Из повести «ЖАСМИН»

Через два дня новое событие. Проснулся поздно, сестра говорит, к тебе снова соседка приходила, жасмин с балкона исчез. Откуда зимой жасмин… и разве можно цветы на балконе оставлять, в такие холода…
В мороз цветы на улице не выживут, но я понял, не цветы пропали.
Ужас меня охватил, куда он со своими ногами поползет… Если б люди кругом были, люди, Малов, то ничего особенного, больной зверь, помоги, накорми, дай тепло… А я не знаю уже теперь, кто рядом, вижу, люди отдельные живут, вот ты, Ольга, еще немного, например, случайный человек спас… а остальные — месиво злобное, что ли?..
Никогда так не думал, Малов, или от себя скрывал, не знаю, только эти мысли меня убивают, объясни, помоги…
К обеду еще раз она приплелась, Ольга, говорит:
— Исчез вчера твой дьявол, решетку выломал, вывалился на свободу. Под балконом большая яма в снегу, видно долго лежал, и исчез, нет его нигде возле дома.
Она ушла, я лежу, слезы текут за уши мне. Малов, Малов, зачем ты уехал, сейчас бы ты Жасмину помог. Как он со своими ногами, ползет где-то…
И в этот момент что-то во мне сломалось, друг. Я плакать мигом перестал, говорю сестре:
— Позови дежурного врача. А она мне:
— Она одна, вас много.
Тогда я сказал:
— Зови, иначе встану и уйду.
Была суббота, она не зовет:
— Одна на всю больницу, есть тяжелые, а у тебя нет видимых причин.
Кончилось мое терпение к этой жизни, чувствую, не хочу больше так жить!
Стал биться на кровати, кричать… наконец, сел, ноги спустил на пол, мне за себя все равно стало, пусть умру, ерунда по сравнению с этой болью — чувствовать все время, как ему больно, страшно — ползти среди врагов, среди чужих, куда, зачем?.. И ты, Малов, если умер, никогда не прощу, никогда! значит подвел меня, и всех наших, ты не мог так поступить!..
Испугались, позвали дежурного врача.
Она двоечница, я сразу понял, от нее заношенным страхом пахнет, только б ничего не случилось, — «утром придет хирург, который оперировал, пусть отвечает…»
Утром, это завтра, а день только в разгаре!.. Глубоко в спине глухая утробная боль, предупреждает. Отчаяние охватило, как же я спасу Жасмина, если умру… А как спасу, если останусь?..
— Зови, говорю, настоящего врача, моего хирурга, пусть едет, мне надо, время дорого.
Она мнется, плечами пожимает, нет оснований, говорит.
— Тогда я встану, встану и уйду…
И снова сажусь, перед глазами темные ленты крутятся. Все-таки встал, она испугалась, немедленно ложитесь, говорит, я сейчас, сейчас…

***
Прошел, наверное, час, возвращается с суровым дядей огромного роста, лет шестьдесят ему, глаза заспаны. Раньше я бы оробел, а теперь совсем другой человек за меня говорит.
— Дай одежду, уйду.
— У тебя сотрясение мозга, пусть небольшое, отлежишься, но… У тебя сильный порез на руке или укус. И главное, у тебя ушиблена почка, только несколько дней, как зашил.
— Дай одежду, а нет, все равно не удержите.
Аркадий Петрович его зовут, он смотрит на меня, видит мое лицо… Смотрит, понимаешь, смотрит на меня, что-то видит, а это редко бывает, Малов, я понял.
— Ты, парень, совсем дурак, что ли?..
Но уже знает, надо поговорить, сел, закурил, это в палате запрещено, но остальных не было, они в коридоре телек смотрят. Он покурил, все смотрит на меня, потом окурок зажал пальцами, сунул в карман халата, и говорит:
— Расскажи по-человечески, зачем тебе….
Мне трудно было, чужому как это понять, и я долго говорил.
Он слушал, наверное, час прошел, потом вдруг говорит:
— Хватит, убирайся, болван, сам себе смерти ищешь… Слушай напоследок внимательно. У людей две почки обычно трудятся, а у тебя одна, вторая болтается сморщенная, это с рождения или в детстве болел. А та, что здоровая, ранена была, от удара у нее капсула, ну, оболочка разорвалась. Я починил, но работает плохо еще, вяло, бережно с ней надо обращаться, пока вся кровь и слизь из нее не отойдет. А отойдет, значит оклемалась, и ты выжил. И я должен за тобой наблюдать. Но ты ведь все равно убежишь, из окна выпрыгнешь, а это почке ни к чему, так что иди, но осторожно живи, ясно?.. Отпустить не могу, но глаза закрою, а ты убегай. И одежду выдать не могу, телогрейку дам, сапоги, санитара нашего амуниция, он болеет, потом занесешь… Откуда ты взялся, я думал, таких дураков уже на свете нет. Смотри, не подведи, понял, если помрешь, мне худо будет, я себе этого не прощу.
У, он мне на плечи насел своими тяжелыми словами… Но я выдержал, и говорю ему:
— Обещаю тебе, я всех спасу и жив останусь, я должен.
— Ах ты, живая душа, — он говорит, это я тебе должен, ты сам не понимаешь, за что… Ну, иди, иди… А рисуночки свои оставь, я их себе возьму.
Там всего было два, так, набросал от тоски, нацарапал, цветок один, и свое лицо, оно с кривым подбородком, и глаза разные.
— Бери, конечно, хочешь, еще принесу…
— Нет, — он говорит, — не разбазаривай себя, Саша, и вообще… береги…
И несколько советов дал, ну, медицинских, очень пригодились, очень.