— Робэрт, Робэрт… — они зовут меня Робэртом.
Ничего не спрашивать, не просить, ничего не ждать от них…
Стало прохладно, ветер ожил, дождь покапал, здесь я живу. Далеко уходил, смеялся, бежал, разговаривал с собой, убеждал, спорил… но никуда не делся, обратно явился. Тех, кто даже на время исчезает, не любят, отношение, по общим меркам естественное — если мордой в лужу, значит, всё на своих местах.
Общее пространство легко захватывает, притягивает извне чужеродные частицы, фигуры, лица, звуки, разговоры… всё, всё — делает своим, обезличивает, использует… Сюда обратно как по склону скользишь… или сразу — обрыв… Наоборот, на Острове никого, чужие иногда заглянут и на попятную… как пловцы, нырнувшие слишком глубоко, стремятся поскорей вынырнуть, отплеваться, забыть… Жить общей жизнью безопасней, удобней, легче… Таких как я, которым здесь тошно, немного, встречаю раз или два в год. Если на улице, тут же на другую сторону перехожу; на расстоянии мы друг друга любим, а подходить остерегаемся — сразу обнаружатся различия, и друг может худшим врагом стать. Такова особенность нашей породы, нормальные в стае, ненормальные поодиночке бродят.
Но и одному… все тяжелей становится, наедине с печальными истинами, с памятью об ушедших… Оттого, наверное, на Острове прозрачней стало — когда назад зовут, слышу, а раньше внимания не обращал.
Из дома недавно вышел — руки пусты, ботинки без шнурков, без них недалеко уйдешь. Я постарел, ведь только идиоты, не чувствующие изменений, не стареют. На жизнь ушли все силы, видно по рукам. Наверное, и по лицу, но рядом нет зеркал.
Смотрю на кисти рук — тяжелые, с набрякшими сине-черными жилами, кожа прозрачная, светло-серая в кофейного цвета пятнах. Мои руки, попробовал бы кто-нибудь сказать, что не мои… И я понимаю, по тяжести в ногах, по этой коже с жилами и пятнами, по тому, как трудно держать спину, голову… и по всему, всему — дело сделано, непонятно, как, зачем, но всё уже произошло. Именно так, а не иначе!.. Жалеть?.. Слишком простое дело — об этом жалеть. И лучше не вмешивать окружающих в свои счеты с жизнью — у каждого свои.
Что нам осталось?.. Потихоньку, понемногу все то же, что и раньше — пробиваться к ясности, защищать свою отдельную жизнь, свой Остров. Перебирая в уме возможности, вижу, другого пути нет.
Можно, конечно, хлопнуть дверью… Но я не отчаянный, всегда возвращаюсь на «путь истинный», как они называют бдения и суету перед темнотой; наша судьба жить и там, и здесь… Но не могу обмануть себя, принудить к любви к сегодняшнему дню, а это непростительно в реальности, требующей увлеченности мелочами и занудной с ними возни. Сколько могу, притворяюсь, но остаюсь чужим среди своих.
Впрочем, трудно оценить степень собственной искренности, прочность упорства — где насмерть стояние, а где роль, игра… Сам себе загадка.
Когда подойдешь к краю — станет ясно.
Но вот что истинная правда — постоянно ощущаю шевелящееся под кожей спины чувство, вернее, предчувствие — беды.
Значит, живой еще… Но оказался в чуждом мире. Я не вздыхаю по тому, что было, начал в своей стране, родной, но страшной… а умру тоже в своей, но мерзкой, непонятной.
А если совсем честно?
Не жил ни здесь, сейчас, ни раньше — там: у себя жил, сам с собой разговаривал, на себя надеялся.
На Острове, да…
Писал картины.
…………………………..
Живопись, да и в целом искусство, не профессия, и не часть общей жизни. Она внутренний процесс, внедренный в нас генетикой: таким же образом, как у художника возникает образ, любой человек создает свои образы, через них приходит к решениям внутри себя. Только у художника всё это — чувствительность к ассоциациям — далеким, к игре большими неопределенностями — неопределимыми, мешанина ощущений да образов… всё-всё, что точно — невозможно, бесполезно… благодаря способности, а может особенности, или просто выучке, выворачивается наружу — и образ запечатлевается на бумаге или холсте.
Картины оживляют, усиливают наши страхи, сомнения, воспоминания, тогда мы говорим в удивлении про художника — как догадался…
«Как догадался, что это — я!»
Трудно понять мгновенное притяжение или отталкивание, ведь всего лишь пигмент на куске грубой ткани… Что ни говори о силе искусства… мы намертво привязаны к реальности, держимся руками и зубами. И вот появляется странное существо художник, он предпочитает иллюзию — жизни, и время подарит ему за бескорыстие… может быть… несколько десятков лет памяти после смерти. Что нам с того, что будет после нас?.. Я стольких видел, кто смеялся над этим «после»… они наслаждались текущей жизнью, прекрасно зная, как быстро будут забыты, часто даже до настоящей смерти.
Честный художник о вечности не заботится, просто пишет честные картины. А живет обычно как может, звезд с неба не хватает, неотделим от текущей жизни, плохо защищен, подвержен влияниям… и если не держится руками, зубами за свою странность, то как все — растворяется, пропадает в мире, где исчезновение так привычно. Огибаем могилы, и к своим делишкам…
«Беречь стало нечего, и незачем, ведь рядом стоящие люди и поколения уже друг друга не понимают… »
Кругом так постоянно говорят, а я молчу, смотрю на картины.
Есть еще в мире, что помнить и сохранять…
