……………………….
Когда начала отрываться, со скрежетом и хрустом, душа от тела, Гарик все чувствовал. Это напомнило ему детство — удаление молочного зуба, шипение заморозки, неуклюжесть языка и бесчувствие губ, и со страхом ожидание, когда же в одной точке проснется, прорежется сквозь тупость живая боль. Так и произошло, и одновременно с болью прорезался в полном мраке ослепительный свет. Гигантский магнит, не заметив ушедшей ввысь маленькой тени, всосал в себя, распылил между полюсами и выплюнул в космос множество частиц, остатки студневидной и хрящевидной субстанций, составляющих наше тело. Они тут же слиплись, смерзлись, и пошли кружить над землей, пока раскаленные от трения о воздух, не упадут обратно, как чуждая нам пыль.
То, что промелькнуло, недоступное ухищрениям науки, граммов тридцать, говорят знатоки, — это нечто уже знало, что впереди: никаких тебе садов, фиников-пряников! Но и вечных пожарищ, сальных сковородок тоже не будет. И переговоров со всеведущим дедушкой не предвидится. Предстояло понятное дело — великий счет. Пусть себе мечтают восточные провидцы о переселениях, новосельях — ничуть это не лучше, чем раскаяния и последующие подарки… или рогатые твари с их кровожадными замашками. Нет, нет, ему предстояло то, что он хорошо знал и понимал, чувствовал и умел, ведь непонятным и чуждым нас, может, испугаешь, но не проймешь.
Он пройдет по всем маршрутам своей судьбы, толкнется во все двери, дворы и закоулки, мимо которых, ничтоже сумняшеся, пробежал, протрусил по своему якобы единственному пути. И на каждом повороте, на каждой развилке он испытает, один за другим, все пути и возможности, все ходы до самого конца. Бесплотной тенью будет кружить, проходя по новым и новым путям, каждый раз удивляясь своей глупости, ничтожеству, своему постоянному «авось»… И после многомиллионного повторения ему откроются все начала, возможности, концы — он постигнет полное пространство своей жизни.
Фаина… Душа его предвидела, как будет упорно ускользать, увертываться, уходить в самые бессмысленные ходы и тупики, обсасывать мелочи — отдалять всеми силами тот момент, когда встанет перед ней яркий июньский денек, Фаина на траве, прелести напоказ… Она обиженно, настойчиво — «когда, когда?..» Когда поженимся, уедем от отеческого всезнайства и душной опеки — когда?.. И не было бы ни того ребенка, малютки с отвислым животиком, ни шестиметровой халупы, ни постоянных угрызений — только сказал бы решительно и твердо -«расстанемся!» Нет, ему неловко перед ее напором, она знала, чего хотела — всегда, и это всегда удивляло его. Он никогда не шел по прямой, уступал локтям, часто не знал, чего хочет — ему было все равно… Все, кроме науки! Он не может ей отказать, что-то лепечет, обещает… Домашний мальчик, считал, что если переспал, то и обязан, заключен, мол, негласный договор, свершилось таинство, люди породнились… Воспитание, книги, неуемный романтизм… «Не обеляй себя, не обеляй — ты ее хотел, оттого и кривил душой, обманывал, думал — пусть приземленная, грубая, простая, коварная, злая… но такая сладкая… Пусть будет рядом, а я тем временем к вершинам — прыг-скок!..»
И это тоже было неправдой, вернее, только одной из плоскостей пространства, по которому ему ползти и ползти теперь. Надолго хватит, на миллионы лет. Поймешь, что в тебе самом и рай, и ад.
