Месяц: Апрель 2005

……………………………………

………………………………………..
Почему, надеюсь? Потому что эти штуки на бумаге практически неисправимы, а исправлять их в Фотошопе — только портить, у них особая фактура. Можно, конечно, и ее подделать, но желания никакого, зачем? Чтобы исправить неправильность рисунка? Сделать такое вот идеальное сочетание Случая с правильным изображением? В сущности, это и против Случая, который никогда на идеальности не настаивает, и против изображения — хочешь правильное, бери перо и рисуй все сам, и не надейся на случай…
Но эта игра затягивает, и постоянно возвращаешься к ней, поскольку здесь уже не ходишь по грани «подстерегания случайности», как это в спонтанной живописи часто бывает, а явно заглядываешь за грань. Наверное, иногда это делать полезно… а, может, просто хочется.

/////////////////////////////////
Об этом доме позже я написал повесть «ЛЧК». Но этом потом. Пока что я только начал рисовать, и ничего не писал. 1977г. Несколько лет до этого я потерял память. Я еще пытался заниматься наукой. Мне захотелось получить нормальное, (а не нахватанное, как было) физическое образование. До этого было два года физфака Тартуского университета, добровольно сдавал экзамены, студент медфакультета. Про энтропию я знал лучше всех. Еща та история, но в другой раз.
В 77-ом наука уже претила мне, но я относил это на свой счет, как всегда. Моя вина. И решил получить в МГУ второй диплом, чтобы ударить с новых высот. Вернее, третий, я уж был кандидатом наук. Там был факультет для таких старичков. И меня срезали. Хотя я был неплохо подготовлен. Я никогда не верил, что меня могут срезать, и что вообще так бывает. Я до этого стены прошибал упрямой башкой. А тут подкатился ко мне какой-то кривенький, сунул листок с пятью задачами. И смотрит. Я начал… Он подождал полминуты, и говорит — нет, этого Вы не знаете, давайте вторую… Он не давал мне и двух минут на размышление. Через пять минут я вылетел, ошеломленный. Потом я давал решать эти задачки нашим физикам. Имеющие физтеховскую подготовку люди решали их кто за пять, кто за семь минут каждую. Не трудно, но за минуту?.. И поступающему?.. Все равно я не верил, что меня срезали. Я знал, что на физфаке МГУ евреев не любят, и что люди из Подмосковья их не совсем устривали тоже. Но я считал, что сам виноват, должен был решать быстрей. Мог или не мог — это уже не интересно.
Приехал домой, и потерял память. Обнаружил это на следующий день — пришел в Институт, и не знаю, что делать. На завтра — знаю, что через неделю нужно — пожалуйста, а конкретные действия от 9 до обеда — ни-че-го. Конечно, я всегда был дико переутомлен, но память у меня была такая, что я ни одно лицо, ни одну фамилию, ни один стих, который когда-либо прочитал, не забывал никогда. А теперь — все помню, но не знаю, куда сейчас идти… Я был в ужасе, что делать дальше? Болезнь или истерическая реакция, до сих пор не знаю. Сказался больным, ушел, начал думать. И начал по-новому жить: вечером писал длинные списки действий на завтра с точностью в 15 минут. И так работал, умения я сохранил.
Так продолжалось несколько лет, и никто не знал, что у меня нет этой — краткосрочной оперативной памяти.
А потом я начал рисовать. Случайно. Я уже писал об этом.
Через полгода моя память полностью восстановилась.
………….
Когда-то, еще давней, мы ездили студентами из Тарту в Таллинн, домой на каникулы. Поезд тянулся всю ночь. Мы не спали, подряд читали стихи. Один человек, которого я забыл, потому что теперь снова забываю… тех, кого не любил и не люблю… Нет, вспомнил, его звали Гурвич, и он потом подло поступил, подвел нас всех под парторга Мечетина. А мой друг Федосик Витя, он добрый был — простил Илью Гурвича, а я не простил, и до конца дней не прощу. Память восстановилась, и даже более того. Хорошо, когда помнишь хорошее, плохо, когда загромождаешь себе мозги плохим. Мечетин, где ты? Давно гниешь на тартуском клабище? Как в повелительном от «гнить» — черт, не знаю, как, но он и без меня обойдется.
Вот какие странные ассоциации возникли у меня от этой ночной картинки, времени, когда я уже был счастлив, потому что ушел от них всех — от принуждения, нелюбви, ненужных связей, натужной логики, которая мне трудно давалась: я никогда в сущности не верил, что «связь идей та же, что связь вещей»… как утверждал один еврей, который все-таки больше, чем свою философию, любил шлифовать стеклышки.

…………………………………….
70см. Масло на линолеуме. Где-то 1984-1986гг
….
между прочим:

Импрессионисты, писавшие красивые и легкие картинки, боготворили старого ворчуна Домье. Сезанн, отказавшийся от легкости и летучести импрессионизма, все равно, всю жизнь завидовал фундаментальности Пуссена. Стиль адекватен смыслу: когда картины были проникнуты глубокими и серьезными темами — мифологическими, христианскими, наконец, историческими сюжетами, — и живописный стиль был мощным, фундаментальным. Пикассо, отказавшись (на время) от огромного графического дара, пишет своих фундаментальных баб, не по той же причине? Не та ли самая тоска по фундаментальности изображения? Но уже нет того смысла, того содержания, и фундаментальность теперь — свойство изображения, и только.
Дальше. Техника изощряется, содержание все мельчает. Живопись отходит от фундаментальных задач.
Без оценок. Просто тоска по фундаментальности жива, и, наверное, никогда не затеряется.

…………………………………
Смешанная техника

………………………………..
Снова монотипия — «игра со Случаем». Но не совсем. Краска — «хотьковская коричневая» просто создана для масляных монотипий, очень пластичная она. И сюжет был, конечно, не случаен — ДОРОГА. Но многие особенности фактуры все равно оказались неожиданностью для автора 🙂
Назвать эту картинку абстрактной все-таки не могу.

У меня в туалете поселился паук. Не какой-нибудь черный каракурт, и не светлый с длинными ногами, луговой, а обычный, домашний, небольшой такой, крепенький, серого цвета. Я его назвал Сергей, потому что серый, и мы теперь с ним дружим. Я вхожу — ну, как, Сергей? — он молчит, но вижу, что меня заметил. Он угол один загородил паутиной и ждет. Но ждать-то нечего, он здесь новичок и не знает, что мух у меня нет. Сидел несколько дней и исчез. Я думал — отчаялся, ушел к соседям, а он, оказывается, сплел вторую паутину, в другом углу, и снова сидит, ждет. Мне жаль его стало, ну, что за жизнь — паука даже накормить не могу. И вспомнил про тараканов. Правда, они у меня тоже не живут, потому что нет еды. Я дома не держу, поел в городе и хватит. Нечего грязь и сырость разводить. Поспал, ушел — вот и весь дом. А теперь с этим зверем возись. Но жаль его, ничего не поделаешь, сидит себе и сидит. И вот я вспомнил про тараканов. Они у меня не живут, но по ночам пить ходят. У меня кран сломан, второй год вода течет. И они по ночам целыми семьями приходят на водопой. Я часто их вижу, потому что плохо сплю. Проснусь и лежу, смотрю в потолок. Когда-то я жил не один. Здесь даже весело было. Но это давно было… а теперь вот новая проблема навалилась — как паука прокормить. Иду в ванну тайком — и вижу — тараканчики резвятся. Беру одного, осторожно, чтобы не придавить, ведь нужен-то живой — и несу в туалет. И бросаю с размаху в паутину. Первый раз не рассчитал — таракан как утюг головой паутину прорвал, слабую паучью холстинку разметал — прыг на пол и бежать. Я не стал его догонять — имеет право на счастье, иду снова, наученный опытом, ловить новую еду. Тараканы тем временем, то ли предупрежденные тем, счастливчиком, то ли еще как, но осознали опасность — заметались. Но все-таки догнал, схватил — и несу… выбрал поменьше, послабей… Несу и думаю. Что я здесь делаю но ночам, чем занимаюсь… Ты интеллигентный человек? Если интеллигентный, то объясни, пожалуйста, почему ты паука жалеешь, а тараканов — нет?..
Стою в передней в темноте, по голым ногам холодный ветер дует — и думаю. Почему так жизнь повернулась? Тараканом быть не хотел, а для паука навыков не хватило?.. Ничего, теперь у меня есть свой паук. Тараканов не жаль, их много, а Сергей один. Пусть он хищник, но вызывает симпатию. Он один, и я — один. Он сам по себе живет. Может ему тоже скучно… или тоскливо по ночам… или по дням, кто его знает… Несу таракана и потихоньку опускаю в сети.
Удачно! Паук встрепенулся, мигом очутился рядом с таракашкой и очень изящно, одной мохнатой лапкой его обвязал, чтобы не вывалился на пол… знаете, таким движением — «давай, тебя перевяжу…», как артист Филиппов в старом-престаром фильме — «…летят по небу бомбовозы, а я израненный лежу, ко мне подходит санитарка, звать Тамарка, давай, тебя перевяжу…» — и делает вот точно такой небрежный и изящный жест… Ну, думаю, имя твое Сергей, а фамилия теперь будет Филиппов. Сергей Филиппов — совсем неплохо.
Тем временем Филиппов таракана обвязал и отправился в угол. Не хочет при мне есть, тонкая натура. Он прав, ничего красивого в этом нет, особенно, если зубы износились. Но в столовой люди друг на друга не смотрят, почти как в общественной уборной. Я-то привык, но Сергея понять могу. Говорят, живут целые народы, которые стесняются есть на людях, религия не позволяет, не знаю… Я ушел, а утром смотрю — в сетях болтается еле заметная тараканья тень. И Сережа снова сидит в углу, ждет…
Теперь я каждый день, как приду домой, сразу в туалет — «привет, Филиппов!». Он на месте, сам, конечно, ничего не поймал, но это не беда. Подождем до ночи, тараканы пойдут на водопой, и все будет, Сергей, все будет… Скоро пенсия, и мы с Сергеем дома такую еду разведем — пальчики оближешь. Будут к нам мухи прилетать — и оставаться. Что такое тараканы…- очень жесткая еда, а муха… о-о-о, муха… Ничего, Сергей, все впереди!..

У нас есть кот, и с ним всегда что-нибудь неприятное случается. То ударят, то поцарапают, то лишай подхватит, то лапу расшибет. Вечно побитый, истерзанный ходит, огорчает нас каждый день. Кругом коты как коты, ну, подерутся разик, а наш какой-то особенный. Так и живем без радости от зверя, в постоянной тревоге находимся — что он сегодня придумает, как собой распорядится… Вы скажете — ну, что за тема, кот, неинтересно нам. А вы подумайте, чуть дальше кошачьего хвоста взгляните — и вам откроются большие просторы для мысли. Вот, например — это жизнь его так прижимает, подкладывает коту свинью на каждом шагу или в нем особое свойство есть, которое его из беды в беду толкает. Жизнь у него бедоносная, или сам бедоносец он, особый подвид кота разумного, зла себе не желающего?.. Если особый, то непонятно, как он еще себя не уничтожил, не исчез с лица земли… Почему эволюция при всей суровости допускает такое издевательство над своим течением?..
Смотрю на него — парень как парень, уши на месте, хвост как хвост… Конечно, побитого, если хромает, сразу заметят — добьют… и если плохо выглядит, шерсть вылезла — не простят. Даже плакать красиво надо, чтобы помогли, а как же… Взяли домой, полечили, откормили, шерсть лоснится… Выпустили — через два дня пришел — зуб выбит, полгубы оторвано. Стал малость кривоват, хорошо, что сверху не видно, за эту губу ему бы добавили… Снова полечили, отпустили — спрыгнул с балкона, исчез. Теперь вот жду — придет — не придет… что с ним в очередной раз приключится?.. Может, думаю, потому кругом все целы, что он беды на себя привлекает? Или смельчак такой — сам беду ищет. Или, если ударят, не бежит, от страха осторожность теряет?.. есть и такие…
Одним словом — не простой кот. Древние греки сказали бы — судьба, а сам он не при чем. Они верили, а мы не знаем, а если не знаем, то совсем теряемся, просто ничего сказать не можем. Может бедоносец, может судьба… Кругом коты бегают — все целы. Как в этом разобраться — голова кругом идет. А вы говорите — кот…
А если свою жизнь взять?

………………………………………..
Гуашь, смешанная техника.

………………………….
Черная бумага, плохая акварель

…………………………………..
Живопись на ватмане. (~1987 г)

……………………………………….
В основе масляная живопись на холсте.

……………………………………..
Смешанная техника

…………………………….
В основе — оччень старенькая темпера на бумаге. (1977г)

………………………………….

………………………………….
Бумага, перо, чернила (мгновенная зарисовочка)

…………………………………..

………………………………..
Очень тонкая полупрозрачная бумажка, кисть-тушь

Не знаю, А.! Похоже, что ущербность культуры мало кого пугает. Наоборот, она является своеобразным средством для достижения тех целей, которые поставлены. Причем звучать эти цели могут совсем неплохо, например, догнать Европу, влиться в нее и стать, наконец, настоящими европейцами. Но в этом нет ни меры, ни самостоятельного мышления, ни бережного подхода к собственным людям. В полной мере это для меня прозвучало в словах Березовского — «Россия будет демократической, или ее не будет вообще!»
Люди не в счет. Наши политики вынуждены думать чуть помягче, потому что сидят на самой «муравьиной куче», а не сбоку где-то качают ножкой, но в сущности ведут себя почти подобным образом. Я не говорю сейчас о мародёрах, которых океан, а о тех «реформаторах», которые с «благими намерениями». Для них уже неважно, сколько народу будет жить в патентованном европейского склада раю. Сколько останется. И ведь никто нам сейчас не угрожает, мы щетинимся. Я не политик, не экономист, просто мне кажется, что сейчас бы остановиться в реформировании, и потратить, ну, хотя бы половину того золотого дождя, который сыплется за нефть, на то, чтобы поднять уровень жизни людей хотя бы вдвое, пенсии — втрое… Я слышал, есть способы избежать при этом большой инфляции, методы известны.
Нет, мы должны нравиться всем, всюду войти, во все влиться… и снова возглавить. Безумная идея, Россия не может сейчас ничего возглавлять, она рассыплется от этих усилий. Это только мое скромное мнение. Я вижу, что если так будет продолжаться, то все больше достойных людей будет покидать эту землю, и это уже приводит, и еще сильней приведет к качественному изменению российской нации, вместе с болезнями, пьянством, наркоманией, спидом. А мир еще раз обогатится особым складом ума, в котором разум сочетается с фантазией, а трезвый смысл с умением жертвовать всем и рисковать.
Последняя волна, да? А дальше останется только выгребать из этих пустынных земель огромные ее богатства, пока она не превратится во всемирную свалку?
ИМХО, как говорят в сети. Сломана ужасная система, сосущая кровь из нации, и сломана ужасными методами, которые продолжают нацию уничтожать. Пора остановиться и хотя бы закрепить то положительное,что достигнуто в сфере нематериальной, и укреплять материальное положение людей, не делая больше резких реформистских скачков. К примеру, прежде, чем приступить к жилищной реформе, нужно очень многое построить и отремонтировать. Нужно менять трубы, образно говоря, — миллионы километров прогнивших труб… прежде, чем ставить счетчики для людей на них. На нефтяные деньги — сменить трубопроводы всей России, через которые люди получают воду, тепло, газ и свет.
Будь я Президентом… могу только посмеяться — я бы сказал: ВСЁ, СЕЙЧАС МЫ БУДЕМ МЕНЯТЬ ТРУБЫ!!!
Условно говоря, и не условно тоже.

………………………………….

…………………………………..
Бумага, пастель, смешанная техника
…………….
Эти подвалы, совершенно фантастические, представлялись мне убежищем от реальной жизни. Они были немного похожи на подвал Михаила Рогинского, в котором я впервые увидел его живопись. Но в моих подвалах люди могли жить, не выходя на поверхность вообще. Потом я описывал такую запущенную, забытую всеми жизнь в повести «ЛЧК». Я ненавидел реальность того времени, и создавал свою — на картинах. «ЛЧК» назвали антиутопией, я же назвал ее — идиллией. Общество, в котором тебя забыли, казалось мне раем земным…
После нескольких лет надежд, я возвращаюсь к идеалу забытой полуразрушенной жизни, в которой могут со-существовать люди, растения и звери. И не только со-существовать, но и находиться в единстве и братстве. И этого не может быть — в обществе человеческого подъема, развития, — а только в обществе человеческого упадка. Признаю для себя это без радости, но и без страха. Предпочитаю регресс, упадок цивилизации — в фантастическом обществе тишины, покоя и свободной от нашего давления природы. Эта далекая от реальности картина мне милей любой реальной реальности. В ней могут получить развитие те черты человека, которые сдерживаются, тормозятся нашенской цивилизацией. Меня не радует наш грядущий идеал — просторные и чистые, лишенные прочей жизни человеческие проспекты по европейскому образцу. Тогда уж лучше небольшая сельская патриархальная община.

………………………………………

……………………………………………..

ЧЕРЕЗ МИЛЛИОН ЛЕТ.

Через миллион лет здесь будет море — и теплынь, теплынь… Папоротники будут? Папоротники — не знаю… но джунгли будут — и оглушительный щебет птиц. Лианы раскачиваются, на них обезьяны. Немного другие, на кого-то похожие… но не такие наглые, наглых не терплю. В тенистой чаще разгуливают хищники, саблезубые и коварные. Мимо них без сомнения топает, продирается… не боится -велик… Слон, что ли? Ну, да, суперслон, новое поколение… Вот заросли сгущаются, наверное, за ними река? Конечно, река, называется — Ока, желтоватая вода, ил, лёсс, рыбки мелькают… Пираньи? Ну, зачем… но кусаются. Сапоги прокусят? Нет, в сапогах можно… За рекой выгоревшая трава, приземистые деревья… Дубы? Может и дубы, а может баобабы, отсюда не видно. Иди осторожней — полдень, в траве спят львы. Нет, это не они… но очень похожи, только грива сзади, а голова голая… А, это грифы — у падали примостились. Львы под деревьями и на ветвях, в тени.
Вот и домик… огород, в нем картошка, помидоры, огурцы… двухметровые… Вообще все очень большое, ботва до пояса, трава за домом выше головы. Раздвинешь ее — там белый тонкий песок, вода… Море. Никаких ураганов, плещет чуть- чуть, и так каждый день — и миллион лет покоя… Миллиона хватит? Хватит-хватит…
Теперь что в доме… Вот это уже слишком. Я просто уже без сил… Сядем на ступеньки. Бегает, суетится головастый муравей. Термит, что ли? Нет, рыжий…
Что теперь дальше?.. Картошку окучивать, помидоры поливать?..

…………………………………………

ПОГОВОРИ СО МНОЙ…

Я в автобусе еду. В центре светло, но людей уже мало. Магазины закрыли, а мест для гуляния мало. Еду. Темные громады… дальше черные улицы поуже, дома пониже… Уплываю, кораблик мой мал. Раньше я это любил — там, впереди… Теперь все равно. Узкую нору роет человек. Над всей нашей жизнью нависла ошибка. Каждый вроде бы для чего-то жил… Ну, каждый… он всегда оправдания ищет… Улица, зима, темень, тусклые окна — там тени, кто ест-пьет, кто спит, кто на детей кричит… Еду. Раньше думал — как выбраться из тьмы… Во-он, там, где-то свет… Покачнулись, стукнуло под колесами — рельсы… будочка, в ней желтоватый огонек… Стой! кто там? кто?.. Уплыло, снова темнота… еду. Я думал — есть светлые города, небо… только бы уехать отсюда. Нет, чернота внутри… внутри темнота…
Человек в автобусе. Мы вдвоем. Старик, желтое лицо:
— Поговори со мной…
Я говорить с ним не хочу.
— … мне страшно…
И мне страшно, но не о чем нам говорить, не о чем.
— …я с женой живу… она все по хозяйству… ночью спит… Я лежу. Думаю?.. нет, меня качает на волнах… страх меня качает. Умру — что с ней будет… Уходим в темноту. Неужели всегда так было? Ведь верили, улетали к свету… Ты молодой, уезжай отсюда, уезжа-ай… здесь все отравлено… Хочу верить — будет Страшный Суд — всех к ответу… И в это не верю.
— Ты что… так нельзя, старик…
Нагнулся — он уже спит.
Нет, нет, нет, на первой же остановке… дальше не поеду, выпустите меня!.. Давно позади огни, город, голоса, песни, смех, небольшие приключения и шалости, даже какие-то успехи, гордость… Под нами нет земли. Оправдания нет.
Не надо! пусть это сон — яркий свет в лицо, кто-то треплет за плечо — гражданин, ваш билет!..
А, как хорошо! да, билет, конечно билет — вот он, вот.
А что со стариком?
Лицо белое… улыбается…
-Хорошо тебе? А мне страшно, поговори со мной…

…………………………………….
http://www.periscope.ru/lchkp12.htm
Даже самому упертому в себя писаке-интроверту, как я, раз в жизни дается пред-видение. Повесть «ЛЧК» (Любовь к черным котам) писалась в годы 1987-1989, напечатана замечательным человеком фантастом Киром Булычевым в сборнике «Цех фантастов-91″ сказочным для нашего времени тиражом 50 000 (я имею в виду серьезную литературу). В этой повести
1.»кошкисты» осуществляют отлов котов, как несущих вредоносное для счастья человечества поле.
2. Заброшенные поля, опустевшие города…
3. Стена между Россией и Прибалтикой.
4. И еще — город, который проваливается в подземное озеро. Пока что не сбылось, но может произойти, если потихоньку будет продолжаться «южный забор» воды для Москвы, истощающий озеро, которое под нами.
……………………..

ЗАТМЕНИЕ

Именно в тот самый день… Это потом мы говорим «именно», а тогда был обычный день — до пяти, а дальше затмение. На солнце, якобы, ляжет тень луны, такая плотная, что ни единого лучика не пропустит. «Вранье,» — говорила женщина, продавшая Аркадию картошку. Она уже не верила в крокодила, который «солнце проглотил», но поверить в тень тоже не могла. Да и как тогда объяснишь ветерок смятения и ужаса, который проносится над затихшим пейзажем, и пойми, попробуй, почему звери, знающие ночь, не находят себе места, деревья недовольно трясут лохматыми головами, вода в реке грозит выплеснуться на берег… я уж не говорю о морях и океанах, которые слишком далеко от нас.
Наступило пять часов. У Аркадия не просто стеклышко, а телескоп с дымчатым фильтром. Они устроились у окна, навели трубу на бешеное пламя, ограниченное сферой, тоже колдовство, шутил Аркадий, не понимающий квантовых основ. Мысли лезли в голову Марку дурные, беспорядочные, он был возбужден, чего-то ждал, с ним давно такого не было.
Началось. Тень в точный час и миг оказалась на месте, пошла наползать, стало страшно: вроде бы маленькое пятнышко надвигается на небольшой кружок, но чувствуется — они велики, а мы, хотя можем пальцем прикрыть, чтобы не видеть — малы, малы…
Как солнце ни лохматилось, ни упиралось — вставало на дыбы, извергало пламя — суровая тень побеждала. Сначала чуть потускнело в воздухе, поскучнело; первым потерпел поражение цвет, света еще хватало… Неестественно быстро сгустились сумерки… Но и это еще что… Подумаешь, невидаль… Когда же остался узкий серпик, подобие молодой луны, но бесконечно старый и усталый, то возникло недоумение — разве такое возможно? Что за, скажите на милость, игра? Мы не игрушки, чтобы с нами так шутить — включим, выключим… Такие события нас не устраивают, мы света хотим!..
Наконец, слабый лучик исчез, на месте огня засветился едва заметный обруч, вот и он погас, земля в замешательстве остановилась.
— Смотрите, — Аркадий снова прильнул к трубе, предложив Марку боковую трубку. Тот ощупью нашел ее, глянул — на месте солнца что-то было, дыра или выпуклость на ровной тверди.
— Сколько еще? — хрипло спросил Марк.
— Минута.
Вдруг не появится… Его охватил темный ужас, в начальный момент деланный, а дальше вышел из повиновения, затопил берега. Знание, что солнце появится, жило в нем само по себе, и страх — сам по себе, разрастался как вампир в темном подъезде.
«Я знаю, — он думал, — это луна. Всего лишь тень, бесплотное подобие. Однако поражает театральность зрелища, как будто спектакль… или показательная казнь, для устрашения?.. Знание не помогает — я боюсь. Что-то вне меня оказалось огромно, ужасно, поражает решительностью действий, неуклонностью… как бы ни хотел, отменить не могу, как, к примеру, могу признать недействительным сон — и забыть его, оставшись в дневной жизни. Теперь меня вытесняют из этой, дневной, говорят, вы не главный здесь, хотим — и лишим вас света…
Тут с неожиданной стороны вспыхнул лучик, первая надежда, что все только шутка или репетиция сил. Дальше было спокойно и не интересно. Аркадий доглядел, а Марк уже сидел в углу и молчал. Он думал.

НЕУДАЧА!

Аркадий вышел на балкон. Как кавалер ордена политкаторжан, реабилитированный ветеран, он имел на него непререкаемое право, также как на бесплатную похлебку и безбилетный проезд в транспорте. Поскольку транспорта в городе не было, то оставались два блага. Похлебки он стыдился, брал сухим пайком, приходил за талонами в безлюдное время. А балкон — это тебе не похлебка, бери выше! С высоты холма и трех этажей ему были видны темные леса на горизонте, пышные поляны за рекой, и он радовался, что людей в округе мало, в крайнем случае можно будет податься в лес, окопаться там, кормиться кореньями, ягодами, грибами…
Сейчас он должен был найти идею. Он рассчитывал заняться этим с утра, но неприятности выбили его из колеи. Опыты зашли в тупик, все мелкие ходы были исхожены, тривиальные уловки не привели к успеху, ответа все нет и нет. Осталось только разбежаться и прыгнуть по наитию, опустив поводья, дать себе волю, не слушая разумных гнусавых голосков, которые по проторенной колее подвели его к краю трясины и советовали теперь ступать осторожней, двигаться, исключая одну возможность за другой, шаг за шагом…
Он понимал, что его ждет, если останется топтаться на твердой почве — полное поражение и паралич; здесь, под фонарем не осталось ничего свежего, интересного, в кругу привычных понятий он крутится, как белка в колесе. И он, сосредоточившись, ждал, старательно надавливая на себя со всех сторон: незаметными движениями подвигая вверх диафрагму, выпячивая грудь, шевеля губами, поднимая и опуская брови, сплетая и расплетая узловатые пальцы… в голове проносились цифры и схемы, ему было душно, тошно, муторно, тянуло под ложечкой от нетерпения, ноги сами выбивали чечетку, во рту собиралась вязкая слюна, как у художника, берущего цвет… Конечно, в нем происходили и другие, гораздо более сложные движения, но как о них расскажешь, если за ними безрезультатно охотится вся передовая мысль.
Аркадий сплюнул вниз, прочистил горло деликатным хмыканьем, он боялся помешать соседям. Рядом пролетела, тяжело взмахивая крылом, ворона, разыгрывающая неуклюжесть при виртуозности полета. За вороной пролетела галка, воздух дрогнул и снова успокоился, а идея все не шла. Он все в себя заложил, зарядился всеми знаниями для решения — и в напряжении застыл. Факты покорно лежали перед ним, он разгладил все противоречия, как морщины, а тайна оставалась: источник движения ускользал от него. Он видел, как зацеплены все шестеренки, а пружинки обнаружить не мог. Нужно было что-то придумать, обнажить причину, так поставить вопрос, чтобы стал неизбежным ответ. Не просто вычислить, или вывести по формуле, или путями логики, а догадаться, вот именно — догадаться он должен был, а он по привычке покорно льнул к фактам, надеясь — вывезут, найдется еще одна маленькая деталь, еще одна буква в неизвестном слове, и потребуется уже не прыжок с отрывом от земли, а обычный шаг.
Мысль его металась в лабиринте, наталкиваясь на тупики, он занимался перебором возможностей, отвергая одну за другой… ему не хватало то ли воздуха для глубокого вдоха, то ли пространства для разбега… или взгляда сверху на все хитросплетения, чтобы обнаружить ясный и простой выход. Он сам не знал точно, что ему нужно.
Стрелки распечатали второй круг. Возникла тупая тяжесть в висках, раздражение под ложечкой сменилось неприятным давлением, потянуло ко сну. Творчество, похоже, отменялось. Он постарается забыть неудачу за энергичными упражнениями с пробирками и колбами, совершая тысячу первый небольшой осторожный ход. Но осадок останется — еще раз не получилось, не пришло!

МАРК В СТОЛОВОЙ

Тут произошло маленькое событие, еще раз напомнившее Марку, что пора выходить на свою тропу.
Запивая крылышко и сероватое пюре холодным компотом — два кружка консервированного яблока в стакане воды — он увидел официантку, женщину лет тридцати очень солидных размеров. Колыхание нескольких привлекших его внимание масс вызвало в нем совершенно определенное чувство, он телепатически… прости меня, Марк за лженаучные предположения!.. на расстоянии почувствовал вес, явственно ощутил, как тяжелы и упруги эти фундаментальные округлости выше и ниже пояса. Причем его взгляд, как луч света по известной теории, то и дело отклонялся в сторону самых внушительных масс. Удивительна наша способность преувеличивать то, что интересно!
Марк, несмотря на явный темперамент, поздно познакомился с женскими свойствами. Он, как истинный фанатик, умел концентрировать свое внимание на главном, и оттого прозрения, подобные сегодняшнему, случались с ним не часто. Сейчас он был особенно слаб, потому что разлучен с любимым делом, и все могло случиться.
Он смотрит на большую женщину, раза в полтора больше его, мальчишки… Он всегда чувствовал себя незрелым, мальчиком еще, уступал, тушевался перед ровесниками. Он почти ничего не принимал всерьез, кроме своего главного дела, а они знали, как жить, так они говорили, и… держа в кармане недосягаемую для него мудрость, жили серо, скучно, «как все» — он это не мог понять.
Он смотрит — массивность и тяжесть огромных органов восхищает его, и подавляет. Серьезная женщина… Как приблизиться, о чем с ней говорить? Надо иметь особый тон, он слышал, но у него не получится. Он уверен — не выйдет, с его-то голосом… Она ходит рядом, убирает посуду со столов, от нее исходит сытое тепло. До чего раскормлена, а лицо приятное, доброе лицо, не грубое… Если б она улыбнулась, что-то спросила, он бы ответил, но она молчит. Компот кончается, а с ее стороны ни намека! Она не спешит, не смотрит на него — подумаешь, мальчишка… Не хочет замечать его микроскопических выпадов — она посуду убирает.
О, это воздержание фанатика, сжатые пружины и намертво присобаченные клапаны! Кончается дело взрывом и распадом всех запретов, причем обращены взрывы в сторону самых случайных и непотребных обладательниц могучих масс. Нет у него классового чутья, это симпатично, но опасно — ну, что, кроме твоего энтузиазма, ей может быть понятно, что ты можешь для нее еще? Фанатик и эгоист! Зачем ей твое занудство, какое-то парение, отсутствующие глаза, пыл, обращенный к зданию, где днем и ночью горит свет?..
Он вспомнил, как говаривал его приятель, смелый экспериментатор, подчинивший высоким планам всю остальную жизнь:
— Раз в неделю, по пятницам, сама приходит, и не остается… А ты, Марк, неправильно живешь, — он вытягивал указательный палец, подражая модному в то время политику, — нельзя подавлять физиологию, она отомстит.
И был прав, хотя удивительно противен.
……………………….
Марк прикончил компот, вилкой, как острогой, наколол желтоватые кружки, проглотил, встал и медленно пошел к выходу. Она сидела за последним столом, у двери, и бессмысленно смотрела в окно. Он представил себе ее огромную тяжелую голову с крупными чертами, жирной пористой кожей, оплывшим подбородком на своей тощей подушке, из запасов Аркадия, без наволочки, конечно… Только в темноте! Он прошел, значительно на нее посмотрев, она не шелохнулась, стул под ней смотрелся как детский стульчик…
Он вышел, расстроенный своей ничтожностью, неумением позаботиться о себе даже в мелочах. Как работать, когда такой кошмар!.. Он почувствовал, что одинок, общения с собой вдруг стало маловато. Такое случалось с ним не часто, зато прихватывало остро и сильно, как зубная боль. Все оттого, что прервал занятия! Он ежедневно совершенствовал свои математические знания, без точных наук жизнь не познать. Комплекс неполноценности биолога, уверенного, что все важное могут только физики — придут со своим знаменитым Методом, увидят и победят. Он уже понимал их тарабарский язык. Гордость самоучки. Но надо свободно владеть, использовать! «Пошел, пошел домой, включи лампу и повтори «множества», это важно.» Он вспомнил крошечный тот стульчик… Остановился, потряс головой — «какой же ты, к черту, воин науки!»
В конце концов свежий воздух отрезвил его, образ отступил, но не был забыт, еще напомнит о себе, во сне ли, наяву — не ведомо мне.
Хорошо Аркадию, думал юноша, шагая к дому, — он уже преодолел зависимость от наглых гормонов, и может питаться чистым нектаром мысли. Но тут же понял, что ни за что не поменяется со стариком. Он страстно любил простые удовольствия, как это часто бывает с людьми, лишенными многих радостей в детстве, из-за болезни или по другим причинам. Упругий легкий шаг, свободное дыхание — с этого начиналось его ощущение жизни. «Встречи по пятницам?.. — он поморщился, — слишком безобразно…» хотя не был уверен, что отказался бы, только намекни она ему. Он представил себе идеал — телесные радости, конечно… и ум, нежность, понимание, уважение к его нелегкому труду… А он уж добьется, завоюет вершины.

ВРАСПЛОХ ЗАСТАЛА!..

Преодолевая резкий ветер, с колючим комом в груди и синими губами, Аркадий добрался до дома, и у самого подъезда чуть не натолкнулся на полную женщину в черном платке с красными цветами.
— Она здесь не живет. Где-то видел… Вдруг ко мне? Слава Богу, смотрит в другую сторону… — Он спрятался за дерево, и, унимая шумное дыхание, стал перебирать возможности, одна мрачней другой.
— Может, газовщица?.. В этом году газ еще не проверяли… — Он ждал через месяц, только начал готовиться, рассчитывая к сроку устроить небольшую потемкинскую деревню около плиты. — А сейчас совершенно врасплох застала! И не пустить нельзя… А пустишь, разнесет повсюду — как живет! и могут последовать страшные осложнения…
— Нет, — он решил, — не газовщица это, а электрик! Правда, в последний раз был мужик… Но это когда… три года прошло, а теперь, может, и женщина… Или бухгалтерия? — Он похолодел от ужаса, хотя первый бежал платить по счетам. — У них всегда найдется, что добавить… Пусть уйдет, с места не сдвинусь!
Он стоял на неудобном скользком месте, продувало с трех сторон.
— Уходи! — он молил, напряженным взглядом выталкивая толстуху со своей территории, — чтоб не было тебя!
Она внезапно послушалась, повернулась к нему большой спиной, пошла, разбрызгивая воду тяжелыми сапогами. И тут он узнал ее — та самая, что обещала ему картошку на зиму!
— Послушайте! — он крикнул ей заветное слово, — послушайте, женщина…
Но ветер отнес слабые звуки в сторону, женщина удалялась, догнать ее он не сможет.
— Больше не придет! — в отчаянии подумал он, — и так уж просил-молил — не забудь, оставь… А где живет, черт знает где, в деревне, не пройдешь туда, не найдешь. Чего я испугался, ну, электрик…
Но он знал, что и в следующий раз испугается. Он больше боялся дерганий и насмешек от электриков, дворников, дам из бухгалтерии, чем даже человека с ружьем — ну, придет, и конец, всем страхам венец.

……………………….

…………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………..

………………………………………………………………………………..

………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

………………………………………………………………………………………..

……………………………………………………………………………………….

………………………………………………………………………………………….

………………………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………..

…………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………….

…………………………………………………………………………………………..

………………………………………………………………………………………………..

……………………………….
Бумага, пастель, жировой карандаш

………………………………………
Монотипия — игра со Случаем. Местами удалось.