Месяц: Сентябрь 2016

Можно въезжать

В один день у нас не было обеда, бабка исчезла с утра, мама дала мне кашу и яичницу, это она умеет готовить, а потом пили чай. Не успели допить, пришла бабка в длинном красном платье, темном, с бусами на шее, мама говорит, это бордовое платье, «мама  красавицей была, очень похожа на портрет незнакомки». Я удивился, совсем не похожа, портрет  у нас на стенке висит.

Это не портрет, мама говорит, а репродукция, картину сфотографировали,  потом в журнал поместили, а я вырезала, пусть висит, уж очень на маму похожа.

Но я даже подумать об этом не могу, такая бабка некрасивая.  Хотя обо мне заботится, Алик, ты где, Алик, ты что… есть, мыться, спать…  Говорит  «у меня никого теперь, только дочь да ты».    А про папу забыла?

Она о нем вечно забывает. Он, конечно, хороший человек, говорит, а потом снова забудет.  А вот мыть меня никогда не пропускает, хватает  острыми когтями за шею и гнет прямо под воду, чтобы мыл лицо.  Я этого не люблю, говорю ей  — сам, сам, но она не верит, сам не будешь, у меня тоже мальчики были, никто мыться не хотел. И плачет.  Вода ледяная, а чтобы текла горячая, надо топить колонку брикетами,  они как коричневые камни.  Надо сначала колонку разогреть бумажками или щепками, иначе брикет не загорится, но если уж загорелся, тепла много. Только потом золу  ведрами выноси. Папа говорит, ладно, вынесу вечером,  мама говорит, нет, сейчас. Ты вечно забываешь, а у меня зола в горле стоит.  Но хорошо хоть брикеты дали,  потому что ты главный врач. Вот видишь, есть толк от главного, она говорит.

Мне толк надоел,  вздыхает папа,  я медицину люблю.  А от меня воспитания требуют, я ведь партийный кадр.

Бабка говорит, смотрите, Сёма,  кадров в первую очередь…

Вы слишком, такая война прошла, теперь другая жизнь, врагов уничтожили уже.

Враги всегда найдутся пока мы здесь, не забывайте, кто мы.

Так вот, бабка явилась, и села с нами чай пить. Что у тебя — яичница? Я так и знала!  Есть не хочу. Они вчера убрались, можем въезжать, все спокойно получилось.  А насчет альбомов и прочего, уверяет, не трогала, лежат в подвале, всю войну там и лежали, говорит.  А  где столовое серебро, гравюры, постельное белье, мебель… все, все, все?   Но разве докажешь, что было, что не было,  бежали как от пожара, в одних пижамах.  Алика в корзинке… Хорошо, я рис схватила, пакет, без риса он бы не выжил, поезд этот, жара, сплошной понос…  Да ладно,  главное, въезжаем, тесное место, да свое.

Бабка наливает себе чай,  а пить не стала. Пошли, говорит.

Куда, сейчас? Ребенку спать пора.

А где твой муж, на работе горит, главный?

Мама ничего не сказала ей,  а мне — беги в постель,  я записку напишу.

Но тут пришел папа и говорит,  вы с ума сошли, ночами по улицам бегать!  что вы со мной делаете…  С меня только что часы сняли, хорошо, жив остался. Ты кто, спрашивают, я говорю — врач, иду к больному. А, врач… ну, иди, только часы отдай, нам нужнее.

Я удивился, и ты отдал им свои часы? Большие квадратные часы, их подарил папе мой дед, поздравил сына с дипломом врача. Папа никогда не расставался с часами. Мне хотелось, чтобы он дрался за них и победил этих, а он просто отдал часы – и все?

Он увидел мое лицо, засмеялся, понимаешь, хотелось скорей домой, устал, проголодался, а тут эти дураки со своими просьбами, отдай и отдай.  Ну, отдал, зато уже дома.
А оружие  было у них?
Нет, сынок, похоже, что нет.
Зачем же отдавать?
Ну, знаешь… они могли и рассердиться.  А так все обошлось.
Хорошо, что обошлось, но папа оказался не героем. Мама стала его ругать, что приходит поздно,  когда-нибудь плохо кончится, сам ходишь по ночам, а меня учишь…

Я должен людям помогать.

Вот люди часы и отняли.

Да, ладно…  им тоже есть нужно.

Они бандиты.

Не все так просто.

Ты бы пошел в бандиты?  Вот и молчи.

Он больше не отвечал,  ел быстро, проголодался.  Никуда, они, конечно,  не пошли, бабка ушла к старухе Хансен поговорить о прошлой жизни. Она всегда по вечерам уходит, я всем мешаю, говорит.   Приходит поздно, крадется в темноте за ширмочку, она в углу за ширмой спит. Она быстро захрапит, а я еще долго лежу, слушаю, что родители говорят.

Он спит?

Не знаю…

Очень деликатно с ее стороны, папа говорит,  не ожидал.

Не так уж плохо она к тебе относится.

Да ладно…  теперь у нее будем жить, авось учить не будет, не те времена.

А те были хорошими,  мама вздохнула.

Тихие, счастливые, но легкой жизни не помню.

Конечно, ты между двумя семьями разрывался.

Ничуть не разрывался!..  Но ведь там мой сын…

Какой еще сын, я про сон забыл, какой-то еще сын появился…

Наконец, у нас будет своя комната, мама говорит. Алика отправим к маме спать.

Я думал обидеться, но не успел, заснул, а утром решил, насчет сына показалось, спать я могу у бабки, а днем у меня будет свой уголок, мама обещала, значит, так и будет, как она говорит. Читать далее «Из повести «Следы у моря»»

1. СЕГОДНЯ, Я ВЕРНУЛСЯ…

1.

Я скольжу, качусь, остановиться не могу, надвигаюсь на девушку в коричневой старой шубейке,  попутчики мои, отставшие, слышу, хохочут,  а девушка, светлые кудряшки, круглое лицо – тоже смеется. Улочка кривая, спускается в овраг, за ним подъем, поликлиника, больница — и приземистое могучее, с красными обводами вокруг окон, здание, анатомичка, мы туда бежим.  Холодно, ветрено, ноябрь, гололед, черные с грязно-желтым листья, вмёрзшие в ледяную корку… В конце спуска скамейка, на ней старик в серых длинных лохмотьях, подпоясанных желтым шарфом.  Его звали Никонов… нет, Кононов, и он каждый день в полдень пил пиво,  в столовой у вокзала,  деревянном домике, сидел, широко расставив колени, наклонившись над столом лысой в коричневых пятнах башкой, стучал не кулаком – согнутыми, растопыренными, застывшими в напряжении, в судороге когтистыми пальцами, крючьями, когтями… и нос крючковатый, а глаза белые с булавочными уколами зрачков.

– Не смейся над стариком,  ты молодой, не знаешь, как все быстро, быстро…

Откуда мне было знать…

Надвигаюсь, скольжу, пытаюсь удержаться на ногах…

Мир встряхнулся и пропал на миг, как после удара по голове.   Читать далее «ПОВЕСТЬ «ОСТРОВ» (ру)»

А.Б. посвящается

Эх, если б позвонил вчера…
Густой придушенный голос в трубке:
— Слушаю…
-… я такой-то… Вы обещали…
Молчит, потом нерешительно:
— А, собственно, что… Какое дело…
А я слышу — «и этот что-то хочет, Боже мой!.. »
Как-то все обесцветилось вокруг… Он ничего там не сказал!..
Еще попытка:
— Помните, Вы обещали…
— А-а-а… — бас захлебнулся, похоже, попало под дых… — О-о, забыл…
Я молчу, что скажешь… Все пропало.
Голос, спотыкаясь, выбирается из ямы:
— Совсем замотался… Внучка родилась…
Я что-то бормочу, поздравительное.
— Потом болела мама…
Я — нечленораздельное, но сочувственное.
— Потом я сам болел…
Слов не хватает, сколько на него навалилось за три дня!
Он свирепо кашляет, повторяет:
— Замотался, замотался…
Я изнемогаю от сочувствия, дышу в трубку и молчу.
Голос оправился, набирает силу:
— Ведь я сегодня там был, сегодня…
Очень приятно, но мог бы не говорить.
Вчера я мучительно думал, звонить или не звонить… Зачем напоминать, так уверенно обещал! Нехорошо получилось… Теперь побыстрей бы улизнуть… И забыть.
И он, чувствую, понимает — нехорошо… Но за три минуты успел зачерстветь. И хочет отвязаться. Например, пусть я сволочь, но что делать… замотался, разболелся, дела… пусть уберется поскорей, пусть…
Мне уже немного жаль его, и чего ты пристал… Замотанный, задерганный человек.
— Извините… Бог с ней, с рукописью…
Он уже спокойно, отстраненно:
— Наверное, пошла на рецензию…
Справедливо заметил.
-… завтра уезжаю, надолго…
Понятное дело.
— Извините…. до свиданья… всего вам…
Чувствую, как он с облегчением нажимает на рычаг.
Оказывается, монетка не упала, выглядывает из прорези.
Может, ничего и не было?..
Выцарапываю ее, опускаю в карман. Зря ты к нему звонил. Хороший человек, и пишет славно. Писал. Ему бы со своей жизнью справиться… А тут — пристают…
Забыл…
Эх, если бы позвонил вчера…
Дурак, ничего бы не изменилось!
Он не меня забыл, а как сам начинал.
Не стоит… все же прочитал, похвалил…
И все-таки, забыл, забыл…
……………………………….
С тех пор прошло… тридцать лет. Полезный случай оказался, мне урок. Больше отзывы не коллекционировал. Никому свои рукописи не совал. Ни о чем не просил. Да — да, нет — нет, остальное от лукавого 🙂
……………………………………….
…………………………………………………………..
Перевод Е.П.Валентиновой

He Forgot!

If only I had called him yesterday…
Rich but muffled voice in the ear-phone:
“Yes…”
“…that’s so-an-so speaking… You promised…”
He is silent, then, hesitatingly:
“But what is it all about… what might be the matter… “
And what I hear is: “one more of them to demand something from me, oh my God!…”
The surroundings noticeably lose much of their color… So he never even mentioned me when he was there!..
One more attempt:
“Do you remember, you promised…”
“Ahaaa…” the bass voice gurgled, looks like I hit the raw spot… “Oh, I forgot to…”
I am silent, what is there to say… Now everything is lost.
The voice is stuttering, it is clambering out:
“I have had a hell of a time… a grand-daughter was born to me…”
I mutter something, in congratulational key.
“Then my mother was ill…”
I offer something poorly articulated, but full of sympathy.
“Then I myself fell ill…”
Words fail me, what a sea of troubles the man had in just three days!
He coughs savagely, and repeats:
“I have had a hell of a time, a hell of a time…”
I, overcome with compassion, breathe into the mouth-piece and keep silence.
The voice has recovered now, it is strengthening.
“And just think that I was there today, it was today that I came there…”
Great news, but hardly relevant any more.
Yesterday I spent the day in painful deliberations, to call or not to call… But why remind him, if he was so positive when making the promise! What an ugly situation… Now the thing to do is to slip away… and forget about the whole thing.
You can sense him also thinking the situation ugly… But in these three minutes he has had time to grow callous. And now he wants to get rid of me. For example – OK, I am a bastard, but what can I do about it… I have had a hell of a time, I was ill, I had business to attend… let him make himself scares, please let him make himself scares, now…
I actually begin to pity him a bit – why indeed bother the man… who has had a hell of a time, who is ever plagued by strangers.
“I am sorry to have bothered you. As for the manuscript – just forget about it…”
He is already calm, distracted:
“The manuscript must have been passed to somebody for reviewing, I’d guess…”
That was one really judicious remark.
“…tomorrow I am leaving, to be away for quite a time…”
But of course.
“I am sorry… Good bye… best regards…”
I sense his relief as he is placing the handset upon the cradle.
I see that the coin I have put in the slot of the street phone is still here, it never dropped in, and is peeping out of the slot.
Maybe nothing of this really happened?..
I get the coin out, put it in my pocket. To call him was a bad idea. A nice guy, writes nice prose. Used to write nice prose. He must have trouble enough managing his own life… And what he gets — people plaguing him day and night…
He forgot…
If only I had called him yesterday…
You fool, it wouldn’t have changed a thing!
It wasn’t about me that he forgot, he forgot about how he himself once started.
Never mind… after all he did read it, did praise it…
And still forgot about it, forgot…
…
Since then passed… yes, thirty years. The incident proved useful, it was a good lesson to me. Never again I bothered about adding to my collection of reviews. Never again I pushed my manuscripts upon anybody. Never again asked anybody for anything. Yes is yes, and no is no, anything more than this comes from evil.

Тоска, тоска…

Эта женщина недавно появилась. Здоровается вежливо, улыбается каждый раз. Небольшая, тощая, в черной шубе до пят. Думаю, лет шестьдесят ей, то есть, на пенсии. Одна ходит, но не совсем — с ней собачка, маленькая черная сучка, лохматая. Собачка то и дело ворчит без всякой причины. Хозяйка ее успокаивает, иногда берет на руки. Собака старая, вдоль хребта длинные седые волоски.
Каждый день, утром и вечером встречаю обеих, и каждый раз хозяйка говорит очень вежливо — «здравствуйте!», а собачка тявкнет пару раз, но не рычит на меня, смотрит с интересом. Я не против, пусть живут. Одинокая женщина славянской внешности, какой от нее вред, пусть даже с собачкой. И все равно, не дом, а проходной двор, раньше так не было. И еще лунное затмение обещают. Не хватало нам своих затмений. Моя тень на луне!  Никто меня не спрашивал!  Ничего не боюсь — противно. А может не по себе, не знаю…
Наш дом называется «пенек» в нем пять этажей. Начали строить 12-этажный дом, но материала не хватило. Вначале был полон двор кирпичей. Кругом стройки забор высокий, но через щели видно. Я неподалеку жил, снимал квартиру. Каждый день мимо проходил, мне в этом доме свое жилье обещали дать. Я тогда видным специалистом был. А потом стал не нужен. А кто у нас теперь нужен, вор да бандит…

Так вот, о чем я?..
Да, каждый день ходил мимо забора. Щели большие, если быстро идти, заглядывать не надо, эффект кино. Как-то утром иду, краем глаза ухватил — пусто! Остановился, прильнул к щели. Две небольшие кучки остались, на этаж не хватит. Так и не понял никто, что случилось, только сразу вышло решение строить не высокий дом, а наш пенек. Говорили, начальство поживилось — отвезли кирпич в соседний городок и продали. Но мне повезло, на третьем этаже дали квартиру. А с остальными, выше пятого, долго возились, объясняли… Крышу быстренько подвели, вселили жильцов, которым повезло, и с тех пор прошло двадцать лет. На каждом этаже восемь квартир, на первом одна служебная, без номера, значит, тридцать девять всего. Последняя тридцать девятая, точно знаю. В ней жила одна женщина, я к ней первое время заходил. Даже жениться подумывал, но потом она сама раздумала. К ней приехала дочка взрослая, и мы встречаться перестали. Я не переживал, с возрастом интересы меняются. Марками увлекся, а она кусты теперь сажает перед домом. Иногда вижу, копается под окнами. Посмотрю и отвернусь, у меня таких было… Я каждой пел — «была ты у другого, а теперь со мной лежишь…» Песня такая. Но женщины плохо шутки понимают. Раньше я бывал женат, два-три раза, давно забылось. Семьдесят вот-вот стукнет, хорошо, что еще теплый. И до магазина дойти не проблема. Никто мне не нужен, но без магазина трудно. Только один напиток признаю, огненную воду. Раньше старуха в доме напротив выручала, гнала, а недавно скончалась. Дочь гнать не хочет, толпа собралась, уговаривала… Нет, и змеевик хрясь! Я последние волосы рвал… Женщинам — не-ет, доверия никакого! Особенно, в моем возрасте. Знаю я их фокусы, «помога-а-ть буду…», а потом и квартира у нее, и все имущество ей… Навязчивый сервис. Тогда уж останется только поскорей убраться. Раньше говорили про ТОТ свет, кто теперь в эти сказки верит? То-то… Знаю, куда меня спихнут, и не спешу. Никто у нас не нужен, ни здесь, ни на том свете. Он ведь по образу и подобию устроен. Шучу. И вообще, у меня теперь ко второму полу отношение особое. Но если не поддаваться, они не тронут. А если особо наглая нацелится, я ей быстренько отлуп. Никогда не ругаюсь, тихо и четко говорю — «отойди, прохиндейка, всё знаю наперед…» Они тут же отваливают.
А эта ничего не предлагает, только улыбается. У сучки шерсть седая, мотается прядками на хребте. На меня не ворчит, но зубки иногда показывает, будто тоже улыбается.
И каждый день мы — здрасте-здрасте, как погода, как собачка…
До прошлой пятницы все нормально было, прогулки, гулянки, давно отдыхаю я… А в пятницу догнала тоска. Пить в чужом доме… хуже нет. И все это затмение… Неделя до него, а все равно как гвоздь в ботинке. Коля, сосед, говорит, перебираешь… Это он — мне говорит! Может, и в самом деле?.. В пятницу шел домой и ногу отдавил. Самому себе. Одной ногой на другую наступил. Больно, а сделать ничего не могу, не слезает нога с ноги. Выпил, конечно, но ведь не впервой, а такого… никогда! чтобы нога ногу не пускала. Ни туды, ни сюды…
В чужом доме пить… Я всю жизнь, как выпью, стремлюсь домой добраться. На улице валяться воспитание не позволяет. В принципе я из хорошей семьи, но в жизни не повезло… Так вот, в пятницу… Шел, шел, и остановка. Дело к вечеру, декабрь, стемнело давным-давно, а я стою. Тоска, мороз… И затмение впереди, оно мне все настроение испортило. Оттого, я думаю, так получилось. И еще старуха эта…
Начинаю замерзать. Верхняя нога точно прилипла, стоит на нижней и стоит… И я стою. Думаю. До затмения неделя осталась. Никто не боится, а мне страшновато. Оттого и пью. Даже Коля, старый алкаш, говорит — «в последние дни перебираешь…» Все от тоски. Я здесь, привязан к своей телеге, да-а… а моя тень в вечном холоде летит, на луне остановка. Это же от меня — тень. И — там! А потом опять ей в пространстве пустом маячить?.. Или назад прилетит?..
Тоска… Стою…
Вижу, от дома идет та старуха, и сучка сбоку бежит. Она всегда сбоку, не сзади и не спереди. Спутница одинокой жещины, радость жизни. Собак терпеть не могу, но что есть, то есть, завидую. Кормят бесплатно их, и к огненной воде безразличны.
Старуха подошла, смотрит на меня. Почему-то обычное «здрасте» не сказала, только улыбается. Мне от её улыбки не по себе стало. Пусть улыбается, когда ноги свободны, чтобы унести могли. А у меня нога прилипла к ноге, и ни с места. И собачка стоит. Обе смотрят одинаково, вроде давно меня знают. И я стою. Ничего сказать не могу, не знаю, как обстановку объяснить. Нога к ноге прилипла? Просто ума не приложу.
— УзнаЁшь меня? — эта тетка спрашивает наконец.
Она крошка по сравнению со мной, зато на голове высокая шапка меховая, а из-под длиннющей шубы туфли выглядывают, на высоких каблуках.
Кто в такой мороз на каблуках гуляет?
Раньше не было каблуков. На ней раньше войлочные туфли были, «старость не радость» называются. Впрочем, за название не ручаюсь, только теплые. А у меня ноги улетели куда-то, я их под собой не чую… Молчу, смотрю на эту парочку. У старухи что-то с длиной тела происходит. Когда подходила, нормальной длины была. Хотя невелика ростом, ноги на месте были. А сейчас прикидываю — ног быть не может, кроме каблуков. Ногам места не осталось, если туловище в порядке. Если туловище нормальное, пусть даже небольшое. Ноги пропали куда-то, одни каблуки из-под шубы торчат…
Молчим. И собачка молчит, только скалится.
— Узнал меня? — теперь и старуха оскалилась. Зубы у нее длинные, десны ярко-красные. И чего она добивается, не пойму. На «ты» перешла, что за катавасия… Не люблю когда тыкают, я это сразу прекращаю. Но тут особый случай, не знаю, как ногу от ноги отлепить. Молчу.
Потом все же спросил — «не припомню, вы из какой квартиры?»
— Из сороковой, — она отвечает. — Матвей, я же твоя бывшая жена.
Я говорил, у меня этих бывших… И каждой пел — «будешь у меня жена…» Так ведь шутка, надо же понимать…
— Недавно с собачкой переехали? — спрашиваю, чтобы от темы убежать.
— Какая собачка… — она улыбается, — это же твоя дочь, Матвей.
Значит, дочка… Не припомню, чтобы у меня дочка была…
— Не было у меня дочери — говорю, — ты что-то путаешь…
От волнения сам на «ты» перешел. Не припомню такой жены, хоть убей! Не было у меня такой короткой, я длинных корпусных дам любил.
-Я сильно похудела, — она говорит.
И сильно укоротилась, думаю. Таких… не было таких у меня. А эта… дочка… сучка… вообще преждевременно постарела…
Сучка, видно, мои тайные мысли поняла, обиделась, завопила тонким голоском, как ребенок плачет. Ухватила зубами штанину верхней ноги, и жует. Так и до тела доберется… Но я обрадовался, может, нога от боли сдвинется, и я тогда убегу подальше, не нужно мне бывших жен. И без странных дочерей обойдусь.
А собачка пуще — верхнюю ногу не хочет есть, пробивается к нижней. И ухватила-таки за лодыжку!
Боль? Меня большие собаки кусали, рвали, кровищи… через забор скакал… Та боль острая была, хотя и сильная, но не страшная. А тут другое — заныла нога, вся, от места раздвоения до земли — ноет и ноет, сильней и сильней. Дикое беспросветное нытье, тоска схватила за ногу, в землю вот-вот утянет…
Отлипла, наконец, сучка, а боль осталась. Совсем к земле прибила, согнулся мордой в колени. И падаю, наконец, освободился — падаю…
Очнулся — душно, темно, жарко, пудовое одеяло на мне, незнакомая кровать, и где-то рядом двое или трое стонут, хрипят…
Оказалось, больница. Три пальца на нижней ноге отрезали. Насквозь проморожены оказались, не жить им на моей конечности.
— Пить-курить не рекомендую, — хирург говорит, — иначе сильней укоротить придется.
Через неделю выписали, приковылял к себе, лег, поспал, утром вижу — ничего интересного в доме не осталось. Двинулся в магазин.
Иду и думаю, откуда у нас сороковая квартира взялась…
Встретил Коляна, про ту старуху спрашиваю. А он ничего не знает, не видел.
— А собачка, которая дочка, и она, что ли, привиделась мне?..
Он смеется, спятил, говорит, какая еще сучка-дочка…
Пришел я домой, выпил один, лег спать. Во сне старуху увидел, но без собачки. Спрашиваю, где дочка, а она молчит, головой качает налево, направо…
— Матвей, тебя еще долго ждать?..
-А ты где?..
— Где, где… На луне.
Проснулся. Тоска. И тут вспомнил — сегодня я на луне!..
Подошел к окну, и точно угадал — на луну слева тень наползает.
Это от меня тень.
Ну, что за жизнь, тень сама по себе летает…
Постоял, пока не сполз с луны, дальше полетел.
Тоска…
……………………………………….

Sick At Heart

Перевод Е.П.Валентиновой

This woman started showing up quite recently. Will greet you very politely, will smile to you each time. Small, skinny, wearing an ankle long black fur coat. I would reckon her about sixty, a retired person, that is. She will walk alone, but not quite alone – she always has a doggy with her, a smallish black bitch, of a shaggy kind. The doggy will snarl now and then for no reason at all. The owner will soothe the doggy, sometimes pick it up to hold in her arms. The dog is old, with some long white hairs showing along its spine.

Every day, in the morning and then in the evening, I will meet them both, and each time the owner will greet me very politely – “How-are-you!”, and the doggy will yelp couple of times, but it won’t snarl at me, will look at me with interest. I don’t mind them living about. A lonely woman of Slavic aspect can’t be much harm, even if having a dog. Yet our house is a regular public thoroughfare nowadays, it’s not like what it used to be at all. And now they are promising a lunar eclipse to top it off. An eclipse of our own, if you please, much we need it. My shadow getting on the moon! Without my consent! No, I don’t fear it at all – but the very notion is disgusting. Or maybe it’s me having the jitters after all, I really can’t say…

Our house is called “the stump”, it has five stories. The construction was begun of a 12 story tower, but they ran out of material. At first there was plenty of brick stored all over the courtyard. There was a high hoarding around the construction site, but you could see through slits. I lived near by at that time, was renting an apartment. And every day I would pass this construction site, I was promised a flat of my own in this house as an employee. I used to be a notable expert in my field. And then they wouldn’t want me any more. And who is wanted nowadays? Thieves and bandits are wanted, that’s who… Now what was it I was talking about?…

Oh yes, I would pass that construction site hoarding daily. The slits were wide, you needn’t even look into them actually, if you walked fast enough, the effect was cinematic. One morning I was going by, and what did I see out of the corner of my eye  – the courtyard was empty! I stopped dead, flung myself upon that slit. Only two small piles left, wouldn’t be enough even for one story. Nobody ever became wise as to what had happened, but the authorities speedily passed the resolution to build not the tower, but our stump. The gossip was it was the local bosses feathering their nests – that they had had the brick moved to the neighboring town and sold it there. But I was lucky, the flat I was to have was on the third floor. As for the rest, those to have anything higher than the fifth floor, they got a lot of fussing about, and explanations… They topped the house out in record time, had the residents move in, the lucky ones that is, and since then twenty years passed. Each story has eight flats, and there is one service flat that has no number, which makes it thirty nine of them all in all. The last one is flat thirty nine, that I know for sure. A woman lived in that flat, I used to visit her often. I even considered marrying her, but she was the first to think better of it. Her grown up daughter moved in with her, and we stopped seeing each other. I didn’t take it hard, with age your interests change. I went for stamp collecting, and she is now planting bushes in front of the house. Sometimes I spot her down there, digging about under the windows. I have a look at her, and turn away, I have had so many like her… And to each I would sing – “you used to be with another man, and now you are lying with me…” It’s a song, you know, the song goes like this. But women don’t know first thing about understanding jokes. I used to be married, two or three times, ages ago in times immemorial. I’m about to turn seventy, I’m lucky to be among the quick. And capable of walking on my own to the local store. I don’t need anybody’s company, but it would be hard to do without that store. There is only one kind of beverage I will take in, and that’s firewater. There used to be an old woman in the house opposite ours who distilled hooch at home, which facilitated things greatly, but she passed away not long ago. Her daughter refused to continue in the trade, a crowd gathered to plead with her… But no, she wouldn’t, and that was that, and then she crashed the coil-pipe of the still against the floor! I was tearing like mad at what was left of my hair… Women – they are that untrustworthy, you just can’t trust a woman. Especially if you are my age. I know all their tricks, “I will be of heeelp”, and the next thing you know, she owns the flat, and all the property too… They are hard sellers of unwanted services, that’s what they are. And then you are left with the only option, to get dispatched as soon as possible. People used to talk a lot about THE OTHER world, but who would believe these tall tales in our days? It makes a man take care… I know where they will push me into, so I am in no hurry to depart. We are not wanted, none of us, both in this world, and the other one. Considering the other one is made after the image of this one. Just kidding. Besides, my attitudes towards the second sex became special now. Though if you don’t give in, they won’t hurt you. And if a really insolent one happens to come my way, I have her dismissed promptly. I never curse, just say quietly and clearly “Begone, you sly cheat, I know everything in advance…” They instantly make themselves scares. But this one is offering nothing, just smiling. The bitch is turning gray, the gray locks over the spine dangle. The bitch won’t snarl at me, though it does show its teeth from time to time, as if it were smiling too.

So every day we do the routine thing – how are you, how is the weather today, how is your doggy…

Everything was OK till last Friday, there were walks, there were talks, I was living a life of dissipation… And last Friday it hit me and I felt sick at heart. That’s boozing up away from home for you… there is hardly anything half that bad. It was all that eclipse’s working… A week to that eclipse still to go, and yet it was like a nail sticking inside your boot. Kolya, a neighbor of mine, said that lately I was having too much booze… Imagine him telling a thing like this to me! Though maybe I indeed was having a bit too much of it?.. Well, on Friday I was returning home and suffered a foot injury. I tread on my own foot. With one of my feet I tread on the other of my feet. It hurt like nothing, but I couldn’t do a thing about it, one of my feet just wouldn’t get off the other of my feet. Of course I was under the influence, but I have quite a history of booze taking, and nothing like this ever happened!… Never ever have I had one of my feet pin the other one down. Effectively blocking all my attempts to move in whatever direction…

That’s boozing up away from home for you… Since youth I, having had however much, would head for home, and make it. No lying in the street for me, the kind of the upbringing I got forbids it. Basically I am from a good family, and but for having a streak of some beastly bad luck thereupon… Well, that Friday… I was walking on like any other man, and suddenly I am stopped short. And it’s evening, it’s December, it had grown dark hours ago, but I have to stand still as if rooted to the spot. And I am sick at heart, and it is biting cold… And that blighter of an eclipse is devastating my morale. It was that eclipse behind the whole thing, mark my words. And the old woman too…

The cold is getting the better of me little by little. The upper foot is like glued, it is sitting upon the lower foot like it is the right and proper way for feet to behave… And I am standing like rooted. Deep in thought. There still is a week to go till this eclipse. Nobody is afraid of it, but I can’t help being a bit scared. That’s why I drink so hard. Even Kolya, that old sot, says – “lately you are taking a bit too much…” I am overdoing it because I am sick at heart. I am right here, safely anchored to my dog-cart of life… and my shadow is flying across the expanses of the eternal cold, to make a stop at the moon. But it’s me who’s casting this shadow. And just think where I am casting it to! Besides, is it to resume its flight across the void space afterwards? Or is it to fly back here?..

I am sick at heart… I am standing rooted to the spot…
And I see that old woman moving from our house towards me, and her bitch is running by her side. It always keeps to the woman’s side, never goes in front of her, or behind her. The sole companion of a lonely woman, the only joy of her life. I can’t stand dogs, but I do envy them, that cannot be denied. They get their meals free, and they can’t care less about the fire water.

The old woman has approached, and is standing by watching me. For some reason she has omitted that how-are-you routine of hers, just keeps smiling. That smile gives me creeps. Let her smile as much as she chooses when my feet are free, so that I can make use of them, and run away. But I am having these feet of mine like glued to each other, and I cannot move an inch. And the doggy is also standing still. Both of them are looking at me with the same expression, as they knew me for ages. And I am standing as if rooted to the spot. And I can’t utter a word, I don’t know how to explain the situation. Should I say that I have one of my feet glued to another?  I am at my wits ends.

“Do you recognize me?” the woman asks me at last.

She is tiny as compared to me, but she is wearing a high fur hat, and the slippers that peek from under the skirt of her long, long fur coat, are high heels.

Who would go out in high heels in cold weather like this?

And she never before had high heels on. She used to wear soft and warm woolen footwear, the kind that’s nicknamed “old age is not much fun”. I can’t swear I render the title right, but the footwear was surely warm. And my own feet seem to be whisked away, I don’t feel them at all now… Well, I keep silent and stare at the pair of them. Something is wrong with the old woman’s length of the body. When she was approaching me, she was of normal length. Though not tall, but sure to have her legs about. And now by my estimate – she can’t have any legs at all, except for the high heels. There is no room for any legs if nothing is very wrong with her body. If her body is normal, that is, even if small. The legs must have gone somewhere, there are only the high heels showing beneath the hem of the fur-coat…

We both maintain silence. And the doggy is silent too, just showing its teeth.

“Do you know me now?” and the old woman also showed her teeth. Her teeth are long, her gums bright red. What might she want from me, that defies me. And her manner of address became that of familiarity, what could be the meaning of such a shift. I detest familiarity, and normally would put an end to it at once. But here we have a very special case, me being unable to unglue one of my feet from the other of my feet. So I stay silent.

Yet eventually I did ask her – “I sadly fail to recall what flat you might be from?”

“From the fortieth,” answers she. “Mathew, I am your ex wife, can’t you see for yourself?”

I have already mentioned, I have had more of them ex-ones than I can possibly count… And to each I would sing – “you are to become my wife…” Well, one has to have understanding enough to see a joke for what it is…

“You and your doggy have moved in recently, haven’t you?” say I to escape the treacherous grounds.

“What doggy…” she smiles, “that’s your daughter, Mathew.”

A daughter, really… I don’t remember having had any daughters…

“Never had any daughters,” say I, “you’ve got something muddling wrong, you have…”

In my distress I myself shifted to a somewhat familiar tone. I don’t remember ever having a wife like that, do what you like! Never had that short a dame, I used to like them lengthy and of large dimensions…

“I have grown thin,” says she.

And have shortened remarkably, think I. A dame like that… I never had a dame like that in my life. And that… daughter… the bitch of a daughter… she is prematurely aged into the bargain.

The bitch must have guessed my thoughts, took offence, and started to wail in a thin high voice, like a baby crying. Caught the trouser leg of my upper foot with its teeth, and began chewing. Getting closer and closer to my very flesh. But I was glad it was, hoping that pain might goad my legs into moving, and then I would be able to run away from them, I don’t want any ex wives about. And I certainly can do without any weird daughters.

The doggy is chewing on and on – but it doesn’t want to snap at the upper one, it is making its way to the beneath one. And at last it bit into my ankle.

The pain? I had been bitten by large dogs, with pieces of flesh torn clean out, with blood streaming… me vaulting over fences… That pain was acute, but though strong, not at all scary. And this one was different, the whole of my leg started to ache, from the very division point to the ground – it was aching on and on, stronger and stronger. It was an unbearable and unremitting ache, it was the heart sickness getting the grip of my leg, about to pull me under the ground…

The bitch at last let go of me, but the ache persisted. It bent me to the ground, my face coming close to my knees. And I was falling, at last I was free – falling…

I came up to my senses – it’s stuffy, pitch-dark, hot, I am covered with a coverlet that weighs a ton, and somewhere nearby a couple of guys are groaning, wheezing…

It turned out I was in the hospital. Three toes of my beneath foot were gone, had to be cut off. Were frost-bitten to the very core, and doomed never to live again on that limb of mine.

“Strongly advise you to give up that smoking-drinking habit,” said the surgeon, “or it might come to having to cut it even shorter.”

In a week they dismissed me from the hospital, I hobbled back home, got to bed, fell asleep, woke up in the morning to see that there was nothing interesting going on at home. So I headed for that local store…

I was walking to the store and trying to figure it out, how come we are having that flat number forty at our house…

On the way I met Kolyan, enquired about that old woman. But he proved completely unawares, never saw her.

“And what about the doggy that was the daughter, I couldn’t have dreamed her up too, could I?…”

He laughed, you are out of your mind, what bitch of a daughter, what are you talking about…

I came back home, had my booze all by myself, went to bed. In my dream I saw the old woman, but without the doggy.

I asked her where the daughter was, but she was silent, only moved her head slowly from side to side, to the right, to the left…

“Mathew, how long are you going to make me wait for you?…”

“And where are you?…”

“Where do you think?… I am on the moon.”

I woke up. I was sick at heart. And suddenly I remembered – it’s today that I am to be on the moon!..

I went to the window, and I was just in time – a shadow was crawling upon the moon from the left.

I was casting that shadow.

What kind of life it is when you have your shadow flying about on its own…

So I stayed standing there till I crawled off the moon and continued my flight…

I was sick at heart…

Мы вернулись…

Утром мне бабка дала геркулесовую кашу с противными шелушками, очень колючими, я их долго выбирал, бабка говорит, что ты копаешься, сейчас папа за тобой придет. Он рано ушел на работу, специально, чтобы освободиться до обеда, пойти с тобой к морю. Я знал. Мы недавно приехали, я еще не видел город, даже на улицу не выходил. Папа говорит, опасно, подожди. Еще война. Я спросил, где она, он говорит — далеко, в Германии, врага добивают в его логове, но все равно, много бандитов, особенно по вечерам. Мы живем у дяди Бера, папиного брата, потому что папину квартиру разбомбили. Папа ходил узнать, что нам теперь дадут. Пришел, говорит, нечего надеяться.

А что сказали, спросила мама.

Ваши русские все разбомбили,  поезжайте к ним.

Теперь мы ждем пока нам вернут бабкину квартиру, будет суд. В нее вселились эстонцы, пока нас не было. Мама говорит, выиграем, папа партийный, воевал,  и все документы у нас. И папа договорился с теми, кто занял.

Значит, суда не будет, спрашивает бабка.

Будет, они согласны освободить, но чтобы им дали, куда выехать, папа говорит.

А у них нет?

Они из подвала.  Спорить не будут, если вещи, которые у вас были, оставят себе.

Пусть, бабка говорит, я не против, только бы память отдали.

Я потом спросил маму, что за память.

Альбомы, небольшие вещи,  напоминают о моих братьях.

Здесь были немцы,  мы успели уехать от них,  жили в Чувашии, в деревне, а папа был на войне. Я спросил у мамы, в первый день еще, почему дядина квартира цела, и вещи все на месте.

Она засмеялась, здесь жила старуха Хансен, мать дядиной жены Альберты. Она не еврейка, она немка,  у нее с немцами трудностей  не было.

Какие трудности?  А у нас были?

У нас были бы, и еще какие… и у дяди тоже, поэтому мы все уехали, правда, они на юг, в Ташкент, а старуха осталась.

А как же Альберта, она поехала с дядей?

Она, да, уехала, но с другим дядей, Томасом, ты его вчера видел.

Теперь все вернулись и живут в одной квартире — дядя Бер, правда, сейчас он в другом месте,  его жена Альберта с Томасом, старуха Хансен,  и мы — я,  папа, мама и бабка, мамина мама Фанни Львовна.  У всех есть, где жить,  и еще осталась общая комната, огромная,  с круглым столом, картинами на стенах, вот такая большая квартира у дяди Бера.  Мы вчетвером  в одной  небольшой комнате, но мама говорит, и это хорошо,  другим приехавшим совсем негде жить. Нам повезло, она говорит,  дядя Бер младший папин брат, он папу всегда любил. Он теперь военный  прокурор, работает в другом городе, Тарту, приезжает домой по субботам.  А Томас здесь все время живет, с Альбертой в одной комнате. Бабка говорит, Бер слабохарактерный, Томаса нужно гнать, с Альбертой вместе, если она от Томаса не отстанет. Они подружились в Ташкенте, пока Бер был на фронте.

Ах, мам, отстаньте от них, они сами должны разобраться, говорит мама, вот Бера переведут в Таллин, тогда и разговор.

А пока мы вот так живем.  Читать далее «Повесть «СЛЕДЫ у МОРЯ»»

После смерти…

Можно представить, хотя совершенно не верю.
После смерти. Попадаешь в другой мир.
И там не родившиеся еще существа.
Спрашивают меня. Только один вопрос.
— Ну, как там?..
Их много мимо пробегает, как бы на сцену, и каждый вопрошает, с сомнением и неустойчивым взглядом. «А стоит ли? может вильнуть…»
Вижу, тут и там ходы, норы в мастерские, с научной обработкой тел и разума до недоступной нам сущности.
И сам я туда уже накренился, сползаю…
Ничего, оказывается, особенного в другом свете – предбанник полного разложения. Как на кладбище, только основательней, до самых странных частиц. А что из них потом делают – дремучая тайна.
И так кисло, а тут еще эти, начинающие пристают. Но мне их все равно жаль, хотя должно быть завидно. Но что сказать… Требуется неслыханная степень обобщения. Когда-то мне сказал художник, глядя на мой пейзажик – «это тебе рановато, степень обобщения не та…»
Но чувствую, что должен, и говорю. Находится сказать, вот чудо!
— Да так-то, братец, и так…
Хочется подбодрить, держись, не так уж плохо там…
Просыпаюсь, все еще здесь.
Лежу и думаю, что я им говорил?..  Читать далее «Кукисы (без рисунков, doc)»

Зоопарк антисоветская территория. Входишь, и тут же скрываешься в другом особом мире. Ходишь, удивляешься — живут сами по себе, свои заботы, огорчения… Никто не может волку приказать, бегай так, а не иначе! Странная свобода в центре города, в котором никакой свободы. Пусть она за решетками, все равно! Здесь чувствуешь, отпуск получил от человечьей жизни. Нам странно, если кто-то по-другому живет. Все время вокруг люди, люди, и кажется, другой жизни на свете быть не может. Оказывается, по-другому можно жить…
Каждый раз один — два зверя останавливают меня. Как-то заметил волка. Я много раз видел их, волков, я сам по себе, и они — за железными прутьями. А теперь смотрю — один зверь, вдруг он появился передо мной. Вернее, это я появился перед ним. Он бегал, легко и рассеянно переступая большими лапами, а я стоял, как подчиненный, вызванный начальником на разговор. Он поглядывал на меня — иногда, как на предмет, не стоящий внимания, и шел на новый круг. Его влекла смутная жажда движения, которая и меня заставила выйти из дома, придти сюда, хотя совершенно незачем было выходить, приходить…
Я ждал. Он неожиданно остановился, бросился на пол, вытянул лапы, и замер. Он лежал ко мне спиной. Теперь он успокоился. Как ему удалось?.. Я смотрел на сухие серые подушечки его лап. Похоже, разговора не будет… Он отбросил все, что его бесило — решетки эти, постоянное стрекотание, писклявое — наши голоса, и забылся. В его позе высокомерие. Он равнодушен ко мне — до высокомерия. Я не интересен ему. Что сделать, чтобы привлечь его внимание? Ничего я не могу сделать… Волк заснул. Мерно колышется лохматый бок, дергаются лапы — он продолжает свой бег там, где ему лучше бежится. За высоким забором остался город, смотрят в окна люди, и видят — спит волк, а рядом стоит человек, как будто тоже заснул, стоя. Это я там стоял.
Потом я нашел еще одного зверя, из другой стихии. Морского льва. Он носился по короткому бассейну, и вода, как в миске, раскачивалась сразу вся, грозила выплеснуться через край. Он нырял и огромной черной тенью пролетал от одной стенки к другой, круто поворачивал в серой упругой толще, стремительно скользил обратно, и совсем рядом со мной высовывал морду, радостно тряс усами. Потом, совсем другой, неуклюжей тушей выполз на берег, шлепнулся на бетонную плиту. Вода долго раскачивалась еще, и успокаивалась…
Большая загадка в этих звериных движениях — в них свобода. Даже за прочными решетками. Я иду, растерянный, совсем не готов выйти наружу, к людям и машинам, построившим мир по другому принципу…
Но и здесь, в зоопарке, мне скоро становится не по себе. Мне кажется, местные жители не одобряют мою тонкую кожу, и разные повадки… Молчаливое неодобрение давит, и я спешу к выходу, стараясь сохранить независимость в походке, подавляя желание идти быстрей, и оттого двигаюсь жалким скованным шагом, за который себя презираю.
За моей спиной снова бегает волк, носится, расплескивая воду, морской лев…
Осторожно иду по улице, чтобы не мешать движению машин. Деревья вытянулись в пыльные ряды, торчат из железных решеток. Наконец, дом – подъезд, лифт… Забираюсь в клетку и смотрю, как за частой сеткой проплывают этажи…
Ушел, убежал, но частица сомнения поселилась — можно, оказывается, жить по-другому…
Явно антисоветские были наблюдения. Надо же, живут и не тужат, ограждены от нас на законных основаниях…
Пришла долгожданная свобода, и что? Оказалось, она на зоопарковскую сильно смахивает – бегай быстрей, еду отнимай у слабых, рычи… чем громче, тем лучше, и дерись, сколько душе угодно…

(перевод Е.П.Валентиновой)

An old friend once confessed to me – “when improvising I deliver the best on themes I don’t know the first thing about…” He had a peculiar sense of humor, but he wouldn’t lie. It was years ago, I hadn’t yet turned to drawing at the time. How do words you have forgotten get recalled to mind? A hint is required. A picture, a word, or a familiar sound… And they would surface at once. Some seemingly insignificant words, events… But, I think, they are important — why else would they emerge like this – at one go, in one piece. Like an image on a sheet of photographic paper. My friend and I, we would often print out photos together. Tense silence in the darkness, a hand torch with a red filter in the corner, and in the little bath before us is darkening, developing – a picture. In the picture some minute event is represented, or a tree, a part of the courtyard where he lived… Doesn’t matter much what it is that is emerging, the process itself matters more. We photographed a lot, developed films, printed out photographs… He grew up and started to improvise speaking on themes he didn’t know the first thing about. He wrote poetry. But he didn’t live long, just made it to forty, his theme was cut short. And I for a start went rambling about for twenty years maybe, trying different themes, till at last I had journeyed to those which were my own. Maybe that is why my life is longer, it is longer by the twenty five years that divide us. And the distance keeps increasing… Desire to possess things rarely earns sympathy, with time it is different, it is a special substance; one can understand greed for time. Time is paid out to us not in large denominations, but in small coins of minutes and days. There are pictures, scenes, words, faces, capable of mending torn threads, of knitting together loose ends. Processing photographs, that chemistry sacrament, proved to be of importance. When I started to write short stories, I at once recalled the darkness and the quiet in the bathroom. That house, as likely as not, is still to be found where it used to be, but go and look it up I will not. The entrance was through a semi-circular archway, a low passage leading into the yard that was paved with round stones hammered so very compactly into the earth… Mom used to say that nobody knows now how to hammer stones in real compactly, real securely. And I remember thinking, can it really be so, with such a simple job… And then the problem sort of resolved itself – people stopped paving streets with stones, for want of craftsmen, presumably. Though maybe it was something else again — like the smooth and undistinguished asphalt pavement suddenly finding favor with everybody, and the stones which were different as to their color and shape, falling out of favor as suddenly, become re-imagined as a nuisance…
Many a problem in our life is solved this way, by circumventing it and forgetting about it. But this way is sham, problems will emerge anew, though in another form, and will have to be solved anyway. We haven’t even started on our homework! Let’s look through the photos tomorrow morning… But more often than not we would have no time for looking through them, being late for school. I lived quite near by, in the next street, very close if you took the short cut through the courtyards, there were two fences each with a convenient gap. He always came late. We lived near the sea. The Baltic sea, wind is never warm in these parts. It was chilly, it was vexing, it was long waiting for him… And yet each time he would surprise me by appearing at last, he would take breath, and say – “I forgot to put the photos away once again… Mom will give me a scolding.” He was often in for a scolding, he detested school. He was very clever with his hands, had a knack for engineering kind of things, was quick witted, but he hated school, always got poor marks. And I never wondered whether I liked school or not… I knew I had to go there, and that was that. I guess I didn’t like it either, it was noisy, crowded there, you had to talk all the time, and beat off attacks… Though there were also games to be played at school, like “fantiks”, a game that was played with candy wrappers. I wonder where from all those fancy paper wrappers used to come… They obviously belonged to some very costly sweets! It makes me wonder now, but at that time I wouldn’t even think of wondering – though somebody must have eaten the candies! In the post-war years!.. To my friend and me our moms would bring sugar candies that looked like small cushions, they came naked, without any wrappers whatsoever, those little candies, sometimes they had shiny red and pink stripes, sometimes they were sprinkled with brownish powder which was coffee with sugar, and at times even cocoa. First we sucked those candies, letting them melt in the mouth, and only afterwards chewed them. To be more exact, he chewed his, and I – I went on sucking mine, letting it melt, melt, for a long, long time… I never chewed my candies. Guess that’s why he turned out a poet, and I hardly managed picking my way out of my thicket… and I never wrote any poems, never… And now – it’s too late… old men don’t write poetry, it’s known for a fact.
We were walking to school, and there was music, it was almost continuously about. In the morning they would broadcast classical music via the horn loud-speakers of the public address system, music played by orchestras. It was not like it is now, when anyone will sing, whether knowing how to do it — or not… We were walking, and there was that one melody that kept our company. Almost daily. Or does it only seem so to me now? Never mind, when you are painting or writing something, you always exaggerate, you can’t do without exaggerations!… I asked Mom, what it was, she said – that’s Boléro, there once lived a composer, his name was Ravel, he wrote it. But why does it repeat itself, why does it instead of moving on stay in one and the same place? Mom chuckled, not exactly in one and the same place, but, now you mention it, I indeed do not know why he wrote it in such a way, with one melody to stretch for a hundred years. Well, not a hundred years maybe, but it did continue throughout the whole of our walk to school. And know what – I remember all those houses, fences, round stones of the road, sidewalks, little gardens, little courtyards hardly visible in the dusk, I remember them even now. Though we were not actually looking at them – we were thinking, scares ever talking. Kids were different at that time… they were the post-war kids. And maybe it only seems so now, you never know what things really are. But I still hear it – the Boléro, and we are going, going, going to school … Boléro is like life. The theme is one and the same, and the growth, the development is just the orchestration becoming more complicate. And life is like Boléro, though with some vagueness as to the ending. Whether it is suddenly to stop short at some turn of the orchestration development, or once again to become very simple – and end just the way it began…

Время — это мы

Махнуть хвостом…

Я начал писать рассказы в зрелом возрасте, мне было за сорок.

Сначала шло быстро. Сначала хорошо. Два года подряд писал. Как только август к концу, я начинаю. Небольшие рассказики о том, о сём, о детях и детстве, маленькие впечатления и радости, ссоры и подарки… Потом о школе, в которой сразу после войны учился, об университете… Ничего особенного там не происходило. Начинаешь почти случайно — какое-то слово, взгляд, звук… Из этого короткое рассуждение вырастает, тут же ведет к картинке…

Летучие, мгновенно возникающие связи. От когда-то подслушанного в толпе слова — к дереву, кусту, траве, цветку, лицу человека или зверя… Потом, перед пустотой, молчанием, уже падая… находишь звук, играешь им… Вдруг ловишь новую тему, остаешься на краю, но уже прочней и тверже стоишь, обрастаешь деталями… От живой картины — к подслушанным словам, от них — к мысли, потом снова к картине, опять к слову… опять падаешь, хватаешься…

И это на бумажном пятачке, я двух страничек не признавал — одна! И та не до конца, внизу чисто поле, стоят насмерть слова-ополченцы… Проза, пронизанная ритмами, но не напоказ, построенная на звуке, но без явных повторов, замешанная на мгновенных ассоциациях…

Такие вот карточные домики создавал, и радовался, когда получалось. В начале не знаешь, чем дело оборвется. Почти ни о чем рассказики. Мгновенный луч в черноту…

Мне с ними повезло — успел, возникла щель во времени.

А потом… все хуже, хуже…

Сижу, и чувствую — так можно год просидеть, балда балдой…

Найди то, не знаю, что…

Сидел как-то, сидел, устал. Пошел к соседу, а у него аквариум стоит. Видно, скучно стало без живых существ.

— Зачем они тебе… Корми тараканов, если скучаешь.

— Нет, — он говорит, — тараканы неорганизованные твари, приходят, когда хотят, общаться невозможно.

— А рыбы, очень умны?..

— Зато красивы. И не бегают, нервно и неодолимо, по моим припасам. Неторопливо ждут корма. И я их кормлю сам, получаю удовольствие от доброты.

— Не спорю, приятно. И все?..

— Успокаивают. Смотрю, умиляюсь — можно ведь, можно!.. Хоть кому-то живому неторопливо скользить и переливаться, блаженствовать в тишине…

— Поэт… А ты отключи лампочку… Увидишь, как забегают.

— Тьфу! — он плюнул с досады, — до чего ты циник и нигилист.

Но я шучу, пусть забавляется. Меня только волнует — как они добиваются спокойствия?.. Вот рыбка, в ней почти ничего, тельце прозрачно, позвоночник светится, желудочек темнеет, красноватый сгусток в груди пульсирует… и глаз — смотрит, большой, черный, мохнатый… Прозрачность — вот секрет! Все лучшее прозрачно, не скрывается. Видно насквозь… а тайна остается. Бывают такие люди, делают то же, что и мы, а получается по-другому. Первая же линия выдает. Откуда взял?..

А ведь наше время суровое, все умные мысли сказаны, даль веков просматривается на тысячи лет. Умри — нового не скажешь. Интеллектуалы перекладывают кирпичи с места на место. Э-э-э, пустое занятие… Только иногда, просто и спокойно вырастает… Новое слово. Как лист на дереве. Будто приплыла прозрачная рыбка — махнула хвостом… и все… Спокойно-спокойно, не огорчаясь, не злобствуя, не копаясь в себе до полного отчаяния…

Вот так — приплыла и махнула, не отдавая себе отчета, что делает, как делает…

— Слушай, а чем ты их кормишь?

— Мотыля покупаю.

Вернулся к себе. Снова, презирая себя, высиживаю… Писать хочется, а не пишется. Знаю, знаю, не отнимай время у людей, коли нечего сказать…

Как это нечего!.. Вчера осень была. Сегодня просыпаюсь — за окном зима. Градусы те же — около нуля, а пахнет по-новому, воздух резок, свеж. На фиолетовых листьях барбариса тонкие голубые кружева. Накинешь куртку, выйдешь в тапочках на снег… как на новую планету… И обратно скорей!.. Может, растает? Зима как болезнь — начинается в глубине тела, растекается болью… а все-таки думаешь — рассосется, сама собой исчезнет… Не рассосется. Градусы те же — около нуля, а вот не тает и не тает. Барбарис не успели собрать, а плов без барбариса… Зато капусту заквасили. Крошили, перетирали с солью, и корочку хлеба сверху положили — помогает. Знаете, что такое зимой в кромешной тьме — горячая картошка, своя, да с квашеной капусткой? Это другая жизнь, каждый, кто ел, вам скажет…

— Капусту врач запретил!.. И не интересно никому!

— Вижу, не интересно. И вы уходите… А я хотел вам еще рассказать…

— Какую-нибудь глупость!

— Нет, послушайте! Пусть глупость, но выстраданное. Содержание — тьфу! Выражение лица, вот что важно — выражение! И не слишком стараться. Будто мимо плывешь. Посматриваешь… Как учитель живописи говорил — краем глаза… Как рыбка… Плыла, плыла… хвостиком махнула… Взмах… он о чем? О хвосте?.. Или о возмущении воды?..

— И что тогда?

— Рассказ возможен. Но гарантии никакой!

— Про это мы слышали уже.

— И все-таки, что-то происходило иногда!.. Случалось. Возникало.

— Из чего?

— Из ничего. Как тот цветок… Не выращивали ничего в деревянных ящиках за окном, и земли почти не осталось — выдуло, смыло дождями… Только трава, случайно занесенная… Буйно росла, умирала, сухие стебли заметало снегом… А весной снова… Много лет. Но однажды, в самом углу ящика… Возник, стал вытягиваться тонкий желтоватый побег. Из него вырос бутон, и распустился цветок, оранжевый, нежный, большой.

Смотрю с недоумением, а он — стоит… Среди разбойной травы, не ухоженный никем, непонятно откуда взявшийся… Начались холода, а он всё здесь. И трава полегла, по утрам иней, а цветок всё живой…

Страшно за него. И ничем не помочь, стоит себе и стоит. На голом бесплодном месте вырос. Скорой нестрашной смерти ему желал, что таить… А он, ничего не объясняя, каждый год… возникал, рос…

А однажды, весной… Не возник.

Где искать, как вернуть?..

Жду. А его — нет.

Просто как смерть.

Плыл… махнул хвостом…

Феликс