ФРАГМЕНТ РОМАНА «ВИС ВИТАЛИС»

Много лет жизнь казалась ему болотом, над которым бродят светила. Не ползать в темноте, а вскарабкаться туда, где сущность земных обманок!.. И вместо того, чтобы жить, постепенно поднимаясь, он стремился подняться, не живя — разбежаться огромными скачками, и полететь, как это иногда случалось в счастливых снах. Но наяву чаще выходило, как в дурных, тревожных — бежишь от преследователей, вяло отталкиваясь ватными ногами, в кармане пистолет, который в последний момент оказывается картонным… Марк все же заставлял его стрелять, а врага падать, и просыпался — усталый, потный, с победой, которая больше походила на поражение.
Иногда он чувствовал угрызения совести из-за того, что слишком уж вольно обращается с историей своей жизни, и с чужой тоже. «Не так!» — он восклицал, читая какой-нибудь кусок о себе. А потом, задумавшись, спрашивал — «а как же на самом деле было?..» Он мучительно пытался восстановить истину, но чем больше углублялся, тем меньше надежды оставалось. В конце концов герой превратился в «действующее лицо»… вернее, бездействующее… в персонаж, стал казаться ему настолько непохожим на него, что угрызения исчезли.
Но он был вынужден признаться себе, что мало понял, и создает в сущности другую историю — сочиняет ее, подчиняясь неясным побуждениям. Среди них были такие, которые он назвал «энергетическими» — словно какой-то бес толкал его под руку, заставлял ерничать, насмешничать, чуть ли не кривляться перед зеркалом, злить воображаемого читателя или пугать. В конце концов, вычеркнув все это, он оставлял две-три строки, зато выражающие истинные его чувства — грызущего нетерпения, горечи, злости, разочарования, иронии над собой, обломков тщеславия…
Среди других побуждений он выделял те, которые считал главными — они поддерживали его решительность, устойчивость, ясность суждений, немногословие, стремление к простоте и краткости выражения. Это были чувства равновесия и меры, которые прилагались к делу непонятным образом — как если б он измерял длину без линейки, да на ощупь, да в темноте. Иногда, вытягивая на бумагу слова, он чувствовал, словно за ними тянется линия, или слышится звук… где-то повышается, потом сходит на нет, и это конец фразы или рассказа.
Он узнавал в своих решениях, как и что писать, те самые голосочки, которые ему смолоду бубнили на ухо, но не радовался — ведь теперь он целиком зависел от прихотей этих тайных советчиков. А зависеть он не хотел ни от кого, даже от самого себя.
Он сильно постарел, борода клочьями, и женщина, которая продавала им картошку, как-то приняла его со спины за умершего старика Аркадия, испуганно охнула и перекрестилась.

между прочим


………………………..

Все люди — разные. Очень глубокомысленный вывод, и чувства вызывает разные, от восторга до полного отчаяния. Насчет восторга не уверен, а вот про отчаяние могу рассказать. Вчера долго не мог успокоиться, а ведь ничего в сущности не произошло. Просто вышел из дома погулять с собакой. Правда, с настроением — никого не встречать. Опасно, уж слишком все разные… Взял собаку и пошел. Собаки тоже разные, но это не раздражает. Иду, никого встречать не хочу, крадусь задворками. Только бы до кустов доползти, собаке для дела, мне для безопасности…
И вдруг меня окликают, громким басом, через улицу. Это мой начальник. Он хороший человек, но слишком мы разные с ним, разные… Удрать уже невозможно. С ним жена и какой-то тип в белом костюме. Я вырос в бедной семье, и знаю, что в такой одежде нормальный человек не пойдет. Жену начальника я тоже знаю, и говорить о ней не хочу. Она человек неплохой, но совсем другой, что тут объяснять. Начальник объявляет, указывая на человека в белом:
— Перед вами лауреат и автор многих книг по египетской культуре.
Автор ничуть не смутился, кивнул и продолжает смотреть в пространство. Видно, привык, чтобы его называли как следует.
— А как ваше творчество? — это жена начальника обращается ко мне. Добрым голосом — ну, что вы там еще натворили?.. И с тонким намеком лауреату — и у нас не совсем захолустье, тоже люди живут…
Лауреат благосклонно двигает подбородком, то ли хочет что-то промолвить, то ли слюна в горле застряла.
— А, это ваша собачка… еще жива? — спрашивает начальник у собаки.
— Вот, жива… — отвечаю за собаку.
— А что она умеет делать? — Это для него всегда важно, все должны что-то интересное уметь, и собака тоже.
— Ничего особенного, — говорю, — вчера вот ребенка укусила.
Тут просыпается из величественного молчания искусствовед и с глубоким выражением изрекает:
— Собака не должна кусать детей.
Он знает лучше собаки, что она должна. Шеф и его жена молча обдумывают собачий поступок. У шефа, наконец, появляется выражение на лице, он выпячивает нижнюю губу, как всегда, перед важным заявлением…
— До свиданья, до свида… — бормочу я, и задом, задом в кусты, тащу через колючки собаку — и исчезаю.
Мы идем по весенней травке, делаем дела и постепенно забываем, забываем…
А они?.. Идут, наверное, и говорят:
— Ну, и тип… и собака у него, пожалуй, бешеная.
Все-таки удивительные существа, все разные.


……………………………..
Большое заблуждение, что нужно время, для того, чтобы получился текст, или картинка, или еще что-то интересное, не знаю что… Все наоборот! — когда начинает получаться, вдруг появляется время — и на то, и на сё, и вообще, на всякую чепуху. Но это почему-то то ли забывается постоянно, то ли необходимы самооправдания, времени, мол, не дают, отвлекают… Черт знает что…

две темки


Осень. Дождливое утро.
………………………………………………

ФРАНЦ МАРК

Мне говорил один художник-реалист, серо-свинцовый от своих пейзажей и ненависти к бешеному немцу, поправшему устои:
— Ну, зачем он так…
— Франц? А ни за чем! Просто красные и синие лошади гуляют.
Но это бесполезно говорит, я понял – бесполезно. И я понимаю эту ненависть, потом видел ее не раз на лицах приходивших на первые свободные выставки. Ничего нельзя изменить в отношении к жизни, к искусству, можно только ждать, когда вымрет поколение. А потом вымрут и новые, которые сами станут старыми, с искаженными лицами…
А потом наступает время, когда все возможно, объяснимо, относительно, зависит от контекста… И безразлично.
И так качается маятник, качается…

временное


…………………………

Сумасшествие от денег хуже любой наркомании. Мир с ума сошел(пиастры, пиастры…), только и говорят об этом. Я думаю, что помимо душевной бедности, пристрастия к побрякушкам жизни, комфорту и утончению-разнообразию простых житейских потребностей (всегда было признаком разложения сообщества) дело еще в глубокой (чаще нескрываемой, иногда тщательно даже от себя скрываемой) ненависти к труду. Оттого так беспокоятся о «справедливой оплате», оттого столько грызутся… Ненависть эта — несмываемое клеймо обезьянней жизни. Удивительно, что творчество так непривлекательно, хотя оно куда сильней наркотик. Странно, что «радости жизни» столь высоко ценятся, и люди предпочитают не использовать свои высшие возможности, и в этом не видно никакого прогресса, только качание туда-сюда…

«Остров»


……………..

Время придумано, чтобы спихивать людей в яму и замещать другими. Люди в большинстве своем ненормальны – убегают от себя, время подсовывает им дорожку, они по ней, по ней… Нормальный человек должен жить, где хочет, среди своих книг, людей, деревьев, слов… Не подчиняться, пренебрегать временем. Есть вещи, всегда весомые, им время нипочем. Что скрывать, и я каждый раз, перебирая старые события, стремлюсь попасть в другие места, более приятные, по удобной колее… Но все повторяется — скольжу и скатываюсь… горка, овраг, анатомичка… и больно, и тянет… Притяжение то ли из груди, то ли от самой местности, невысоких холмов, на них расположен низенький в основном одноэтажный городишко. Эти холмики и горбики, кривые дорожки обладают все той же силой, а значит, время ни при чем.
Побуду там, и выскальзываю, выпадаю обратно, сюда, где я старик.
………………
Сегодня еще удачно, выпадение мягкое, плавное, моргнул свет, вселенная замерла… и опять вернулось кручение-верчение небесных тел, пошлая демонстрация силы, нас этими штучками не удивишь, не проберешь – звезды, планеты, якобы бесконечность, разбрасывание камней в темноте и холоде или раздраженная лава, взрывы и прочее… После короткого замыкания в мире снова вспыхнул усталый день, вокруг печальное тепло, лето уходящее, дорога, дорожка, куда, зачем?.. по ней только что прошелся дождь, причесал крупной гребенкой, с листьев скатываются ледяные капли… Какой в сущности чудный обустроен уголок, и сколько это стоило бесчувственным камням, мерзлой пустоте – выжать из себя, отдать последнее ради крохотного теплого мирка?.. Без дураков жертвоприношение — хотя бы в одном месте создана видимость уюта!.. Надо же родиться таким мелким и злобным существом, так пренебречь, не оценить, подло воспользоваться… Совершено предательство против природы, все ее усилия насмарку – грязью облили. Так мы и живем, люди.
…………….
Вернулся, и чувствую — холодней стало, мое отсутствие природе на пользу не пошло. Значит, сохранились обрывки памяти, при этом не помню ничего про время, то есть, долго ли отсутствовал, и, что особенно важно, спроси меня, кто я и где живу, не смогу ответить, особенно сразу. Только без сомнения чувствую, вижу — старикашка, прервалось безумство, в молодости отключили свет, пожалуйте обратно. Теперь, как обычно, предстоят странные усилия, подробные разбирательства… эти шалости никогда с рук не сходят, не обходятся задешево, я имею в виду расставания и встречи. Теперь из слабых намеков, что, вот, было вроде бы теплей, а стало хуже, или вот дождь, а его не было… я должен заново слепить картину сегодняшнего дня.
………
Но есть и достоинства во внезапных выпадениях, возвращениях – несмотря на старость и паралич памяти, вижу и чувствую остро, свежо, не спеша вдыхаю прохладный ноябрьский воздух, легкий, прозрачный, в зрачки свободно льется негромкий осенний свет, желтые, красные, коричневые пятна утешают меня, просто и тихо говоря о скором освобождении, чего же еще желать, кроме простоты и тишины, осталось?..
Но пора включаться в природные процессы, отстраниться от гордости, тщеславия, ненависти, вины, смотреть спокойно, пожить еще, если уж решил задержаться, а я решил, правильно – неправильно, не могу сказать. Каждое решение имеет срок, и мой к концу приближается. Но есть еще дела – рассказать, подвести итоги, некоторые события не должны пропасть бесследно.
Так вот, выпав с той стороны, скатился на ночной ледок, он с большим самомнением, упорствует под каблуком, хотя и дает понять, что к середине дня смягчится. Все еще скольжу, размахивая руками, пытаюсь удержаться на ногах, и вдруг понимаю, какая все суета… За поисками истины упускаю главное — медленное, постепенное слияние начинается, я все больше с ней сливаюсь, с природой, и в конце концов полностью сольюсь, стану, как говорил отец, травой, землей, и это принесет мне облегчение, надеюсь.

Утренний спектакль


Туся
//////////////////////////////////

Масяня
//////////////
Одна обещает справедливость и порядок, другая — хаос и драку. Но придет Соня, она сильней всех, и наведет свой порядок. Никакой тебе демократии. Зато покой и мир 🙂

Пейзажик для повести «Остров»


……………….
Но в самом начале, сразу после возвращения, я не гляжу на людей, чем меньше на них смотришь, тем лучше, они реже замечают тебя. Люди как звери, если не встречаешься с ними глазами, то спокойней жить. Нельзя смотреть в лицо, тем более, в глаза, то есть, попадать в зрачок, а если попадешь, то они мигом вспомнят о тебе, и начнутся расспросы и приставания. Лучше глаза в сторону, чтобы не было приставаний и допросов, отчего это ты скитаешься меж трех домов, занят рассматриванием местного населения. Но встречаются такие, которые не прощают сам вид фигуры, профиль, наклон головы, одежду, и сразу бдительно пристают. Тогда я молчу и улыбаюсь.
Сначала я смотрю на окна. Первое дело — окна, хотя не забываю о траве, кустах, листьях, солнце и ветре, правда, ветер я не вижу, но чувствую и слышу. Ветер главная причина того, что события следуют друг за другом. Они говорят – время, я говорю – ветер. Время я не ощущаю, что о нем говорить. Оно никак себя не проявляет, а искать то, что себя не проявляет, бесполезное занятие. Я вижу знакомое лицо, потом оно становится чуть другим, мне говорят – «время…» и разводят руками в стороны, как в цирке кланяются после трюка – широкая улыбка и ожидание аплодисментов… Они говорят про себя «мы разумные…», надувают щеки, кичатся своим устройством. Вот пусть и ловят время, а по мне, так лучше давить блох в шкуре, как делают звери. И слушать ветер, как умеют слепые, повернув глаза внутрь себя.
Но слепые не видят окон, а окна после возвращения важней всего. Надо узнать окно, иначе не вернешься в дом, и можно попасть во власть людей, которым нужно приколоть тебя в свой гербарий, с подписью – «Человек, выживший из ума… »
Действительно, лишился памяти и способности умно рассуждать… сначала испугался, а потом с удивлением чувствую, ничего важного не потерял, все, кого люблю, по-прежнему со мной — животные и растения, вещи и люди, и мне есть, о чем с ними говорить.
Потом мне пришло в голову, что не я, а мир сошел с ума, но об этом лучше помолчать.
………………
Постепенно, ближе к сумеркам, картина становится понятней. Всегда есть несколько окон, которые не светятся. Когда я смотрю на них, они никогда не освещены. Я прихожу и ухожу, снова смотрю, и все равно темнота. А я точно знаю, мое окно никогда не светится. Значит оно среди этих, и я могу быть спокоен, задача невелика, ведь мое окно темно. Когда я смотрю, конечно, а смотрю я с улицы. Если я не дома, там не может быть светло. Много раз проверял, это правило никогда не нарушается, куда бы я ни пропадал, и откуда б ни возвращался. Это один из истинных законов. Он истинный, потому что зависит от меня. Те, что не зависят от меня – всего лишь правила жизни, но их нужно соблюдать, чтобы не было неприятностей. Законы нужно соблюдать вдвойне, иначе огромные неприятности. Например, если я оставлю свет гореть и выйду из дома, то случится очень большая неприятность. Хотел сказать несчастье, но это преувеличение, именно неприятность – искать то, что найти невозможно, чего на свете нет, например, искать свое окно, если оно не отличается от многих. Мое окно отличается – оно всегда темно, всегда, и это важно. Если ходить долго, терпеливо смотреть, то убеждаешься, истинно темных окон всего лишь несколько, остальные хоть раз в вечер загораются. Если не совершишь глупость, не оставишь свет гореть. Если же оставишь, то найти окно станет невозможно или очень трудно, и, может случиться, что придется искать дверь, а это гораздо трудней. Про двери я тоже много знаю, но не скажу, неприятный разговор, дверь искать гораздо серьезней дело, чем найти окно. На первый взгляд кажется, все окна одинаковы, но это не так, скорей одинаковы двери, но и они не одинаковы, хотя более схожи между собой, чем окна. Надо только внимательней смотреть, и всегда узнаешь свое окно.
Значит так: я хожу и выбираю окна, которые никогда не светятся, а потом уж выбираю истинное из них.

В русском языке своя вольница, у англичан своя:
More pay «no» stops the buses.
(Водители автобусов прекращают работу в связи с отказом в увеличении зарплаты)
Мощный у них язык, ничего не скажешь.

банальная философия в ночное время


…………………………….
Особое чувство, когда смотришь на жизни, которые только начинались, и в то же время знаешь весь последующий путь, и конец. Это особая горечь восприятия, полезная, отрезвляющая, но как сильное лекарство, в больших дозах отравляет. Чтобы жить, необходимы — восторг жизненной силы и иллюзии.

несколько строчек из «Монолога»


………………………

Я был воспитан Мартинсоном в духе уважения к факту, и первое, что должен был знать — ошибка опыта! Я гордился, что профессионал, и уважал свою честность.
Однако я впадал в другую крайность. Я верил только фактам, которые с великими трудами получал, на их основе строил предположения, экспериментально проверял… и всегда бывал ошеломлен, когда молекулы вели себя предсказуемым образом. Подспудно, в глубине у меня жило недоверие к тому, что путем логических переходов можно придти к истине! Тем более я не верил в возможность что-то значительное в мире УГАДАТЬ. Конечно, я прекрасно знал про интуицию, догадки и прорывы… но все эти разговоры вызывали во мне смутное раздражение. Скажи мне об этом, не поверил бы, ведь я редко отдавал себе отчет в своих чувствах. Странное дело — интуитивно я не доверял интуиции. Несколько раз в жизни я, непонятным мне образом, приходил к неплохим мыслям… а потом годами проверял их, строя тесную цепочку фактов, двигаясь от одного к другому…
В чем было дело? Ведь впоследствии мне стало совершенно ясно, что именно нерациональное, интуитивное начало было для меня главным. Но, занимаясь наукой, я с величайшим недоверием относился к интуиции, стремился доказать точно то, что было очевидно мне. Поверив в закон, логику, факты, сосредоточившись на них, я с тревогой и раздражением обнаружил, что наука, в которую я верю, противоречива. Она опирается на факты, стоит на законах, а движется и развивается средствами, противоречащими ее сути. Не разумными шагами, а скачками, догадками и разгадками — средствами, которые вовсе из иной области.
Другими словами, мне трудно было примириться с тем, что существуют две науки. Во-первых, это законы природы, составляющие ее содержание; они прекрасно обходятся без нашего вмешательства, есть мы или нас нет, им все равно. И, во-вторых, есть такое занятие, дело, профессия у людей — эти законы познавать. Люди занимаются наукой по своим правилам — так, как устроены. Иногда они могут о чем-то догадаться, что поделаешь…
Это просто и естественно… если без сопротивления принять, что есть ты, а есть мир, который от тебя не зависит. Это его законы ты постигаешь. Вот здесь я и споткнулся, плохо понимая, в чем дело. Меня НЕ интересовала наука, как свод законов, то есть, устройство мира, не зависящего от меня. Я видел науку только как собственное дело, как неотделимую часть себя, и занимался своего рода внутренней игрой в истину — с самим собой. И потому ощущал противоречие: занимаюсь вроде бы делами логики и разума, а продвигаюсь к истине путем непонятных скачков и догадок. Сплав логики и интуиции не получался. Есть закон? — и постигай его «законным путем» — от факта к факту! Приняв «свод правил» науки, я хотел действовать «честно», а мне предлагали какой-то криминальный вариант 🙂
Я, конечно, утрирую, но иначе трудно понять. Приняв весь стиль науки, как свой, при моей крайней узости внимания, я пришел к странным выводам. Я был насквозь интуитивен, но при этом старался запретить себе интуицию. Поскольку я выбрал строгость, то должен был выдерживать ее до конца. Иначе я не понимал, что делаю, где нахожусь.
На моем отношении к науке сказалось, конечно, отношение к жизни в целом. Я видел, что наука сильна и строга, она высший продукт окружающего нас мира, в целом враждебного и хаотичного — и вытаскивает из хаоса нить закономерности, которая пусть запутана, но непрерывна. Как я могу УГАДАТЬ закономерность в этом болоте, если не идти от факта к факту, если не стоять хотя бы одной ногой на твердой почве?.. Гораздо позже похожие по сути сомнения я испытал в живописи — при столкновениях с «натурой». Она просто не должна была существовать одновременно с моим ощущением! Но здесь трудность оказалась преодолимой: не хочешь видеть натуру — не смотри, или возьми, что нужно для начального толчка, и отвернись, занимайся себе на здоровье согласованием пятен… В науке же отвернуться было некуда, выдумывать мне не позволяла честность, догадкам я не доверял, воровато хватал, если попадались, и проверял, проверял, проверял… Почва подо мной понемногу расползалась. Но это я теперь вижу, а тогда… Слабые сомнения.
Я бы не назвал это просто глупостью. Крайняя жесткость и узость позиции из-за искусственного сдерживания, ограниченной сферы внимания. Только так я мог жить — ограничивая себя со всех сторон. По-другому — неуютно, словно в темной комнате в детстве.
Сегодня вокруг меня пространство, в котором мне легче, естественней находиться. Я теперь не так скован и узок, не так жёсток, терпимей отношусь к Случаю, сжился с ним. И внутри себя мне стало легче жить… Что же касается реальности… По-прежнему ничего хорошего не жду от звонков, писем, гостей, власти, газет и всего прочего. Я насторожен и напряжен, чтобы защищаться. И все чаще вспоминаю детские годы, когда все давалось мне с напряжением, страхом. Я возвращаюсь туда же, откуда когда-то вырвался. И это наполняет меня горечью и ожесточением… а иногда мне уже все равно.

из «Монолога…»


/////////////////////////////

Мое отношение к жизни, вернее, к тому, что я называю «реальность», или действительность… не могло быть простым — мир казался мне чужеродной средой. Я выходил в него, как на другую планету — с интересом и страхом, как в скафандре или защитной оболочке. Глядя на мир из глазниц, как из окон, я чувствовал себя в относительной безопасности. Внутри меня был центр, спокойное место, куда всегда можно вернуться.
Я довольно рано понял, глядя на мать, на ее борьбу, что жизнь страшна, что это враждебная среда, которая подкарауливает нас, стоит только зазеваться или дать слабину — обязательно отомстит, накажет за каждую ошибку. Впервые я понял, что жизнь еще и прекрасна в 32 года, это было началом моей самостоятельной жизни.
http://www.periscope.ru/monolog333.html

ГЮЛЬЧАТАЙ


…………..
Подружка Хокусая. Ей еще нет года, она дурочка, но уже заглядывается на взрослых котов. Хокусаю скоро туго придется…

ХОКУСАЙ


……….
Последний сын моей кошки Зоси, покойной. Ему сейчас чуть больше года. О нем потом расскажу, потому что надо рассказывать сразу про двоих — про него и Гюльчатай, дочь Алисы. История у них как у Ромео с Джульеттой. Зося и Алиса много лет враждовали, а их дети теперь самые близкие друзья. Тоже история не на один абзац.

МИСТРАЛЬ


ююююююююююююююююююююю
Мистраль особенная кошка. Эту зиму она прожила в мастерской, хотя там было холодней, чем в подвале. Меня она обегает — и в свой уголок, около батареи. Я знаю ее много лет. У нее был брат Максимка, они всегда были вместе, жили в подвале. Мистраль была умная, а братишка дурачок, и она его спасала. Меня они тогда избегали, прятались. Это надо роман писать, так не расскажешь. А потом я отловил-таки Максимку, а Мистраль сама пришла ко мне, за ним. И они остались у меня на одну зиму. Гуляли, конечно, вокруг дома. А когда стало тепло, они ходили на дорогу, греться на асфальте. И Максимку раздавил грузовик. Мистраль ко мне не вернулась, жила около дома несколько лет. А в этом году пришла, и осталась на зиму. Я с ней разговариваю, она слушает, но не подходит. Спрашиваю ее — «помнишь Максимку?» Мне кажется, что помнит.

Палец снимающий…


…….
Не совсем всерьез сделано, вспоминается один разговор с Женей Измайловым, замечательным художником, моим учителем живописи.
О собственном вкусе, стоит ли ходить по границе собственного вкуса. Согласились, что занятие… как бы это сказать потоньше… Потом найду.
Но иногда нужное занятие. А показывать, конечно, не обязательно 🙂

НЕ ВЕРЬТЕ ДАВЯЩИМ…

Глаз особый орган, для художника опасен. Нет ничего проще, чем нарисовать печальный, веселый, плачущий, смеющийся… Уголок туда, уголок сюда, лучик, блик, морщинка… слезку подпустить…
Зритель млеет – тонкая психология!..
Не верьте художникам, «давящим на глаз!» Аналогично поступают писаки, бьющие ниже пояса. Удар обреченный на попадание. Манипуляция человеческими слабостями. Наш век – время тотальных манипуляций. Зритель, бдительней будь!

ЗАРАСТАЙ

Давным-давно я нашел умирающего котенка, принес и лечил. Сначала вылечил от кошачьего насморка, для младенца это страшная болезнь, часто умирают. Потом взялся за паразитов, вывел червей. Наконец, приступил к чесоточному клещу, который младенца мучил. Котенок уже немного ожил, ему нравилось теперь лечение, не то, что уколы! Я втирал какую-то гадость в шкурку, но ему было приятно, потому что все чесалось.
На проплешинах понемногу волосы начали расти. Я чесал и приговаривал – «Зарастай, шерстка, зарастай …»
Имя долго не давал ему, без имени легче умирать. А теперь уже подумывал, глядя как шерстка растет, что пора назвать.
Оказывается, он свое имя сам нашел.
ЗАРАСТАЙ!
Ему приятно было, когда чесали, и он решил, что это и есть имя. Так и осталось.
Вырос Зарастай, пошел в Детский сад. У нас все наоборот, в Детский сад, что через дорогу, ходят взрослые коты. Там теперь мало детей, тихо, много места, есть где погулять и спрятаться от непогоды. А вечером прибежать поесть ко мне…
Долго жил Зарастай, потом все-таки состарился, и решил уйти в кошачий рай. Есть такое место на земле, уйти туда можно только зимой. Потому и умирают коты, когда темно и холодно. Надо пройти через Детский сад, потом спускаешься в овраг, и по нему – к замерзшей реке. Перебежать по льду может даже старый кот. На другой стороне лес, перед деревьями несколько домов, там живут лесники. У них тепло, они кормят зверей и всех принимают с радостью – им веселей. Это кошачий рай. Здесь простор, гуляй, сколько хочешь, есть тепло и еда. На нашей стороне машины, и люди разные попадаются, для старого кота трудно, а за рекой спокойней им.
Вот туда и ушел Зарастай.
Я часто туда смотрю, вижу – дым над трубой. Значит, тепло Зарастаю.