День: 17.01.2008

///////////
И на сегодня хватит. Удачи Вам!

………………..
Искусство-то едино, но по разному относится к реальности, на разном расстоянии от нее, что ли, живет, и потому особо важна музыка — она доказывает, что никакая реальность не важна и не нужна, чтобы вызвать в нас чувство. В словах, пересыщенных содержанием, и особенно в картинах, похожих на жизнь, мы можем заблуждаться и переоценивать значение реального мира. А музыка не дает сбиться — понимаешь, что похожее — не похоже, и этим сильней всего, потому что наше внутреннее содержание — особый сплав, использующий реальные вещи и события как материал, но могущий и не использовать.

///////////////////////////////
Прекрасна жизнь или ужасна — к глубине искусства отношения не имеет. Жизнь и такая, и другая, и третья — всякая, важно, насколько вы в своем убеждены, и можете до читателя — друга, собеседника, спорщика, — свою правду волнующе и страстно донести. А если Вы ее как бабочку – полюбовались и в альбомчик… Тогда на что надеетесь? Получится то, что хотели — десерт к реальности. А потом говорят — «писатель больше не властитель дум…» При чем здесь это, Вы собеседника-спорщика и друга-врага теряете. Если глубины и драмы не хотите, то получите, о чем мечтали — светский разговор о ненаписанной книге или легкое подражание прошлому времени.

…………………………..

Люблю голландцев за их рисуночки, простые, естественные… Умелые, но не выпячивающие мастерство. Скудная природа. Довольно грязная жизнь, кабачки хлебосольные, питие, расстегнутые штаны…

Люблю старые вещи братской любовью, оживляю, сочувствую, а фрачность парадных обеденных столов не терплю. Обожаю хлам, подтеки, лужи, брошенный столовый инвентарь с засохшими ошметками еды… и чтоб после обеда обязательно оставалось…

Чтобы пришел через окно голодный кот и не спеша вылизал тарелку.

………………………………
Плохая память имеет массу недостатков, зато одно достоинство: с самим собой не так скучно.
………….
Я много лет ездил на автобусе в Москву, два часа, если без аварий, и не отрываясь смотрел в окно. Каждый раз все новое. Мелькнет что-то знакомое… — и дальше…
А потом перестал ездить — дорогу разлюбил. Не безлюдие ее, это благо, а следы разрухи и разбоя везде, словно только что война прошлась. Так и было, война с собственным народом, только называлось — реформы. И мне расхотелось смотреть в окно. Да и конечная цель больше ничем не привлекала.

//////////
Лет примерно 90 тому назад.

……………………………….
Двадцать лет тому назад я еще верил, что отношения между человеком и живой природой могут быть хоть как-то налажены. И написал повесть «ЛЧК»,
http://www.periscope.ru/lchkp12.htm
в которой в разрушенном и оставленном людьми городе кучка стариков и их звери живут в любви и дружбе.
Десять лет тому назад я уже мало во что верил, и написал повесть «Ант»
http://www.netslova.ru/markovich/ant1.html
об отверженном инвалиде, который погибает, заступаясь за бродячего пса. Примерно в это же время написана повесть «Перебежчик»,
http://www.netslova.ru/markovich/pere/index.html
в которой старик-художник еще надеется сохранить своих зверей, и с огромными трудами переживает с ними одну суровую зиму, все-таки небольшая победа. Но старик уже не хочет быть человеком — стыдно.
Прошло десять лет, и что я могу сказать — только что-то еще более горькое и безысходное. Человек — последняя сволочь на земле. Об этом стоит еще написать, а больше — не о чем.

Она прозвучала в «Тенетах-1998», но до сих пор не напечатана.
………………………………

…
Когда я ухожу, то стремлюсь оставить их дома, а то хлопот не оберешься, будут бежать и бежать за мной, или, как Хрюша, страшно кричать, глядя вслед отчаянными глазами… И сегодня я запихал обратно Клауса, который ухитрился-таки выскочить в коридор, а через него, воспользовавшись сумятицей, перепрыгнул Макс и устремился вниз. Стив первым ушел через балкон, но уже успел проникнуть обратно в дом, сидел перед соседской дверью и делал вид, что я не существую. Он теперь надеялся на богатого соседа, который может пнуть, а может, под настроение, выдать кусок копченой колбасы. Я не стал его уговаривать, и тоже сделал вид, что никогда не видел. Пусть живет, как хочет, все равно не переубедишь. А Макса выпускать нельзя, он нервный и слегка того… плохо знает дом, будет до утра толкаться по лестницам, и кто-нибудь обязательно даст ему по башке. Она у него крепкая, но в третий раз может не выдержать. И вот я скачу за ним, приманиваю, умоляю выглянуть из-под лестницы, а он не спешит, смотрит из темноты бараньими глазами… Наконец удалось, хватаю его и тащу наверх. Но пока просовываю в щель, через нас прыгает Люська, которой уж вовсе это незачем — она развлекается. Но и ее оставлять на лестнице опасно, я долго упрашиваю ее сдаться, а она, задравши гордо хвост, дразнит меня, шельма, потом милостиво дает себя поймать. Хорошо хоть, что Алиса в стороне от этого безобразия — сидит в передней и молчит, глаза в туманной дымке. Она различает в сумраке только силуэты, и узнает меня по голосу, звуку шагов и запаху. Она играть в побегушки не намерена, устала и хочет поспать в тишине.
Так вот, когда я ухожу, то хватаю их и прячу в надежные места. А они считают, что идет игра, непонятность ее правил раздражает их. Не умеют предвидеть опасности, счастливые существа. А я, трясущийся от страха комок жизни, предчувствую и представляю наперед, и что? Это спасает меня, дает преимущество перед ними? Отнюдь! Наоборот! Они еще снисходительны, я им надоедаю своими страхами. Клаус при этом никогда не кусает меня и не царапает, сидит на руках, сопит и не вырывается — “все равно убегу…” Хрюша может куснуть или ударить лапой, но не всерьез — “отстань!” А Стив только замахивается, но зато страшно шипит и рычит, особенно, когда я советую ему не сидеть перед чужими дверями и не клянчить интересную еду… Все, как ни поели, обязательно копаются в помойках. Раньше я возмущался этим, а теперь радуюсь за своих друзей.
Как-то уходя, пытаясь избавиться от Клауса, я затолкал его в подвал и плотно прикрыл дверь. Когда я обошел дом, то он уже сидел и ждал меня — выпрыгнул из окошка с другой стороны. Уйти от него невозможно, он плетется за мной, ему страшно, кругом все чужое — поля или дома, незнакомые коты, злобные собаки… Он понимает, что мне не спасти его, если начнется гонка, надо будет полагаться на себя… И все равно идет. И попадается, конечно. Потом, отогнав от дерева собак, уговариваю его — “все спокойно, слезай…” а он долго не верит, подозрительно оглядывая сверху местность… Потом мастерски слезает — задом, не глядя вниз, что дается котам трудно. И я, недовольно ворча, провожаю его обратно, а он ворчит, если я иду слишком быстро.
Но сегодня он дома, пусть покрутится там, найдет пару крошек, а меня и след простыл.
Кончается день двенадцатого, ртуть топчется около нуля. Я жду зимы — скорей начнется, скорей пройдет. И боюсь — ведь каждый день спасаться от холода, темноты, людей, собак, машин… Когда я думаю об этом, то уже не знаю, человек я или кот. Смотрю на мир, как они. Белая пустыня поднимается, закрывает полмира, темное небо наваливается на землю. Горизонт скрывает все, что видят люди. Зато окошко под домом становится большим, близким и манящим, я чувствую исходящие оттуда теплые токи; темнота подвала не страшна, наоборот, мне хочется раствориться в ней, уйти туда вместе с котами. Небольшое усилие, внутреннее движение, жест или особое слово, сказанное вполголоса — и мир покатится в другую сторону… Я устал от выдуманной жизни. Хочу видеть мир, как коты. Чтобы простые вещи всегда были интересны мне. Чтобы трава была просто травой, земля землей, и небо — небом. И все это ничего больше не означало, а только жило и было. Чтобы я не рассуждал, а чувствовал. Чтобы жил мгновением, а не завтрашним днем, тем более, послезавтрашним. Чтобы не знал всей этой подлости и грязи, в которой купаемся. Чтобы не боялся смерти, ничего не знал про нее, пока не тронет за плечо…
А если короче — мне скучно стало жить человеком, несимпатично, неуютно. И, главное, — стыдно.