобы привлечь его внимание? Ничего я не могу сделать… Волк заснул. Мерно колышется лохматый бок, дергаются лапы — он продолжает свой бег там, где ему лучше бежится. За высоким забором остался город, смотрят в окна люди, и видят — спит волк, а рядом стоит человек, как будто тоже заснул, стоя. Это я там стоял.
Потом я нашел еще одного зверя, из другой стихии. Морского льва. Он носился по короткому бассейну, и вода, как в миске, раскачивалась сразу вся, грозила выплеснуться через край. Он нырял и огромной черной тенью пролетал от одной стенки к другой, круто поворачивал в серой упругой толще, стремительно скользил обратно, и совсем рядом со мной высовывал морду, радостно тряс усами. Потом, совсем другой, неуклюжей тушей выполз на берег, шлепнулся на бетонную плиту. Вода долго раскачивалась еще, и успокаивалась…
Большая загадка в этих звериных движениях — в них свобода. Даже за прочными решетками. Я иду, растерянный, совсем не готов выйти наружу, к людям и машинам, построившим мир по другому принципу… Но и здесь мне скоро становится не по себе. Мне кажется, местные жители не одобряют мою тонкую кожу, и разные повадки… Молчаливое неодобрение давит, и я спешу к выходу, стараясь сохранить независимость в походке, подавляя желание идти быстрей, и оттого двигаюсь жалким скованным шагом, за который себя презираю…
За моей спиной снова бегает волк, носится, расплескивая воду, морской лев…
Осторожно иду по улице, чтобы не мешать движению машин. Деревья вытянулись в пыльные ряды, торчат из железных решеток…
Наконец, дом – подъезд, лифт… Забираюсь в клетку и смотрю, как за частой сеткой проплывают этажи…

Писать о людях все больше кажется неуместным и не интересным. Люди могут сами о себе рассказать то, что хотят сказать. Историки и философы напишут нам, как все было «на самом деле», может, не сразу, но проанализируют. Искусствоведы опишут еще одну сторону жизни, творчество. Что остается прозаику? Частично, но хорошо на это ответил Пруст. Его ответ мне понятен. Когда через себя, то это понятно. Но через себя процеживается как через густое сито, и с этим необходимо примириться. Себя не изменить, каждый ищет свою нишу. Очень трудно понять вот это — «не о чем писать». Потом вдруг становится — «есть о чем». Но этого так мало! Если анализировать это, почему падает интерес к окружающей жизни, то приходишь к печальным выводам. Силы еще есть, но разочарование в людях сильное. И не потому, что были обещания. Потому что сравниваешь с возможностями, потенциями самого устройства — они огромны. Так в чем дело, почему так ничтожен почти всегда результат жизни?
Поэтому куда интересней, и честней даже — писать о зверях, и вообще, о тех, кто сам за себя ничего сказать не может — о травах и деревьях, например.
С людьми уже не хочется говорить. Что слышишь вокруг себя? Му-то-та!
А те немногие, которые понимают — зачем о них писать, они сами за себя сказать вполне смогут, если захотят.


////////////
Одна из заставок к Перископу (отброшенная)


……………………….

Особый интерес представляют короткие рассказы старых японцев — с «обрывами», сюжетными недоговоренностями. Здесь нужна особая точность. На первый план выходит не сюжет, а атмосфера вещи, интонация. Когда мы говорим с людьми, которые понимают, мы не договариваем фразы. Точно также и проза, она пишется не для всех, это должно быть ясно изначально. Необходимость убеждать кажется мне губительной. Впрочем, не настаиваю, возможны, разумеется, и другие подходы.
Стремление «смешивать годы», сдвигать факты, и вообще, вытеснять время как координату.
Одна из причин — в стремлении собрать свою жизнь, как цельную оболочку, вокруг себя, так, чтобы все важные события и переживания на одинаковом(близком) расстоянии, все остальное — удалено. Жизнь замкнута как цельный плод, со своими семенами внутри, своим соком и мякотью и непроницаемой оболочкой. Искусство — сам процесс, когда замкнутость еще только достигается. Поэтому со временем становится «не о чем писать», не потому что не о чем, а потому что теряется смысл написания.
Боюсь, что дальнейшие объяснения бесполезны.


……………..
У меня сейчас нет времени сканировать работы, поэтому неизбежны повторы.

НОЧНОЙ ПУТЬ (вариант)


……………..
Одна из пастелей на эту тему. Было время, я часто ездил ночью, из Лениграда в Таллинн и Тарту на автобусе. Ночная дорога запомнилась мне.
В начале 90-х мне вдруг предложили выставиться в Москве, и я, надо же!.. потащил туда три больших пастели на оргалите, ужасно оформленные. Эта одна из них. Она около 70 см высотой, на прессованном картоне.
Там было много красиво оформленных, вполне благополучных работ. Когда я увидел свои на просмотре, то ужаснулся, настолько они были суровы и печальны, явно выпадали.