Месяц: Апрель 2008

……..

…………..
Есть такие кошки, их спокойному достоинству может каждый позавидовать.
Как-то, разговаривая с ней бессонной ночью, я понял, что терпеть не могу литературу, если она не голос одинокого человека и любого другого живого существа — в одиночестве, холоде, темноте… Остальное — искусственные бредни.

………….
ночи не хватит…

………………
Справа налево — рассчитайсь!..

……..
и каждый может свою историю рассказать, на длинную ночь хватит…

……….
поселился в мастерской на балконе, в старой корзинке живет.

Все-таки, хорошо, что есть дома телек, вот на днях узнал, что
«Танич — это Пушкин, не больше, не меньше». А «Пригов — это Данте нашего времени»
…………..
Здорово живем! :-))

…………
Борисов людей знакомых — пруд пруди, за жизнь перебывало, а вот кот — один. Он возник, когда еще рекламы не было, и вискас на дух не переносит. Приходит в гости иногда, и я рад ему.

ТАК УЖ СЛУЧИЛОСЬ…

В воскресенье мы с папой ходим к морю. А в субботу утром мы дома, все вместе. Но по утрам у мамы болит голова, у нее низкое давление. А у бабки просто плохое настроение. А у нас с папой хорошее, они нас не понимают. И мы спорим, немного ругаемся, а к обеду миримся.
Сегодня мама говорит, я совсем недавно родилась, и почему со мной все именно так случилось? Могло не быть этой войны, все бы шло тихо, мирно…
— А я был бы?
Наша жизнь вообще случайность, папа говорит, и то, что ты у нас появился, тоже случай, мог быть другой человек.
Но они бы его также назвали – давно готовились, и решили. В нашем городе когда-то жил мальчик, его звали как меня, он маме в детстве нравился очень. Я его никогда не видел, мама рассказывала, его взяли в армию, и он сразу погиб. Утонул.
Странно, во время войны, и утонул?
Он плыл на корабле из Таллинна. Корабль немцы потопили, а он плавать не умел.
И мне досталось его имя. Мама хотела, чтобы у человека все было красиво, имя тоже. Откуда она знала, что я буду такой?
Папа говорит, не знала, но догадывалась, это генетика, в каждом записано, какой он будет, и какие дети, все уже известно. Кроме случая. Важно, какой подвернется случай.
Ты всегда надеялся неизвестно на что, мама говорит, она верит только в свои силы.
Бабка ни во что не верит, она вздыхает – где моя жизнь… А деда я не видел, он умер до войны. В нем все было красиво, бабка говорит, но его имя тебе не подошло бы, теперь другие времена. Его звали Соломон, это уж, конечно, слишком. Его так не случайно назвали, у него дед был – Шлема. Тогда можно было так называть, а теперь не стоит, и мне дали другое имя.
Чтобы не дразнить гусей, говорит папа.
Не стоило дразнить, соглашается мама, а бабушка вздыхает – у него все было красиво… И я, конечно, похож на него, это генетика. Но как случилось, что именно я его внук, а не какой-нибудь другой мальчик?
Я думал все утро, почему так получилось, ведь меня могло и не быть, а он сидел бы здесь и смотрел в окно. А может она?
Дочки не могло быть, мама говорит, она знает.
Откуда ты берешь это, папа говорит, еще запросто может быть.
— Нет уж, хватит, и так сумасшедший дом, он меня замучил своими вопросами, что и как, а я и сама не знаю, почему все так со мной получилось…
— По-моему, все неплохо, а? – папа почему-то начинает злиться, дрыгает ногой, он так всегда, если не по нем.
— Я вовсе ничего не хочу сказать такого, просто непонятно все.
— Наоборот, мне все теперь понятно!. – и папа уходит, но недалеко, садится за стол, ему опять Ленина нужно переписывать. Он смотрит в книжку, потом пишет в тетрадь красивым почерком, он работает.
— Дед так никогда не поступал, — вздыхает бабушка, — в воскресные дни какая работа… Он мне руки целовал, и платья покупал.
Ах, мам, говорит мама, совсем не все так солнечно было, про Берточку вспомни…
— Что, что Берточка… подумаешь, ничего у них не было.
И она уходит на кухню, ей расхотелось спорить, надо готовить обед.
Сумасшедший дом, говорит мама, никакой памяти ни у кого, и тоже идет готовить еду.
Я остаюсь один, у окна, тот мальчик с моим именем давно умер, захлебнулся в ледяной воде. Мне становится холодно, хотя топят. А как бы он, если б остался жить, и был бы у них вместо меня… как бы с ними уживался?
Тебе предстоят трудности, говорит мама, главное – верить в свои силы.
Все-таки важен случай, вздыхает папа.
Мы пообедали, они давно не ругаются, играют в шашки. Бабушка приносит им чай, а мне компот из слив, потому что давно в уборную не ходил.
Тебе клизму, что ли, делать, думает мама.
Клизма это хорошо, говорит папа, современная медицина не отрицает клизмочку.
— Не надо клизму, лучше компот.

………………..
Чем хороша грязь — многолика и разнообразна, поскольку дает волю случаю.
Но в данном случае подсластим пилюлю гламурщикам — добавим чуть-чуть живого цвета.

…………….

…………..

///////////////

………..
Философию убираем :-))

………………………………

НЕВЕСЕЛОЕ РОЖДЕСТВО

Аугуст говорил, что Рождество — это единственный праздник, не назначенный людьми. Что такое, к примеру, Новый год?.. У одних он зимой, у других осенью, празднуй, когда хочешь. А Рождество — это Рождество… Настроения подходящего не было, и все-таки решили собраться, уважить настоящий праздник. Договорились у Бляса в подвале — удобнее и места много. Обещали быть все — и Крылов, и даже Коля, последнее время он околачивался в ЖЭКе. Бляс имел серьезный разговор с ним. Коля клялся, что он «ничего — никогда…» и только выбивает постоянный документ на Люську, в котором черным по белому будет написано, что черного ничего в ней нет, а есть только белое… Действительно, собрались все, ели, пили, а вот веселья не было. Я сидел рядом с Крыловым. Он быстро и много говорил, необычно жадно ел, а в глазах полная растерянность — историю запретили надолго. Бляс с Аугустом уединились, пили пустырник и пытались петь, но без поддержки ничего не получалось. Они вспомнили какую-то песенку про черного кота, которому «не везет», но тут ополчилась против них Лариса — ей-то очень нужно было, чтобы коту повезло, она не теряла надежды, что Вася вернется. Время от времени какого-то кота видели то у реки, то в старой усадьбе, то на дороге к райцентру, и каждый раз Лариса была уверена, что это неверный Вася — и когда-нибудь ему надоест бегать, он явится, снова усядется на перила и будет смотреть на всех загадочным высокомерным взглядом.
— А что следующий год, каков он? — спросил я Ларису.
— Год начинается и кончается весной,— она отвечает.— До этой весны — мираж, а дальше… дальше — безобразие.
Оказывается, кто-то из знакомых котов… — а может, даже покойный Вася?..— не очень аккуратно сделав свои дела, пришел и уселся на раскрытую книгу. Страсть котов к белой бумаге известна — мимо не пройдут. Этим они напоминают мне многих писателей, которым чистая бумага не дает покоя… но в отличие от них кот не думал о корысти — и так извозил лист, что в самых ответственных местах ничего разобрать не удавалось. И посему весь следующий год, от весны начиная, повис в воздухе: если предсказаний нет, то и года вообще-то нет. Ведь прошлое и будущее населены нашими представлениями, убери их — и ничего не останется. Будущее — это исполнение или неисполнение наших желаний, и небольшая неожиданность на десерт… а полная неожиданность нам ни к чему-у… Ясно, значит, мы остались без прогноза.
— Зато после него, через год…— Лариса оживилась.
— А! — встрепенулся наш историк.— Вы дайте мне, дайте то, что через год,— я построю вам предыдущий по теории.
До чего довел человека запрет на прошлое — берется за головоломную задачу: предсказать ближайшее будущее из будущего более далекого. Лариса обещала выдать информацию, хотя видно было, что в успехе сомневается… и я сомневался тоже.
А Коля все поглядывал на черных, старался держаться подальше и Люську с колен не спускал, чтобы не мешалась с этими, «неблагонадежными». Скоро у Люськи будет постоянное свидетельство, это вам не жук плюнул.
Мария выглядела бледной и усталой. Бляс посмотрел на нее и сказал:
— Может, ему денег дать — пусть скажет, когда облава…
Аугуст махнул рукой:
— Зачем ему деньги, Бляс? Все, что ему надо, он без денег имеет, а чего не имеет — все равно не купить.
— Это ты у нас — собиратель,— Мария улыбнулась, она была благодарна Роману за участие.
— Я, может, дорогу буду строить, вот деньги и будут нужны. Эти слова услышал Крылов:
— Дорогу — сюда?.. И откуда, позвольте спросить? — он рассмеялся.
— Ниоткуда — и никуда… а вдоль реки. Захочет кто жить здесь — а дорога уже проложена, разве плохо?..
— Милый вы мой, дорога здесь уже была, и не одна.
— Хороших не было,— переубедить Бляса было невозможно.
— Говорят, снова видели Пушка,— прервала их разговор Лариса. Она теперь собирала все сведения о бродячих котах.
— И что — опять без головы? — спросила Мария.
— Сказали, что как-то нес ее, а как — не разглядели.
— Уж бросил бы, зачем ему голова, если и так ходит.
— Мария… — укоризненно сказала Анна,— ведь быть этого не может, чтобы без головы, как-то подвернулась, наверное, вот всем и мерещится.
— Ну, не знаю, не знаю…— пожала плечами Мария,— так голову не подвернешь, даже кот этого не сможет.
— Говорят, благородных кровей,— вступил в разговор Коля, он искал подходящего жениха своей Люське.
— Так он же, вы говорите, без головы! — засмеялась Анна.
— Голова для этого дела роли не имеет,— уверенно заявил «дядя».
Анна пожала плечами. Она выше оценивала роль головы для этого дела и, может быть, поэтому так замуж и не вышла.
— Антоний, прочтите перевертыши,— попросила Лариса.
— Вот: и жарим миражи…
— Как раз этим мы и занимаемся,— засмеялась она.— Ну, а еще?..
— Помните, людей называли перевертышами? — спросил я. Антон кивнул.
— Говорят, этот Моцарт мог писать музыку, которая звучала с обеих сторон? — спросил Аугуст. Этого никто не знал.
Антон не хотел читать. Вялый разговор совсем прервался. Огонь в очаге улегся как усталая собака, факелы чадили… Посидели еще немного и стали расходиться — вот и Рождество.

………………..
Кусочек старого холста. Обман, конечно, откуда у меня старый холст?.. Изображение.
………………….

Человек умирает как его палец, — утомляется и затихает. Я это видел на практике по физиологии полсотни лет тому назад, а потом не один раз убеждался, когда уходили люди.
К пальцу привязывали грузик, и мы поднимали его, сгибая палец, пока могли. Одни медленно затухали, другие мгновенно, среди полной активности, третьи со вспышками, четвертые яростно сопротивляясь, все усиливая сокращения, до самого конца…
Какая в сущности мелочь… вроде бы, но в том как ведет себя даже наш палец, и в том, как прощаемся с жизнью, много сходства, уверен. Хотя, доказать…

……….
Он медленно открыл дверь в комнату — и замер. Посредине пола лежал огненно-красный кленовый лист. Занесло на такую высоту! Он смотрел на лист со смешанным чувством — восхищения, испуга, непонимания…
С чего такое мелкое событие всколыхнуло его суровую душу? Скажем, будь он мистиком, естественно, усмотрел бы в появлении багряного вестника немой знак. Будь поэтом… — невозможно даже представить себе… Ну, будь он художником, то, без сомнения, обратил бы внимание на огненный цвет, яркость пятна, будто заключен в нем источник свечения… так бывает с предметами на закате… Зубчатый, лапчатый, на темно-коричневом, занесенном пылью линолеуме… А как ученому, не следовало ли ему насторожиться — каким чудом занесло?.. Ну, уж нет, он чудеса принципиально отвергает, верит в скромность природы, стыдливость, в сдержанные проявления сущности, а не такое вызывающее шоу, почти стриптиз! Только дилетанту и фантазеру может показаться открытием этот наглый залет, на самом же деле — обычный компромисс силы поднимающей, случайной — ветер, и другой, известной туповатым постоянством — силы тяжести. Значит, не мог он ни встревожиться, ни насторожиться, ни восхититься, какие основания?!
Тогда почему он замер — с восхищением, с испугом, что он снова придумал вопреки своим догмам и правилам, что промелькнуло в нем, застало врасплох, возникло — и не открылось, не нашло выражения, пусть гибкого, но определенного, как пружинящая тропинка в чаще?.. Он не знал. Но не было в нем и склеротического, звенящего от жесткости постоянства символов и шаблонов, он был открыт для нового, стоял и смотрел в предчувствии подвохов и неожиданностей, которыми его может встретить выскочившая из-за угла жизнь.
Одни люди, натолкнувшись на такое небольшое событие, просто мимо пройдут, не заметят, ничто в них не всколыхнется. Это большинство, и, слава Богу, иначе жизнь на земле давно бы остановилась. Но есть и другие. Некоторые, к примеру, вспомнят тут же, что был уже в их жизни случай, похожий… а дальше их мысль, притянутая событиями прошлого, потечет по своему руслу — все о том, что было. Воспоминание, также как пробуждение, подобно второму рождению, и третьему, и десятому… поднимая тучи пыли, мы оживляем то, что случилось, повторяем круги, циклы и спирали.
Но для некоторых и сравнения с прошлым не интересны, воспоминания скучны… Они, глядя на лист, оживят его, припишут не присущие ему свойства, многое присочинят… Вот и Марк, глядя на лист, представил его себе живым существом, приписал свои чувства — занесло одинокого Бог знает куда. Безумец, решивший умереть на высоте…
И тут же с неодобрением покачал головой. Оказывается, он мог сколько угодно говорить о восторге точного знания — и верил в это! и с презрением, тоже искренним, заявлять о наркотическом действии литературы… но, оказавшись перед первым же листом, который преподнес ему язвительный случай, вел себя не лучше героя, декламирующего с черепом в руках…
Чем привлекает — и страшен нам одиночный предмет? Взгляни внимательней — и станет личностью, под стать нам, это вам не кучи, толпы и стада! Какой-нибудь червячок, переползающий дорогу, возьмет и глянет на тебя печальным глазом — и мир изменится…
Что делать — оставить, видеть постепенное разложение?.. или опустить вниз, пусть плывет к своим, потеряется, умрет в серой безымянной массе?.. «Так ведь и до имени может дело дойти, если оставить, — с ужасом подумал он, — представляешь, лист с именем, каково? Знакомство или дружба с листом, прилетевшим умереть…»
«К чему, к чему тебе эти преувеличения, ты с ума сошел!» Выдуманная история, промелькнувшая за пять минут, страшно утомила его, заныло в висках, в горле застрял тугой комок. Он чувствовал, что погружается в трясину, которую сам создал. Недаром он боялся своих крайностей!
Оставив лист, он осторожно прикрыл дверь и сбежал. Теперь он уже в столовой, сосредоточенно жует, думает о понедельнике. Аркадий дома обхаживает черный ящик, как тот голландец свой микроскоп. «Добрый старик, — думает Марк, хрустя куриным крылышком, — но безнадежно отстал».

……..
Оптимистический вариант завершения истории жизни, в духе старых басен о доброй старушке — и повздыхает с тобой, и поговорит… а потом выключит, быстро, безболезненно… как свет в комнате выключают.
…………………..

………………….

…………
И на этом душевном, но не очень хорошем в техн. отношении кадре заканчиваю (на время) сагу о коте и кошке.

От автора.
Писатель пишет, не думая о том, что и насколько правда или неправда, проза другой мир, среди слов свои законы. Во всяком случае, я так считаю. Тем более удивительно, когда угадываешь будущее. Впрочем, оно очень смахивает на прошлое, так что НЕВЕЛИКА УГАДАЙКА.

………..
С шести утра играли победные марши. Гертруда праздновал — один черный кот попался. Отчет пополнился реальными подробностями, фотографиями, отпечатками лап. Дело пахло орденом и повышением в должности… Наконец нам разрешили выйти из дома. Официально объявили, что кота ликвидировали и повесили на мачте на бывшей детской площадке. Я оделся и пошел туда. Да, там висел черный кот, но он был высоко, и я не мог разглядеть, кто это. Я постоял и пошел домой.
К вечеру кота спустили вниз и бросили тут же. Это был Крис. Как же так, дружок? Зачем ты вылез из подвала… Видно, понадеялся на быстроту своих ног — и столкнулся с Гертрудой. Кровь казалась бурой грязью на его бархатной шубке. Я вытер кровь, взял кота на руки, кое-как добрался до оврага, нашел глубокую трещину и опустил туда этого отчаянного малого. Выпрямился, посмотрел вокруг. Опять закат, опять бурое солнце уходит за оврагом под землю, может быть, в такой же бездонный овраг, в пещеры… и снова появится завтра? Иногда я чувствую, что устал от этих повторений, и спокойно думаю о том, что скоро не будет ничего. Еще бы немного тепла и света… и ясности — зачем все было. Оглянулся на дом — в окнах уже светились огоньки, в подвале метался, набирал силу вольный огонь. Надо идти туда, должен вернуться Феликс.
………………..
А Феликс все не шел. Я сидел в кресле и смотрел в окно. Мерцающий свет из подвала освещал снег перед домом… Нет, это фонарь смотрит мне в лицо. Снег повалил, неуклонный, косой, мохнатый, все перечеркивая и границы вещей обращая в тени. Красные кирпичи стали бурыми, свет померк. В окне ничего, кроме чахлых кустов и кирпичной стены. Такая стена была в Бутырках, спрятанная между домами огромного города… Желтоватый снег вокруг фонаря растоплял мрак… Я вспомнил — в детстве — кусок масла, сливочного, в геркулесовой каше… Каша с шелушками, ешь — и отплевываешься, ешь — и надоедают они, острые, дерзкие и безвкусные… Масло также таяло… Дальше вокруг фонаря серебристые нити — тянутся в глаз… Паук… он жил в углу и каждую ночь спускался в ванну — напиться, и каждое утро не мог выбраться из нее. Подсовываешь бумажку — он вылезает… небось думал, что сам… Сколько раз я потом вспоминал о нем, когда барахтался и терял надежду… Ночь не кончается, а ведь время?.. Часов нет… Ах, да, я же разбил их, когда выбегал из дома — взмахнул рукой — и об стену… а за домами — «держи, сеть, сеть давай…». Надо срочно проснуться!.. Нет, пришли-таки, лица вежливые, бритые: «Ну, зачем вы так, мы вас знаем, любим… просто вы устали, немного больны… надо подлечиться, надо…» И уже с железом в голосе — НАДО!.. А из-под кровати — лицо белое, одни глаза — «нет, нет, нет, не вылезу-у-у…».
— «Вы пожалеете, вы поймете…».
— «Да, да, да… нет, нет, нет…» А двери заперты, и ручек дверных нет, и окна зарешечены — и неба нет, все черно, черно… И утра все нет. Острый гребень среди облаков, я карабкаюсь туда… Наконец, голова выше гребня — смотрю — огромное поле катится в пропасть, белые вихри то здесь, то там, и ползет вверх собачья упряжка с одним человеком… а над всем простором ночи, ростом до верхушки неба — фигура из стали и льда…
Кто-то говорит: «Раздвинь занавеску, там окно». Я дергаю — фигура сморщивается, уходит в складки. По-прежнему мигает фонарь, все еще темно. Где же часы, наконец?.. А-а, часы разбиты. Где будильник? Будильника нет, и стола нет, на месте стола барьерчик, за ним два поросенка, один бегает, прыгает — живой, другой лежит на боку — струйка крови изо рта… Где Бляс? Роман где?.. А за окном нарастает рев и свист, мечутся зловещие тени, от них ускользает, уходит черный упрямый зверь, спешит в темноту… но и там уже они, окружают его, оттесняют от спасительных зарослей…
— Феликс, Феликс, беги!!!
— Я проснулся — спал, сидя в кресле. Чахлый свет пробивался сквозь старое пыльное полотно. Утро пришло.
И тут появился Феликс — заглянул в окно. Я впустил его, взял на колени. Он очень устал — не стал есть, не мылся, не тряс ушами. Я покрыл его одеялом, так, что виднелась только голова и черная когтистая лапа. Он уткнулся носом в мою руку и заснул. И я заснул с ним, спокойно и тихо. К вечеру он поел и захотел уйти. Я выпустил его и смотрел, как он уходит в сторону зарослей — не спеша, чуть сгорбившись и опустив хвост… Прошла облава, еще кусочек времени подарен нам.

Повесть написана в 1985-ом году.
Напечатана в 1991 в сборнике «Цех фантастов-91» (ред К.Булычева, изд-во «Московский рабочий»)
…………….
В пятницу собираться начали рано — идти в гору нелегко, да еще против ветра. Одевались долго и тщательно, вышли за час до назначенного времени и пошли не спеша. Впереди, как всегда, Бляс и Аугуст, за ними Лариса с Антоном и я, в третьем ряду Мария с Анной. На всякий случай выпустили котов, закрыли двери — кто знает, не устроят ли кошкисты налет в наше отсутствие… Пришли в большую комнату — красный уголок, сели и стали ждать. Вбежал Крылов и сел в первом ряду. Откуда-то взялся Коля, без пальто, похоже, что он пришел еще раньше нас. Наконец часы пробили десять, открылась сразу же дверь и вошел Гертруда. За ним двое вкатили на колесиках кресло Анемподиста. Историк наш, всему придающий значение и умеющий даже газеты читать между строк, оглянулся на меня и удивленно поднял брови — такой порядок появления начальников что-то значил… Может, и значил, но я за свою жизнь устал от их немого языка и решил не обращать внимания на мелкие признаки, пока не будет крупных.
Нет, Анемподист начал говорить первым, значит, все на своих местах. Может, с колесами что-то случилось, вот и замешкался в дверях. «У них ничего не бывает случайно»,— утверждал Крылов. Я думаю, что это преувеличение — и они ведь люди… О чем управдом говорил — рассказать так же трудно, как описать натюрморт Пикассо своими словами. Пока все остается по-старому… Он говорил, конечно, наоборот, но ясно было, что остается.
А потом вышел Гертруда. Он был в голубой рубашке под цвет искусственного глаза, в золотых запонках — под цвет волос, он даже усмирил свою проволочную шевелюру, говорил не по бумажке — свободно, как недавно стало модным. Сначала, как полагается, он рассказал о новой жизни, сравнил ее со старой. Без всяких теорий и моделей он обходился — он все знал точно. Крылов сидел повесив нос и нервно крутил карандаш в руке. Мне стало жаль его. Гертруда вещал торжественно и благоговейно. Потом он перешел к планам на будущее сияющим и грандиозным. Затем подвел базу под ЛЧК, отметив, правда, что это не единственное, но важное мероприятие на пути к процветанию. Анемподист довольно кивнул, кажется, ему давно надоела возня с котами.
— Облава — не бездумное уничтожение, это чистка в рядах очень даже полезного вида… чтобы избавить вас от вредоносного поля, которое товарищи ученые расшифровали и разоблачили до последнего атома и молекулы.
Гертруда кончил, вытер малиновое лицо зеленым платком:
— Вопросы будут?
Крылов уже очнулся от встречи с истинным прошлым, вылез:
— Почему бы не поступать с ними гуманно — если уж поле такое, то выслать в безлюдные районы.
— Отвечаю пробовали, но они все без исключения возвращаются и вредят по-прежнему.
Поднялся «дядя»:
— Пусть благонадежным документ дают…
— Отвечаем, — Гертруда чувствовал себя на коне,— отвечаем: бланки заказаны, будут в следующем году, пока выдаем временные удостоверения. Еще вопросы?..
Больше вопросов не было.
— Теперь отнесемся к мероприятию со всей серьезностью, что сбережет вам здоровье и многие годы жизни. В противном случае эти блага не гарантирую…
Бляс взорвался:
— Ну и гад же ты, Гарик!
Гертруда из малинового стал фиолетовым:
— Молчать!.. Вот вы как!.. — Он схватил свою тетрадку и выскочил из комнаты.
За ним покатил Анемподист. Мне показалось, что управдом еле сдерживает смех. Начальство выкатилось. Крылов подошел к Блясу:
—- Это вы зря…
— А ты что стараешься,— вдруг заорал Бляс и стал наступать на него,— думаешь, они тебя по головке погладят… держи карман шире…
Обратно шли не спеша, Бляс с Аугустом ушли далеко вперед. Мария сказала: «Ну, теперь он устроит нам…» Антон молчал и только у самого дома признался мне:
— Всю жизнь мечтал вот так сказать кому-нибудь — и не смог.
Лариса тут же услышала: «Что, что ты мечтал?»
— А, я всегда мечтал…— махнул рукой Антон.
— Что такое котометр? — спросила у него Анна.
— Котометр — это смерть котам.
Пришли домой, я к своему другу:
— Филя, ты слышишь, котометр везут…— а он и ухом не ведет, как будто не для него куплен импортный прибор. Уйти бы с ним — пересидеть, да некуда, мороз взял дом в осаду… да и как оставишь остальных…
А время шло, шло, карабкалось в гору, и с ним карабкались мы. Приближалось Рождество.

………….

…………………………

УМНОМУ ТРУДНЕЙ…

Почему умному образованному человеку трудней писать «художественное», чем не очень образованному, и, может, даже не очень умному?

Потому что умный обязательно хочет изложить свою – правильную! – точку зрения на любую проблему. И при этом охватить все стороны, не упустить из виду все противоречия да исключения. Ему тяжело говорить чушь, ошибаться… А если говорит, то от лица героя, который дрянь, и автору обязательно нужно доказать, что дрянь и есть. И наставить читателя на путь истинный, чтобы у того никаких сомнений. Показаться дураком умному образованному человеку смерти подобно. А художественное почти всегда выдумки, чушь и ерунда, ошибки-заблуждения и бред сивой кобылы. Никакого тебе истинного понимания…

И потому умные так часто пишут занудно, скучно, длинно…

У МАСТЕРА

Как-то я приехал со своими работами к учителю, а он был дома один, писал акварель, пейзаж. Обычно он работал в мастерской.

Когда я приезжал к нему с десятками работ, он смотрел и обсуждал только мои картинки и рисунки, и никогда не показывал свои. Он не на своем примере меня учил, а из общих представлений о живописи. Это позволило мне находиться рядом, слушать его точную немногословность много лет. Я был уже не молодой, и, хотя начинающий, но упрям. А он – мастер, тонкий, камерный, не выносил громкости, напора… Но был удивительно терпелив со мной.

А тут я увидел – он только начал, и сразу попал. Точно взятый цвет, от него тянущее, тоскливое в груди чувство, будто зацепило нерв.

А потом как обычно. Моё обсуждали…

………………

Наш новый класс уже обнюхал интеллигенцию, и понял: поживиться почти нечем, кроме как проглотить тех, кто, дрожа от страха или счастья, сам лезет в глотку.
………………….
http://topos.ru/article/6240

////////////////////
В результате бессмысленной и жестокой обрезки сотен кленов в г Пущино, (причем в течение нескольких лет удалялась крона «под пень») по крайней мере половина этих деревьев потеряна. «Работа» оплачена, средства освоены.

////////////////
А этот гость не совсем дружелюбный взрослый кот, наблюдает за Гюльчатай, а она выпендривается перед ним, аж противно смотреть! Хокусаю, конечно, обидно.
(но мы этого гостя терпели недолго, потом расскажу)

ююююююююююююююююю
К нашим, Гюльчатай и Хокусаю, пришел, вскарабкался на второй этаж дружественный котик из соседнего дома, я его знаю.