День: 24.10.2008

Паоло и Рем (фрагментик)

П А О Л О
………..
В первый год после женитьбы он много ездил по стране, измерял земельные участки, описывал имущество, что говорили, то и делал, почерк у него был отличный, вот и ценили. Приезжал раз в две-три недели, его встречали, кормили, все довольно дружелюбно… Но спать с ней было мучением. Изменять он не умел еще, долго сдерживал в поездках свое желание, и потому, оставшись с женой наедине, тут же принимался, суетливо и с горячностью, за супружеское дело, презирая себя, да… Она смеялась от щекотки, ей было приятно, но довольно безразлично, и смешно, что он так потеет и старается, спешит и пыхтит… Она была полной, рыжей, с миловидным личиком, острым носом и живыми глазками, но тело безобразно. Ему очень хотелось, но смотреть на нее не мог. Сиськи. Огромные белые с желтыми пятнами шары. Кожа в веснушках, на лице это выглядело даже мило, а здесь ужасно, к тому же ореола вокруг сосков почти не было видно, а сами соски крошечные и плоские, и оттого груди казались огромными надутыми шарами. И он крутил эти шары в разные стороны, старался и пыхтел, а она смеялась от щекотки… Он истощался и тут же засыпал. Он был мерзок, зато поступил порядочно — женился.

Они жили несколько лет, он и не думал о живописи, о такой чепухе, даже в голову не приходило. Никогда не рисовал, вообще не интересовался, скорее, она — на ярмарке, зовет — идем, там были ряды художников. Ему становилось тоскливо, скучно, он смотрел на пейзажики, кухонную утварь, лимоны эти да бокалы… зевал, думал, как бы отоспаться в воскресный день… Мысль о том, чтобы удрать, изменить как-то жизнь, ему и в голову не приходила. Все было тускло, серо, и все же не так темно и страшно, не так унизительно, как в начале юности. Он был сыт, имел работу, деньги, пусть крохи, но водились… свое жилье, не простор, но крыша…

Потом она ему изменила — глупо, просто так, ей ничего не надо было! Он узнал, она призналась, плакала… Он и не думал уходить, отослал ее на время к родителям, и тоже не специально, были праздники, они каждый год ездили туда. Так вот, послал ее вперед, а сам задержался на работе. А дальше — случайная встреча, женщина, обычная, он и не помнил, как все получилось, встретил у приятеля, выпивали, она зашла, соседка, что ли… И все. Не приехал, жена вернулась, а он уже все решил и с горячностью настаивал на разводе.
Она вернулась к родителям, а у него началась другая жизнь, бурная, мерзкая, он влезал в подозрительные аферы, проиграл чужие деньги, потом разбогател, устал от случайных встреч, пил, потерял работу, остался один… И случайно…

Обнаружил себя в мастерской художника, он сильно напивался тогда и шлялся по сомнительным компаниям. Взял в руки цветные мелки и нанес несколько пятен на лист бумаги. Он ничего не хотел, сделал это задумчиво и механически. И вдруг увидел в этих пятнах один из давних вечеров на северном озере — лодку, воду, другой берег в дымке, там поля, только начала пробиваться зелень, прибережные кусты дымились коричнево-красным… воздух прозрачен и обжигает щеки холодом… Сила воспоминания, возникшего от такого незначительного действия поразила его. Он остановился… Потом уже ищет, находит нужные ему цвета — и испытывает потрясение, такую радость, с которой ничто в его жизни сравниться не может. Он создает мир из ничего — сам!
Его зовут, он уже не слышит, ушел от всех… и не видит, что за спиной собрались случайные собутыльники, и в напряженном молчании трезвеют, трезвеют, потому что перед ними возникает чудо — из мелкого и довольно мерзкого типа, одинокого и озлобленного, возникает художник… Пусть пьянчуги, но профессионалы, они сразу поняли, с кем имеют дело, с тех пор он был окружен почтительным вниманием… потом завистью…

Оказалось, что он широк, красив, силен, хочет быть добрым и может, и так началась его новая жизнь: она внезапно раскрылась, не стало тьмы, мерзости, страха, несчастий, опыта ошибок — он был безошибочным и сильным, он стал бесстрашным. Он прорвал нависшее над ним небо, ту определенность мира, которую обозревал много лет: она казалась ему незыблемой, хотя и ничтожной, и вот, оказывается, всего лишь декорации, а за ними новое небо, другой мир, слой жизни, совершенно неведомый ему. Он чувствует, что сам создает вокруг себя счастливую и нужную ему оболочку, носит ее с собой, как черепаха панцырь… впрочем, такое сравнение обидело бы его, он летал от счастья. Вдруг он понял, без Италии ему не жить! Он занимает деньги, едет в Италию, проносится по ней как метеор, копирует великих, работает днями и ночами… Два года ему понадобилось, и он сказал себе — больше здесь делать нечего, или я сам, или никак.

Он вернулся с десятком картин и сотнями рисунков, вырос и созрел на пропитанной солнцем почве. Его огромные работы поражали воображение. Он обнаружил в себе природную способность компоновать, остро чувствовать равновесие пятен, масс, фигур… все его тело, оказывается, было камертоном, он вибрировал каждым нервом, становился любым пятном, ощущал себя в окружении других пятен, дружелюбных и враждебных, выталкивающих и притягивающих… Не человек, а сплошной инстинкт равновесия, да!..

Но он не только чувствовал, он тут же безошибочно принимал решения.

И с двадцати восьми до сорока восьми, за двадцать лет, он создает империю картин, из которых брызжет радость, чрезмерная, усиленная, тела огромны и мясисты, гимн жизни, мясу и жиру, женским задам и сиськам, мышцам мужчин… прославление подвигов, героев и безумцев… И никаких печалей, страсти громадны, сюжеты значительны, герои — боги или, на крайний случай, титаны. Огромные холсты. Цвет яркий, но не грубый, природный вкус его спасал. Главное, конечно, в композиции, он обнаружил в себе гения. Садился, закрывал на миг глаза, и перед ним строились, вставали картины; он тут же, не открывая глаз, вмешивался — входил в них, перестраивал как лучше, безошибочно угадывал равновесие и движение… создавал сюжеты с множеством героев, зверей, предметов на ограниченном пространстве, в этом ему не было равных, он мог все.

“Страсть к жизни, к ее поверхностной, грубой и пошлой стороне, потоки страсти без всякой мысли, непонимание внутренней драмы…” — так его не раз ругали. Но и ругавшие отлично понимали, глядя на эти огромные солнечные виды, что никто, кроме него, так не напишет эту в человеческий рост женскую ляжку — длинными мощными двумя-тремя мазками, без колебаний, сомнений и переделок — взял и создал, изваял, можно сказать, и это огромное и безошибочное умение, яростный размах не могли не вызвать трепет, ведь он почти не учился, его учителей никто не знал! Встал сразу в полный рост, возник из ничего, и это вселяло трепет, говорили – “дьявол!” или “бог!” и “как можно так написать?!” Ни мысли, ни глубины чувства, но какая ярость жизни, напор… и какая живопись, какая живопись, бог ты мой!..

При гениальном, особом чувственном отношении к видимому устройству мира, расположению в нем фигур, вещей, лиц, всего, всего, что населяло землю и его картины… он получил в наследство блестящий, острый, да, но поверхностный ум, который всегда отталкивался от глубины, от серьезных печальных мыслей, обобщающих выводов, философий… всего того, что подо льдом, в темноте копошится.

Никакой, никакой глубины… Он избегал быть захваченным всерьез, он не хотел, не принимал, может, потому что с детства боялся, может, стремление преображать жизнь было для него важней стремления понять ее?.. Кто знает…

Нет, он понимал, мог осознать, он не был глуп, отнюдь! Он именно — не хотел — глубины.
В ней таилась угроза его новому миру, который как чудо возник перед ним.

И потому его привлекало время, когда с высшими силами можно было спорить и даже сражаться; они совершали глупости и ошибки, меняли свои решения и были подвержены обычным низменным страстям. Мир, жить в котором ему было весело и спокойно: земля пропитанная солнцем, вино, сочная зелень, мясистые детишки, играющие с луками и стрелами, большие розовые тетки… боги, похожие на людей…
И даже страшные, мучительные для человечества дни, окровавленный крест этот… Он воспринял его как часть языческой картины мира.
Ну, снимут его с креста, снимут мускулистые дядьки, ласково и бережно положат на восточный яркий ковер, красавица-волшебница прольет на глаза целительного яда… И ОН воспрянет, откроет глаза – “а я и не умирал…”.
Могучая стремительная живопись, буйство света — все возможно в его новом мире!..

Выражения лиц


……………………………………………………..

////////////////////////////////////////////////////////////////

……………………………………………………..

///////////////////////////////////////////////////////////////

//////////////////////////////////////////////////////////////

……………………………………………………..

Для того, кто полжизни провел со зверями, предпочитая их общество человеческому, выражение лиц животных становятся понятными и также легко читаемыми, как знакомый с детства язык.