День: 05.08.2011

Мой учитель живописи говорил мне — «цвет должен быть такой, чтобы Вы затруднялись его назвать». Пока я энергично махал кистями, мне было не до этих тонкостей. Но я запоминал… А понемногу разбираться с цветом начал, когда моя живопись пошла на убыль, — прошла любовь к маслу, начал экономить цвет, и тогда соображать помаленьку… Но до идеала не долез…
Потом я понял для себя другую штуку — никого убеждать не стану: чем лучше изображение, тем трудней определить, как оно сделано. Нет, не в смысле настоящем — КАК ПОЛУЧИЛОСЬ ТАКОЕ, тут и говорить нечего, — а в прикладном плане ручной работы. Можно писать красивейшие акварели, про которые всегда ясно — акварели, а можно… легко сказать, да попробуй сделать… — намешать всякого, как только Тёрнер умел. Можно написать море как Айвазовский (не про нас с вами сказано) и даже пену потоньше, кружевней… а можно… уж точно не нам… наляпать волны, мошно, как Курбе умел, да-а-а…
Когда технология выдержана, верхняя планка определена, хотя может очень высоко висеть. Но лучше, если не определена… Как Мюнхаузен лез по лестнице, лез и лез… и это правильный конец, потому что нам все равно не увидеть, куда он залезет, смайл…

……………….
P.S.
Если я помещаю такие изображения в фотожурналах, то многие впадают в ярость, а другие отсылают в учебники, как правильно фотографировать.
Когда-то это меня злило, потом забавляло, и я отшучивался, а сейчас надоело: ведь по большому счету никто не знает, что хорошо и что плохо (единицы в сто лет знают, вот Рильке сразу понял Сезанна) — и автор, если всерьез, тоже НЕ ЗНАЕТ, только сначала он бросается себя защищать, потом посмеивается, поверхностно уверенный в себе… а потом, уже ни в чем не уверенный, просто безразличен к тому, что говорят. Тупеешь понемногу, глядя на людей, иначе не выживешь…
Ценится только доброжелательное внимание к тому, что делаешь, за это всегда — спасибо.

………………
Когда смотрю, сам удивляюсь, как это я живу здесь столько лет… Российская зима меня доконает.
В городах люди защищены улицами, домами, искусственным освещением от этого тоскливого ужаса, который открывается, когда выходишь в голое поле, а впереди только небо и плоская промерзшая земля. И где-то там, в холоде и темноте копошатся живые твари, пытающиеся выжить, дожить до тепла…
О, у меня была знакомая, она называла себя «зимней женщиной». И правда, в лютые морозы она выглядела просто чудесно, глазки сверкали, щечки рдели… Правда, у нее шубка теплая была, унты настоящие, варежки домашние, это немало… Но все равно, так любить это безжизненное пространство, ну, не знаю…
Впрочем, родился я в такой мерзкой сырости, в Прибалтике, что только мечтать мог о сухом морозце, вот и получил его на полсотни лет.
Шутка. Но климат заметно формирует душу, все-таки…
А в России я обнаружил, попав сюда на третьем десятке лет, столько для себя интересного и полезного, что даже душераздирающий холод выносил легко. А теперь хуже, темнота и холод зимой все ближе соприкасаются со внутренним холодом, который уже чувствую. И если бы видел перспективы жизни на этом пространстве, то потерпел бы еще запросто. А что я видел в жизни — от ужаса детских лет, страха в родительском доме — к довольно светлому периоду надежд, так было, и с людьми повезло, есть кого вспомнить и помянуть… И снова мерзость, холод, средневековые какие-то заклинания слышу, «бизнис» этот идиотский, примитивная комбинаторика второгодников и хулиганов, испоганивание чудесного языка… эх, не радует меня, что тот город, который описал в начале 80-х в повести «ЛЧК» приходит к нам наяву…
Это называется «ламентации» кажется, временная запись, легкий смайл…