……………………………
— Мне эти Ипполитовы штучки, коне-е-чно, противны, я прирожденный материалист, — говорил Аркадий.
В те дни старик вовсю экспериментировал, мигали лампочки, мутнели и покрывались рябью голубые экраны, услада обывателя, среди глубокой ночи раздавались дикие звуки, напоминающие о схватках весенних котов… Увы, давно уж не безумствовали коты, сказывалась нехватка белковой пищи, они тихо и отвратительно ныли по углам, и, удовлетворившись вялым противостоянием, расходились… — нет, то не коты, то жаловались ржавые водопроводные трубы, терзаемые Аркадием.
— Я материалист, но объясните мне с современной точки зрения, как выглядит мысль.
Марк мутнел лицом и сквозь зубы цедил — «двести девять реакций… структурные переходы, объемная система связей…» Полуправда казалась ему кощунством, оскорблением великого явления, хуже всякой выдумки. Он сам себе противен становился за эти убогие слова, выдающие ужасающее непонимание! К тому же выплеснуть все это чужаку и дилетанту! Словно раскрыть случайному прохожему семейную трагедию. Как объяснить не понимающему современных азов головоломный путь от простого разложения на ощущения, символы, через химию и голографию, до прозрачности понимания? Ну, не полной, конечно, но хотя бы как в детских часиках: крутятся колесики за прозрачной задней стенкой, дергаются рычажки, вздрагивает лежащая на боку пружинка, источник движения… Он вспомнил, как впервые увидел вырезанное сердце лягушки, лежащее на плоском стеклышке, как оно силилось приподняться, опадало, и снова… Свой ужас он помнил. И все же, чуда нет, есть сложность!
Снова выпал снег, ветер пронизывал лодыжки, из-под зернистого покрова выглядывали бурые листья, на рябине мотались увесистые пурпурные гроздья… река бурлит, чернеет…
— А мы рябиновки припасем, — радуется Аркадий, — у меня на самом дне приятели, наши люди.
Рассеянное и мягкое проглядывало в нем сквозь грубую оболочку. Мысль старика, не зная логических границ, неслась бурным потоком, идеи, одна за другой, выпархивали голубками, но из-за худосочности далеко не улетали.
— Он по строению своему не ученый, — решил юноша, — а ты-то сам?..
— Я — конечно! — тут же ответил он себе. — Я-то — да!
— Вы обещали рассказать про Ипполита, — напомнил ему Аркадий.
…………………
Его встретил на пороге среднего роста блондинчик со стертыми чертами лица и глубокими глазницами, из которых струилось нечто мутно-синее, расплывчатое, воздушно-водянистое… Тонкогубый со страшным неподвижным лицом человечек, он жалил мгновенно и тут же улыбался, задумчиво и ласково. Глеб его боялся — еще отравит или нашлет порчу… Он воду в графине заговаривал прямо на заседаниях, где каждого видно перед зеленым сукном — и близко не подходил, а вода заряжена, хлебнувшие несли такой бред… Он и диссертацию свою зарядил, одурманил оппонентов. Теперь он консультант в спорных случаях, когда, к примеру, требовали от науки — был ли сглаз или не было сглаза… Ипполит обнюхивал и тут же давал ответ.
Когда-то привели его к Глебу, изможденного, взъерошенного, словно кота из проруби вытащили; пригрей доктора, говорят, скоро уедет. Ипполит отряхнулся, оправился, ездил… Глеб вздыхал, но исправно платил командировочные. Потом поймали доктора где-то в Африке — влез не в то окно, был выслан, на этот раз застрял в Институте окончательно, пришлось отсиживаться в глухомани. Несколько лет пил горькую — заграница была заказана ему — потом осмотрелся, почитал газеты, и придумал себе дело.
Ученик его Федор, вернее, Теодор, был старше Ипполита лет на тридцать, австрийский коммунист, приехал когда-то строить мир восходящего солнца, и здесь, отсидев много лет за мечту, имел время подумать о жизни. Он сам пришел к давно известной идее, что есть неземная сила, которая несет нам жизнь и все прочее, что с ней связано. Помимо политики он был фотографом, о науке мало что знал, но Ипполиту фотограф, ох, как был нужен, и он взял старика. Тот, сброшенный с высот коммунизма в бездны, в тайны, охотно прилепился к новому учителю. Ипполит благосклонно принимает восхищение престарелого узника совести -» мой ученик…» Для начала он его трахнул гипнозом. Теодора уговаривать не надо — вмиг окоченел, застыл тонким костлявым мостиком меж двух широко расставленных стульев, и по нему протопало стадо лабораторных девиц со всего крыла, от бухгалтерии до верхних секретных лабораторий.
…………………………………………
Они перед Марком раскинули фотографии чудес — широким веером. Но к чуду предрасположенность надо иметь. Марк молча и весьма скептически рассматривал. Ипполит, увидев, что ни смутные видения на фоне городских пейзажей, ни парящие в воздухе предметы и тела не развлекают гордого юношу, тут же перестроился. Люблю это слово, оно мне о чем-то полузабытом напоминает… Перегруппировался, и говорит — «я вам сам продемонстрирую…» Другое дело — опыт, Марк приготовился смотреть внимательно, чтобы эти наперсточники его не провели.
Ловкий щелчок пальцами — и осветился небольшой круглый столик, покрытый грубой тканью, на нем перевернутое блюдечко. Фокусник напыжился, кивнул — тут же подскочил Теодор-ассистент и бережно снял блюдце. Марк увидел большую рублевую монету со знакомым профилем, успел подумать -«уже не в ходу…» и от удивления дрогнул — монета неровными скачками перемещалась по скатерти.
— Никаких ниточек, веревочек, все натурель… — торжествующе проблеял старый коммунист. Марк провел рукой над столом — ничего, заглянул вниз — и там чисто… Ипполит в стойке охотничьей собаки делал неровные пассы и, захлебываясь, бормотал. Монета ползла к краю. Чародей занервничал, повысил голос, в уголках рта показалась пена. Несколько поспешно Теодор схватил блюдце и накрыл монету -«маэстро устал…»
Уселись в кресла, начался прощупывающий разговор — что я вам, что вы мне… Марк, еще не очнувшись от удивления, согласился выступить на семинаре, даже не подумав, куда вступает, он такие тонкости не замечал. В обмен добился многого — ему отдали два приборчика, необходимых для ежедневной работы. Причины щедрости юноша не понял. Ипполит же считал обмен сказочно удачным — упомянуть при случае, что Штейн, в лице своего ученика, опыт одобрил — вот это да!.. Марк, окрыленный удачей, нагруженный — дали ему в придачу всяких трубочек и колбочек — вышел, эти двое, стоя в дверях, приветливо махали ему руками, пока он не дошел до поворота.
Дверь закрылась, и тут же была заперта, блюдце сняли, монету перевернули. Она оказалась хорошо выполненной подделкой из легкой фольги. Под этой крышечкой сидел, растерянно шевеля усами, поджарый рыжий тараканишко — «что-то не так, господа?..»
— Теодор, — холодно сказал Ипполит, — опять дебила подсунул, чуть не угробил все дело. Убей и выбери послушного.
