Рубрика: Uncategorized

У нас в городе есть зоопарк. Это отдельный мир среди суеты нашей бестолковой жизни. Заходишь сюда и скрываешься — от долгов и обязанностей, от смирения и внутреннего кипения — бродишь как зверь среди зверей, ешь мороженое, сидишь на скамеечке и ждешь, когда будут кормить медведя, как будто тебе должны бросить этот темно-красный кусок мяса… Один раз я сидел на скамейке перед птицами и увидел девочку лет пяти. Она пришла с папой, но шла сама, не держась за руку. Они только что вошли, и, я слышал, отец сразу хотел показать ей самое интересное — слона, тигра и обезьян. Он боялся, что дочка устанет, пока они доберутся до настоящих зверей, и не получится той радости, которую он запланировал на воскресное утро. Они шли довольно быстро мимо птиц и мелких животных. И вдруг девочка остановилась. Она увидела большого пингвина, который стоял за решеткой и смотрел на нее. Пингвин был чуть выше девочки, стоял молча, не двигался. Они рассматривали друг друга. Девочка обернулась к отцу и шепотом спросила «кто это?..» Она знала, что громко задавать такие вопросы неприлично. «Это пингвин». Имя существа ничего не объяснило ей, а спросить о том, что хотелось понять, она не умела — стояла и смотрела на пингвина, и он, важный и старый, не зверь и не человек, смотрел на нее и молчал… Когда на тебя смотрят знакомые и незнакомые, но привычные лица, и ты на себя смотришь, как на что-то знакомое и привычное, а если на тебя смотрит такое вот существо?..
Оторвать девочку от пингвина было невозможно…
Потом я встретил их в кафе. Она была задумчива и рассеянна. Думаю, они так и не добрались до слона и тигра. Я слышу, она спрашивает:
— Можно, я дам ему пирожное?
— Он не ест пирожное, он живет на севере.
— Ну, тогда мороженое он станет есть.
Я вышел из кафе. По пруду быстро плавали коричневые утки, на воду падали желтые листья. Пингвин все также стоял и задумчиво смотрел на дорогу. А я уже шел к выходу в знакомую и привычную свою жизнь.

Из серии «Сухие травы»
…………………….

Кабы я была царицей…
……………………….

Композиция с ложками
…………………….

Место смерти того листа
…………………………

Композиция с картинкой на доске

Рассвет, околица… Пока не поздно, уходи…
……………………..

Вечное кружение
………………………

Соня оберегает сон дочери, Каси
…………………………

Всё, что обещала осень
…………………

Инструменты дня
………………………

Зима пройдет, и лето пройдет, тем более- весна, только осень вечна.
…………………………

Старый лист и приспешники
……………………………

Ассоль, зрелые годы
………………………………

Родители отдыхают
……………………………..

Вид из окна дома №20 (повесть «ЛЧК»)
…………………………….

Жара несусветная в июле была…
…………………………

По первому снегу (рис. «мышкой»)

Творческое усилие важней результата. Результат это сегодня, а усилие смотрит в завтра, утончает зрение, обостряет чувство, создает возможности двигаться дальше, дает шанс… Поэтому не высоко ценю напечатанные на бумаге тексты, они фиксируют состояние вчерашнего дня, а на фига оно мне, это похороны текста, да и меня тоже. Текст в Интернете куда интересней, он всегда живой, варианты дышат жизнью. То же относится к картинкам, фотонатюрмортам и прочим. Конечно, если написана картина, то неплохо сделать точную репродукцию, но это в сущности архив. Также как музей. Работа художника, фото-художника на экране, в «цифре» — будущее. Работа писателя, прозаика с текстом как с живым существом, чтобы видеть его, слышать его звук, и свой голос — интересней бумаги.

Они дружили как Герцен с Огаревым…
……………………………..

Осенний вечер. Если б вы знали, как надоели мне российские ровные гороизонты и бескрайние пустые поля… А ведь любил я вас когда-то, и много лет любил…
………………………..

Сто лет чифир по утрам. Мне мать завещала, потомственный гипотоник. Я усовершенствовал технику, смягчил — мой чифир не лагерное пойло, но вкус… ничем не перешибешь… 🙂 Это не чай с конфеткой.
……………………….

День рождения лет тридцать пять тому назад, ушедших уже больше, чем живых.
…………………….

Портрет И.К. Гениальный выход для портретиста нашел Пикассо — кубизм, и женщины не возмущаются, уже не говорят — «непохожа», а ищут в квадратах и кубах свое лицо. А мне все равно, портрет писать или кувшин, одинаковые задачи.
………………………….

Набросок из Крымских времен. Мне чужд крымнашенский идиотизм, он плохо кончится. А Крым всегда был мой, моим и останется 🙂 Земля не принадлежит людям, это мы ей принадлежим, и наш конец это убедительно доказывает. Уйдут все люди, своей глупостью и злобой самоуничтожатся, а земля останется…
…………………….

Портрет старого юриста, по классификации Ж.
………………………..

Из серии «как было» Как стояло. Лукавство небольшое: выбор есть, но сдвинут, он в свете, в ракурсе, в цвете… а что стоит — какая разница, что стоит…

Не поэт, и не брюнет…

////////////////////////
Писатель, поэт – неудобные слова. Как-то спросил
одного хорошего поэта – «вы поэт?»
Он смутился – пишу иногда… бывает…
В общем, случалось с ним, иногда, порой…
Так что стоит пару слов сказать – про писак и про
читак.
Писака обижается, если ему говорят неприличные
слова. Но, я думаю, зря, – профессия уникальная, если
хороший. Даже если всех писак собрать, то больше чем
столяров не наберешь. Столяр знает, чтобы на стуле уси-
деть, требуется известная часть тела. Хороший стул на
все размеры годится.
А чтобы хорошую книгу понять, другие места нуж-
ны, они не у каждого находятся.
Писака, если интеллигентный, начинает недостатки
в себе искать. Мучается…
И часто сдается, решает – «надо как они»: жизнь их-
нюю описать, как чай утром пролил, сморкнулся, фор-
точку открыл, запах стереть… Детёнка в сад водил…
Про училку, про редактора зловредного…
В общем, хочет подать читаке знак – писака такой
же перец, такой же кактус как ты, милый-дорогой!..
Чтобы, буквы перебирая, не рассерчал, не зевнул не-
нароком…
Какая глупость!
Писака, не гадай, чего читака чешется, на всех не
нагадаешься.
Дунь-плюнь, поверь, – если читака книгу твою ку-
пил или даже прочитал… ничего не значит. Не радуйся,
не огорчайся. Подожди лет десять, там посмотрим –
или читака умрет, или ты…
Или книга.

Культура здание ажурное, прозрачное снизу вверх, сверху вниз, вдоль и поперек. Если конечно думать о том, что остается. А все остальное… Мусор. Бубенновы, сорокины,пелевины, акунины… барды всякие с песёнками… разнокалиберный, но вздор. Сколько угодно выдумывай мысли умные, чем умней, тем старей они… Можно акробатничать, фиглярничать, модерничать, премии собирать, похвалы коллекционировать… невнятицу как бы талантливую нести… Необязательность, мелочевка дня текущего… всё зря. А почитатели… у каждого столба и кочки найдутся. Общайся, пей с кем нужно, побольше о высоких материях талдычь с друзьями да за пивом — и будет как надо. Пока не помрешь, или обессиленный в свой угол, ползком… Мусор. Еще есть лесовики — возводящие временные построения, леса — они необходимы и полезны, творческую среду поддерживают… если не начинают себя к гениям причислять. Попасть в строители лесов почетно, мало кому удается…
Видно будет… через пятьдесят лет, когда забудутся хвалы, ругань, премии-медали, споры-разговоры. Второе рождение?.. Чаще, гораздо чаще — вторая смерть.

К нам ходит особая собака — толстая, белая, морда поросячья, а глаза китайские. Она по аллейке от нашего дома до девятого шлепает, с лапы на лапу переваливается, от дерева к дереву по правой стороне, и каждое поливает толстой шумной струей, у нее хватает на все деревья, что выстроились вдоль дорожки. Потом ковыляет обратно и поливает деревья с другой стороны, опять-таки с правой, но с другой… добирается до угла нашего дома, не забывает камень, большой булыжник, когда фундамент закладывали, вытащили, да так и оставили… польет его — и исчезает. Я думаю, она живет в домах по ту сторону оврага, там нет деревьев — новая застройка, и собака перебирается через овраг к нам. Это должно быть ей нелегко дается, при таком телосложении, но видно, очень нужно — здесь деревья, она делает дела и гуляет. Если это будет продолжаться, деревья могут засохнуть, зачем им столько солей… Особая порода, если б это был человек, его считали бы дебилом. У нас есть такой идиот в доме напротив — толстый, белый, глаза китайские, ручки коротенькие, лицо широкое, плоское — и нос пятачком, как у этой собаки. Может бывают идиоты среди собак?.. Об этом знают только собаки… Я вижу, они обходят эту стороной, то ли запах особый, то ли голос… Голос, действительно, странный, она не лает, не визжит и не воет, как некоторые по ночам, у нее хриплый возглас вырывается, словно прокашливается перед важным сообщением, горло прочищает… Хмыкает многозначительно и продвигается вдоль правого ряда деревьев, по аллейке между нашим и девятым… стволов там восемь штук… затем поворачивает обратно, шлепает вдоль другого ряда… И так раза два или три, от погоды зависит, от настроения, или запаса жидкости в теле… не знаю…

Я стою у дома и смотрю, как она сначала удаляется, потом приближается… Она продвигается и поливает все деревья, не пропуская ни одного, наконец на втором или третьем заходе добирается до угла нашего дома, опять камень! — и скрывается. Я заглядываю за угол, чтобы убедиться — она же с той стороны! откуда же еще… но ее уже нет. Странно, трава здесь невысокая, кустов нет, а до оврага добраться, с ее-то ногами, не так просто… А в повадках что-то смущающее, непреклонность в движениях, пусть неуклюжих, она знает, что хочет, ей цель ясна до последнего клочка шерсти, или еще чего-то, ценного для собак… Так двигался летчик-испытатель, который вырвал мне верхний коренной зуб. Тогда он уже не был летчиком, попал в катастрофу, его уволили, он проучился два года в училище, зубопротезном, какие протезы делал, не знаю, но зубы выдирал именно так: мельком заглянет в рот — «ага, этот!» — и тут же отходит, после катастрофы нога короче, передвигается неуклюже и неуклонно… как эта собака. Вернее, теперь, глядя на собаку, я вижу того техника, испытателя… Он отходит, берет не глядя со столика клещи, я уверен, не те, что надо, не те!.. и тут же, не задумываясь, возвращается, протягивает руку, на лице ни сомнения, ни мысли… Я даже рта не закрыл, чтобы снова открыть, и духом не собрался, как клещи уже во рту, тут же зацепили, и моментально хрястнуло, обожгло болью, но уже все, все позади… он быстро и ловко крутанул, сила у него была, дай Боже всякому, а клещи наверняка не те… Вот с подобной неуклонностью… Я смотрю — движения те же… и снова собака скрывается за углом. Я туда, а ее и след простыл. Ну, не могла добраться до оврага, не успеть ей! Движения совсем не быстрые, быстрота бессмысленна, если перед действием остановка, главное, чтобы остановки никакой — шел и сделал, протянул руку и вырвал… Или вырезал, вырезал тут же… как хирург с густыми усами, старик, вырезал мне гланды лет тридцать тому назад. Сначала уколол глубоко в горле длинной иглой, в первый момент больно, потом только хруст… отложил шприц и не глядя хватает ножницы с длинной волосяной петлей, сует в рот… даже не сказал, что главный момент, не предупредил, не промычал как обычно на обходе — заглянет в горло, хмыкнет, значит, там помойка у тебя… А он, не сказав ни слова, хотя домашний друг, папин приятель… хватает петлю и в темном узком родном пространстве затягивает, душит мои гланды — и хруст… И собака исчезает за углом. Я тут же высовываюсь — нигде нет!.. с ее поросячьим носом, узкими китайскими глазами… Такие я видел… у одной женщины, подавальщицы в столовой. Она толстая, белая, видно, очень плотная, даже твердая… наклоняется протереть клеенку, грудь почти вываливается на стол, но все-таки удерживается, а глазами косит на нас, студентов… сытая, конечно, и ждет поступков… а мы только ждем, когда вытрет лужи, уберет пустую корзинку из-под хлеба, принесет другую, полную мягких больших кусков, и тогда, не обращая на нее внимания, будем есть хлеб, запивать компотом… У нее родители китайцы, наполовину, кажется, и такие вот глаза… узкие, косые… и вся толстая, белая, как эта собака, или даже толще… Наклоняется, и грудь…

И собака снова скрывается за углом. Я бегу, смотрю — ее нет нигде.

Двое дремлют, один на страже.
…………………..

Встреча у магазина, зимним вечером
……………………….

Художник на природе (и его кот с ним)
………………………….

Размолвка
………………………….

Вечерний вид с высоты
…………………………………

Городок, вечер… Столько раз переделывал, что начальную технику забыл, а искать долго…
………………………….

Лестница наверх
………………………………

Масяня в сдержанных тонах

You Hear…

‘You know, Gena writes poetry…’

I didn’t know that. Gena is a thick-set fair-haired man of about forty. He studied to become a physicist, never graduated, and now works as a lab assistant in some research institute. He always has a plump brief-case about, even when visiting friends.

‘Could it be poems that are inside?’

‘Might well be poems. He has been writing for many years – and never published a thing.’

‘They won’t have him?’

‘He won’t try, he just keeps writing, and that’s it. From time to time he gives a friend a collection as a birthday present– and is quite content with that.’

‘Wish you could get hold of a copy for me…’

‘I think I have one about… here it is.’

I took the little book bound in leather with a silk ribbon for the book-mark. He binds them himself… I opened the book, the first poem began – “…a Hellenic youth…”, he was doing something with a paddle, can’t remember exactly what… The second… “…a beautiful Amazon maid…” But oh no, it can’t be. The third – “…how beautiful evening roses are…”

I shut the little book. I was stunned. I had imagined a graphomaniac writer as something quite different. He has been creating his pieces for so many years – and he never talks about it, doesn’t push on to carve his way to notoriety, doesn’t frequent publishing houses with this case of his. Unconcerned he writes on an on. Doing what he needs to do – and that’s that… When we start – we just need it, we don’t hope for anything. It is not work yet, but pure joy. Then it becomes one’s trade – and doubts and torments commence… and imprecations – I’ve got stuck with my drawing, I’ve got stuck with my writing…

My friend laughs:

‘Why aren’t you reading, you’ve asked for it. A natural graphomaniac, yes… But what a fine fellow for all that – a truly pure soul…’

‘Have you read it through?’

‘I must confess I’ve never made it to the end.’

‘Let’s try the end…’

I opened the last page — and read:

— YOU HEAR…

You hear a leaf drop in the autumn woods

You hear a twig screech sliding against the window pane

You hear a sparrow have a bath in the sultry heat, beating his wings in the dust

You hear a hawk fly in the sky slowly vanishing in the distance

You hear the old cat sleep, breathing heavily, noisily

You hear a cockroach run over rough paper with his little legs going tap-tap-tap

But you never hear time crawl, or run, or fly

But you never hear death approach, rest his hand on the back of your chair

Shift his feet, have a look over your shoulder…

Кася. Ничего не знает о модернизме, тем более — пост- (и я тоже), но зато умеет ловить мышей, а я — нет.
…………………….

В стремлении к «неэффектности» похоже, до предела дошел… И вина больше нет, а лимончик еще остался… Своего рода исследование тупиков, так говорят про двадцатый век… Но кажется у каждого тупички свои, в которые необходимо носом ткнуться. Говорят, умные люди на чужом опыте учатся?.. Боюсь, что чужой не убеждает…
………………………

Вы думаете — «современность — о!!!» но она только щель во времени…
…………………………

Карлик-властелин в мире сочного вкуса, хвостик перестал вилять, зато ценную способность приобрел…
……………………………

Робин, сын Робинзона, смотрит из куста с сожалением и неприязнью на приспособившихся к людоедской жизни дикарей
……………………………..

Красные крыши. У меня спрашивают — пожар, что ли?.. Нет, просто крыши красные, картон и масло…
…………………………

Не слишком ли высоко?..
……………………………..

Растения счастливые существа, энергия солнца им нужна, и хлорофилл, конечно. Эволюция с нами поспешила, ради эффективности, да?.. А нам бы хлорофилла, и были б мы зеленые, думали бы медленно, зато долго жили.
……………………………….

Приготовления ко сну.

Бокальчик и ткань
…………………….

Горшок с цветками, окно, угол и ничего больше
……………………..

Сухие цветы-иероглифы, а про содержание их ничего вам не скажу…
………………………

Время плодотворного из себя выматывания образов — было и прошло…
………………………

Опять Масяня, опять на Мунке, но не думайте, что в этом много смысла: просто Мунк защищает принтер от Масянькиной шерсти, и никаких идей…
………………………………

Довольно простой угол-примитив, с легким уклоном в графику. Уклон может быть в любую сторону (а то меня учит какой-то недоросль в Фотографере, что пикториальное фото умерло давно… Но дело не в стремлении к живописи, а к стремлении к живописности — бежать от тупого педантизма оптики. Зачем тогда ее используешь? Временное увлечение, с 2007-го года. Мне всегда было все равно, с чего начать живопись, да хоть с пятен на потолке… а тут мне в руки попался фотоаппарат… Отчего же не использовать для начального эскизика?
…………………………..

Туся на грани жизни, так было. Подлость искусства в том, что бесстрастно может отмечать и констатировать самые драматические ситуации, с полной безжалостностью, да. Но если есть в тебе капля «способности проникать»… назвать это талантом не могу… то может быть найдена та грань перехода… между искусством и жизнью, которая приемлема…
………………………………

Фото-оптики требуют резкости, на вот, возьми ее скорей…

Ягоды на земле. Можно, конечно, поговорить о «психологическом весе» пятен, и о проблеме с этой отдельной ягодкой, вес которой трудно оценить, гораздо легче недооценить или пере-оценить… но зачем?.. Решают-то дело вовсе не слова, и не понятия, хотя порассуждать (задним числом) все мы молодцы… В таких с виду простых картинках, или фотках, все равно… удач почти не бывает, редко удается добраться до полного спокойствия…
…………………..

Ушастый друг всех наших друзей
………………………….

Пейзажный набросок, пастель, мелкИ, еще что-то…
…………………………

Черное море, северный берег, ночной вид.
…………………………..

Два окна, бутылки, чахлый интерьер… Пустая бутыль всегда драма, да…
…………………………….

Забытый угол, беглый набросок, в основе фото, но оно бы не узнало себя, уверен…
……………………………..

Уголь, соус, пастель, мелкИ… в старом шкафу на полке
……………………………..

Натюрморт в платяном шкафу
……………………………..

В старости становишься сентиментален, свет, цвет, расплывчатость-нерезкость… и достаточно, чтобы изображение сохранить. Но в этом своя правда есть — взгляд на мир меняется, контуры вещей расплываются, и многое, очень многое значение теряет, и уже не хочется ВЫГЛЯДЕТЬ получше, так что пусть остается…
………………………………

Масяня спит на Мунке, на альбоме…

Афиногенов
Я прочитал в газете — Афиногенов пропал. Старик, вышел из дома и исчез. В центре города, днем. В соседнем корпусе жил, оказывается. Не один — дочь с семьей, телефон, приличная квартира. Я знаю этот дом — богатый кооператив. Может, псих, или маразматик, вышел и не знает, куда идти, как вернуться?.. Нет, по лицу не похоже, очень культурное лицо. Карточка плохая, но все равно видно, что разум при нем.
— Ему неплохо жилось, — соседка докладывает, она всех знает, — своя комната, все его ублажали. А он проявил неблагодарность — удрал. Куда в городе идти?..
Вот и я не знаю. Вечером выйдешь, хочется куда-нибудь, а станешь перебирать… к этим — нет, к тем — ни в коем случае… и так добираешься до конца списка. У каждого есть такой списочек, и все укорачивается он, укорачивается… Вечером заглянул к приятелю — он лежит.
— Гулял, — говорит, — споткнулся, и вывих. Хромаю теперь. Нога распухла в щиколотке, туфля не налезает.
Он в отпуск собирался. Уже август, кончается лето, а мы еще здесь. Все выбираем, куда поехать, продлить наше короткое тепло. Так ждешь этого лета, а оно пробегает в один миг. И ехать-то куда?.. Приятель думает об отпуске с весны, и даже зимой мечтает, слушает прогнозы погоды и выбирает самые лучшие места. Время идет, прогнозы меняются, в лучших местах холодно и идут дожди. Он выбирает новые места, но и там погода не держится. Она теперь везде обманчива, не уследишь. Да и ехать-то некуда. Что там хорошего, все давно известно. Раньше мы ходили в горы, а теперь возраст, ходить трудней. Да еще этот вывих… Он лежит, больной сустав на подушке, и размышляет:
— Куда же деться… чертова нога, недельку придется поваляться?.. — он смотрит вопросительно.
Я киваю: — Через неделю будешь в порядке.
— Но куда… — он вздыхает, — вот Афиногенов, смотри, вышел и пошел. В больницах — моргах нет, значит, гуляет.
— Ну, Афиногенов… Нет, я так не могу.
— А может псих?
— Нормальный, говорят. Рядом со мной жил. Жаль, не знал про его план, расспросил бы…
— Что он, дурак? ничего бы не сказал. Представляешь, вышел и пошел…
— На попутках, что ли?.. Недели две уже… или три?
— Счастливец… Вот чертова нога — болит.
Мы живем здесь давно, сначала нравилось, потом нет, а дальше привыкли — тихо, уютно, другого такого места не найти. Да и ехать некуда. Там, где нас нет, только хуже. Афиногенов дурак, куда поперся…
— Поправляйся, — говорю, и поворачиваюсь к двери.
— Через неделю исчезнуть надо, иначе отпуск пропадет. Куда же отправиться?..
— Может, в Крым?
— Там еще жарко для меня.
— Тогда в Прибалтику.
— Сыровато уже, с моими-то суставами.
— Украина не подойдет?
— Говорят, дожди…
— Через неделю неизвестно, что будет.
— Лучше не будет, осень на носу . Так что Афиногенов? Взял да пошел?..
…………………………………………………………………

Разные люди
Все люди — разные. Очень глубокомысленный вывод, и чувства вызывает разные, от восторга до полного отчаяния. Насчет восторга не уверен, а вот про отчаяние могу рассказать. Вчера долго не мог успокоиться, а ведь ничего в сущности не произошло. Просто вышел из дома погулять с собакой. Правда, с настроением — никого не встречать. Опасно, уж слишком все разные… Взял собаку и пошел. Собаки тоже разные, но это не раздражает. Ничего еще не произошло, просто сгустилось вот такое состояние. Не могу сказать, что отчаяние, но и не восторг, уж точно… Иду, никого встречать не хочу, крадусь задворками. Только бы до кустов доползти, собаке для дела, мне для безопасности…
И вдруг меня окликают, громким басом, через улицу. Это мой начальник. Он хороший человек, но слишком мы разные с ним, разные… Удрать уже невозможно. С ним жена и какой-то тип в белом костюме. Я вырос в бедной семье, и знаю, что в такой одежде нормальный человек не пойдет. Жену начальника я тоже знаю, и говорить о ней не хочу. Она человек неплохой, но совсем другой, что тут объяснять. Начальник объявляет, указывая на человека в белом:
— Перед вами лауреат и автор многих книг по египетской культуре.
Автор ничуть не смутился, кивнул и продолжает смотреть в пространство. Видно, привык, чтобы его называли как следует.
— А как ваше творчество? — это жена начальника обращается ко мне. Добрым голосом — ну, что вы там еще натворили?.. и с тонким намеком лауреату — и у нас не совсем захолустье, тоже люди живут… Лауреат благосклонно двигает подбородком, то ли хочет что-то промолвить, то ли слюна в горле застряла.
— А, это ваша собачка… еще жива? — спрашивает начальник у собаки.
— Вот, жива… — отвечаю за собаку.
— А что она умеет делать? — Это для него всегда важно, все должны что-то интересное уметь, и собака тоже.
— Ничего особенного, — говорю, — вчера вот ребенка укусила.
Тут просыпается из величественного молчания искусствовед и с глубоким выражением изрекает:
— Собака не должна кусать детей.
Он знает лучше собаки, что она должна. Шеф и его жена молча обдумывают собачий поступок. У шефа, наконец, появляется выражение на лице, он выпячивает нижнюю губу, как всегда, перед важным заявлением…
— До свиданья, до свида… — бормочу я, и задом, задом в кусты, тащу через колючки собаку — и исчезаю.
Мы идем по весенней травке, делаем дела и постепенно забываем, забываем…
А они?.. Идут, наверное, и говорят:
— Ну, и тип… и собака у него, пожалуй, бешеная.
Все-таки удивительные существа, все разные.

Ученый диспут
……………….

Тамбов, 1943-ий
…………………..

Еще один вечер…
……………………..

А мы рукой на прошлое — «вранье»! а мы с надеждой в будущее — свет …
……………………..

Яблоко и др.
…………………………

— Ишь, разлетались…
……………………….

Ночное окно
………………………….

Совершенно неправильно!
………………………….

Забытый угол
……………………………

Из старого альбома

Не всё же быть сериозным, так что вот вам некоторые странные картинки, которые за многие годы накопились.
Силой воображения (и ненависти, подходит под статью?) художник сжигает город, в котором жил, и всех его жителей — обяза-а-тельно, но взял с собой двух любимых женщин, да…
…………………..

Прошу слова! Двое отговорили, отвалились, а третий еще полон сил, рвется доказать… Дума, наверное, или другое сборище, не знаю…
……………………..

Где-то на выставке, рожа собственная надоела до чертиков, а картинки вспомнил… но где они…
………………………..

Яша С. слушает Баха.
……………………….

Ненависть цветов. За что им любить нас, убийц…
…………………………….

За билетом, на рассвете…
…………………………….

Политические драчки — путиноиды и апутиды
…………………………….

Скромная пляжная фантазия, монотипия
…………………………….

Философ
…………………………

Давай отравим, заслужил, подлец!..
……………………..

На выставке в Пущино, с какими-то фанерками, где они сейчас… Начало 80-х.
……………………………

Избранные рассказы за 30 лет. Москва, 2008 год. Махнул хвостом! На обложке сто миниатюр картинок и рисунков, пестровато с точки зрения дизайна, но пусть. Тираж невелик, но книжка есть. Только-только тогда кончились у меня «Мухи», хватило их… на 24 года, была тыща экземпляров — дарил, раздавал, в начале немного продал, штук двести в Москве в Казачьем и других местах, а потом надоело продавать, бегать-ездить, суетиться-предлагать… А в сборнике «Махнуть хвостом!» — избранное из трех книг рассказов.
……………………………..

Конец империи.

……………….

……………………

…………………..

……………………..

……………………..

…………………………..

………………………..

Веник в углу
……………………

Натюрморт по-российски
………………………

Дринк!
……………………….

Зарисовка из «подвальной» серии
………………………..

Незаконченная рукопись
…………………………..

Скучный угол

Повесть напечатана в Интернете, в журнале Ю.А.Кувалдина «Наша улица».
http://kuvaldn-nu.narod.ru/dan-markovich/dan-nemo.htm
…………………………………………………………
Прошло десять лет с его смерти.
Командор Немо, так я его называл.
Он как-то рассказал, в детстве придумал человека, разговаривал с ним по игрушечному телефону. Он называл его Кассо. Потом оказалось, был с такой фамилией министр при царе. Немо мало знал, но часто угадывал, свойство, родственное таланту.
Дело было в спокойной довоенной буржуазной республике под боком у страшной, в собственной крови, России. Рыженький, пухлый, деловитый, сунув нос в старую оправу от очков без стекол, тонким голосочком по игрушечному телефону — «Позовите мне Кассо…» Голос остался почти таким же, хотя он был грубо и крепко сколочен, коренаст, очень силён… Он был настоящий мужик, и нежная истеричка. Игрок и клоун. В отличие от моих родителей, он после войны выжил, талантливым обманщиком был. Лучше сказать — стал.
Если б не война, кем бы он был? Другим, я думаю, другим.
И я — другим.
И, может быть, тогда б мы поняли друг друга, кто знает…
……………………………………..
Пробовал писать ему, он не отвечал. Может, не хотел, а может просто так… он письма не любил. А приехать я так и не сумел. Прособирался…
Кое-что знал от знакомых — жив, фокусы свои не бросил, наоборот, стал кем-то вроде Кашпировского республиканского масштаба, вел еженедельную передачу на телестанции, как переносить тяжесть перемен. По-прежнему лечил все, что не лечится.
Он ни шагу навстречу мне не сделал. И я перестал пытаться.
……………………………………..
Нет, было, все-таки, одно письмо. Пришло по старому адресу, мне его отдали через два года. Немо уже не было в живых.
Читал и перечитывал. Он не изменился, только потерял силы. Мы оба не поумнели, не изменились, но потеряли силы и время. Это жизнь. Что бы ты ни сделал, чего бы ни добился, все равно поражение, потеря… Теряем время и силы, вот и всё.
«… Ты жил сам, я тебе не мешал. Ты так хотел. И не сдался, хвалю. Значит, в нашу семью пошел…
… много всякого было, долго писать…
… не приезжай, не на что смотреть. Но я неплохо барахтался. Жил как хотел…
…живи долго, вот мой совет. Если сможешь. А не можешь, все равно живи. Кроме живой жизни нет ничего, не надейся, не верь дуракам и желающим обманутыми быть.
Твой брат Немо».
……………………………………..
Часто теперь просыпаюсь по ночам… лежу без сна…
Думаю, как ему там… сыро и тесно, а он закрытых пространств боялся… Глупость, конечно.
Мы как два муравья, карабкались, отодвигали падавший на нас песок. Пока могли. И оба ничего особенного не сумели. Плыли в потоке, вот и все дела. Немо казалось, он управляет судьбой, я сомневался. Под старость и он потерял уверенность, что раздвигает жизнь как траву…
Часто ловлю себя на том, что по-прежнему спорю с ним!..
Но в одном он оказался прав. Кругом — чужие…
Нет, хорошие, умные, интересные были — люди, встречи… но чужие. И так всю жизнь…
……………………………………..
О его смерти я узнал с большим опозданием, случайно. Похоронили, про меня никто не вспомнил.
Он был последние годы одинок, что страшно непохоже на него. И, оказывается, жил и умер в том самом доме, в котором мы вместе жили. Он откупил его весь у наследников хозяйки, когда Лиза умерла. Она кормила меня картошкой с мясным соусом, я помню, как всё хорошее. Когда Немо исчезал, а стипендия кончалась… Я притворялся больным. И она приносила мне на обед большую тарелку с тушеной картошкой, и сверху кусочек мяса.
Была ли у Немо собака… как тогда, в туалете, под полкой?.. Наверняка он устроил себе удобный туалет?..
Наконец, я собрался, несколько лет тому назад, поехал смотреть.
……………………………………..
Ничто не изменилось, бесконечные улицы, одноэтажные домишки, высокие заборы, у дороги пыльная серая трава…
Через много лет я пришел к нашему дому.
Он ничего не изменил, так и жил в комнате с крохотной прихожей, с обледеневающей стенкой, только купил мощный обогреватель, держал под столом. Грел ноги. Говорят, в старости стал слезлив, подвержен внезапным вспышкам гнева. Быстро отходил, тут же дремал, как он это умел, в момент отключался… Он почти ослеп, и умер незаметно ни для кого. Когда к нему пришел сосед, случайно забрел, то увидел высохший труп, почти мумию.
……………………………………..
Я увидел ту же лужу, рядом со входом.
У дороги появилась чугунная колонка, но в ней не было воды. Из дома вышел человек, мы разговорились. Он рассказал мне, что здесь совсем недавно, и что бывший хозяин… фамилию назвал правильно!.. продал дом через посредника его покойному отцу, а сам сейчас живет в Анголе. Почему в Анголе?.. Вроде он там как доктор Швейцер, дикие люди его боготворят.
Я видел могилу на Рахумяе, но не стал его разочаровывать. Наверное, последняя шутка Немо…
Может быть, теперь он нашел свой Дом, Семью, и тот момент, с которого его жизнь пошла как сон?.. Выдумки, литература!.. Хотя у меня давно все смешалось в голове — реальность, выдумки, сны… Мир огромный сумасшедший дом, в котором нет и не может быть порядка, а люди в сущности бездомны, и мечутся по свету в стараниях выжить.
……………………………………..
Не стоило мне злиться на Немо, он сделал для меня много хорошего. При этом совершенно меня не понимая, и это не смущало его! Я говорил о своих делах, увлечениях, планах… — он никогда не слушал. Не слышал. Смотрел куда-то отсутствующим взглядом. Но что-то он все-таки ухватывал, что?
Что я жив, здоров, не голоден, что не мерзну отчаянно, как часто со мной бывало… что занят серьезными делами, в которых он ничего не понимал, и понимать не стремился… Что я живу не так, как он, что не понимаю смысла жизни, и всего, всего, всего, что он так хорошо и ясно представляет себе…
Ему безразлично было все, что я так превозносил, называя духовным родством.
Он просто моим братом был.
……………………………………..
Теперь уже неважно, как все было. Сумрак опускается, Немо забыт, скоро и меня забудут. Только озеро останется, и вечное мелкое болото на плоском берегу, и чахлые сосны перед въездом в единственный мой город…
Все, как было…

Спросили про поэтический слэм. Почему поэтический — что угодно, хоть короткую прозу так можно исполнить. Попрыгать, покривляться. Хотели знать мнение? — убожество все это, просто убожество. А выдавать себя за поэта, за прозаика… сейчас может кто угодно, нужна наглость, цинизм, стремление развлекаться за счет серьезных и глубоких вещей, опошляя их. И нечего тут усложнять, говорить мне про внутреннюю глубину, про отчаяние таким образом сокрытое… Ну, ерничать никому не запретишь… На такие слова сразу говорят — «а ты сам-то что?». Может и ничто, но не кривляюсь. Больше нечего сказать. Мне как-то написали, ну, не мне, но я воспринял как к себе обращенное — «искренность теперь достоинство идиота… или эстета…»(примерно излагаю) Поскольку не эстет, то значит идиот. Зато могу над всеми этими клоунами посмеяться.
Сколько людей сейчас считает себя прозаиками, черт знает, сколько. И что? Самый короткий испытательный срок — двадцать лет, вот через двадцать и поговорим. Мне будет 95, это смешно своею нереальностью, но мир от моего отсутствия не изменится, и многие увидят. Но скорей всего будет что-то вроде… помните, как в фильме кинд-дза-дза… Но это нам сейчас, что, право на наглость и пошлость дает, если еще живы для нас настоящая литература, и музеи?..

Много раз наблюдал (не о себе говорю — четверочник с минусом) — если не сказал «авторитет» — — «он хорош…» то никто не скажет, что хорош, а будут по одиночке подходить, думать… а что тут думать… или стоять толпой, ковырять в носу… Вспоминается Маяковский («транжир и мот») — правильное отношение, но с излишней горячностью, сквозь которую — горечь… Не, тут с юмором только стОит, только с юмором, других людей на дали нам, эволюция не дала, но каждый — свой мир… может быть, такая возможность дадена, и что думать о толпе… смайл…

Ира, и мы едем в Болгарию через пять стран шенгена, впервые воспользовался своим ЕС-гражданством, через Украину не пробраться нам
………………….

Вид из окна дома №20 (повесть «ЛЧК» про этот дом)
……………………

Заповедник за рекой, Россия это, зверям всем желаем выжить, про людей не скажу ничего, много было и хорошего и плохого, но хорошего больше было. Просто надо еще попробовать пожить, а не медленно умирать в этих прекрасных местах под Москвой…
………………………..

А сейчас мы здесь, тоже на краю городка, и здесь немного теплей и светлей
И это февраль, снято 16-го февраля!
………………………

Картинки на окне
………………………..

Городок ночной
………………………….

Все остается в России, если нужно — пусть нужно, если нет- пусть нет.

Если бы поэзию создавал язык, то многие поэты были бы гораздо похожей друг на друга, чем это есть на деле. Особенно одну и ту же мысль выражая, ну, похожие мысли, ведь с ними у нас явно «все сказано». Конечно, язык определяет конкретику выражения, форму, мелодию… кто отрицать может… но только личность создает поэзию во всей ее цельности, да и прозу. Личность, да. Голос личности, особенности внутреннего разговора, да и внешнего… Поэты, когда пишут о поэзии, всегда «перегибают», преувеличивают, это естественно. (например, И.Бродский)

Вася, говорю ему, поверь мне как всегда, здесь нам хорошо будет. Вася как всегда, но верил не совсем. ОН же не домашний зверь, с первого дня решил обследовать окрестности. И попал на местного драчуна, тот сходу ему нос разодрал. Но потом так случилось, что драка перешла под машину, легковую, а драка под машиной Васина сильная сторона — драка на боку. И Вася победил, но преследовать противника не мог, местность незнакомая.
………………………………….

После драки другое настроение, болгарские коты такие же, справлюсь…
……………………….

И кормят здесь лучше…
…………………

Для Васи здесь большой простор…
………………………

И народу мало, в каждом доме — одна семья. Люди добродушные…
…………………..

В нашем доме один на воле гуляющий кот…
…………………….

Какая мне разница, где сидеть за столом, в какое окно смотреть, везде тоже самое вижу. Моя жизнь, мой колпак, мои картинки, слова… Незаметно, без звука и стука закрываю дверь, мне так больше нравится. Вышел из России — с благодарностью и горечью, я не из тех, кто возвращаться может. Редко уходил, но окончательно — всегда. Здесь нет надежды больше — ни на что, не только хорошее, но даже приличное. Толпа серости… и много замечательных людей.
Я не в тех чинах, слава богу, чтобы «предьявлять заявы «, прогнозы писать, тип довольно асоциальный, с тех пор как вышел из науки (да и там гвоздем из пола торчал, хотя был способен), но продолжал свою одинокую гвоздеватость и в живописи, и в прозе… Чуждый. Социальной ориентации, социального интереса — никакого, и нигде не будет. Отдельные люди встречались, вижу — есть, махну рукой и дальше плыву, а может на одном месте, как в «Последнем доме», кручусь. Там где больше двух, там бардак, увы, в России только так. Но так — везде, и только если-очень-очень повезет… Мне — не повезло, и не надеялся — никогда.
………………………

Ночью, бывает, проснешься, и счастье, если конфетка есть, и немного винца. На свете счастье есть, но быстро кончается… смайл…
………………………..

Дверь, за ней еще кое-какие картинки остались, в основном так себе, мне кажется. Лучшее — недавно сообщили мне — окончательно решил взять Серпуховский музей: живопись штук двадцать, много графики и фотонатюрморты, последняя страсть моя. А может и не последняя, кто знает…
……………………………

У магазина рано поутру, как только откроют… Картинка на оргалите, поврежденном, и уплыла куда-то, надеюсь, где-то в мире еще живет, для меня картинки как звери, живые… Хуже-лучше, не в этом дело, просто живые для меня… как немногие простые вещи, которые вспоминаю…
…………………………..

Анатомичка, по воспоминаниям написано, теперь смотрю как на запоздалый консилиум. Опыт первого курса остался жить во мне, ничего из этих накопченых наформалиненых тел не вылетело духом каким-то, сплошное вранье… Отказал пучок Гиса, черт возьми… и разрушилась вселенная, миллиарды клеток умирают… и ничего больше, ни-че-во. Хотите — верьте, а я себя обманывать даже из большого страха — не стану. Картинки и слова — чуть долговечней, да, но и для них найдется своя черная дыра. А пока — они есть, и хорошо…
……………………………..

Шурик, бездомный котишка, всегда со мной был, когда я бродил вокруг десятого дома, фотографировал или рисовал… Присяду, он тут же устраивался на ноге… А про дальше, говорить не хочу.
…………………………..

Остров, музыка, которая одна имеет полную доказательную силу — говорит нам о внутренней природе искусства в чистом виде, тут уж разговоры о «связи с реальностью» выглядят смешно. Они смешны и в живописи, конечно, но там есть «зацепки для реалистов». А про слова не говорю, хотя… звук, музыка и в них главное — голос среди пустыни, в темноте, преодолевает страх перед жизнью…
……………………………..

Девятый дом не десятый, он красивше, но пустей для меня. Если бы не Мотька, которая жила в овраге за домом, там рыла норы для котят… я бы и не вспомнил об этом красивом доме…
………………………………..

Сухие травы, такой шестирик.
………………………………….

Вид из окна четырнадцатого этажа. Квартиру, как живое существо, жаль… но останется тенью сознания — скоро, скоро…
……………………………….

Ожидание. Чего? Неважно. Важней само состояние, главное, пожалуй, в жизни. Пока есть ожидание, живем.
………………………………..

Хорошее было время, бывали дни и утра…
………………………………….

Предчувствие чумы, пастель, обработка… Много вариантов, спасибо ЦИФРЕ… А про чуму… ничего не скажу, я не предсказатель, ну, может, пред-чувствователь немного…
……………………………….

Здравствуйте, мое почтение, господин Сезанн. Такого сложного гения потом уже не было, весь двадцатый век — из него пошел. Вот это чувство — стремление, жажда целостности образа… они ушли, начали раздроблять, по частям усиливать… Пора к целостности возвращаться, но не с моими слабыми силами, конечно, так что — только призыв и мечта…

Именно в тот самый день… Это потом мы говорим «именно», а тогда был обычный день — до пяти, а дальше затмение. На солнце, якобы, ляжет тень луны, такая плотная, что ни единого лучика не пропустит. «Вранье, » — говорила женщина, продавшая Аркадию картошку. Она уже не верила в крокодила, который «солнце проглотил», но поверить в тень тоже не могла. Да и как тогда объяснишь ветерок смятения и ужаса, который проносится над затихшим пейзажем, и пойми, попробуй, почему звери, знающие ночь, не находят себе места, деревья недовольно трясут лохматыми головами, вода в реке грозит выплеснуться на берег… я уж не говорю о морях и океанах, которые слишком далеко от нас.
Вот и пять часов. У Аркадия не просто стеклышко, а телескоп с дымчатым фильтром. Они устроились у окна, навели трубу на бешеное пламя, ограниченное сферой, тоже колдовство, шутил Аркадий, не понимающий квантовых основ. Мысли лезли в голову Марку дурные, беспорядочные, он был возбужден, чего-то ждал, с ним давно такого не было.
Началось. Тень в точный час и миг оказалась на месте, пошла наползать, стало страшно: вроде бы маленькое пятнышко надвигается на небольшой кружок, но чувствуется — они велики, а мы, хотя можем пальцем прикрыть, чтобы не видеть — малы, малы…
Как солнце ни лохматилось, ни упиралось — вставало на дыбы, извергало пламя — суровая тень побеждала. Сначала чуть потускнело в воздухе, поскучнело; первым потерпел поражение цвет, света еще хватало… Неестественно быстро сгустились сумерки… Но и это еще что… Подумаешь, невидаль… Когда же остался узкий серпик, подобие молодой луны, но бесконечно старый и усталый, то возникло недоумение — как такое возможно? Что за, скажите на милость, игра? Мы не игрушки, чтобы с нами так шутить — включим, выключим… Такие события нас не устраивают, мы света хотим!..
Наконец, слабый лучик исчез, на месте огня засветился едва заметный обруч, вот и он погас, земля в замешательстве остановилась.
— Смотрите, — Аркадий снова прильнул к трубе, предложив Марку боковую трубку. Тот ощупью нашел ее, глянул — на месте солнца что-то висело, дыра или выпуклость на ровной тверди.
— Сколько еще? — хрипло спросил Марк.
— Минута.
Вдруг не появится… Его охватил темный ужас, в начальный момент деланный, а дальше вышел из повиновения, затопил берега. Знание, что солнце появится, жило в нем само по себе, и страх — сам по себе, разрастался как вампир в темном подъезде.
«Я знаю, — он думал, — это луна. Всего лишь тень, бесплотное подобие. Однако поражает театральность зрелища, как будто спектакль… или показательная казнь, для устрашения?.. Знание не помогает — я боюсь. Что-то вне меня оказалось огромно, ужасно, поражает решительностью действий, неуклонностью… как бы ни хотел, отменить не могу, как, к примеру, могу признать недействительным сон — и забыть его, оставшись в дневной жизни. Теперь меня вытесняют из этой, дневной, говорят, вы не главный здесь, хотим — и лишим вас света…
Тут с неожиданной стороны вспыхнул лучик, первая надежда, что все только шутка или репетиция сил. Дальше было спокойно и не интересно. Аркадий доглядел, а Марк уже сидел в углу и молчал. Он думал.
— Гениально придумано, — рассуждал Аркадий, дожевывая омлет, — как бы специально для нас событие, а на деле что?.. Сколько времени она, луна, бродила в пустоте, не попадая на нашу линию — туда- сюда?.. Получается, события-то никакого, вернее, всегда пожалуйста… если можешь выбрать место. А мы, из кресел, привинченных к полу, — глазеем… Сшибка нескольких случайностей, и случайные зрители, застигнутые явлением.
— Это ужасно, — с горечью сказал Марк. — Как отличить случайность от выбора? Жизнь кажется хаосом, игрой посторонних для меня сил. В науке все-таки своя линия имеется.
— За определенность плати ограниченностью. Но вы веселей, веселей смотрите на все это надувательство…
— Какое надувательство, Аркадий, разве вы не физик, не ученый?..
— Эх, парень, что нам законы, для нас мир — царство случая…
— В природе нет злонамеренности, и шуточек всяких тоже…
Их болтовня была прервана реальным событием — сгорел телевизор. Как раз выступал политик, про которого говорили -» что он сегодня против себя выкинет?..» И он, действительно, преподнес пилюлю: лицо налилось кровью, стал косноязычен, как предыдущий паралитик, и вдруг затараторил дискантом.
— Сейчас его удар хватит, — предположил Марк, плохо понимающий коварство техники. Аркадий же, почуяв недоброе, схватил отвертку и приступил к механическим потрохам, раскинутым на полочке рядом с обнаженной трубкой. «Ах, ты, падла…» — бормотал старик, лихорадочно подкручивая многочисленные винты… Изображение приобрело малиновый оттенок, налитые кровью уши не предвещали ничего хорошего, затем оратор побледнел и растаял в дымке. Экран наполнился белым пламенем, глухо загудело, треснуло, зазвенело — и наступила темнота.
— Всему приходит конец, — изрек Аркадий очередную банальность. — Зато теперь я спокойно объясню вам, как опасно быть серьезным.

Автопортрет средних лет. В зеркало не смотрю, истинное положение дел не интересует, а только восприятие и ощущение от самого себя, здесь оно уж слишком благостное, на мой вкус 🙂
………………………

Пастели — «Подвалы», серия 80-х годов. В России можно только в подвале жить, если совсем честным быть, да. Так я думал в 70-80-х, так думаю и сейчас. А уезжать никогда не хотел, нет у меня веры в «другой мир» — по большому счету мир везде одинаков, можете сколько угодно говорить мне о различиях — везде рождаешься и везде умираешь, и везде одинок, если требователен и честен. Это вопрос не истин и не законов, а внутреннего самоощущения, я о своем, вы мне — о своем… и расходимся как в море корабли… ну, гадость эти слова, густая гадость, потому что… потому что слова…
………………………..

Бананы педанта. Люблю больше всего не истину, не правду, не артистизм — а точность, то есть, верность собственному чувству. Ну, да, оно, чувство, несколько многообразней, но простые «модели» тоже что-то отражают… если не с головкой в них сидишь. Оттого я не люблю всякие черные квадраты, особенно под старость невзлюбил — чернота должна быть насыщена светом, а свет содержит в себе и черноту…
…………………………..

Дама с собачкой.
……………………………

Январская оттепель за окном десятого дома, где Перебежчик зверей кормил. Я благостные тексты о зверях не люблю, их жизнь не менее драматична, чем наша. Проникся уважением к Пикассо, гениальному пижону, который приблизив намешливую морду к картинке какого-то абстракциониста, кажется Кандинского, спросил — «А где же здесь драма?..»
…………………………..

Картинка такая большая есть, не люблю ее за слишком наглый цвет… Висела в кухне много лет. Хотел убрать, спрятать или отдать желающим, но ленился, какая в конце концов разница, что тут висит, редко по сторонам смотрю… Но внезапно проникся жалостью к ней, как к больному ребенку, который может быть ужасен, надоедлив, капризен… но если нет перед ним простора, будущего нет, то жалости всегда достоин. Сейчас не помню, где она, кому отдал… или по-прежнему в доме, в котором больше не живу… Это беда, беда эгоиста — привязываешься к себе, ругаешь, проклинаешь… и жалеешь, а картинка ведь часть тебя в себе носит, пусть не лучшую, но часть…
…………………………….

Цветки. Вообще-то я такое изобилие не люблю, мой идеал — отдельный цветок, отдельный и одинокий во всем мире… как у Володи Яковлева иногда получалось, все хорошее — оно иногда, и то хорошо, если хотя бы иногда случается… А эти цветки исключение для меня.

Два парня, будущие гении, их звали Ван Гог и Поль Гоген, что-то не поделили. Мнения зрителей, наблюдающих эту историю, разделились — одни за Вана, другие Поля поддерживают. Вана защищают те, кто видел американский фильм, в котором он, до удивления похожий на себя, мечется — не знает о будущей славе, досконально рассказывает про картины, по письмам брату, и отрезает себе ухо в минуту отчаяния. Он так встретил этого Поля, так принял в своем доме в Арле!… а тот, безобразник и бродяга, заносчивый силач. «И картины писать не умеет… да! — так сказал мне один интеллигентный человек, сторонник Вана, — они у него уже цвет потеряли и осыпаются…» Тут на него наскочил один из лагеря Поля и, с трудом себя сдерживая, говорит: «Мне странно слышать это — осыпаются… а ваш-то, ваш… у него трещины — во!» — и полпальца показывает. А тот ему в ответ… Потом, правда, Ванины поклонники приуныли — смотрели фильм про Поля, французский, и некоторые даже не знают теперь, кто прав. А нам это так важно знать… Вану страшно и больно, он выстрелил себе в живот, уходит жизнь беспорядочная и нескладная, несчастная жизнь. Все эскизы писал, а до картин так и не добрался. Но это он так считал, а эти-то, болельщики, они же все знают наперед, все!… им чуть-чуть его жаль, в неведении мучился, но зато что дальше будет — ой-ой-ой… мировая слава… гений… Что Поль, что Поль… На своем дурацком острове, полуслепой, художник называется, умирает от последствий сифилиса или чего-то еще, тропического и запойного…
— Он нормальный зато, Поль, и жену имел, пусть туземную, а ваш-то Ван просто псих, уши резал и к проституткам таскался…
Представьте, идет такой спор, хотя много лет прошло, умерли эти двое. Ну, и что, если давно. Смерть весьма нужное для славы обстоятельство. С живыми у нас строже, а мертвые по особому списку идут. У них льготы, свое расписание… И все-таки важно их тоже на своих и чужих поделить — Ван, к примеру, ваш, а Поль — мой… И вот болельщики, собравшись густыми толпами, валят в музеи, смотрят на Ванины и Полины картины, которые почему-то рядом… — и молчат. Думают:
— … Ван все-таки лучше, — обожает труд, руки рабочие и башмаки… А Поль — этих бездельниц таитянок, с моралью у них не того…
— … Нет, Поль, конечно, сильней, он с симпатией жизнь угнетенной колонии изображает… к фольклору ихнему уважение проявил…
Сзади кто-то хихикает — «мазня… и я так могу…» Болельщики хмурятся, шикают, все понимают, как же — смотрели, читали… Вот если б им похлопать гения по плечу — «Ваня, друг, держись, мировая слава обеспечена…»
Ах, если б им жить тогда…
Тогда… А кто кричал тогда — «бей их…»? А потом шел в музей — постоять перед Лизой…

Интересный человек и журналист Маша Слоним уезжает из России. Надеюсь, что 11 котов, лошадь и другие остающиеся в России звери, не пострадают. Рад за нее, тоже думаю, что Россия в процессе распада, хорошо бы произошло все без крови. Я с этого года тоже живу не в России, в Болгарии. Первые 23 года прожил в Эстонии, где родился. Потом учился в аспирантуре в Ленинграде, потом, в 1966 году, переехал в подмосковный научный центр Пущино, сначала работал в науке, в 1986-ом году ушел из науки насовсем. Потому что с 70-х годов занимался живописью всерьез, а с 80-х и прозой. Довольно много нарисовал и написал, об этом есть в Википедии (Дан Маркович) Всегда избегал «социализации» в СССР, а потом и в России, я одиночка, увлеченный своими делами, своей жизнью, зверями, которым всегда старался помогать, об этом писал в книгах, например в повестях «Перебежчик», «Жасмин» и других. Поэтому наблюдения-дневник Маши Слоним с ее фермы мне были интересны. У меня не было таких возможностей, как у нее, с 1986-го года я нигде не работал, кормил зверей в подвалах, в норах, домой мог взять только некоторых. В самые тяжелые 70-ые годы уехать из России не хотел. В 90-ые, когда было возможно, — тоже не хотел. Лет пять тому назад стал подумывать, куда деться. Поздновато, конечно, все-таки 75… но стало «лучше поздно, чем никогда» 🙂 Никогда не был диссидентом, у меня свои взгляды на жизнь, на искусство, я эгоцентрик, правда, не совсем лишенный сочувствия к окружающим 🙂
Желаю Маше Слоним удачи, здоровья и долгой творческой жизни.

Читают-смотрят тебя или нет зависит от ориентации собственного взгляда. Взгляды разные, кто на умных расчитывает, кто на азартных к подвигам или криминалу, кто замечательными интересуется… По серьезному счету — неважно. А что важно, что? Вот именно, уже сказано — ориентация взгляда: смотришь ли на окружающую публику, ее жизнь, ожидаешь чего для себя… бывает… или хочешь важное сообщить — всё один колленкор. А смотришь — в себя, во внутренние проблемы проникаешь, хочешь выяснить свое, СВОЁ! — совсем, совсе-е-м другое. Хочешь вторым путем, не жалуйся, что мало кому интересен. Но если вдруг, кому-то… то это важно, значит поглубже интерес, а может даже человек в чем-то похожий, это жить помогает, не то, чтобы облегчить, но все-таки вдохновляет дальше делать то, что делаешь. Все равно ведь делаешь, но немного полегче становится. Это странно, потому что каждый хочет уникальным быть, вроде бы так? Ан нет, собственная уникальность со временем приедается… особенно если повторяешься… и хочется увидеть, что уникальный, но не совсем уж! и другие люди тоже есть… Слабость, конечно, но все мы — люди, главное, чтобы слабость в привычку не превратилась, смайл…

Один мой приятель мог часами говорить о колбасе. Он стоял у витрин и смотрел на колбасы, которые там лежали в большом количестве, дешевые и дорогие, вареные и копченые. Иногда мы угощали его. Он жил дома с толстой доброй матерью, ел сытно, но просто, и никогда ему не давали колбасу так, без хлеба и сколько хочешь. Колбаса стала его мечтой. Он завидовал нам — мы жили в общежитии, на стипендию, и могли покупать все, что хотели, а потом уж перебивались как могли. Он тоже так хотел жить. Иногда и мы ему завидовали, но чаще — он нам. Тем временем он учился, работал, потом женился, и сейчас у него три девочки. Денег у него по-прежнему нет — все уходит на еду, простую и сытную. Иногда в гостях он ест хорошую колбасу и вздыхает — мечта осталась мечтой. Но все-таки есть надежда, что когда-нибудь он свою мечту настигнет… Хуже обстоит дело у другого моего приятеля. Он страстно любил в детстве марципановые фигурки, которые стояли в дорогом магазине на витринах. Иногда ему доставались самые маленькие, на день рождения. Марципан исчез, после войны его не стало, и мечта оказалась недоступной. Теперь он собирается в Германию, чтобы посмотреть на этот марципан, который обожает с детства. Тот приятель, который любит колбасу, говорит, что она стала совсем другой, в ней нет того вкуса, который был раньше, и запаха. Так что, даже если он когда- нибудь поест ее вволю… вряд ли это будет то, о чем всю жизнь мечтал. Тот, кто любит марципан, надеется, что все окажется так, как он ожидает, но и он говорит, что умерли старые мастера, которые знали секрет марципана, он где-то читал об этом… Моя мать всю жизнь мечтала поесть вдоволь дорогого шоколада. До войны, она говорила, частник продавал шоколадный лом, и очень дешево, а потом лом продавать почему-то перестали. Она умерла с этой мечтой… Я не люблю шоколад, но слышал, что он совсем не тот, что раньше. Я обожаю миногу, в маринаде, с пивом… Ел ее один раз вот так, на берегу моря, давно. С тех пор минога стала совсем не та, иногда пробую, и каждый раз убеждаюсь. Я даже ездил туда, где ел, на тот берег, но там ее нет больше… Еще я любил шоколадные пирожные… продавали только в одном месте. Крем был особый…

Герой повести «Последний дом»
……………………

Одноглазый художник. Художнику одного глаза достаточно.
…………………….

Пережившие российскую зиму.
……………………..

Композиция со спичками
…………………………

Было название «антиквадрат», но непонятное 🙂
……………………….

Взгляд, умерший давно…
………………………..

Властелин Вселенной
………………………….

«… разливы рек, подобные морям…»
…………………………

Ирония судьбы. Еще сорок шесть — служила утеплением двери.
………………………

Композиция педанта
…………………………

Друзья
……………………….

Дама с собачкой
…………………………….

Красные дома (темпера, 1977г)
……………………………

Из «композиций со спичками»

Говорили, что на VK чтение повести «Последний дом» недоступно (почему-то)
Переписал на mail.ru
https://my.mail.ru/mail/dan.markovich/video/_myvideo
И все-таки, лучшая ссылка:

Финики
……………………………

По первому снегу
……………………………..

Сухой лист
…………………………….

Ретро под микро 🙂
………………………………

На фоне Подмосковья
……………………………….

Ухожу?..
………………………………..

Скорлупки
……………………

Обложка книги рассказов «Мамзер». Книжка опубликована тиражом 500 экз в 1994-ом году.
Лучшие годы для меня.

Среди больших бутылок
………………………

Живописный момент… или фрагмент
……………………..

Ноябрьское утро. Последние лет двадцать в России больше всего страдал от холода и темноты, когда они союзники, тяжело сопротивляться. Ко всему остальному… привык, привык, и со своими сумасшествиями (увлечениями, мягче скажем) мог все или почти все пропустить мимо. Начало 70-х, конечно, помню: сочетание ненависти и страха губительно для организма… но все равно — обходил и забывал…
…………………………

Век прошлый, и на границе прошлого и позапрошлого — альбомчик гимназистки
…………………………..

Вернулись, наконец. Молодой удивляется, а старый — устал, и только покоя хочет…
………………………………

Дождливое утро, летнее…
…………………………

Ноябрь, вода застывает… берег реки… А если честно? Картинка сзади — кусочек живописи, а впереди кюветка с травой для кошек. Кому нужна такая честность…
…………………………

Тоска по оловянному солдатику
…………………………

Истинная страсть, и долговечная, надеюсь… 🙂
……………………………..

Цветок на окне
………………………………

Граница на замке, «тучи ходят хмуро…»
………………………………

Масяня пробивается на волю из закрытой комнаты.
Ожесточенно, молча боролась. Потом также боролась со смертью. Это характер, уважаю.
…………………………………………….
Искусство, что за страсть такая?..
Чтобы сердце успокоилось, оно…
Для выражения точность необходима. Всё остальное? есть — есть, нет — нет, похвалы и премии не помогут.
Никому не верь, будь голодным, злым и непокорным (советы молодым) Смайл, конечно, смайл, я против диет…

http://www.topos.ru/article/iskusstvo/devyat-kartinok-devyat-i-dve
……………….
Елена Зайцева в «Топосе» о моих картинках. В своем ЖЖ могу и прорекламировать, а в FB — не буду. С пониманием написано, всё, что хочу и могу сказать.
Книги я больше не издаю, выставок не делаю (кроме интернетских), пишу и рисую мед-лен-но. То, что меня еще помнят — некоторые — как было и двадцать лет тому назад — некоторые — мне о чем-то говорит: есть надежда, что еще двадцать некоторые помнить будут 🙂 А мне только некоторые интересны, к людям плохо отношусь, но к некоторым — хорошо 🙂

Воспоминания о Крыме.
…………………………..

Цветок и ткань
…………………………

Утренняя гимнастика
…………………………..

Пейзаж в серых тонах. Воспоминания о Пущине.
……………………………

Туся и ее любимый черный кот
…………………………….

Вся надежда на Херес.
………………………………

И в платяном шкафу бывает интересно, если как следует закопаться…
………………………….

Вино и пряники. Что еще? Фон живописный, пакет прозрачный… мелочи, да?
……………………………..

Нас не догонишь!..
………………………….

Масяня ищет справедливость

В больничной палате, большой и неудобной, лежали больные одной болезнью, какой — не скажу вам, это не СПИД и не проказа, но время от времени случались у них тяжелые приступы, и при этом спасало только беспромедлительное введение одного препарата. Ну, если хотите, у них тяжелый диабет… или какое-то отравление, поскольку новых больных не поступает, а эти свалились как-то сразу, тринадцать человек. Может авария была, теперь это просто. И вот в палате тринадцать коек, и двенадцать из них стоят совсем неудобно для больных — и темно вокруг, и сыро, и холодно, и запах тяжелый, и многое еще. А вот тринадцатая коечка примостилась чуть в отдалении, там как бы фонарь, небольшое окошко, свое, и батарея рядом -тепло, и ступенька — отделяет от остального помещения, и даже дверка есть, пусть не до потолка, но все же — прикроешь ее и как бы отдельная палата. Конечно, никакая не палата, а так, ящик два метра на полтора, но светло, тепло и сухо, и для нашей палаты просто рай. И на койке этой лежит человек, я немного знал его, поэтому можете мне верить. Случайно он туда попал, в этот рай, или по знакомству, или еще как, не скажу, только он лежит недели две — и умирает. Не так это просто, конечно, но со стороны именно так. Его уносят, меняют белье, пол промыли даже карболкой, хотя это не зараза — и на койке теперь один из тех, кто лежал на неудобных местах. Я его совсем не знаю, так что и писать нечего. Тем более, что он лежит всего пять дней — и умирает. Причем учтите, на других койках никто не умер, а на этой — второй случай за месяц. Все повторилось — прозектор, белье, карболка — и на место лег третий. И через десять дней и он, ну, вы понимаете… А все остальные целы, вот такая статистика… А там, действительно, хорошо — чисто, светло, и спокойно как-то… все отдаляется — палата эта, серое белье, тарелки общепитовские, утки- судна, постоянная толчея у стола, острые крошки на заношенной скатерке… а здесь впереди окошко, свое, вид на парк, коричневая дымка, осенние дорожки, скамеечка с завитушками, правда, сломана, но в остальном покой и безлюдье… Перед носом батарея, теплая, и ступенька — живешь на своем этаже, и дверка, правда, не до потолка, перегородка только, но закрывается. И все туда хотят. Просто рвутся — и мрут как мухи, один за другим. Все жаждут — кроме одного. Он у двери, на самом поганом месте, в жутком сквозняке и неопрятности лежит. И никуда не хочет, держится за свою койку отчаянными силами. Пусть ходячий, но от кровати далеко не отходит, со стола тарелку схватит — и обратно поковылял…

Проходит полгода, или чуть меньше, не помню, новых таких больных нет, видимо утечка какая- то ликвидирована, и вот в палате остается один человек. Живой. Тот, что у двери, конечно. Все остальные умерли, вам должно быть ясно. Живой встает, одевается, берет пальто на руку и выходит на майский простор. Вот и все.

Спокойно, спокойно, попрошу не оскорблять. Все так и было. Но почему-то эта история обижает многих, как самый наглый анекдот. Вы что тут рассказываете нам!! Знаете, а ведь они правы, не все так просто было. Почему живой тот, кто у двери? Не-ет, здесь какой-то фокус скрыт. Ведь койка та, в фонаре, была хороша, и на нее хотел каждый. Но ведь несчастливая она… Ничего, того скрутило, а меня не скрутит. Они взятку давали! Нет, это слишком, наверное, просто по знакомству. Впрочем, может и давали… пару рублей в день… ведь за судно — дают! а тут за койку… И такую… Ну, не знаю, не знаю, но кому-то везло. И начиналась, конечно, зависть. Он уже был другой, его ненавидели. Не может быть! чтобы за койку… Ух, вы не знаете наших людей! Итак, они его ненавидят, и при случае делают гадость, очень опасную. Его хватает приступ, ведь всех хватает, время от времени, разве не сказал?.. ну, глупо же иначе их держать, если с ними ничего не случается… И вот его хватает, и надо вызвать сестру, чтобы сделать укол, а они немного ждут, чуть-чуть только, обсуждают между собой, надо или не надо… а вдруг само пройдет, ведь и так бывало… смотри — уже проходит… Они прекрасно знают, что делают… Нет, это слишком, у них непроизвольно, само получается, находит на них такая вот задумчивость. Потом, конечно, вызывают. А следующий, следующий что? Представьте, он к себе не относит, не верит, что его так скрутит, чтоб до двери не доковылять. Зато полежит в хорошем месте, отдельно, будет, что вспомнить… И так один за другим? Ну, да. До последнего. Ну, и что этот, что? О, с ним немного сложней. Он с места не трогается. Почему, почему… У него рядом шнурок от звонка, шнурок-то у двери. Он предпочитает быть рядом со шнурком и не рвется в светлый рай, где чисто, тепло и светло, понимаете?…

Вы скажете — фу, какая гадость… А я вам больше того расскажу. Вокруг этой палаты ходили всякие разговоры, особенно, когда опустела. Говорят, санитары выносили белье, матрацы и подушки, чтобы сжечь, а как добрались до той крайней коечки, видят — шевелится в наволочке что-то… Схватили нож стальной, общепитовский, материю распороли — а там паук, размером в два апельсина, на желтой спине череп черный оскаленный… и скрещенные кости. Увидел он свет, челюстями заскрежетал, запищал пронзительно и так жутко, что все отступили от него, вскочил на подоконник, стекло разбил и исчез в темноте… Вздор, конечно, начитались бредятины, таких пауков в нашей широте просто быть не может, не выживет ни один. На самом же деле, и многие с этим согласны, вампир-то был, но никакой не паук, несвойственный нашей природе, а именно тот, тринадцатый, который взял и ушел. Сестра рассказывала, идет по коридору, человек как человек — вот, выздоровел, говорит, спасибо вам, спасибо — и кланяется вежливо так, кланяется… А сестра опытная была, и что-то ей показалось не так — уж слишком вежлив, похоже, иностранец, а откуда, скажите, может взяться иностранец в этой нашей насквозь закрытой больнице… Она глядит внимательно на него, смотрит — рука! а когти на пальцах, когти, Бог ты мой! а кожа зеленая, вся в морщинах и какой-то слизи, почище, чем у жабы, то есть, конечно, не чище, а наоборот. Вскрикнула, пошатнулась — а его и след простыл. И, конечно, врачи ее не поддержали, это от болезни у него, видите ли, обмена расстройство…

Но самые вдумчивые и эту версию, про тринадцатого, не одобряют, говорят произошло все не так, а гораздо прозаичней, жизнь не балует нас экзотикой, климат не тот, и нравы. Как опустела палата, буквально на следующую ночь собрались больные с этажа и решили точку поставить в этой истории, чтобы болезни такой не было ни в будущем, ни в прошлом — никогда. Сестру связали, койку ту разломали, ни паука, ни писка, конечно, не обнаружили, и выбросили обломки ко всем чертям в окошко, а чтобы новую здесь не поставили, ломиком подняли доски на полу, при этом нечаянно разбили стекло, откуда, может быть и пошел миф о летающем, то есть прыгающем пауке. В результате этих работ обнаружилась любопытная деталь: под досками на цементной основе оказалось двенадцать килограммов жидкой ртути, из-за нее лет десять тому назад дуб под окном засох, а потом его молнией расщепило…

Тот, кто остался последним, встал и вышел из палаты. Он не был больным, он был врачом. А вылечить никого не смог, они были обречены. Он делал, что мог, но на самом деле не мог ничего. И как ему быть теперь, не могу вам сказать. Ну, а койка та была для самых тяжелых, умирающих. Как увидят, что человек на грани — его туда, чтобы другим не так страшно было. Вот как-то вечером приходит сестра — а ты чувствуешь, что тебе худо — подходит и говорит… ты не слышишь, что она говорит, но уже знаешь…Но мне совсем не так уж худо, просто голова кружится, я еще ничего… и разве так умирают, неужели с таким вот самочувствием, ведь это должно быть совсем необычайное, а не такое, что бывало уже… ведь все обычное, и боли никакой… нет, это странно вот так от почти ничего умереть… Он не верит… я не верю, а его берут и бережно так переносят на ту коечку… почему-то несут… Я и сам могу, ведь вчера еще как ковылял… Нет, несут… положили — и уходят. Так ничего не объяснили — и скрылись… что за черт… А в палате кто отвернулся — читает, кто громко захрапел, кто в коридор вышел к соседу… разбежались как тараканы, а тут разбирайся один… И вечер настает, перед глазами туман все гуще, боли нет, воздуха нет — всё плывет, всё уходит… тени, игла, кто-то нагнулся, спрашивает… о чем… что можно сказать… что теперь важно… Брат… спрашивает — не боишься, плавать умеешь? — и смеется, а лодка старенькая, дедовская. Животом лег на теплую доску, оттолкнулся ногами, вода дрогнула, тронулась, закачалась, солнце треснуло, разбилось, побежали тонкие нити, и слепит, слепит глаза… а сестренка на корме смеется — перевернись, кричит, перевернись…

Я в автобусе еду. В центре светло, но людей уже мало… Темные громады… дальше черные улицы поуже, дома пониже… Уплываю, корабль мой мал. Раньше я это любил — там, впереди… Теперь все равно. Узкую нору роет человек. Над всей нашей жизнью нависла ошибка. Каждый вроде бы для чего-то жил… Ну, каждый… он всегда ищет оправдания… Улица, зима, темень, тусклые окна — за ними тени, кто ест-пьет, кто спит, кто на детей кричит… Еду. Раньше думал — как выбраться из тьмы… Во-он там где-то свет… Покачнулись, стукнуло под колесами — рельсы… будочка, в ней желтоватый огонек… кто там? кто?… Уплыло, снова темнота… еду… Раньше?.. думал, есть светлые города, небо чистое, высокое… только бы выбраться отсюда… навсегда, навсегда!..
Нет, чернота внутри… внутри — темнота…
Человек в автобусе. Мы вдвоем. Старик, желтое лицо:
— Поговори со мной…
Я говорить с ним не хочу.
— … мне страшно…
И мне страшно, но не о чем говорить с ним, не о чем.
— …я с женой живу… она все по хозяйству… ночью спит… Я лежу. Думаю?… нет, меня качает на волнах… страх качает. Умру, что с ней будет… Уходим в темноту… Ты молодой, уезжай отсюда, уезжа-ай… здесь все отравлено… Хочу верить — будет Страшный Суд — всех к ответу… И в это не верю.
— Ты что… так нельзя, старик…
Нагнулся — он уже спит.
Нет, нет, нет, на первой же остановке… дальше не поеду, выпустите меня!..
Давно позади огни, города, голоса, песни, смех, небольшие приключения и шалости, даже какие-то успехи, гордость… Под нами нет земли. Оправдания нет. Не надо!.. пусть это сон — яркий свет в лицо, кто-то треплет за плечо — гражданин, ваш билет!..
А, как хорошо! да, билет, конечно билет — вот он, во-о-т… А что со стариком? Лицо белое… улыбается…
— Хорошо тебе? А мне страшно, поговори со мной…

Вы мне все про Путина да про Путина… А я про Васю с Лизочкой хотел рассказать, моих любимых кота и кошку. Про ласточку, которую отнял у них, молодую, желтоклювую. Представьте, все у ней в порядке оказалось, только напугана… Накричала на меня, все негодование излила! Выпустил — полетела, широкими кругами, наслаждаясь легкостью своей, счастливая… А эти двое остались на земле, вижу, завидуют ей…

А мне говорят — «не отнимай время у деловых людей, если тебе нечего сказать». Нечего сказать — решительно сказано! Но не совсем справедливо. Ведь каждому надо что-то рассказать… если сумел увидеть и подумать. А если вообще не думал, то все равно есть, чем поделиться. Хочу вам кое-что доверить. Это не стихи. И не песня. «Вы хочете песен — их нет у меня…» Дальше?… «На сердце легла тоска…» Или по-другому? не помню уже… Так вот, вчера была осень. Сегодня просыпаюсь — за окном зима. Градусы те же — около нуля, а пахнет по-новому, воздух резок и свеж. На фиолетовых листьях барбариса тонкие голубые кружева. Запахну куртку, выйду в тапочках на снег, как на новую планету — и обратно скорей. Может растает?.. Зима как болезнь — начинается в глубине тела, растекается болью, а все-таки думаешь — рассосется, сама собой исчезнет… Не рассосется, будет до весны бесноваться… Градусы те же, а вот не тает и не тает. Во всем неотвратимость вижу, признак старения… И барбарис собрать забыли… а плов без него… Зато капусту заквасили. Крошили, перетирали с солью, и корочку хлеба сверху положили — помогает. Знаете, что такое зимой, в кромешной темноте — горячая картошка, своя, да с квашеной капусткой? Это другая жизнь, каждый, кто ел, вам скажет… А вы мне — путин, путин…

Не интересно? Думаете по-другому…

Уходите…

А я хотел вам еще рассказать… послушайте…