Месяц: Август 2015

Старая доска, на ней что-то, пейзажеобразное. Понравилось. Но кое-какие детали пришлось-таки подправить.Но не в сторону «пейзажности», а из-за противоречия живописности
……………………………..

Эта и следующая — старые, довольно неудачные интерьеры с окнами, свет в них «пережал» живописность и точность резкости, но с другой стороны… что-то остановило… Взялся доделать, соблюдая свою меру, на сегодняшний день. Вообще-то мера, если не свое понимание — смерть искусства. После таких фраз обычно (ну, часто) спрашивают любители якобы точности — «сначала дайте определение искусства». Ну, маразм, не дам, конечно. Вспоминаю палиндром моего приятеля Бориса Гольдштейна — «но не дам органа — громаден он» (извините, но тут у меня громадна тема, искусство не требующее определения. )
……………………………..

И тут нечего сказать — вытягивал как мог. Вот отличие молодых людей от старых (некоторых) — молодые еще хотят КАЗАТЬСЯ, а старым, таким как я, — хочется поскорей убраться с глаз долой (не смерть, а что-то вроде «не сном могилы»), потому что привлекающее их внимание уже за пределами искусства, а просто такая жизнь, такие вот попытки. Бывает неуклюже и нелепо, но тогда вспоминаю миллионно-первое только что прочтенное в FB стихо… умное профессорское творение, ведь и профессор человек. Впрочем, профессор ли… не знаю, так показалось. Ведь если сравнение чего-то с чем-то, то нужно, как минимум, чтобы не в эффектности дело, а сразу! именно так показалось, и чувствовалось, что автору так показалось!, а не виршеплет… Смайл, тут не хочется ругаться…

Раз в месяц

Раз в месяц мы с мамой ходим в диспансер. Вернее, ходит она, а я всегда с ней. Маленький белый домик у вокзала. Здесь интересно, ходят разные поезда, вагоны сходятся и расходятся, звенят звоночки, по радио громким голосом говорят — «Иванов, не туда, не туда! Зайди к дежурному!» — и еще разные слова, которые в другом месте по радио не услышишь. Деревья черные, потому что кругом паровозы, от них много копоти. А домик чистенький, как будто вчера покрасили белой краской, окна приветливые, с зелеными занавесками. Туда меня не пускают, мама говорит — » мало ли что…» Я сижу напротив на коряге, ее когда-то выбросило море, она белая от соли и твердая как камень. Я забыл сказать, море через дорогу, я к нему привык и вспоминаю только когда очень дует с той стороны, осенью. Тогда я тепло одеваюсь, и все равно сижу, жду ее. Ее там поддувают. Легкое окутано плотной оболочкой, как одеялом, в нем ни щелочки, ни трещины, и если между оболочкой и легким вколоть длинную иглу и по ней пустить воздух под давлением, то легкое сжимается. Оно, правда, тогда плохо дышит, зато быстрей выздоравливает. В нем микробы — палочки, они тоже окутаны плотной оболочкой, похожей на воск, и лекарства к себе не подпускают, потому лечиться долго. Но все-таки можно вылечиться, мама говорит, надо надеяться, и вот мы ходим сюда, лечимся.

Иногда она выходит веселая, говорит — хороший анализ , и мы идем пешком через город, по круглым камням, покупаем мороженое и постепенно едим, надо сосать и держать во рту, пока не нагреется… Иногда она выходит и говорит — ни то ни се, никто не знает, лучше или хуже. Мы садимся на трамвай и едем по берегу вдоль заборов, кранов, мусорных куч, здесь плохо пахнет, мама говорит, тухлыми яйцами, это водоросли гниют. Там, где я сижу, не пахнет, берег асфальтовый, гладкий, ходят люди, смотрят на воду и корабли. Они разговаривают и смеются. Я сижу, жду, говорю себе — ничего не будет, сейчас она выйдет веселая и мы пойдем пешком. Но она выходит ни то ни се, поддули и ничего не сказали. Мы едем вдоль берега. Вода серая, сливается с небом, далеко в море длинные корабли, еще дальше маленький бугорок, на нем красная точка. Это остров и маяк — он указывает кораблям путь в бухту. Мама говорит, до войны они с папой ездили на тот остров, там высокая трава, гуляет ветер и ничего больше нет. Только этот маяк. Его давно построили, на нем работает сторож. Он ездит на работу с соседнего острова, включает лампу и дежурит до утра.

Мама вздыхает:

— Я завидую ему, вот это работа, свежий воздух, он всегда здоров.

Она тоже почти здорова, и еще не старая, а ходит сюда раз в месяц, подумаешь, болезнь… Мы едем, трамвай разгоняется, потому что вниз, потом поворачивает в парк. Уже не видно воды, но воздух еще пахнет морем.

— Когда теперь?..

— Через месяц обязательно.

Я сижу на коряге, в ней круглые дырочки просверлены, это жучок, и написано — «Леня… 1947… Вагоны стукаются, звенит звонок, голос зовет Иванова, мама выходит, выходит, выходит…

Окно мастерской (кисть-тушь)
……………………

Зимний берег реки
………………………..

Сухие цветки
…………………………

Осенний пейзаж, птицы улетают…
……………………..

… все песни пропеты…
………………………..

Кася на свету

Напечатано в журнале «Литературный мир» Союза писателей Болгарии.
http://literaturensviat.com/?p=108757
Язык другой, а интонация понятная 🙂
………………………………………….
ТРИ РАЗКАЗА

ГАРАНЦИЯ

Мой приятел отива на лекар. Сърцето ми, казва, удря понякога така, сякаш вериги се късат. Почука и стихне, работи отново незабелязано за организма. Лекарката, млада и красива жена, наредила — “Събличайте се…” Той сваля ризата, потника, гръд изпъчва — съвсем още младеж. Тя го прислушва в пълно мълчание, обличайте се, казва, и започва да пише диагнозата. Той седи и чака решението й. Тя вдига глава, усмихва се: “Нищо страшно, това са просто нерви, никакви видими изменения…” Той се развеселил:
— А аз се канех да умирам, защото колко дълго може така да чука, като картечница, ще се повреди…
— Не, какво говорите, ще умирате… аз ви… — говори тя и преценяващо го оглежда, — гарантирам десет-петнайсет години даже.
Усмихнали се един на друг и се разделили. Отива си той в къщи, но нещо не е весел. Десет гарантира, а по-нататък какво…без гаранция е някак страшно… Идва да го утеша:
— Нали гарантира… Всички без гаранции се изпотрепват, а тя на теб ти е разкрила картите.
— Но само десет… Значи е нещо сериозно.
— Ако беше сериозно, тя и година нямаше да ти даде.

Той седи, състарен, отслабнал някак, от стола ще падне. Аз гледам — тя бе разрушила неговата безкрайност, давайки му гаранция само за десет, лишавайки го от безсмъртие. Той още не е вярвал, че ще умре като всички… не, знаел е, разбира се, но не е вярвал — в друга посока е гледал човекът.
— Слушай, плюй на всичко — казвам му — живей без гаранция, не си слагай граници.
А той клати глава:
— Сега не мога така, сякаш нещо ме е ударило. Разбираш ли…

Какво направи, идиотка… После и аз се разболях и също отидох при нея. Започна да чете тя пълен том за моите болести и някъде в средата се заблуди. В края на краищата с нея се разбрахме, кое как, лечение назначи, и аз казвам:
— Страхувам се… че може скоро да умра…
— Но какво говорите вие, — засмя се тя, — аз ви гарантирам десет-петнайсет години.
Дотичах при приятеля си:
— Не тъгувай, и на мене ми даде петнайсет години.
А той лежи, едва диша, съвсем забравил за гаранцията…

—————————–

ПО ПЪТЯ

Смазаха гълъба. Колелото запечата крилото му в асфалта, шията в кръв. Той по гръб — бие се, мята се, не може да се изтръгне. Видя ме — и затихна… И изведнъж отлепи крилото, преобърна се, стъпи на крачетата си. Стои и се олюлява… До него, върху синия скреж, рязък отпечатък на крило, като след отдавна умряла птица… А гълъбът е още жив. Поклащайки се, тръгна към крайпътните храсти. Все по-уверено върви, все по-бързо. Стигна, падна — замря, сякаш шепичка помляни пера — от тях отворена човка стърчи, в нея падат снежинки…
Сухият сняг милостиво засипва птицата. Следата върху пътя избледня и се стопи. Само розовото петно упорито избива на повърхността, смущаващо безгрижната белота…

Аз вървях и мислех — защо съм такъв страхливец?… И да живея се боя, и да умра се боя…

—————————–

НЕ МЕ ТЪРСЕТЕ

Ще си взема билет и ще седна в стария нощен автобус. Ще се махна от живота, към който не съм привикнал. Ще се откъсна от него, дошъл ми до гуша. Непрекъснато движейки се, ще изчезна, ще стана невидим и недостъпен за никого. Като чужденец ще мина покрай вашите домове. Старият автобус преминава през изровен път, тъмнината ме обгръща — никой не знае къде съм, забравили са ме… Гледам през стъклото улиците на спящите градове, опитвам се да проникна през сънните прозорци — може би, тук живея… или тук?… ето моя праг… — и продължавам нататък. Луната осветява печалните поля, оградите на самотни къщи, листата ми се струват черни, пътят бял… Автобусът пълзи по хълмовете, сякаш пише свои букви.
Аз — във въздуха, невидим, загубен в простора… Аз пътувам — и тези поля, и тъмни прозорци, и дървета, и пътища — са мои, и аз с никого не ги деля. Аз не искам вашата привързаност, не искам вашето внимание — това лошо ще свърши. Аз пътувам — сам със себе си. Не ме търсете — автобусът изчезва в нощта. Съвсем изчезва. Съвсем.

Сестры: богатая и бедная. И не спрашивайте меня, кто есть кто, уверен, что это видно по выражению лица и всего тела 🙂
………………….

НЕ ждали… Долго думал, и вопросительный знак убрал, этот, в проходе ЗНАЕТ, что не ждали. НЕ могу сказать, что картинка написана под впечатлением известной картины, и думать о ней забыл. Сначала название было — «кто идет?» и то потому, что название настоятельно просили, а я не люблю людей обижать, если деликатно пристают… А сегодня что-то в голову стукнуло, решил новое название дать, а что на свете можно придумать нового…
………………….

Крымское впечатление. Там, за скалой уже ничего не будет. Не потому что не видно, а потому что нет ничего.
……………………………

Автобиография с Феликсои и Васей. Потретов нет, есть биографии, если нет биографий, то зачем портреты…
…………………………..

— Ах, как я тебя понимаю…
……………………………

Кисть-тушь, уличная зарисовка, беглая
……………………………..

Подруги
…………………………

Гостей намываем…
……………………………

Кот в царстве кривых гвоздей
…………………………….

Птички летят!..

У нас в городе есть зоопарк. Это отдельный мир среди суеты нашей бестолковой жизни. Заходишь сюда и скрываешься — от долгов и обязанностей, от смирения и внутреннего кипения — бродишь как зверь среди зверей, ешь мороженое, сидишь на скамеечке и ждешь, когда будут кормить медведя, как будто тебе должны бросить этот темно-красный кусок мяса… Один раз я сидел на скамейке перед птицами и увидел девочку лет пяти. Она пришла с папой, но шла сама, не держась за руку. Они только что вошли, и, я слышал, отец сразу хотел показать ей самое интересное — слона, тигра и обезьян. Он боялся, что дочка устанет, пока они доберутся до настоящих зверей, и не получится той радости, которую он запланировал на воскресное утро. Они шли довольно быстро мимо птиц и мелких животных. И вдруг девочка остановилась. Она увидела большого пингвина, который стоял за решеткой и смотрел на нее. Пингвин был чуть выше девочки, стоял молча, не двигался. Они рассматривали друг друга. Девочка обернулась к отцу и шепотом спросила «кто это?..» Она знала, что громко задавать такие вопросы неприлично. «Это пингвин». Имя существа ничего не объяснило ей, а спросить о том, что хотелось понять, она не умела — стояла и смотрела на пингвина, и он, важный и старый, не зверь и не человек, смотрел на нее и молчал… Когда на тебя смотрят знакомые и незнакомые, но привычные лица, и ты на себя смотришь, как на что-то знакомое и привычное, а если на тебя смотрит такое вот существо?..
Оторвать девочку от пингвина было невозможно…
Потом я встретил их в кафе. Она была задумчива и рассеянна. Думаю, они так и не добрались до слона и тигра. Я слышу, она спрашивает:
— Можно, я дам ему пирожное?
— Он не ест пирожное, он живет на севере.
— Ну, тогда мороженое он станет есть.
Я вышел из кафе. По пруду быстро плавали коричневые утки, на воду падали желтые листья. Пингвин все также стоял и задумчиво смотрел на дорогу. А я уже шел к выходу в знакомую и привычную свою жизнь.

Из серии «Сухие травы»
…………………….

Кабы я была царицей…
……………………….

Композиция с ложками
…………………….

Место смерти того листа
…………………………

Композиция с картинкой на доске

Рассвет, околица… Пока не поздно, уходи…
……………………..

Вечное кружение
………………………

Соня оберегает сон дочери, Каси
…………………………

Всё, что обещала осень
…………………

Инструменты дня
………………………

Зима пройдет, и лето пройдет, тем более- весна, только осень вечна.
…………………………

Старый лист и приспешники
……………………………

Ассоль, зрелые годы
………………………………

Родители отдыхают
……………………………..

Вид из окна дома №20 (повесть «ЛЧК»)
…………………………….

Жара несусветная в июле была…
…………………………

По первому снегу (рис. «мышкой»)

Творческое усилие важней результата. Результат это сегодня, а усилие смотрит в завтра, утончает зрение, обостряет чувство, создает возможности двигаться дальше, дает шанс… Поэтому не высоко ценю напечатанные на бумаге тексты, они фиксируют состояние вчерашнего дня, а на фига оно мне, это похороны текста, да и меня тоже. Текст в Интернете куда интересней, он всегда живой, варианты дышат жизнью. То же относится к картинкам, фотонатюрмортам и прочим. Конечно, если написана картина, то неплохо сделать точную репродукцию, но это в сущности архив. Также как музей. Работа художника, фото-художника на экране, в «цифре» — будущее. Работа писателя, прозаика с текстом как с живым существом, чтобы видеть его, слышать его звук, и свой голос — интересней бумаги.

Они дружили как Герцен с Огаревым…
……………………………..

Осенний вечер. Если б вы знали, как надоели мне российские ровные гороизонты и бескрайние пустые поля… А ведь любил я вас когда-то, и много лет любил…
………………………..

Сто лет чифир по утрам. Мне мать завещала, потомственный гипотоник. Я усовершенствовал технику, смягчил — мой чифир не лагерное пойло, но вкус… ничем не перешибешь… 🙂 Это не чай с конфеткой.
……………………….

День рождения лет тридцать пять тому назад, ушедших уже больше, чем живых.
…………………….

Портрет И.К. Гениальный выход для портретиста нашел Пикассо — кубизм, и женщины не возмущаются, уже не говорят — «непохожа», а ищут в квадратах и кубах свое лицо. А мне все равно, портрет писать или кувшин, одинаковые задачи.
………………………….

Набросок из Крымских времен. Мне чужд крымнашенский идиотизм, он плохо кончится. А Крым всегда был мой, моим и останется 🙂 Земля не принадлежит людям, это мы ей принадлежим, и наш конец это убедительно доказывает. Уйдут все люди, своей глупостью и злобой самоуничтожатся, а земля останется…
…………………….

Портрет старого юриста, по классификации Ж.
………………………..

Из серии «как было» Как стояло. Лукавство небольшое: выбор есть, но сдвинут, он в свете, в ракурсе, в цвете… а что стоит — какая разница, что стоит…

Не поэт, и не брюнет…

////////////////////////
Писатель, поэт – неудобные слова. Как-то спросил
одного хорошего поэта – «вы поэт?»
Он смутился – пишу иногда… бывает…
В общем, случалось с ним, иногда, порой…
Так что стоит пару слов сказать – про писак и про
читак.
Писака обижается, если ему говорят неприличные
слова. Но, я думаю, зря, – профессия уникальная, если
хороший. Даже если всех писак собрать, то больше чем
столяров не наберешь. Столяр знает, чтобы на стуле уси-
деть, требуется известная часть тела. Хороший стул на
все размеры годится.
А чтобы хорошую книгу понять, другие места нуж-
ны, они не у каждого находятся.
Писака, если интеллигентный, начинает недостатки
в себе искать. Мучается…
И часто сдается, решает – «надо как они»: жизнь их-
нюю описать, как чай утром пролил, сморкнулся, фор-
точку открыл, запах стереть… Детёнка в сад водил…
Про училку, про редактора зловредного…
В общем, хочет подать читаке знак – писака такой
же перец, такой же кактус как ты, милый-дорогой!..
Чтобы, буквы перебирая, не рассерчал, не зевнул не-
нароком…
Какая глупость!
Писака, не гадай, чего читака чешется, на всех не
нагадаешься.
Дунь-плюнь, поверь, – если читака книгу твою ку-
пил или даже прочитал… ничего не значит. Не радуйся,
не огорчайся. Подожди лет десять, там посмотрим –
или читака умрет, или ты…
Или книга.

Культура здание ажурное, прозрачное снизу вверх, сверху вниз, вдоль и поперек. Если конечно думать о том, что остается. А все остальное… Мусор. Бубенновы, сорокины,пелевины, акунины… барды всякие с песёнками… разнокалиберный, но вздор. Сколько угодно выдумывай мысли умные, чем умней, тем старей они… Можно акробатничать, фиглярничать, модерничать, премии собирать, похвалы коллекционировать… невнятицу как бы талантливую нести… Необязательность, мелочевка дня текущего… всё зря. А почитатели… у каждого столба и кочки найдутся. Общайся, пей с кем нужно, побольше о высоких материях талдычь с друзьями да за пивом — и будет как надо. Пока не помрешь, или обессиленный в свой угол, ползком… Мусор. Еще есть лесовики — возводящие временные построения, леса — они необходимы и полезны, творческую среду поддерживают… если не начинают себя к гениям причислять. Попасть в строители лесов почетно, мало кому удается…
Видно будет… через пятьдесят лет, когда забудутся хвалы, ругань, премии-медали, споры-разговоры. Второе рождение?.. Чаще, гораздо чаще — вторая смерть.

К нам ходит особая собака — толстая, белая, морда поросячья, а глаза китайские. Она по аллейке от нашего дома до девятого шлепает, с лапы на лапу переваливается, от дерева к дереву по правой стороне, и каждое поливает толстой шумной струей, у нее хватает на все деревья, что выстроились вдоль дорожки. Потом ковыляет обратно и поливает деревья с другой стороны, опять-таки с правой, но с другой… добирается до угла нашего дома, не забывает камень, большой булыжник, когда фундамент закладывали, вытащили, да так и оставили… польет его — и исчезает. Я думаю, она живет в домах по ту сторону оврага, там нет деревьев — новая застройка, и собака перебирается через овраг к нам. Это должно быть ей нелегко дается, при таком телосложении, но видно, очень нужно — здесь деревья, она делает дела и гуляет. Если это будет продолжаться, деревья могут засохнуть, зачем им столько солей… Особая порода, если б это был человек, его считали бы дебилом. У нас есть такой идиот в доме напротив — толстый, белый, глаза китайские, ручки коротенькие, лицо широкое, плоское — и нос пятачком, как у этой собаки. Может бывают идиоты среди собак?.. Об этом знают только собаки… Я вижу, они обходят эту стороной, то ли запах особый, то ли голос… Голос, действительно, странный, она не лает, не визжит и не воет, как некоторые по ночам, у нее хриплый возглас вырывается, словно прокашливается перед важным сообщением, горло прочищает… Хмыкает многозначительно и продвигается вдоль правого ряда деревьев, по аллейке между нашим и девятым… стволов там восемь штук… затем поворачивает обратно, шлепает вдоль другого ряда… И так раза два или три, от погоды зависит, от настроения, или запаса жидкости в теле… не знаю…

Я стою у дома и смотрю, как она сначала удаляется, потом приближается… Она продвигается и поливает все деревья, не пропуская ни одного, наконец на втором или третьем заходе добирается до угла нашего дома, опять камень! — и скрывается. Я заглядываю за угол, чтобы убедиться — она же с той стороны! откуда же еще… но ее уже нет. Странно, трава здесь невысокая, кустов нет, а до оврага добраться, с ее-то ногами, не так просто… А в повадках что-то смущающее, непреклонность в движениях, пусть неуклюжих, она знает, что хочет, ей цель ясна до последнего клочка шерсти, или еще чего-то, ценного для собак… Так двигался летчик-испытатель, который вырвал мне верхний коренной зуб. Тогда он уже не был летчиком, попал в катастрофу, его уволили, он проучился два года в училище, зубопротезном, какие протезы делал, не знаю, но зубы выдирал именно так: мельком заглянет в рот — «ага, этот!» — и тут же отходит, после катастрофы нога короче, передвигается неуклюже и неуклонно… как эта собака. Вернее, теперь, глядя на собаку, я вижу того техника, испытателя… Он отходит, берет не глядя со столика клещи, я уверен, не те, что надо, не те!.. и тут же, не задумываясь, возвращается, протягивает руку, на лице ни сомнения, ни мысли… Я даже рта не закрыл, чтобы снова открыть, и духом не собрался, как клещи уже во рту, тут же зацепили, и моментально хрястнуло, обожгло болью, но уже все, все позади… он быстро и ловко крутанул, сила у него была, дай Боже всякому, а клещи наверняка не те… Вот с подобной неуклонностью… Я смотрю — движения те же… и снова собака скрывается за углом. Я туда, а ее и след простыл. Ну, не могла добраться до оврага, не успеть ей! Движения совсем не быстрые, быстрота бессмысленна, если перед действием остановка, главное, чтобы остановки никакой — шел и сделал, протянул руку и вырвал… Или вырезал, вырезал тут же… как хирург с густыми усами, старик, вырезал мне гланды лет тридцать тому назад. Сначала уколол глубоко в горле длинной иглой, в первый момент больно, потом только хруст… отложил шприц и не глядя хватает ножницы с длинной волосяной петлей, сует в рот… даже не сказал, что главный момент, не предупредил, не промычал как обычно на обходе — заглянет в горло, хмыкнет, значит, там помойка у тебя… А он, не сказав ни слова, хотя домашний друг, папин приятель… хватает петлю и в темном узком родном пространстве затягивает, душит мои гланды — и хруст… И собака исчезает за углом. Я тут же высовываюсь — нигде нет!.. с ее поросячьим носом, узкими китайскими глазами… Такие я видел… у одной женщины, подавальщицы в столовой. Она толстая, белая, видно, очень плотная, даже твердая… наклоняется протереть клеенку, грудь почти вываливается на стол, но все-таки удерживается, а глазами косит на нас, студентов… сытая, конечно, и ждет поступков… а мы только ждем, когда вытрет лужи, уберет пустую корзинку из-под хлеба, принесет другую, полную мягких больших кусков, и тогда, не обращая на нее внимания, будем есть хлеб, запивать компотом… У нее родители китайцы, наполовину, кажется, и такие вот глаза… узкие, косые… и вся толстая, белая, как эта собака, или даже толще… Наклоняется, и грудь…

И собака снова скрывается за углом. Я бегу, смотрю — ее нет нигде.

Двое дремлют, один на страже.
…………………..

Встреча у магазина, зимним вечером
……………………….

Художник на природе (и его кот с ним)
………………………….

Размолвка
………………………….

Вечерний вид с высоты
…………………………………

Городок, вечер… Столько раз переделывал, что начальную технику забыл, а искать долго…
………………………….

Лестница наверх
………………………………

Масяня в сдержанных тонах

You Hear…

‘You know, Gena writes poetry…’

I didn’t know that. Gena is a thick-set fair-haired man of about forty. He studied to become a physicist, never graduated, and now works as a lab assistant in some research institute. He always has a plump brief-case about, even when visiting friends.

‘Could it be poems that are inside?’

‘Might well be poems. He has been writing for many years – and never published a thing.’

‘They won’t have him?’

‘He won’t try, he just keeps writing, and that’s it. From time to time he gives a friend a collection as a birthday present– and is quite content with that.’

‘Wish you could get hold of a copy for me…’

‘I think I have one about… here it is.’

I took the little book bound in leather with a silk ribbon for the book-mark. He binds them himself… I opened the book, the first poem began – “…a Hellenic youth…”, he was doing something with a paddle, can’t remember exactly what… The second… “…a beautiful Amazon maid…” But oh no, it can’t be. The third – “…how beautiful evening roses are…”

I shut the little book. I was stunned. I had imagined a graphomaniac writer as something quite different. He has been creating his pieces for so many years – and he never talks about it, doesn’t push on to carve his way to notoriety, doesn’t frequent publishing houses with this case of his. Unconcerned he writes on an on. Doing what he needs to do – and that’s that… When we start – we just need it, we don’t hope for anything. It is not work yet, but pure joy. Then it becomes one’s trade – and doubts and torments commence… and imprecations – I’ve got stuck with my drawing, I’ve got stuck with my writing…

My friend laughs:

‘Why aren’t you reading, you’ve asked for it. A natural graphomaniac, yes… But what a fine fellow for all that – a truly pure soul…’

‘Have you read it through?’

‘I must confess I’ve never made it to the end.’

‘Let’s try the end…’

I opened the last page — and read:

— YOU HEAR…

You hear a leaf drop in the autumn woods

You hear a twig screech sliding against the window pane

You hear a sparrow have a bath in the sultry heat, beating his wings in the dust

You hear a hawk fly in the sky slowly vanishing in the distance

You hear the old cat sleep, breathing heavily, noisily

You hear a cockroach run over rough paper with his little legs going tap-tap-tap

But you never hear time crawl, or run, or fly

But you never hear death approach, rest his hand on the back of your chair

Shift his feet, have a look over your shoulder…

Кася. Ничего не знает о модернизме, тем более — пост- (и я тоже), но зато умеет ловить мышей, а я — нет.
…………………….

В стремлении к «неэффектности» похоже, до предела дошел… И вина больше нет, а лимончик еще остался… Своего рода исследование тупиков, так говорят про двадцатый век… Но кажется у каждого тупички свои, в которые необходимо носом ткнуться. Говорят, умные люди на чужом опыте учатся?.. Боюсь, что чужой не убеждает…
………………………

Вы думаете — «современность — о!!!» но она только щель во времени…
…………………………

Карлик-властелин в мире сочного вкуса, хвостик перестал вилять, зато ценную способность приобрел…
……………………………

Робин, сын Робинзона, смотрит из куста с сожалением и неприязнью на приспособившихся к людоедской жизни дикарей
……………………………..

Красные крыши. У меня спрашивают — пожар, что ли?.. Нет, просто крыши красные, картон и масло…
…………………………

Не слишком ли высоко?..
……………………………..

Растения счастливые существа, энергия солнца им нужна, и хлорофилл, конечно. Эволюция с нами поспешила, ради эффективности, да?.. А нам бы хлорофилла, и были б мы зеленые, думали бы медленно, зато долго жили.
……………………………….

Приготовления ко сну.

Бокальчик и ткань
…………………….

Горшок с цветками, окно, угол и ничего больше
……………………..

Сухие цветы-иероглифы, а про содержание их ничего вам не скажу…
………………………

Время плодотворного из себя выматывания образов — было и прошло…
………………………

Опять Масяня, опять на Мунке, но не думайте, что в этом много смысла: просто Мунк защищает принтер от Масянькиной шерсти, и никаких идей…
………………………………

Довольно простой угол-примитив, с легким уклоном в графику. Уклон может быть в любую сторону (а то меня учит какой-то недоросль в Фотографере, что пикториальное фото умерло давно… Но дело не в стремлении к живописи, а к стремлении к живописности — бежать от тупого педантизма оптики. Зачем тогда ее используешь? Временное увлечение, с 2007-го года. Мне всегда было все равно, с чего начать живопись, да хоть с пятен на потолке… а тут мне в руки попался фотоаппарат… Отчего же не использовать для начального эскизика?
…………………………..

Туся на грани жизни, так было. Подлость искусства в том, что бесстрастно может отмечать и констатировать самые драматические ситуации, с полной безжалостностью, да. Но если есть в тебе капля «способности проникать»… назвать это талантом не могу… то может быть найдена та грань перехода… между искусством и жизнью, которая приемлема…
………………………………

Фото-оптики требуют резкости, на вот, возьми ее скорей…

Ягоды на земле. Можно, конечно, поговорить о «психологическом весе» пятен, и о проблеме с этой отдельной ягодкой, вес которой трудно оценить, гораздо легче недооценить или пере-оценить… но зачем?.. Решают-то дело вовсе не слова, и не понятия, хотя порассуждать (задним числом) все мы молодцы… В таких с виду простых картинках, или фотках, все равно… удач почти не бывает, редко удается добраться до полного спокойствия…
…………………..

Ушастый друг всех наших друзей
………………………….

Пейзажный набросок, пастель, мелкИ, еще что-то…
…………………………

Черное море, северный берег, ночной вид.
…………………………..

Два окна, бутылки, чахлый интерьер… Пустая бутыль всегда драма, да…
…………………………….

Забытый угол, беглый набросок, в основе фото, но оно бы не узнало себя, уверен…
……………………………..

Уголь, соус, пастель, мелкИ… в старом шкафу на полке
……………………………..

Натюрморт в платяном шкафу
……………………………..

В старости становишься сентиментален, свет, цвет, расплывчатость-нерезкость… и достаточно, чтобы изображение сохранить. Но в этом своя правда есть — взгляд на мир меняется, контуры вещей расплываются, и многое, очень многое значение теряет, и уже не хочется ВЫГЛЯДЕТЬ получше, так что пусть остается…
………………………………

Масяня спит на Мунке, на альбоме…

Афиногенов
Я прочитал в газете — Афиногенов пропал. Старик, вышел из дома и исчез. В центре города, днем. В соседнем корпусе жил, оказывается. Не один — дочь с семьей, телефон, приличная квартира. Я знаю этот дом — богатый кооператив. Может, псих, или маразматик, вышел и не знает, куда идти, как вернуться?.. Нет, по лицу не похоже, очень культурное лицо. Карточка плохая, но все равно видно, что разум при нем.
— Ему неплохо жилось, — соседка докладывает, она всех знает, — своя комната, все его ублажали. А он проявил неблагодарность — удрал. Куда в городе идти?..
Вот и я не знаю. Вечером выйдешь, хочется куда-нибудь, а станешь перебирать… к этим — нет, к тем — ни в коем случае… и так добираешься до конца списка. У каждого есть такой списочек, и все укорачивается он, укорачивается… Вечером заглянул к приятелю — он лежит.
— Гулял, — говорит, — споткнулся, и вывих. Хромаю теперь. Нога распухла в щиколотке, туфля не налезает.
Он в отпуск собирался. Уже август, кончается лето, а мы еще здесь. Все выбираем, куда поехать, продлить наше короткое тепло. Так ждешь этого лета, а оно пробегает в один миг. И ехать-то куда?.. Приятель думает об отпуске с весны, и даже зимой мечтает, слушает прогнозы погоды и выбирает самые лучшие места. Время идет, прогнозы меняются, в лучших местах холодно и идут дожди. Он выбирает новые места, но и там погода не держится. Она теперь везде обманчива, не уследишь. Да и ехать-то некуда. Что там хорошего, все давно известно. Раньше мы ходили в горы, а теперь возраст, ходить трудней. Да еще этот вывих… Он лежит, больной сустав на подушке, и размышляет:
— Куда же деться… чертова нога, недельку придется поваляться?.. — он смотрит вопросительно.
Я киваю: — Через неделю будешь в порядке.
— Но куда… — он вздыхает, — вот Афиногенов, смотри, вышел и пошел. В больницах — моргах нет, значит, гуляет.
— Ну, Афиногенов… Нет, я так не могу.
— А может псих?
— Нормальный, говорят. Рядом со мной жил. Жаль, не знал про его план, расспросил бы…
— Что он, дурак? ничего бы не сказал. Представляешь, вышел и пошел…
— На попутках, что ли?.. Недели две уже… или три?
— Счастливец… Вот чертова нога — болит.
Мы живем здесь давно, сначала нравилось, потом нет, а дальше привыкли — тихо, уютно, другого такого места не найти. Да и ехать некуда. Там, где нас нет, только хуже. Афиногенов дурак, куда поперся…
— Поправляйся, — говорю, и поворачиваюсь к двери.
— Через неделю исчезнуть надо, иначе отпуск пропадет. Куда же отправиться?..
— Может, в Крым?
— Там еще жарко для меня.
— Тогда в Прибалтику.
— Сыровато уже, с моими-то суставами.
— Украина не подойдет?
— Говорят, дожди…
— Через неделю неизвестно, что будет.
— Лучше не будет, осень на носу . Так что Афиногенов? Взял да пошел?..
…………………………………………………………………

Разные люди
Все люди — разные. Очень глубокомысленный вывод, и чувства вызывает разные, от восторга до полного отчаяния. Насчет восторга не уверен, а вот про отчаяние могу рассказать. Вчера долго не мог успокоиться, а ведь ничего в сущности не произошло. Просто вышел из дома погулять с собакой. Правда, с настроением — никого не встречать. Опасно, уж слишком все разные… Взял собаку и пошел. Собаки тоже разные, но это не раздражает. Ничего еще не произошло, просто сгустилось вот такое состояние. Не могу сказать, что отчаяние, но и не восторг, уж точно… Иду, никого встречать не хочу, крадусь задворками. Только бы до кустов доползти, собаке для дела, мне для безопасности…
И вдруг меня окликают, громким басом, через улицу. Это мой начальник. Он хороший человек, но слишком мы разные с ним, разные… Удрать уже невозможно. С ним жена и какой-то тип в белом костюме. Я вырос в бедной семье, и знаю, что в такой одежде нормальный человек не пойдет. Жену начальника я тоже знаю, и говорить о ней не хочу. Она человек неплохой, но совсем другой, что тут объяснять. Начальник объявляет, указывая на человека в белом:
— Перед вами лауреат и автор многих книг по египетской культуре.
Автор ничуть не смутился, кивнул и продолжает смотреть в пространство. Видно, привык, чтобы его называли как следует.
— А как ваше творчество? — это жена начальника обращается ко мне. Добрым голосом — ну, что вы там еще натворили?.. и с тонким намеком лауреату — и у нас не совсем захолустье, тоже люди живут… Лауреат благосклонно двигает подбородком, то ли хочет что-то промолвить, то ли слюна в горле застряла.
— А, это ваша собачка… еще жива? — спрашивает начальник у собаки.
— Вот, жива… — отвечаю за собаку.
— А что она умеет делать? — Это для него всегда важно, все должны что-то интересное уметь, и собака тоже.
— Ничего особенного, — говорю, — вчера вот ребенка укусила.
Тут просыпается из величественного молчания искусствовед и с глубоким выражением изрекает:
— Собака не должна кусать детей.
Он знает лучше собаки, что она должна. Шеф и его жена молча обдумывают собачий поступок. У шефа, наконец, появляется выражение на лице, он выпячивает нижнюю губу, как всегда, перед важным заявлением…
— До свиданья, до свида… — бормочу я, и задом, задом в кусты, тащу через колючки собаку — и исчезаю.
Мы идем по весенней травке, делаем дела и постепенно забываем, забываем…
А они?.. Идут, наверное, и говорят:
— Ну, и тип… и собака у него, пожалуй, бешеная.
Все-таки удивительные существа, все разные.

Ученый диспут
……………….

Тамбов, 1943-ий
…………………..

Еще один вечер…
……………………..

А мы рукой на прошлое — «вранье»! а мы с надеждой в будущее — свет …
……………………..

Яблоко и др.
…………………………

— Ишь, разлетались…
……………………….

Ночное окно
………………………….

Совершенно неправильно!
………………………….

Забытый угол
……………………………

Из старого альбома