05.09.2007 — Dan Markovich

Один мой старый приятель как-то признался – «лучше всего я сочиняю экспромтом на темы, в которых ни черта не понимаю…» Он был с юмором, но не врал. Давно было, я тогда еще не рисовал. Как вспоминаются слова, вроде забытые!.. Память у нас как у собак. Правда, помним дольше, чем они, но воспоминания также возникают – нужен намек. Картинка, слово, или звук знакомый… И разом всплывают. Вроде, незначительные события… Но, думаю, важные, иначе бы так сразу, целиком… не проступали. Как изображение на фотобумаге. Мы с приятелем часто печатали фотографии. Напряженное молчание в темноте, красный фонарик в углу, и в ванночке перед нами постепенно чернеет, проявляется – картинка. На ней небольшое событие, или дерево, кусочек двора, где он жил… Мы с ним много фотографировали, печатали фотографии… Он вырос, и стал говорить экспромтом на незнакомые темы. Стихи писал. Но недолго прожил, до тридцати, его тема прервалась. А я еще лет десять гулял по разным темам, пока к своим пришел. Моя жизнь длинней, и все равно мало кажется. Всегда хочется себе добавить, естественное желание. Обладание вещами трудно понять, но время вещь особая, жадность к ней всем понятна. Но оно с нашими чувствами не считается… Существуют картинки, сценки, слова, события, лица, способные соединять разорванные нити, сращивать концы. Занятие фотографией, химическое таинство, важным было, думаю. Когда начал писать рассказики, тут же вспомнилась темнота и тишина в ванной комнате, в доме, где приятель жил. Наверное, дом как стоял, так и стоит, но смотреть не хочу. И теперь, надеюсь, вход во двор через круглую арку, низкий проход, мощенный плотно вбитыми в землю круглыми камнями. Мама говорила, никто теперь не умеет эти камни вбивать плотно и надежно. Неужели, я думал, это же так просто… А потом этот вопрос решили, и тоже просто — перестали камнями улицы мостить. Так многие вопросы в жизни решаются, их обходят и забывают. Но это обман, они снова всплывают, только в иной форме, и все равно приходится решать…
В конце мы спешили, мне домой, фотографии утром получше разглядим… Но иногда не успевали, опаздывали в школу. Я жил рядом, на другой улице, если через дворы, то близко — два забора, в них дыры. Он всегда опаздывал. Мы жили у моря. Прибалтика, ветер никогда теплым не бывает. Я мерз, злился, ждал его… Он все равно появлялся неожиданно, переводил дух, и говорил – «опять я фотографии забыл снять… мамка ругаться будет…». Его часто ругали, он школу не любил. В технике разбирался, быстро соображал, но школу терпеть не мог. А я никогда не думал, люблю — не люблю… знал, что надо, и всё. Наверное, тоже не любил, там слишком громко, толкотня, постоянно приходится говорить, и отбиваться… Зато мы играли в фантики. Откуда брались эти бумажки… От очень дорогих конфет. После войны!.. Но тогда мне и в голову не приходило, что кто-то ел эти конфеты. Нам матери приносили подушечки, голые конфетки, иногда с блестящими красными и розовыми полосками, иногда обсыпанные коричневым порошком, кофе с сахаром или даже какао. Мы сначала обсасывали конфеты, только потом жевали. Вернее, он жевал, а я – долго сосал, до-о-лго… Никогда не жевал. Может, потому он стал поэтом, а я… никогда стихов не писал, никогда… А теперь уж чего… старики не пишут их, известное дело.
Мы шли в школу, рядом музыка, всегда с нами. Утром по радиоточке играли оркестры. Это сейчас только поют, умеют — не умеют… а тогда даже на концертах старались чередовать голоса с играющими музыку людьми… Мы шли, и с нами была одна мелодия. Почти каждый день. Или теперь так кажется? Неважно, когда что-то интересное рисуешь или пишешь, всегда преувеличиваешь, а как же!.. Я спрашивал у мамы, что это, она говорит – Болеро, был такой композитор Равель. А почему она повторяется, на месте толчется? Мама усмехается, «ну, не совсем на месте, но я не знаю, зачем он это, действительно, написал, одна мелодия сто лет». Не сто, конечно, но всю дорогу продолжалась. Я эти дома, заборы, камни на дороге, тротуары, садики, дворики, которые в сумерках еле видны, до сих пор помню. Хотя мы даже не смотрели, больше думали, редко говорили. Тогда дети были другими, послевоенные дети. А может кажется теперь… Только слышу – болеро, и мы идем, идем, идем в школу…
И до сих пор — болеро, болеро…