Месяц: Декабрь 2009

////////////////////////

ОТ КОТА СУЛТАНА И ЕГО ЖЁН —

Всем, кто в уходящем году смотрел и читал мой журнал — ЗДОРОВЬЯ и УДАЧИ желаю.
И всем остальным тоже.
Дан Маркович

…………

…………………..
Еще старый год не кончился!

….

/////////////////

…..

………………………………………………

……………………………………………….

Если долго заниматься одним и тем же делом, то постепенно но довольно быстро уменьшается число людей, которым нравится то, что ты делаешь — они быстро вымирают, а может, и не очень быстро, но так всегда кажется, когда умирают те, кому нравится то, что ты делаешь. И тоже постепенно, но еще быстрей увеличивается число людей, которым ты не нравишься, ну, хотя бы потому, что слишком долго занимаешься тем, что нравилось тем, кто довольно быстро вымирает. Это раздражает, ну, то, что нравилось тем, и сами они тоже раздражают, хотя бы за то, что все-таки недостаточно быстро вымирают…
Особо не любят, если за свои занятия денег не просишь. Это теперь многих раздражает, когда что-то делаешь с большой охотой, интересом — и бесплатно!
Никого не убедишь, что неудобно за собственное удовольствие да еще денежку просить… Никого о помощи не просишь, не нанимаешься, не нанимаешь, никого не вовлекаешь, нет-нет… — все сам да сам.
Портишь нам всю картину, говорят…

…….
Кася нас не любит. А за что нас любить — мы ее лечили от чумки, и недолечили, она хромает на заднюю правую ногу. Правда, бегает и прыгает как все наши кошки, но иногда ножка подворачивается, и Кася падает. Но тут же вскакивает и бежит дальше, у нее сильный характер. Надеюсь, что со временем она простит нас. Мы ее балуем, конечно…

………..

//////////////
Пока всё.

Жизнь смешная штука, это я о прозе говорю, с изображениями у меня серьезней дела…
Сначала меня силой загнали в Интернет, поскольку в журналы проникнуть… это не знаю как и что надо было, или бдения у парадных подъездов редакций или питие с редакторами?.. Никто не сказал мне — «ты пишешь плохо», наоборот! — хвалят, и — «приходите на той неделе…» Один известный впоследствии писатель так ходил — 14 лет, и все-таки свой талант выходил!!
А я плюнул и ушел, начал делать свои книжки, ведь я был уже не мальчик, лет за сорок, и ждать не хотел. И придя в Интернет, я его полюбил, и до сих пор люблю, и думаю, что его будущее огромно… А теперь в бумажных редакциях все перевернулось, раньше они зажимали нос от Интернета, а теперь говорят — «мы не можем Вас взять, Вы же уже напечатались в Интернете…»
Вот такое уважение вдруг… 🙂

Если вообще есть всему начало, то это — изображение, схема, макет, а вовсе не слово.

…………

…………..
Иногда спрашивают, почему Вы так любите испорченные яблоки…
Наверное, они интересней, разнообразней мне кажутся. Но я не люблю распада, только легкий аромат, свидетельствующий о том, что природа начинает принимать обратно, это важно — чтобы приняла за своих и начала принимать. То же с травой и листьями, со всем растительным миром. Почему-то наш распад выглядит отвратительно, чтобы нас принять с миром требуются специальные усилия, нас мучительно и долго адаптировать приходится.
(почти шутка)

………………..
Раскорячилось время, остолбенело — Сталин с нами…
Но часики эти не при чем, хорошие, надежные были часы.
Но вот время — не уходит время, стремится к повторам оно…

…………………….

Марк заснул, опустив небритое лицо на чистую салфетку с фирменным рисунком балтийской чайки.
Его неуклюжие подслеповатые мысли, конечно, покажутся наивными человеку, стоящему на прочном фундаменте, твердо знающему, кто он такой и к чему стремится. Хотя я не люблю таких, их вросшую в землю основательность; в жизни, как в фигурном катании, лучше приземляться на одну ногу. Мы глубже своего представления о себе. Тем более, интересней того плоского среза времени, в который нас угораздило вляпаться благодаря озорному случаю. И совсем не все знатные пленники, заложники вечности, сколько нас, безымянных, копошащихся во мраке, отчаянно сбивающих масло из обезжиренного молока. Из темноты мы растем, из темноты… Какое такое предназначение! Из столкновений больших случайностей рождается вся эта суета, редкие искры и густая пыль будней.
Бывает, правда, кому-то повезет — с самого начала знает о себе нечто, или догадывается… Например, что рожден быть зажигальщиком свечей. Появился… а в мире к тому времени перевелись свечи. Но, ура! судьба милостиво позволяет проявить себя — вы механик при машине, и тут свечи, правда, несколько другие. Кто приспосабливается, кто забывает… А некоторые бросаются всех убеждать, что надо выкинуть новейшие источники света, вернуться к свечечке! Этих себялюбцев обычно затаптывают, проходя по своим делам. А иногда они-таки насаждают свечи, и это ад кромешный… Наконец, кое-кто создает свой домашний маленький культик, алтарь, поддерживает горение. Смотришь — свечи снова в цене, а потом и мода, или даже авангард, который, убегая от банальности, наталкивается на забытое… Человек глубже мира, хотя поразительно мало знает о себе, и, что еще поразительней — знать не хочет, а стремится соответствовать времени и случайным обстоятельствам. Может, неспроста? — суровые требования к действительности — соответствовать нашим пристрастиям и наклонностям — слишком уж дорого нам обходятся. Спокойней и безопасней искать широту в своей глубине, ведь даже средневековое дитя, закинутое в наше время, нашло бы в нем какой-нибудь свой интерес… Но некоторых призывать к разумности бесполезно: и сами ничего не понимают, и жить как все не хотят!
Жизнь наша такова, какой ее себе представляем… Марку жизнь теперь представлялась узким коридором, отделяющим от широкого поля возможностей, и он бежит, бежит, уже с отчаянием, теряя надежду, что хотя бы мелькнет перед ним это поле — в провале, бойнице, домашнем уютном окошке…
Разносят чай, все усердно жуют, в дороге нам вкусно, как детям в чужом доме. Помнишь, ночь, вокзал, лето… «Пакет» — два ломтика черного, холодное резиновое яйцо, котлета… Общежитие, за углом вокзал, перрон, зевающая толстая буфетчица, грохот сталкивающихся буферов, бодрые звоночки у стрелок, на скамейках пьяницы и девки, везде зелень и грязь… Болгарские голубцы, килечка с пряностью, пахучая ливерная, пирожки с луком и яйцом — другая еда! Вначале он тосковал по ней, и презирал себя за это, также как за первые впечатления о России — огромно все, безалаберно, грязно, вонюче, в смрадном каком-то жире… Лезли в глаза недостойные мелочи, а не великие тени. Женщины курят и матерятся, мужики слюнявы и многоречивы, каждый норовит пролезть в душу, и сам нараспашку… Зато как поражают высоченные березы, роскошный подлесок, бескрайние поля — огромная земля, море земли, кажется, только живи! — и не живут, а мучаются… А этот Институт, каким запутанным он казался, с кривыми бесконечными коридорами, раздачами вещей и продуктов на каждом углу, и все норовят бесплатное урвать… Здесь можно тянуть жизнь как резину, ничего не имея, процветать, воровать по мелочам или побираться, годами пользоваться ничейным… или, все имея, вдруг добровольно опуститься в подвал и никогда больше не подняться… Будто все население когда-то неведомой силой, как смерчем, занесло в этот простор, и до сих пор недоуменно оглядываются, чешут затылки.
Потом все упростилось. Кратер в центре здания оказался не таким уж огромным, кое-как залатали. Зиленчик, действительно, исчез, но никуда не ходил, а удрал из финской командировки: протиснулся в туалетное окошко, и в Швецию на трамвайчике. Гарик годами не жил с Фаиной, в конце концов развелся и умер как-то ночью, сгорел на работе от инсульта… Действительность понемногу прояснялась — со временем, с опытом, а жизнь… своя жизнь только запутывалась.

Полжизни мы копошимся во мраке и холоде.
Лучшая надежда — когда-нибудь люди не будут жить здесь, а только в тепле.