Рубрика: Uncategorized

СТАРЫЙ КОТ


/////////////////////////
Что остается старому существу, человеку, коту — неважно. Что перед смертью остается? «Ну, разные есть люди…», скажут мне разумно и резонно. Но эта разумность и резонность выдерживает только критику, а не давление простой не-окультуренной реальности. Остаются простые физические ощущения жизни: то, с чего она начиналась. Вот про это и надо бы написать, да откуда силы взять…

ОКНО НА МОРЕ


……………………………
Гуляя по чужим ЖЖ все время поражаешься, как много умных и красивых людей, особенно женщин. Есть замечательные записи. Есть, правда, некоторые, больные матом, но их немного. Кажется, гораздо меньше теперь людей сексуально неудовлетворенных, чисто физически. Зато неудовлетворенных жизнью психически гораздо больше стало, в чем тут дело? Возможностей больше, что ли?
Читаешь, смотришь… здорово! Так в чем же дело?
Какое дело?
И тупик. Да, какое, в сущности, дело?
Ну, как бы… если б хотя бы десятая часть всего этого находила свою форму и цельнозавершенность! Сколько интересных Саган мы бы прочитали…

СТАРЕНЬКОЕ: ХУДОЖНИК ПЕРЕД НАТУРОЙ


…………………………..
Ругать Тарковского примерно то же, что сказать плохо про Высоцкого — наше поколение морду набьет. И будет, наверное, по своему право. Да что ругать… не могу я его фильмы смотреть, не могу. Кроме «Соляриса» и некоторых мест из «Сталкера», пожалуй. Трудно объяснить… наверное мне дороже художник, исходящий не из культуры, а из своих непосредственных впечатлений, а этой непосредственности у Т., на мой вкус, маловато. Оттого мне досадно и неловко смотреть, например, «Жертвоприношение»…

МАТЬ!


………………………
Конешно, мадонна с младенцем приятней смотрится…
Но очень часто видишь на улицах не то. И кажется, что судьба этих детей уже предрешена: если сможет, убьет свою мать. Ну, не всегда, конечно, но кого-нибудь убьет обязательно.

БАБЫ У МАГАЗИНА


……………………………….
Она чуть умеренней по цвету. Картинка, которая исчезла, кажется, где-то в США она. Я ее вспоминаю. Сейчас ни за что бы не продал.

ФРАГМЕНТ ПАСТЕЛИ


…………………………………
Люблю фрагменты разглядывать, особенно, если увеличение хорошее. Здесь разрешение среднее, насколько позволяет Инет. Живопись интересна, но и пастели бывают ничего. Разглядывание живописного материала доставляет чувственное удовольствие («неполовое», как Тайганова говорит :-)), это немного напоминает ощущения при осязании, например, глины в руке, или в кулаке мелкий морской песок… Труднообъяснимо.

РЮМОЧКА


……………………………
Видимо, под впечатлением сезанновской рюмки, написал свою, не особо заботясь о качестве стекла, да-а…

СТАРЕНЬКОЕ: СТРАННЫЕ ФИГУРЫ


…………………………
Жировые мелки на бумаге. Этого варианта, кажется не было, уж очень странные фигуры получились, чаепитие, но довольно безумное 🙂

СТАРЕНЬКОЕ: Б Е Р Е Г Н ОЧ Н О Й


………………………………..
Тоже было здесь: чем хуже акварель, тем лучше, и так бывает. Очень темная(почти черная) шершавая бумага. Что-то еще для подсветки, возможно, водоэмульсионные белила 🙂 Забыл…

СТАРЕНЬКОЕ: очень жидко


///////////////////////
Маслом написано, но очень жидко, и по белой плотной бумаге (ватману), предварительно проклеенному, конечно. Отсюда светоносность и сходство, может быть, с акварелью. Впрочем, я не искусствовед, я бедный художник… 🙂

СТАРЕНЬКОЕ: Р Е К А


……………………………………
Я кажется писал, это было у меня такое увлечение, рисунок выполнялся акварелью или тушью разбавленной, а редкий, но сильный контур наносился пером или кистью — тушью. Сильный контур, разумеется, ведет к «уплощению» рисунка. Я не помню уже, с чего это началось, возможно, под впечатлением старых японских рисунков, впрочем — утверждать не могу. По-своему, варварскими способами, я «перелопатил» (копировал, смотрел, схватывал что-то) довольно много хорошей графики, (чего не скажешь о живописи). Мне помогли старые голландцы больше всех. Графика такое дело, ей нужно учиться, и не для того, чтобы сходство передавать, это само постепенно приходит, исподволь, да и вообще — неважно, а потому что графика по природе своей более «технична», рациональна, а живопись больше эмоциональна, и требует не столько умения, сколько исконного, прирожденного отношения к цвету, а оно сидит в генетике нашей — чувство меры, вкус к цвету, отношение к теплым и холодным тонам. В конечном счете все упирается в несколько фундаментальных свойств, все искусство — в чувство равновесия, из него вырастают и мера и вкус, и самые важные ощущения, даже не зрительные, а тактильность, кожа, глина, песок в руке…

До середины декабря


………………………….
Из-за срочной работы, до середины декабря сканирование новых (старых) работ прекращается. Ставлю СТАРЕНЬКОЕ, из уже отсканированных картинок и рисунков. Присоединившиеся к просмотру в этом году, возможно, их не видели.
Иногда, возможно, будут возникать глупые мысли, но это уже совсем непредсказуемо.

ЕЩЕ — КО-ЛЕ-СО!


……………………………..
Недавно писал про «улица, фонарь, аптека» Блока. Что он городской человек. Мне, прожившему почти всю сознательную (и бессознательную) жизнь среди полей, на холме у реки, ближе другие образы — дорога, дерево, забор…
И тут вспомнил про КОЛЕСО. Конечно, колесо! Только не то, что вертится на оси, в паре с другим колесом. Они, может, и не знают, куда едут, но не так уж колесят, связанные осью. Оторвавшееся колесо, застрявшее в заборе — вот!
Катилось, накатилось — и застряло…


…………………………………
Этот человек прожил 47 лет, и умер. Давно, уже почти 12 лет прошло. Я часто смотрю на эту фотографию, мне есть о чем подумать. Вернее, ощутить. Может быть, когда-нибудь — написать.
Есть такие художники, независимо от таланта, которые пишут о том, что знают. Иногда они рассказчики, иногда исследователи. «Художники» — в широком смысле, и писатели, и живописцы, а может еще кто-то, музыканты… не знаю.
Сезанн пятнА бы не поставил, если б не ЗНАЛ, какое именно здесь должно быть. Но доходил до этого не теорией, хотя были страшно неуклюжие — а чувством, интуицией, оттого писал свои картины невыносимо долго.
Моэм писал о себе в автобиографических «Итогах» — с холодком и полным пониманием того, что хочет сказать. А чего не знал, того не писал. Оттого, наверное, романы так себе у него?
И даже великий визионер Эль Греко, пусть сидел к темноте и представлял — но видел ясно, а потом писал.
И разумом, и чувством они доходили до своего предела, но писали только то, что знали. Или им так казалось.
Другой тип художника — ему не интересно писать о том, что он знает. Если он рассказчик, то неинтересно такое рассказывать. Если исследователь — тем более, ищет то, что знает недостаточно, картинку, которая перед глазами расплывается… То, что ему неясно. Если такой художник пишет о себе, что и как он будет писать? Антипод Моэма, он будет искать то, что в себе не понимает. Но как писать о том, чего не понимаешь? Постепенно приближаясь? Вокруг да около, сужая круг? А, может, врываясь, взрываясь? Ставя больше вопросов, чем находя ответов?
Читая умные, интересные, наполненные рассуждениями воспоминания и рассказы о жизни «как она есть», а такие книги сейчас особую ценность представляют… я ловлю себя на мысли, что в них в сущности «снята стружка» с жизни. Это может быть интересно и ловко сделано, и полезно читающему… до поры, пока он не начнет ставить свои вопросы и искать аналогии. Тогда лучше взять книгу, где ничто не сказано из точно известного, а только поставлены вопросы, только вторжение в область неясности, только нащупана проблема, только ощущение невозможности дотянуться даже кончиками пальцев…

УСТАЕШЬ ОТ ИЗЫСКОВ


…………………………………………
Вот именно — устаешь.
Иногда хочется поэффектней… но скоро понимаешь, какая это в сущности ерунда.
А здесь в окне сидел кот, я точно знаю — сидел! Ищу, и нет его. Что с ним случилось?
Наверное, думаете, спятил?
Нет, сначала был такой вариант картинки — сидит на окне кот. Наводишь на него мышку… и попадаешь в другую картинку, там кот уже не на окне сидит, а у реки, смотрит на воду.
Мечта кота.
А потом понял, что ерунда — мечта должна быть по спине видна, нечего тут мышам делать.
И я нарисовал другого кота на окне, чтобы видно было по спине, что мечтает кот. А эти современные комиксы с анимациями бросил, они расчитаны на недоразвитых детей. Человек чувствующий поймет по спине, что мечтает кот…
Но где же тот кот, который со спины, где же тот кот?..

ТОЖЕ МОНОТИПИЯ, НО…


…………………………………..
Сочетание монотипии с заливками, потом еще что-то… не помню уже. Несколько увеличил резкость Фотошопом.

МОНОТИПИЯ С ХВОСТИКОМ


…………………………………
А это уже не просто монотипия. Сильно поврежденный лист пришлось восстанавливать при значительной помощи Фотошопа.

НА ГРАНИ


……………………………………
Здесь и далее — некоторые из «полуабстрактных» работ, я их делал довольно долго, пока не выяснил свои границы. Изображение теряет для меня интерес, если не вызывает хотя бы отдаленных ассоциаций с предметным миром. Оттого мне понятен ранний («переходный») Кандинский и ничего не говорит «зрелый».
Представленные работы относятся к монотипиям, краска -«хотьковская коричневая», иногда с примесью черного, чтобы погрязней, посуровей был цвет (некоторые коричневые краски гладенькие, слащавые 🙂


………………………………..
Чем искренней намерения, тем дальше они от реальных дел. Наверное, дело не в намерениях, а в той самой энергии заблуждения, которая толкает на дела, а там уж как получится 🙂
Если был в моей жизни человек, прямо мне противоположный, то это, наверное, Саша С., сейчас он крупный кооператор, торгует произведениями искусства, устраивает выставки, издает книги. Тебя издать? — нет, нет! — он смеется, он ведь деловой человек, и понимает, как сокрушительно прогорит со мной…
Вот, я думал, пример полного соответствия намерений и дел. Когда мы познакомились, он был очарован картинками, покупал их — для себя, денег было много. Потом понял, что достаточно накупил для своей коллекции, а продать… Тебя не продашь, говорит. И то дело, прямо говорит.
Но не об этом речь. Он как-то спрашивает меня, что бы ты хотел в живописи? а в прозе? Ну, каковы твои намерения, желания?
Поставил меня в тупик. Не знаю. Мои намерения и желания никогда не совпадали с делами, а с результатами и подавно. Но я подумал, напрягся изо всех сил, и говорю:
В живописи я хотел бы скрестить Рембрандта и Сезанна. А в прозе… Платонова и Вильяма Сарояна.
Он много читал, смотрел, и не дурак — захохотал.
Мы шли мимо заборов бесконечных к электричке, темный зимний вечер. Ну, ну, он говорит, интересно, что же у тебя получится…
И, конечно, не получилось. С тех пор двадцать лет прошло. Теперь мы иногда встречаемся, он вспоминает… но не смеется.
Знаешь, говорит, и у меня не получилось, хотя гораздо проще были задачи, и реальней, уж точно.
И мы друг другу не завидуем.
Кстати, а что ты имел в виду… Платонов понятно, а вот Сароян?..
Проза, которую вдыхаешь как воздух, не ощущая, что вообще дышишь…
И Платонов в компании с ним? Ну, ты, братец, даешь…

НА ЭТОМ ВСЕ

ПАПА ВЕРНУЛСЯ

В начале марта снег почти весь растаял, и я вспомнил, как папа получил благодарность на войне. Наши войска вошли в Эстонию, и все в валенках, а папа добился, чтобы им дали сапоги, потому что весна у нас коварная, мокрая. И правда, он говорит, спас наступление, солдаты шли по воде.
Мы в тот вечер сидели без света, отключили во всем районе, а свечи зажигать мама не захотела, незачем, говорит. Но из окна шел свет, я удивился, что там, ведь фонарь на улице не горел. Один живой остался, бабка говорит, и то голая лампочка, колпак разбили, русские все разбивают, не могу понять зачем, ведь все им уже принадлежит, зачем свое бить?
При чем тут русские, говорит мама, но не спорит, устала.
Надо бы поужинать, у нас где-то картошка холодная, и плиту растопить.
Мам, ты забыла, у нас уже месяц газ.
А, да, газ…
Она встала в темноте и ушла.
Откуда свет, мама спросила, я посмотрел — там луна, кусочек старой остался, и снег на крыше сарая под нами, освещает окно.
А, да, снег… Хотя тает. А в России все время снег, снег… Я так устала от всего.
Папа вернется, я говорю, он же не виноват, что другие доктора враги.
Милый, они не враги, ну, может, один что-то не так сказал…
Тут я услышал легкий шорох в передней… нет, за дверью, но не стучат и не звонят. Там кто-то есть, говорю.
Она вскочила, побежала к двери, открывает, и ни звука не было, потом слышу, что-то тяжелое упало. Я побежал, и бабка выскочила из кухни, а в передней темно, только какие-то люди на полу, а потом слышу голос — папин! — Фанни, да принесите же воды, воды…
Не надо воды, мама говорит, она встает, ничего, говорит, не надо, ты пришел, пришел…
Дальше я не помню, мы были в одной куче, плакали и смеялись.
И тут включили свет, разом, а не как обычно, сначала мигает, мигает…
И мы увидели папу, у него все волосы серые какие-то, а были черные, только виски седые.
Ничего, он говорит, можно подкрасить, представляешь, какое счастье, они не успели… я не успел…
Молчи, мама говорит, я слышала по радио, он умер. Теперь должно проясниться, не может больше быть, как было.
Не знаю, говорит папа, уже ничему не верю. Но это прекратилось в один момент. Теперь осталось считать живых и мертвых. Чертова жизнь, я больше не могу!
Он заплакал, я никогда не видел, чтобы он плакал, тонким жалобным голосом, взрослый человек.
Мама говорит — мам, уведи мальчика, а мне — милый, иди, пора уже спать, спать. Мы снова вместе, спи спокойно, завтра поговорим.
Я ушел, бабка уложила меня, покрыла одеялом, поцеловала, я чувствую, у нее щека мокрая, она говорит — Алик, спи, спи, расти большой, умный, может, лучше нас будешь жить.

ЕЩЕ ОДИН ФРАГМЕНТИК…


………………………………………
МЫ ПОШЛИ К МОРЮ

Утром я ушел в школу, вернулся, мы поели с мамой, бабка проснулась, и снова спит.
Я опять ей снотворное дала, мама говорит. Сейчас Соня придет за тобой, поживи у них пару деньков. С Эдиком найдешь дела, до понедельника можешь в школу не ходить, я с Анной Юрьевной договорилась, потом догонишь.
Соня пришла, поцеловала маму, молча взяла меня за руку, и мы пошли. Как вышли, я тут же руку освободил, я не маленький за ручку ходить. Мы пошли через двор, через дырку в заборе в другой двор на улице Якобсони, и пришли к ним домой. Соня говорит, сейчас Эдик придет, он ушел за хлебом. Пришел Эдик, а, говорит, ты, хорошо. Пошли в его комнатку, сели на кровать, он спрашивает, бабка умирает у тебя.
Болеет, а когда умрет, не знаю.
Доктора знают, иногда ошибаются, но твоя бабка старая, долго не проживет.
Я почти разозлился на него, но вижу, он не хочет обидеть, говорит то, что слышал.
Ладно, он кивнул мне, пойдем лучше к морю, поснимаем. Бери Робот.
Я обрадовался, он раньше не позволял мне нести фотоаппарат. Это его отца, который пропал без вести. Мама говорила, его сослали, а потом он не вернулся. Скорей всего, умер, но никто не знает, где. Эдику не говори, он верит, что отец вернется. Может, еще вернется, кто знает. Так Фанни всегда говорит — «кто знает… Жаль, я в бога не верю, но думаю, и он многого не знает…»
Мы пошли к морю. Там давно уже земля заросла травой, от окопов даже канавок не осталось.
Я вспомнил, как мы с папой первый раз приходили сюда, пробирались к воде, подошли к сырому темному песку, и он говорит — вот и вернулись.
Я не хотел плакать, и чтобы Эдик не видел, отвернулся, стал смотреть на деревья вдали, на памятник Русалке, погибшему броненосцу, на камни, наполовину в воде, с белой каемкой, это соли, папа мне говорил, будет прилив, полоска скроется.
Почему соли не уйдут обратно в воду, я спросил его как-то.
Он посмотрел на меня, говорит, молодец, хороший вопрос. Потому что в воде этих солей много, море больше не принимает их.
Отчего же они на камень вышли?
Оттого, что их не было там, вот и вышли. А потом солнце, ветер, они изменились, обратно им нет пути. Наверное, как нам.
Я не понял, куда нам идти.
Он говорит, сам не знаю, но куда-то мы идем ведь.
А потом говорит — почему читать не любишь, ты же способный парень, я вижу.
Я вздохнул, у меня уже есть книга, я все время думаю о ней, другую читать не интересно.
Робинзон?
Да. Как он жил один?
Папа вздохнул, сам не знаю, нужно очень сильным быть… или несчастным. Но со временем поймешь, много хороших историй есть, в жизни не все плохо кончается.
Как же не плохо, если умирают все?
Это нескоро, еще много хорошего будет, и плохого, но дороже жизни нет ничего.
…………………..
Я не хотел вспоминать, само получилось.
Эдик начал фотографировать, давай, тебя щелкну.
Я боялся, что слезы видно, их еще ветром не высушило.
Но он уже щелкнул, засмеялся, говорит, через десять лет посмотришь, удивишься, что был такой.
Какой?
Ну, небольшой, молодой.
Мне стало смешно, ничего себе, десять лет, ужасно долго, кто знает, что будет тогда — никто не знает.
Давай, я тебя сфотографирую, говорю ему.
Давай.
Он встал, скорчил рожу, и я его сфотографировал, наверное, неплохо получится.
Меня положили спать в большой комнате. Утром мы встали, позавтракали, он тоже в школу не пошел, обрадовался и говорит, ты еще у нас поживи, веселей будет.
Потом мы смотрели фотографии, обедали, сидели перед окном, во дворе ребята катались по камням на велосипедах. У нас не было, Эдику мама обещала купить, он говорит, будем по очереди кататься, я не жадный, ты знаешь.
Вечером пришла мама, погладила меня, еще поживи немного здесь, говорит, потом я тебя возьму и уж никогда не отпущу. Поцеловала, она это редко делала, все боялась, что заразная. Поговорила с Соней, и ушла в темноту, она в забор не уходила, только кругом, но все равно недалеко.
На следующее утро Соня разбудила нас, говорит — хватит бездельничать, лодыри, пора в школу. Накормила, и мы пошли по старым камням, мимо бани, в ней еще темно, пахнет мыльной водой… потом через базар, там в темноте таскают ящики, приезжие ругаются за места… дальше огни и шум, знакомые ребята…
Учились как обычно.

ФРАГМЕНТ ПОВЕСТИ «СЛЕДЫ у МОРЯ» (1)

Повесть будет в ВеГоне, номер 143, на днях.
……………………………..
МОРЕ ПЕРЕД ЗИМОЙ

Осенью мы почти каждое воскресенье ходили с папой к морю.
Завтра пойдем, я спрашиваю, он говорит, конечно, как мы без моря… и мы идем. Постоим немного у воды, потом делаем большой круг в парке, и возвращаемся домой к обеду.
Один раз вечером я спросил, завтра как всегда?
Было холодно, на неделе два раза выпал снег, хотя тут же таял, бабка говорит, давно не было, чтобы в октябре такая холодина, что же дальше будет? Теперь даже зима у нас как в России.
Климат на всей планете меняется, папа говорит.
Бабка не согласна, планета теплеет, а у нас наоборот, что бы это значило…
Оставьте, Фанни Львовна, случайные явления тоже нужны, папа не любит печальных тем.
Я спрашиваю его про завтра, он помолчал, и говорит:
Алик, холодно уже, давай, оставим наши прогулки до весны, море никуда не денется от нас.
Я страшно удивился, он понял, подумал, и говорит, ладно, скажу, как есть. У меня другая теперь работа, и в воскресные дни тоже, я на скорой помощи работаю.
Я вспомнил, недавно мама говорила ему, только не на скорую, там и молодые не выдерживают. А он ответил, там свои, они мне только дни оставили, а по ночам сами будут. Я не понял тогда, в чем дело, и забыл.
По ночам я не работаю, как другие, он говорит, зато должен в воскресные работать, иначе неудобно перед людьми.
И долго ты будешь по воскресным?
Он говорит, точно не знаю, но думаю, скоро все изменится.
А ты мог не согласиться?
Другой работы для меня нет, он вздохнул. Я все-таки врач, не буду же телеграммы разносить. В будние мы могли бы прогуляться, но ты в школе, а по вечерам уже темно. Но я обязательно что-нибудь придумаю.
Не приставай к папе, мама говорит, ты уже большой, потерпи. У нас темная полоса, всем тяжело.
А вчера он говорит, завтра свободный выходной, пошли. Только встанем пораньше, потом у меня дела.
Он меня разбудил в восемь, холодно, темно, сыро, пол ледяной.
Пошли.
Мы быстро выпили чаю, съели по бутерброду с колбасой, оделись и вышли на улицу. Небо только светлеет, везде иней, ветер сырой, мы идем. Перешли трамвайные пути, дальше мокрая трава. Потом песок сырой, вязкий, идем, он молчит, я тоже.
Подошли к воде, она черная, волнуется, шипит на песок.
Зимой только полоска льда вдоль берега, море никогда не замерзнет у нас, папа говорит.
И можно далеко плыть?
Как тебе сказать… Он засмеялся, но печально. Когда вырастешь, думаю, можно будет. Ветер, холодно, давай, уйдем.
Больше свободных выходных у него не было.
А в будние у меня свои дела, учусь — утро, холод, вставай, желтый свет, заборы, рынок, школа… Потом домой, серый день, темнеет, вечер, уроки, спать…
И снова — вставай, холод, школа…

НИЧЕГО СТРАШНОГО :-)

Зима, пейзанин экстазуя…
Это Игорь Северянин выпендривался в молодости. Популярность была больше, чем у Маяковского, с его желтой кофтой. Потом, в эмиграции своей недалекой, в эстонском поселке, И.С. оказался совсем не пустяшным человеком, хотя поэт, повидимому, средний.
С чего вспомнил. Написала мне знакомая, человек, без всякого сомнения, тонко чувствующий литературу, — «я вам отреплаила»
Наверное, действительно, что-то происходит с языком, я подумал… и вспомнил: ничего страшного! вот Игорь Северянин писал…

СТАРЕНЬКОЕ ОЧЕНЬ!

Недавно этот очень старый рассказик поместил у себя христианский журнал «ФОМА»
Считают, что подходит им. Я спорить не стал, хотя удивился.
………………………..
…………….

ЗНАКА НЕТ.

У моего приятеля с Богом сложные отношения.
-Как я могу поверить, если он мне знака не подает…
— Чуда хочешь?
— Нет, зачем… но хоть что-нибудь..
Время идет, а знака все нет и нет.
— Смотри, ветка качается, кивает за окном…
— Ветку бьет ветер, а он без Бога живет, ищет перепады давления.
— Вот рябина стоит вся багровая, мороз, ветер, а ягоды держатся…
— Это холод их прихватил, ничего особенного.
И вот чудес все нет, и просто особенных событий тоже нет, все объяснимо, естественным образом возникает и пропадает.
— Вот если б стол вдруг подскочил… или полетел… Или шапка с головы слетела…
Стол стоит как стоял, а шапка помедлила чуть-чуть — и слетела, покатилась. Он поймал ее — ветер это, говорит. Действительно, ветер, веселится на воле, выравнивает давление… и никакого знака нет.
Жить спокойней, но что-то беспокоит:
— Вызвать бы его на серьезный разговор.
— Ветер, что ли?
— Ну, ветер… Бога. Буду ругать его на чем свет стоит, может ответит…
Ругал, ругал — и за дело, и просто так, от тоски, а в ответ ничего — ни звука, ни знака…
Нехотя зима ушла, весна тут же примчала, все как полагается, согласно расписанию, и никаких чудес. Явилось лето, дождливое, правда, хмурое, но именно оно, а не сразу осень. Листья-травы разрослись чудесно и глубоким зеленым цветом покрыли черноту земли. И опять осень, снова ветер, снова рябина, как всегда — снег…
— Хоть бы снега не стало…
И представьте — растаял, до января земля черна, желта — всюду мертвая трава, нет ей покоя.
— Бывает,- приятель не смущен — было уже и будет, просто циклон, а потом, предсказываю, снова снег, мороз и прочее.
И предсказанное им сбывается. Он и рад, и не рад — зима восстанавливает силы, законы подтверждают свое постоянство, причины понятны, ответы найдены… а знака нет.
— Ну как я могу Ему поверить, хоть намекнул бы…
Так он мучает Бога много лет, требует знака и внимания, просит доказательств, верит, не верит, мучается сам — и умирает, опять же как все люди. И снова ничего особенного, ни знака тебе, ни намека — одна печаль. Он лежит холодный, белый, на губах улыбка. Я наклоняюсь к нему:
— Ну, как? Что там? Будь другом, подай какой-нибудь знак, подай!
Нет, он молчит, тайну соблюдает. А за окном осень, ветер, любимая его рябина — бьется в окно, машет багровыми гроздьями…

???

Зима, пейзанин экстазуя
ренувелирует шоссе
его лошадка, снежность ренифлуя
Ягуарный делает эссе…
………………….
Знаете, кто это написал, и как давно?
Что-нибудь осталось от новаций, или все забыты?

БАННАЯ СЦЕНКА a la CEZANNE


………………………..
Уже описанная здесь техника жировых карандашей(мелков) и заливки чернилами, только здесь после заливки идет отмывка. Трудно объяснить, зачем, ну, что-то не отмывается до конца, и получается такая фактура непредсказуемая. А мелок здесь был оранжевый какой-то, дико яркий, для американских детей, но чернила его слегка погасили, что мне и понравилось. А что касается содержания… ну, бабы, то ли моются, то ли дерутся, а, может, и то и другое одновременно 🙂