День: 24.06.2013

в ответ на вопросы, которые не часто, но настойчиво: моим героям до фени путинцы и антипутинцы, у них свои дела. Во-первых, многие из них нормальные звери, со своими отношениями и драмами. Во-вторых, у остальных, например, у Саши Кошкина свой надрыв и ожог, поэтому у него поломанный цветок НАД городом летит, не сдается, но НИКОГДА вниз не упадет, так устроен, и решил про себя. А тот, у которого друг чеченец Давид, не может жить среди людей, их вечной злобы… И другой, который ПЕРЕБЕЖЧИК в котовскую жизнь, тому просто стыдно быть человеком. А о себе не говорю, дело сугубо личное, и уже всё, что хотел, в книге «монолог о пути» написал, построил модель, единство и борьба двух начал, попеременное их царство… А сейчас вижу — умирают звери и люди, которые были мне дороги, и жизнь за окном становится совсем безразличной, лучше картинки писать, чем говорить слова, тогда таких вопросов не будет, смайл! Хотя написал еще про Робина, («Робин, сын Робина»)в этой вещи судьба почти всех моих героев — в одном человеке, времени и месте. Пожалуй, со словами я рассчитался, хотя не зарекаюсь, черт его знает, кто выскочит из-за угла…

Девятый люблю дом, раньше часто ходил к нему. Самый удобный и тихий из домов, новая дорога не коснулась его. Подвал всегда заперт, в нем тепло, чисто, за домом жасмин и сирень. И все почему? Здесь старухи живут, смотрители порядка. Их трое — головастая, пополам согнутая, и еще одна, в валенках зимой и летом. Пока они живы, мне там делать нечего. Когда умрут, начнется, как везде, разброд и разбой, придется руки приложить, иначе девятый пропадет. Но пока они здесь, и лучше меня служат — всегда дома, у окна или на балконе, наблюдают за местностью, во все стороны глядят. И дом хорошо стоит, и жильцы как на подбор, как въехали, так и сидят, тихую жизнь ведут. Перед подъездом большое бревно, в теплое время на нем отдыхают. Алкаши и бандиты обходят дом, боятся старух.
Я завидовал девятому, и месту, и тишине среди населения квартир…
На первом этаже старуха с огромной головой. Голос у нее особенный, скажет слово, вся земля слышит, от края и до края, через овраг эхо перекатывается. Она всегда на балконе сидит, даже зимой, закутается, и на табуреточке… с улицы только голова видна. Сидит, за всеми наблюдает. Если б не она, что бы тут было… Деревья, уж точно, погубили бы… Они и так поломаны, но все-таки живы, ее заслуга. Валентиной зовут, а мать, покойная, Тимофеевна, у той еще громче голос был, и голова такая же, и живот, и все остальное… квадратный ящик… У Валентины муж объелся груш… маленький, головка кургузая, лысенькая, он всегда пьяный дома спит. Как он успевает выйти, рысцой пробежаться и напиться, Валентина не знает. Доковыляет она до мусора, а супруга тем временем и след простыл. Пока она обратно доберется, с пустым ведром, с соседкой остановится… Тимошка налакается самогону, в доме, что через старую дорогу, на место вернется, и лежит, как был, только спокойный и счастливый… И снова спит.
Правей девятого дома, самый дальний — восьмой, пропащий он. Был нормальный, а лет десять тому назад обнаружили трещину в северной стене, и записали в аварийный. Надо жильцов выселять. Вот им повезло! Обрадовались, и за пару месяцев в доме никого!.. Дали им жилье на другой окраине, там пустырь, ничто не растет вокруг. Зато квартиры получше наших, и все довольны остались. А потом настали новые времена, жилья бесплатно не дают, так что этим людям жизнь улыбнулась.
Но вот постоял восьмой, отдохнул, и начали в нем ремонт. Трещину заделали, остальное подлатали, и оказалось — жить-то можно! В один момент заселили. И все равно пропащий дом. Новые жильцы странные, больше полугода не задерживаются. Тут же получают квартиры в центре, а на их место опять новые приходят… Странная текучка. Генка говорил, восьмой куда доходней нашего… Не знаю, но подходить к нему больше не хочу, скучно. Вычеркнул из своей земли. Звери, что остались от первых хозяев, перекочевали в девятый, и ко мне, в десятый.
В темноте восьмой мимо нас плывет, от крыши до первых этажей пылает свет… музыка, громкие голоса… А мы рано ложимся, тихо живем.