День: 10.02.2004

///////////////////////////////////////////////
Он прошел вдоль изгороди к полю, к приземистым широким дубам; за деревьями виднелась дорога, за ней море. На небольшом возвышении стояла девушка с крестом, протянутым в сторону бухты — памятник потонувшему русскому броненосцу; на столбиках вокруг него имена матросов, некоторые он помнил с тех пор, как научился читать. Тут же рядом ровно и незаметно начиналась вода, прозрачная, сливающаяся с бесцветным небом; холодом от нее веяло, пахло гниющими водорослями. Налево, вдоль берега стояли, как толстые тетки, ивы с узкими серебристыми листочками, свисающими до земли; направо, огибая воду, шла дорога, и в дымке кончалась обрывом, далее многоточием торчало из воды несколько колючих островков, на последнем едва виднелась вертикальная черточка маяка.
Было тихо, буднично, серо, очередной раз он оказался здесь лишним — наблюдателем, вытесненным из времени, простой понятной системы координат, со своими воспоминаниями, как сказочными драгоценностями — вынеси за порог и тут же обратятся в прах. Что из того, что он был здесь с отцом, сразу после войны?.. Берег лежал в ямах, канавах, щетинился проволокой. Они брели, спотыкаясь, к воде; отец сказал — «вернулись, наконец…», а Марк не понял, он не мог помнить ни берега, ни этой серой воды… Теперь он, в свою очередь, помнил об этих местах много такого, чего не знал никто.
Погружен в свои переживания, он прошел быстрыми шагами мимо плакучих ив, спустился с хрустящей кирпичной крошки на плотный сырой песок. У воды торчало несколько седых камышин, сердито ощетинившихся; они качались от резкого ветра, вода подбрасывала к ним пузыри и убегала, пузыри с шипением лопались, оставляя на песке темные круги… Вот здесь я стоял… Ничто в нем не шелохнулось. Невозможно удержать время, остановиться, остаться, лелеять этот ушедший с детством мир фантазий, раскрашенных картинок, книжных страстей…
Вода была теплей воздуха, но мокрая ладонь быстро зябла, он сунул руку в карман… Прямо отсюда он отправился к Мартину, в другой мир — суровый, глубокий, но тоже придуманный — в нем не жили действительностью, думали всерьез только о науке, не придавая всему остальному значения: имей двух жен или вовсе не женись, будь богачом или ходи без гроша в кармане, тряси длинными патлами — или стригись наголо… Брюки — не брюки… никаких тебе дурацких символов якобы свободы, дешевой этой аксеновщины… Хочешь — пей горькую, не хочешь — слыви трезвенником, можешь — уважай законы, не можешь — диссидентствуй напропалую… Безразлично! Имело значение только то, что делаешь для науки, как понимаешь ее, поддерживаешь ли истинную, воюешь ли с той, что лже…
Марк воспринял этот мир, поверил в него с восторгом, и правильно, какой же молодой человек, если в нем нет восторга, тогда он живой труп.
«Что же случилось? Угадал ли я за увлечением глубинный интерес, скажем — пристрастие, чтобы не говорить пустое — «способности»… или пошел на поводу у крысолова с дудочкой?.. Может, внушенное с детства стремление делаться «все лучше», отвлекло меня от поисков своих сильных сторон? И я выбрал самое трудное для себя дело, какое только встретил?.. А, может, просто истощилась та разумная половина, которую я лелеял в себе, а другая, забытая, запущенная, затюканная попреками — для нее наука как горькое лекарство — она-то и воспряла?..»
///////////////////////////////////////////////////

…………………………………………………..
Усовершенствуется вся эта дребедень в Интернете, и все можно будет записать, в любом формате, что хочешь, то и сделаешь… И тогда я добрым словом помяну этот скромный «прозрачный гиф», который как бы не для зрителя вовсе, а для художника создан. Как писали живопись старые мастера, они часто использовали не белые, а цветные грунты, иногда довольно темные, чтобы постепенно белилами высвечивать из фона самое главное… или кремовые, желтоватые… И это было так красиво и мастерски сделано, когда оставался кусок незакрашенного фона, и он не просто так «торчал», признак незаконченной работы, а именно «работал» — он оказывался на своем месте! В этом было особое щегольство — и мастерство.
А эти маленькие гифы — отзвуки той большой живописи, той графики, когда весь белый лист работает — нужен от угла и до угла, а где-то в середине — чуть-чуть, небольшой кусочек — пейзаж, две фигурки… и они на огромном фоне — огромной жизни. Эта точная мера, эта лаконичность, немногословие мастера — высший пилотаж…
А я только начинающий, пробую…
Так всю жизнь и кажется — начинающий, а потом смотришь — «где же твои картинки? — говорят…

////////////////////////////////////////////////

……………………………………..
Мне понятны эти экспрессионисты — Хеккель и Мунк (и другие тоже) Их кураж и отношение к цвету.
Когда я рассматривал их альбомы, то обратил внимание на странную закономерность, они жили или очень мало или долго:
1. Макс Бекман 84 года
2. Эрик Хеккель 87
3. Отто Дикс 78
4. Алексей Явленский 77
5. Василий Кандинский 78
6. Оскар Кокошка 94
7. Альфред Кубин 82
8. Август Макке 27
9. Франц Марк 36
10. А.Модильяни 36
11. Эдвард Мунк 81
12. Эмиль Нольде 89
13. Макс Пехштейн 74
14. Жорж Руо 87
15. Эгон Шиле 28
16.К.Шмидт-Ротлуф 92

Со мной произошла странная история. Даже кажется, что не со мной, уж слишком она какая-то «не в моем стиле». Впрочем, кто об этом стиле что-то знает, сам не знаешь…
Я ехал в троллейбусе в Москве. Давно. Давка. И я стоял рядом с удобно сидящим молодым человеком. Очень большим, красивым, хорошо одетым. Новое поколение людей, мой опыт их не воспринимает. Уже не могу сказать, кто он, чем занимается… Раньше мог. Ехали по Ленинскому в сторону универмага Московский. Там многие выходят, давка, мне ехать дальше, но я все равно прошел вперед, уцепился за поручни, чтобы переждать толчею. А этот человек… Когда я еще стоял рядом, он меня удивил. Пробивается к нему кондуктор, крупная женщина, протягивает руку… А он, глядя в пространство говорит — » Я крутой…» Кондуктор молча в сторону, ввинтилась в толпу, и ни следа. Я впервые услышал это словечко, что за крутой такой…
А перед универмагом «крутой» видимо, зазевался, опоздал, вскочил, схватил свой огромный тюк, и начал пробиваться, чтобы успеть. Одной рукой он за поручни, что вверху, и я вижу, как он сметает, сметает тех, кто впереди него, причем без труда, поскольку в два раза крупней остальной публики. Добрался до меня. Я решил, что не дам себя смести, держусь всеми силами, двумя руками за поручень. Руки у меня были ничего, но не против такой машины, конечно.
Он попробовал, остановился, и говорит — «ты зря, я, если надо, всю эту железку согну, но пройду…» О моей руке и говорить, значит, нечего… Но я стою. Но тут рядом с ним образовалась впадина, полегчало, кто-то сел на освободившееся место, и он не стал ломать поручень и мою руку заодно, обошел. Видно, что-то его заело — заглянул мне в лицо сверху вниз. А у меня остервенелое было лицо. «Вот бешеный…» — он говорит, еще раз посмотрел, и вышел. Откуда он знает?.. Меня свои называли «железным», а чужие — «бешеным», иногда случалось со мной.
Прошло несколько лет. Я в ту пору играл на деньги. С организацией, которая называлась Тибет. Один раз выиграл, а второй должен был сгореть. Уже ясно было, что сгорю. Когда я вошел в тот двор, то понял, денежки мою тю-тю. Огромная толпа, в ярости, ужасе и горе, куда мне… Но потерять 800 баксов было для меня немало. Первым еще что-то возвращали, какие-то крохи, но как пройти…
Всех раздвигая, мимо меня прошли трое больших людей. Охранники, что ли, все говорили — «охранники…» И случилось невероятное. Последний из троих, пройдя мимо, зацепил меня лапой за рукав и потащил через толпу. Дотащил до дверей, вошел, втащил меня — «этот со мной… Наталья, верни…»
«Виталик, что я могу…» Он и слушать не стал, полез проверять окно, потом из соседней комнаты его позвали — «Семену Григорьевичу скорую!.. И он исчез.
Мне вернули половину денег, и с тех пор я того человека не видел. Но если увижу, узнаю. А он меня вряд ли, я давно не железный и не бешеный, укатали сивку крутые горки… И с фарцой в денежные игры не играю больше.

Все это сугубо личные дела, которые я не выношу обычно за пределы своего дома. Вот две фотографии, это все, что я хотел здесь сказать.

Это мой брат — Александр Семенович Маркович.
6 января ему бы исполнилось 58 лет, но он умер, когда ему было 47. В день его рождения я хотел дать эту фотографию, но в Обнинске произошла авария, и я почти на месяц лишился связи. Именно в ночь с пятого на шестое. Такие бывают дела.