Автор: DM

А этот рассказик прочитал ночью по одной из передач BBC мой таллинский школьный товарищ Сева. Прочитал хорошо, он талантливый человек, но меня вдруг словно ошпарило — два слова было лишних, и так явно! Кинулся смотреть текст — он правильно читал, а я написал неправильно. Так и вошло в книгу «Здравствуй, муха!» — из какого-то первого черновика, переписал не глядя.
А с исправлениями вот так.
………………………………………………….
Я НЕ ГОГА!

…………………..
Я лежал в темноте. Вдруг раздался громкий стук. Меня дома нет — у меня темно. Я не стану вам открывать — я ничего не должен вам. Я никого не звал. Кто этот он?.. А он стучит еще раз — требовательно и громко. Значит, имеет какие-то права?.. Он считает, что может войти. А я не хочу! Сейчас подойду к двери и скажу — убирайтесь, я не хочу. А он скажет…
Нет, не встану, не подойду…
Но что-то уже потеряно, нарушено. Я думал, что исчез в темноте, в одеяле, как в коконе, буду тихо лежать, пока не стану другим, захочу выпутать ноги из плена… Пробуждение подобно рождению, и тоже требует времени… А он снова стучит. Он так стучит, как будто знает, что я скрываюсь здесь. Я еще лежу, но уже выпрямлен и напряжен — и одеяло мне больше не друг, не товарищ. Гражданин, что нужно от меня? Я сегодня никому не должен. Не зажгу свет. На совесть не надеюсь, а терпение у него может истощиться. Или я так нужен — отчаянно? Тем хуже для него. Он стучит как лицо при исполнении… Поздновато для службы, пусть катится. Но я уже все потерял, лежу злой и терплю это нахальство. Ну, давай, ломай дверь, тогда хоть все станет ясно.
И вдруг тишина… Ушел, что ли?..
Тихо ноги в тапочки, встаю и крадусь к двери. Нет, дышит, стоит, потрескивают крупинки песка под подошвами — переминается… Пусть уходит. Он как будто понял — спускается по лестнице, прошел немного, остановился, замер… нет, снова поднимается… Странно это — время идет, и мы все меньше хорошего ожидаем — от писем, звонков, нежданных гостей. Готовимся к неприятностям — и никогда не готовы…
В конце концов — пусть, будь что будет. Глухо кашляю, шаркаю ногами — «кто там?..» — и в ответ слышу радостный голос.
-Это Гога? Впускай. Ты что, умер?
Ах, как хорошо!
— Я не Гога! Гога надо мной.

……………………………………….
На сине-зеленой бумаге, разными мелками и простым школьным мелом. Называется — «Художник в темных очках». Проблему закрепления мела и мелков решил при помощи очень разбавленного раствора ПВА и пульверизатора. Пока что не темнеет, хотя прошло лет десять с тех пор.

……………………………………….
Одна из отброшенных обложек Перископа. Бог ты мой, я их наделал штук сто… пока не понял — не дизайнер я!.. И взял самую дурацкую — цементная труба, и через нее вид на нашу городскую башню. А дерево пририсовал, чтобы не так скучно было.
Можете убедиться:
www.periscope.ru
А теперь сменил на еще одну, эта, мне кажется, получше, но зато как темное окошко на моем пегом фоне, поэтому из альманаха ее убрал.

…………………………………………
А эт-то что за чудо? Фильтр «стекло». Кажется, беременная женщина…

………………………………………….
А это пораньше, пижонства побольше. А потом прошелся Фотошопом.

А это я не помню, откуда… Но, кажется, чуть-чуть похоже.

……………………………………………….
Мой друг Хрюша. О нем много в повести «Перебежчик»:
http://www.periscope.ru/prs98_3/proza/max1.htm
А себя я срезал, сам себе надоел.

……………………………………..
Все-таки оптимизм — путь открыт.
(фотохудожник И.Казанская)

……………………………………………

ТРАМВАЙ — МОЕ ОЩУЩЕНИЕ.

Другой такой странной ссоры я в жизни не видел. Двое моих знакомых, Виктор и Борис, чуть не подрались из-за английского философа Беркли, отъявленного идеалиста. На занятиях этого Беркли ругали. Назвать человека берклианцем — значит заклеймить навечно. После занятий Виктор пришел к нам и говорит:
— Нравится мне Беркли, ведь только подумать — весь мир! — мое ощущение… и ничего, кроме этого нет. Просто здорово!
Я ему говорю:
— Пойдем, Витя, в столовую — ради материи, а потом на волю — в поле.
Дни стояли золотые — сухие, теплые, мы только учиться начали. Но тут пришел к нам Борис, он дома жил, не в общежитии. Борис большой и толстый, и очень практичный человек, с первого курса сказал — буду стоматологом, и свою мечту выполняет. Всегда деньги будут, говорит, на мой век челюстей хватит. Виктор ему про Беркли рассказал, а Борису что-то не понравилось. «Это все выдумки,- говорит,— это что же, и я твое ощущение?»
— Может и так,— отвечает Виктор,— но ты не обижайся, ведь я и сам себе, может, ощущение, и не больше.
А Борис ему:
— И трамвай твое ощущение, да?
— И трамвай, ну и что же?
— А вот то, что этот трамвай тебя задавит, и тоже будет твое ощущение?
Виктор удивляется:
— Зачем меня давить? Ты мне докажи. Все вы, материалисты, такие, вы своей материей только задавить можете, это ваш лучший аргумент.
Борис раздулся от злости, и предлагает:
— Хочешь, я тебя в окно выброшу, тогда узнаешь своего Беркли…
А Виктор ему — «ничего не докажешь…»
Чуть не подрались, и с тех пор здороваться перестали. Был тогда в комнате еще один человек, и он весь разговор передал, кому следует. Виктора чуть не выгнали, но он от своего Беркли не отказался, книги его стал читать, а потом и вовсе стал философом. Сейчас он далеко живет, иногда пишет мне, Беркли по-прежнему уважает, только, говорит, у него своя философия, а у меня своя. Борис стал большим начальником, даже про зубы забыл, и со мной не здоровается — может, не узнает, а, может, не хочет знать: ведь я тогда сказал, что ничего не было, и материю никто не трогал, первична она — и все дела…
Ну, а я стал врачом, лечу больную материю, да не все так просто. Вот сегодня привезли человека — он от слова одного, от сотрясения воздуха ничтожного упал, и будет ли жить, не знаю… Вот тебе и Беркли — идеалист.

……………………………………….
Этот рисунок есть в разных вариантах, один из них такой.

………………………………………….
В основе рисунка, что на обложке книги, выпущенной в «Геликон плюс», лежит этот набросок. Здесь я основательно порезвился, с удовольствием выписывая дырки и лохмотья. Рисунок не имел отношения к повести никакого, я нашел его среди хлама и начал доделывать. А первоначально он выглядел именно так. Уголь или темный соус, не помню.

………………………………………
Очень старый рисунок. Живописи меня учил (консультировал много лет) Е.Измайлов, а рисунку не учил никто. И я копировал — в основном голландцев , их рисунок был мне ближе, чем, скажем, итальянский. Брал альбом и от корки до корки. Но не точно, а чтобы понять «дух» рисунка, движение линии.
Это кисть, тушь и очень тонкая бумага (видна деформация при высыхании туши). Такая уж попалась под руку.

…………………………………………………..
Одна из первых моих картинок. Показывал Михаилу Рогинскому. Одобрил.
Бумага, темпера. Редко привожу ее, потому что велики потери на слайдах.

…………………………………………
Не очень серьезный вид, несколько стилизованная вещь, что, в общем, я не люблю.

……………………………………………..
Если Вы так считаете, возвращаю. Я разозлился на экран, на котором некоторые картинки выглядели «приглаженно», и начал помещать старые работы. Убедился, что экран не при чем, это я «приглаживаю» некоторые из них. Дело объясняется просто — некоторые картинки темны, а я сканирую сейчас не с фото, а непосредственно — кладу работы на сканер, и при сканировании приходится менять параметры, форсировать свет и т.д. А технике только дай волю, она что хочет сделает!
А эти старые работы взяты из Перископа, они там давно, и по-другому вносились туда, с ними уже нет проблем.

………………………………………….
Живопись маслом на бумаге, начало 80-х годов. Когда нет холста, годится и бумага. Я видел огромную картину, написанную маслом на склеенных газетных листах. Видно, очень хотелось.

………………………………………..
Из серии иллюстраций к ненаписанной истории, слегка мистической, но с разоблачением,конечно, мистики.

……………………………………….
На фоне современного маразма и мракобесия еще больше ценю серьезную науку, из которой ушел, как говорят, по личным обстоятельствам. Не жалел об этом ни одного дня, но всегда уважал и ставил точное знание рядом со знанием «вокруг да около», как это делает искусство. Просто, наука, оказалась не моим путем, и все. Недавно, она напомнила о себе, неожиданным образом. В 1968 году я делал доклад на семинаре в Институте белка АН (Институт А.С.Спирина) по некоторым вопросам устройства белков, появились данные, «вылезающие» за сложившиеся уже догмы. Слушали с интересом, но не поддержали, представление о том, что одна первичная структура соответствует одной пространственной было сильней.
Сделать что-то экспериментально в этом направлении мне было «не по зубам», а потом я начал терять интерес к науке в целом, и все как-то забылось.
Через 35 лет на улице ко мне подходит один из участников того семинара, пожилой уже человек, и говорит — «знаете, Вы были правы…» Не скрою, мне было очень приятно. Ведь наука стирает старые достижения, заменяя их новыми, и судьба большинства ученых не «положить свой кирпич», а «дать толчок» (или вообще ничего, и так часто бывает). Толчка я не дал, ничего не сделал, но хотя бы думал в правильном направлении, своего рода личное достижение 🙂 Рассказал потому, что меня недавно упрекнули в «измене науке», что в общем-то верно, но не совсем верно… :-))

……………………………………………………
Птицы расклевывают мой архив 🙂
Это к тому, что отношение к прошлому все время меняется. И если б не «материальные данные», то с прошлым можно было бы делать все, что угодно. Часто историки так и делают, созидают прошлое в угоду настоящему. В личном плане то же самое, только меньше внешних задач, коньюнктуры, никому нет дела до твоего прошлого, хоть выдумай его, никому не интересно.
Но гораздо чаще это делается несознательно, без цели какой-то — настоящее вытаскивает из памяти то одно, то другое, и строит все новые «модели прошлого», личной истории. Факты обычно остаются на месте, меняется трактовка и отношение, все настроение меняется… Так, у меня изменилось отношение к «годам застоя», когда я протестовал, возмущался насилием над личностью, и все это, действительно, было. ((Но это были для меня годы покоя и напряженного труда, когда я мог почти без потерь сменить направление жизни, профессию, оставаясь в недрах той расхлябанной и почти спокойной системы, получая «на кусок хлеба» практически ни за что)) Потом уж начал понимать, что одно насилие сменяется другим, грубое и жестокое — более тонким, изощренным. В наше время людей заставляют дергаться, быть в сущности рабами — путем уговаривания, внушения, ласкового принуждения и всяческих приманок, путем давления страхом потерять лишний кусок. Конечно, лучше, чем мордобитие, но свобода… Свободой и не пахнет. Как было так и осталось: хочешь быть свободным — будь нищим на задворках общества. Из каждого правила есть исключения, не о них речь. Просто сказки о свободе мне надоели, в лучшем случае — ограниченный выбор из двух-трех вариантов. В лучшем случае — кусок пожирней, но свобода… не смешите меня.
Вот я и говорю — птицы расклевали мое прошлое, шутка, конечно, но с некоторым подтекстом.

…………………………………….
90-ые годы. Натюрморт из фигурок женщины и собаки, вылепленных мной из немецкого пластилина, в кипящей воде он затвердевает.
Я пытался делать гипсовые отливки, и, как всегда бывает с дилетантами, натолкнулся на сложности, о которых и не подозревал.

………………………………………
80-ые годы. Тема затертая — «Художник и Муза»
Но картина «тестовая» для меня. Если зритель начинает ныть, какое, мол, безобразие, уродство, что за фигуры и прочее, то мне ясно, что зритель этот — чуждый элемент. Я вежливо киваю, зачем человека обижать, но мысли уже далеко. :-))

…………………………………………
Вернемся, лучше, к простым изображениям. Это дерево на берегу реки, ночью, естественно. Это 1977 год.

…………………………………………
Чтобы перебить впечатление от предыдущей картинки, перейду к графике. ((Живопись на экране порой выглядит слишком уж красивенько.))
Журнал, который я думал выпустить в сети, он должен был состоять из графики, ПОЛНОСТЬЮ сделанной на экране, при помощи «мыши». Идея оказалась несостоятельной. Отделять работы, выполненные на экране от тех, что исправлены в Фотошопе, или подчищены, оказалось нелегко, да и незачем: даже если есть бумажные «оригиналы», изображения на экране самостоятельны, это не копии, а другие вещи. Поэтому идея журнала «СЕРОЙ МЫШИ» умерла, едва родившись, а рисунки вошли в «Grey Mouse Gallery» в составе альманаха «Перископ»:
http://www.periscope.ru/gallery/gmg/index.htm

………………………………………………
Ага, теперь некоторую тошнотворность убрал, стало чуть погрубей…
Экран приглаживает живопись, с этим все время приходится бороться. Кстати, он делает то же самое с фотографиями, от цветных, «благодаря» современным «мыльницам» и «кодакам», порой тошнит. Раньше я удивлялся, отчего это все американцы на фотках так сияют… Теперь «засияли» и наши — морды, пейзажики… и даже звери выглядят так, как будто их два часа мыли шампунем. Настоящая фотография уходит к профессионалам, в большие деревянные ящики, в ручную работу, в черно-белые изображения.

………………………………………..
Пожалуй, не знаю другого такого серьезного и глубокого вопроса, как этот детский: «почему я — это я?»
Развивать тему не буду, могу только сказать, что в нем сосредоточились и отношение к жизни, и отношение к Случаю (случайности), и удивление, и всё мироощущение… и многое другое. В драматической форме заданный, в сущности, это и есть вопрос Анта (повесть Ант) — «почему я, почему так — со мной?»
Есть и другой полюс — Кола Брюньон, например, — «как хорошо, что я — это я!» Или вообще нет вопроса, все путём 🙂
Наверное, есть и другие серьезные вопросы, но они реже приходят в мою бедную голову 🙂

……………………………………..
Вася Маркович. Достойно прожил 16 лет в Москве, Обнинске и Пущино. В каждом из этих городов убегал из дома на несколько дней, гулял, а потом находил дорогу домой. Жил, как ему хотелось. Похоронен на высоком берегу Оки.

………………………………………….

…………………………………………..
Крыши домов, улочка, околица, ночь, бессонница…
Весной вспоминается осень, нехорошо.

……………………………………..
На днях, просматривая старые картинки — для сканирования, наткнулся на эту птицу. Я редко писал птиц, когда они сидят — ничего интересного, а в полете их написать невозможно, останавливаешь момент. Зато вспомнил один случай, когда-то хотел написать рассказ, но не получилось.
Мне было 27 лет, я маялся на Каланчевке, ждал электричку на Тулу. И разговорился с одним стариком. Он рассказал мне свою историю. Он много лет провел в лагерях, вернулся одним из первых, и ему повезло — дали квартиру в новом тогда районе, Черемушках, и даже выплатили большую сумму,потом этого не делали. До 37-го года он был ученым, работал у С.Вавилова. Вернулся, и понял, что не может больше заниматься физикой. Работал в одном из отраслевых институтов инженером, вышел на пенсию. Чувствовал себя погибшим человеком, хотя, вот, выжил…
Он сказал мне фразу, которую я не понял, потому что верил в свое будущее.
— Мир нельзя завоевать, но можно набрать высоту.
Он посмотрел в небо, там птицы.
— Не успел, не получилось… — говорит. Тоска в глазах.
Через десять лет я потерял все, к чему стремился. Но мне повезло — никто не отнял, само обесценилось.

………………………………………………..
Я как-то спросил одного художника — что ты больше всего любишь писать? Он говорит — «старые, покрытые пылью и грязью вещи — в сундуках, коробках, ящиках… открытых, полуоткрытых…»
Я тогда удивился, вот что, оказывается, может интересовать… Потом понял — старые вещи, да еще странным образом освещенные, это средоточие всего, что есть интересного в самой живописи: и фактура, и разный рельеф, и распределение света — как он падает, отражается, распространяется… Меня заинтересовали примерно те же вопросы — как свет распространяется в закрытых полутемных помещениях, высвечивая углы, вещи… Особо интересно, если это сарай, и крыша дырявая, и стены местами в щелях и трещинах, и отовсюду проникает свет, и как при этом источники света борются между собой, подчиняются один другому, приходят к согласию…
Вроде бы, совершенно формальная задача. Сезанн занимался такими(но другими) формальными задачами. Но, оказывается, если вложить в них столько чувства, интереса и внимания, сколько он вложил в свои натюрморты, то задачи перестают быть формальными: это создание пространства, сцены, поля для больших событий, настоящих драм. Рембрандт помещал своих героев в мир света и тьмы. Борьба этих двух начал у него перестает быть формальной задачей, становится философией жизни.

……………………….
Я написал рассказ, он начинался так:
«Мне влетела муха в правое ухо, а вылетела из левого. Такие события надолго выбивают из колеи. Если б в нос влетела, а вылетела через рот, я бы понял, есть, говорят, такая щель. А вот через глаз она бы не пролезла, хотя дорога существует, мне сообщили знающие люди…»
Отнес рассказ в журнал, там ахнули, говорят, новое слово в прозе…
А вот приятель не согласен, — сходи к врачу, — говорит.
На кой мне врач, когда такая известность назревает!..
К тому же, если б не вылетела, а так — инцидент исчерпан. Хотя, конечно, странное дело…
-Да, странное дело, — говорит приятель, но не тот, другой. Он теперь в квартире старого приятеля живет. Так бывает, все на местах, а на самом деле видимость. Тот, кто раньше советовал, умер недавно. Я ходил хоронить, пришел в морг, а там странная личность, я давно его знаю.
Мой приятель, кто умер, всегда подозревал — с этим типом связана тайна. Обычно он стремительно проходил мимо, красивый малый в ковбойской шляпе, куртка модная, костюм английской шерсти… подтянутый, стройный, хотя немало лет, и почему-то насмешливо смотрит на меня. А приятель убежден был, что на него — «кто же он такой, каждый день встречаю…» Так и не успел выяснить, умер внезапной смертью, сердце разорвалось. Теперь проще говорят — инфаркт, но очень обширный, мышца в самом деле пополам. Вот я и пришел, тело забрать, предать земле, как обычно говорят.
Вижу, этот человек в углу, в белом коротком халате, рукава засучены, мускулистые руки сложены на груди, тяжелая челюсть… ковбой на расплывчатом российском фоне. Оказывается, вот он кто — патологоанатом. Хорошо, приятель так и не узнал, гулял себе, только удивится иногда — «что за странная фигура, щеголь, лет немало, а держится — не поверишь, что старик…» Есть такие врачи, они никого не лечат, и вообще, в клиниках их не видно, среди палат, горшков, вони… Это аристократы смерти. Но стоит только умереть, как тебя везут, к кому? — к нему, к патологоанатому. Там, в тишине, среди пустынных залов, где только костный хруст и скрип, царит этот человек. Врач предполагает — гадает диагноз, пробует лекарства применить, одно, другое, лечит, не лечит… а этот тип располагает, он все раскроет и даст ответ, что было, лечили или калечили — разрежет, посмотрит, спешки никакой, бояться ему нечего, если шире разрежет, возьмет суровые нитки и кое-как затянет, все равно не проснешься, не завопишь — братцы, что это… Безобразие, что он среди нас ходит — приходите, мол, всегда рад видеть, выясним, что там у вас было, что они прозевали, эти лечащие дураки…
А они, действительно, прозевали, вот приятель и помер во цвете лет. Два года мурыжили, воспаление у тебя легких, говорят, хронический процесс. Оказалось, рак. Сначала медленно и незаметно, а потом за три недели свернулся. Я пришел в больницу, захожу в палату — где он, спрашиваю. Не узнал, серый скелет лежит. Но мы еще поговорили. Хотел его отвлечь:
— Вот муха, помнишь, влетела? Так ведь не вылетела, ошибся я…
— Странное дело, — он еле слышно говорит, — ты обязательно сходи к врачу, послушай, что скажет.
Последний разговор. А теперь вот пришел похоронить.
Этот щеголь постоял и куда-то делся, исчез. А что ему, дело сделано, белыми нитками зашито, зато прочными, что там разглядишь.
Похоронили приятеля, недавно вспомнил про него, про муху… Решил, пойду к врачу, мало ли что… Иногда так заврешься, уже не знаешь, чему верить. Рассказ не история болезни, мог присочинить, может, действительно, не вылетела она?..
Моего доктора нет, на двери другая фамилия. Вхожу, а там наш ковбой. Наверное, кабинет перепутал.
— А вот и ты, — он говорит. Вижу, обрадовался, наверное, уже своим считает.
— А где мой врач?..
— Твой помер, а я переквалифицировался, хочу теперь живым помогать.
Я повернулся — и бегом домой.
Не-ет, ему про муху не скажу. Пусть она еще полетает…

///////////////////////////////////////////////////
— Представь себе, у меня жена. Зачем женился, не знаю — так получилось. Приду с работы, поем, телевизор… все — сидим. Скучно… И я придумал — можно, оказывается, по времени летать. Для этого нужна жена. Без жены не полетаешь. Смотри, я родился весной, а она осенью, в самую мерзкую слякоть, между прочим. Полгода я старше ее на год, это в лучшее время — летом, а зимой мы одних с ней лет. Летом я снова вперед вырываюсь. Это, по-твоему, что? Смотри, часы, календарь — время течет равномерно. Ответ один — совершаю полет во времени при помощи жены. Порхаю как бабочка во цвете лет… туды-сюды… Исключительно просто, не нужно никакой машины времени. Правда, есть недостаток — нужна жена… — Он вздохнул…
Через год встречаю — веселый:
— Развелся. Оказывается, не нужна жена! Ведь столько женщин вокруг рождается — куда хочу, туда и лечу!

…………………………………………………..
Есть страны чайные, есть кофейные, и люди также делятся. Но некоторые этих напитков вообще не пьют. Вот я, к примеру. Компот или молоко! Хоть сто красных кружек мне подари, кофе пить не стану. Один раз в сто лет, и то в гостях, если отказаться неприлично. И вчера — пил молоко, напиток мира и благородства. Страшно повезло. Если бы выбрал компот? Потом бы долго гадал — что, от чего… В компоте я бы эту крошку проглотил не сомневаясь. Стал бы другим, а потом бы мучился — что произошло?.. Но я пил молоко, кипяченое, оно белое и любую крошку видно. Что делать — люблю молоко. Компот тоже люблю, но другой любовью, совсем не так пылко. Пил бы его, и ничего не знал — что, откуда… Хотя жизнь покатилась бы по иному руслу.
А в молоке я сразу заметил эту черную точечку — плавала в пене у стенки кастрюли. Вовремя выключил газ. Обычно ждешь-ждешь, когда закипит, и всегда опаздываешь. Оно сначала неторопливо так собирается, вздыхает, слегка вздувается, словно обижается на меня, понемногу образуется корочка — и вдруг как рванет к краю… Я не успеваю за ним. Сегодня случай спас, звонок. Встаю и вижу — оно тоже куда-то собралось. Небрежно — р-раз — прекратил доступ газа в горелку, за спиной запоздалый хлопок, иду к двери… Ненужный разговор, возвращаюсь, бросаю довольный взгляд на кастрюлю — хоть здесь преуспел — и вижу это крошечное пятнышко в пене у эмалированной голубой стенки. Ничего бы не заметил, если бы компот, и не знал бы, не подозревал — как, почему… Гадал бы, думал, но бесполезно: жизнь так устроена, самые мелкие решения глубоко в нас отзываются, а соверши нечто героическое — пару поворотов и забудется, слово даю. Нам не дано предугадать, правильно сказано, ничего не скажешь.
Никогда бы не заметил, если б компот. И не знал бы ничего.
Странно, но я сразу понял, что это. Сколько попадалось в жизни зернышек, пятнышек, соринок — беру бездумно большую ложку с дырочками, у меня есть, поддеваю… промываю ложку водой и забываю о поступке. А тут сразу догадался — это она. Черная дыра, а в ней антипод нашей Вселенной. Там все также, только антивещество и кромешный мрак, хотя оттуда кажется, все наоборот — у них светло, нормальная погода, обычное вещество, и точно также в молоке у самой стеночки плавает черная соринка, в ней мрак кромешный, и я стою над кастрюлей, подстерегаю антимир… Если бы компот, проглотил бы и не заметил, а тот, другой, в свою очередь проглотил бы меня. Мы бы слились и все устроилось бы прекрасно, гармонично — я бы примирился с собой, был бы, как говорят, весь в себе. Никто бы не посмел мне сказать — вы не в себе. Если бы компот… А я — молоко. И сразу понял. Тут бездумно нельзя поступать, соображать надо…
А я не могу думать, чувствую — не проглотить мне эту гадость, противно, и все! Молоко это вам не компот, и нечего мне подсовывать всякие соринки! Я обожаю белоснежность и чистоту. Нет, я за гармонию, но не такой же ценой… Чувствую, уже тошнит… Нет, пусть буду не в себе, возьму, как обычно, свою большую ложку с дырками, выужу эту соринку — и в окно. И тот, другой, там, в кромешной тьме, тоже возьмет меня — и в окошко. Пусть он антипод, но ведь не настолько, чтобы грязное молоко хлебать! И мы, навсегда разлученные, сможем вечно искать друг друга, тосковать, плакать и ломать пальцы, сочинять стихи и прозу — и уж никогда, никогда не соединимся.

………………………………………..
Обычно для передачи сходства мне не хватает терпения, да и не очень-то стремлюсь. А этот портрет исключение, с живописной точки зрения он не интересен, зато похож. Это художник Леонид Шабаев.
А он говорит — «это я?.. не похож…»
Ну, уж нет — похож!

…………………………………………..
Весной мерещится осень. Нехорошо.

…………………………………………………..
Удивительно точный по цвету, по пятнам, Сезанн иногда поражает неуклюжей графикой, особенно, рисунками обнаженной натуры. Истинный живописец, рисунок для него всегда играл роль подсобную. Этот немудреный рисуночек я сделал в духе Сезанновских «купальщиц». Не получилось — у Сезанна гораздо конструктивней, рисунок служит живописи, и подражать ему никакого смысла нет. Другая крайность — гениальные наброски пером Рембрандта, которым тоже подражать нет смысла, и учиться у него невозможно, так легко и свободно сделано. Вообще, учиться лучше у средних художников, у них-то хотя бы понятно, как сделано. :-))

Эти знаки — большая проблема.
Есть сухой формальный подход, например:
«Он высморкался и выстрелил ей в живот»
Два действия, связанные союзом «и», никаких запятых!
Но на самом деле это «тайное» сложно-сочиненное предложение, состоящее из двух предложений. Во втором по неизвестным причинам пропущено подлежащее «он». Чтобы не повторяться, наверное.
Он высморкался. Он выстрелил ей в живот.
Два таких неравноценных действия не могут обойтись без запятой!
Но филологи не согласны.

………………………………………………..
Как хорошо, что я начал писать картинки не маслом. Если б маслом, мазал бы и мазал, удовольствия много, а мучения никакого. В начале полезно помучиться немного. И у меня такая возможность была — казеиново-масляная темпера. Подарили. Пока всю не истратил, о другой технике не помышлял. Ох, эта темпера… Трудно смешивается, не размазывается, тут же впитывается в картон, исправлять тяжело… Так что пришлось думать, что у меня там на кончике кисти, какой цвет… Я благодарен темпере, она задержала меня в начале, при моем напоре совсем неплохо.
Все картинки «деда Борсука» стоят на темпере.
Потом другую вещь понял — для тонкой работы не гожусь. Темпера не для меня. И постепенно отошел от нее, начал смотреть в сторону масла. Мощная техника, неуемная, страстная, много в ней инстинктивного звериного чувства…
А сейчас снова думаю — не взять ли темперу…

………………………………………………
Многое в нашей жизни зависит от дворника. Останешься ли цел в гололед, и выживет ли твой кот, если промедлит вернуться домой, увлеченный кошкой.
У нас не может быть власти народа. Такой власти вообще нет, но у нас особенно. Зато у нас две власти налицо — президента — и дворника.
Президент всемогущ, а дворник — могуч.
Ван Гог любил изображать человека в труде. Мне больше по душе стоящий с орудием труда человек, смотрящий в небо.