Месяц: Февраль 2007

ОПЯТЬ ЛОЖЕЧКА!

…………….

……………..

Действительно, появилась. Что бы это значило…
Попытки, сэр, только попытки. Уладить что-то под ложечкой, да…

Знаю, знаю, был натюрморт. Но это для Вас — ОН был, а для меня — кое-что сдвинуто, совсем другая картинка. Оттого так часто зрителю скушно с художником, он зануда. Если честно подойти — да, зануда, конечно. Какое зрителю дело до твоего блика, или на миллиметр чего-то сдвинул, и пыжишься!.. Но вот так и рождаются нечестные художники — устанет от безденежья, махнет рукой, «чего он там понимает, зритель, и зачем ему мой миллиметр!..» — и в пропасть катится, и очень часто с удовольствием, с наслаждением… потому что больше не зануда, и зрителю теперь нравится, тот ему денежку, денежку, «а ты мне четвертого мишку пририсуй», говорит, а художник ему — «да пожалуйста, чего мне стоит, я тебе хоть пятерых, и будет новое «утро в сосновом бору». А начало очень тонкое и протяжное может быть — ну, подумаешь, миллиметр ему уступи… Так не ему — себе!
………
Шучу, конечно, зритель терпеливый мой!.. Виртуальное пространство это чудо современное, щелкну — и нет картинки, тем более, фотка, и давно нет той кучки на столе, разлученные тоскуют в разных ящиках вещи…

ДОПОЛНЕНИЕ К ИВРИТСКОМУ ЧАЮ

Очень неплохой был чай, но композиция, как ни старался, на троечку. Эта чуть-чуть получше. К тому же, с духами. Правда, пустая бутылочка… Давно было, и хозяйка давно духи сменила, говорит, пропали. «Может быть…» Нет, точно пропали, это название. На бутылочке можете прочесть. А были и другие, такие же, только назывались «Быть может…» Мне так больше нравится, что-то романтическое проглядывает… Поляки нас больше не любят, ничего не обещают. Они и тогда не любили, но духи поставляли исправно. Интересно, помнит ли кто запах этих духов?..
Один человек доказывал мне, что наша память построена на запахах. Я не верю, хотя значение не отрицаю. Насчет памяти не знаю, а поступки — точно! — зависят. Могу несколько примеров привести, когда запах судьбу решал. Но приберегу для рассказиков, тема замечательная.

НАШЕЛ У СЕБЯ: ПОВТОРЕНЬЕ — МАТЬ. ДКД.

……………………….

……………………………………….

У меня в дневнике — ДКД. Значит, ничего особенного. День Как День. Но этот не совсем. Видите, точка рядом, карандашом. Не совсем обычная пятница. Но крошечная точка, значит, мало особенного. Если очень особенное – кружок. Я пятницам не верю, коварный день. В детстве я в пятницу заболел, полгода не ходил. Правда, та пятница тринадцатым числом была. Я в магию не верю, но если пятница, да тринадцатое… Как не поверить… Шучу, стараюсь полегче, ведь общий журнал. Всерьез?.. Настаиваете… Пожалуйста — уже ни во что не верю. Родимые пятна остались, детские воспоминания. Я с ними бережно, мало осталось… Помню, стояли с другом Эдиком у моря. Ветреный осенний день, серые волны, тонкие кружева на них… И я говорил, всего можно достичь, если постараться. Все-таки пятнадцать лет. Даже знаменитым стать, он спрашивает. Посмеяться любил. А что, отвечаю, можно и знаменитым, а что?.. Задор, ветер в голове. Страшная эпоха кончилась, мы ждали новую. С волнением, но без страха…
Он рано умер, а я вот — жив еще.
И что?..
Ничего. Читаю дневник, прошлые года. Вижу — пятница, ДКД, крохотная точка рядом. Неглубоко залез, дальше без бутылки опасаюсь.
Посмотрим… в этот же день, год назад…
Год назад, я шел в мастерскую. У дома встречаю Володю. Идет и плачет.
Он лет сорока, невысокий, рыжеватый, издалека похож на школьника. Но вблизи понимаешь, не мальчик. Сгорбленные плечи, лицо в морщинах. Володя замечательный человек, алкоголик… В-третьих, его побили лет десять тому назад. Почему алкоголик? Трудно в наше время быть замечательным, и не пить. Было трудно, теперь еще трудней. Раньше власть распоряжалась массами, массу – туда, ту – сюда… И вроде проскочить можно, хотя иллюзия, конечно. А теперь коммерческие клещи с уважением к отдельной личности, на каждого свой захват… Володя и раньше пил, а теперь вошел в полное пике. Работать не может, а пенсия тысяча рублей. Но друзья, не дадут пропасть, поделятся всем. Так что жив, и пьет бесплатно. Раньше у него собака была. Приютил щенка, а вырос огромный черный пес. Как-то шли они вдвоем, встретили молодых людей. Те спросили время, Володя отвечает – не наблюдаю. Они не поняли, что счастливый, начали бить железными прутьями, сломали обе руки и многое внутри повредили. Пес помешал убить, сильно заступался. Но и ему по спине досталось, и по голове…
Володя выжил, дали инвалидность. Только задыхаюсь, легкие отбиты, говорит. А пес ослеп. Володя его лечил… витамины, промывания… Но время собачье быстрей нашего, умер Волчок. Ранним морозным утром. В безнадежном климате живем, разве можно здесь нормальную жизнь устроить?.. Вот и я не знаю…
Володя страшно запил, и с тех пор бесконечно пьет. Несколько лет. Хотя понемногу. Но каждый день. Ему много не надо, бутылочку красного, и готов, сил мало осталось. Я смотрю – почему так… Бывает, на колясочках раскатывают, полны сил нечеловеческих. Полезны и себе, и людям… Но есть и другие, для них дни одинаковы. За окном муть, небо черное с багровым, синий снег…
Я синий ненавижу, смерть а не цвет…
Теперь у Володи собаки нет, и не будет, говорит, больше не сумею смерть пережить… Он кормит птиц. Дома на балконе стая голубей, и на улице каждый день, у дома.
Живет в страхе, обещают птичий грипп. Обязательно к нам явится, говорят, — в будущем смертельный для людей. Ради будущего нужно птиц уничтожать, говорят.
Володя навстречу, и плачет, несет котенка. Белого с черными пятнами. Я его знаю, живет в подвале.
— А серого – нет… — Володя говорит, слезы по морщинам, грязными руками прижимает белого к груди.
— Может, еще найдешь…
Не верит, второй день ищу, говорит. Наверное, засыпали в мусорном баке. Котята повадились бегать в строительный мусор, спали в большом баке, вечно открыт. Люди с восьмого устроили себе евроремонт, дом от переделок шатается до первого этажа. Возводить хоромы среди мусорных куч привычка новых людей. Забор повыше, замок получше – поехал мимо разрухи на мерседесе. Воздух покупать, продавать. Бизнис называется. Подешевле урвал, подороже всучил… чем сильней окружающих нагрел, тем больше молодец, умный человек. Рядом по обочине учитель бредет, он круглый дурак, никому не нужен…
Эти с восьмого этажа стены переставили, из окон сбрасывают мусор, доски и все такое. Вниз дорого носить, дешевле из окна.
Володя уверен, задавили серого.
— Но ведь не нашел…
— Так они потом спустились, следы замели…
Он вздыхает. Чувствую, пиво уже, а на вино не хватило.
— Что делать, — говорит, — друзей все меньше.
— У тебя голуби, смотри, сколько…
— Голубей скоро не станет… У тебя десятки нет, на хлеб не хватает.
Даю десятку, знаю, сначала хлеб, голубей кормить. Не купит вина, если голуби не кормлены.
— А еще десяточки нет… Я отдам…
Это на вино. Молча даю мелочью, пять и пять.
Стоим у дома. Шум наверху. Смотрим, на балконе парень, стоит на перилах, на пятом… Покачнулся, и вниз. Не падает, а прыгает, будто со стула на пол. Но ему дальше лететь, и он сначала ногами, потом боком… А тут земля, он спиной упал, замер. Рядом, метрах в пяти от нас. Под окнами. Ничего не сказал, не крикнул, — прыгнул и всё.
Люди из окна не каждый день прыгают, поэтому около записи точка. В том году первый случай. Второй уже в этом, двое прыгнули. Чистая любовь, накурились, решили полетать. Поскольку двое, точка пожирней. А тогда Игорь спрыгнул, я вспомнил, его Игорь зовут. Пятнадцать в прошлом году, как нам, тогда, у моря. Пятнадцать, наркоман… и это он, в одиннадцать, мою Зосю железным прутом убил. Потом вокруг дома за хвостик таскал. Я его поймал, схватил, еще бы немного… Головой об стену, кирпичи, он бы не выжил. А он – смеется, кривляется… Руки разжались, отпустил, ушел, сам свою смерть найдешь…
Ну, скорую вызвали… Трогать нельзя, может, позвоночник… Не двигается, но дыхание, пульс налицо. Мы сели с Володей, ждем… Снова звонили, еще несколько человек подошло…
Скорая приехала через 55 минут, взяли за руки, за ноги – положили на носилки, увезли.
Я к себе пошел, а Володя с котенком побежал в магазин, там у него друзья.
Когда я уходил, он обратно идет, котенок при нем. Такую ветчину, говорит, сожрал… Смеется. Домой, говорит, иду, домой. Пока квартиру не отняли, я домой. А что потом? Да хрен с ним, что потом…
Игорь?.. Жив, ногу вывихнул и сотрясение мозгов, ничего не сделалось.
Володя тоже ходит, кормит голубей, просит на бутылочку, такой же мальчик, рыжина с сединой.

ВРЕМЕННО — большой объем!!

……………
…………..

Ну, натюрморт. Меня примерно о таком же спросили в «Иероглифе» — «что бы это значило…» Вообще, если зритель задает такой вопрос, что можно ответить? Ничего не значит. Что ни скажи, бесполезно, картинке (фотографии) адвокат не поможет.


………………………

Летом будет 4 года моего участия в ЖЖ. Пока что более 4 000 записей. Если считать, что в среднем в каждой по одной картинке (на самом деле больше получится) то значит 4 000 изображений. Я записывал страницы в htm формате, это более 200 Мб
Интересный труд был. По своему кпд уж точно, поскольку мало кто залезает в журнал — смотрят ленту, а там проскакивает быстро. Но мне было полезно и приятно — поднял тучи пыли и познакомился с десятками нормальных людей, что в наше маразматическое время обнадеживает.

ДОРОГА В СВАНЕТИИ


///////
Ну, вот, мы приближаемся к концу, то есть, к началу. Будут еще небольшие «туда-сюда» — и неизбежное затухание. Эта картинка в первом десятке из всего, что было написано.
Вообще, странное было это ЖЖ-занятие, с 2003 года. Не дневник, не галерея, и не альбом, а что-то вроде «выскребывания сусеков»

КАМНИ В ОВРАГЕ


………
Темпера на картоне. В связи со смертью Есаяна, друга моих знакомых художников — М.Рогинского и Е.Измайлова. Связи никакой, и картинка скромная, просто она из того времени, когда они — и Рогинский и Есаян еще жили в России. Давно минувшие дни. Смешанное чувство — и печали, и что — «вот, были!»

ВСЕМИРНЫЙ КАТАКЛИЗМ


//////////////
Фрагмент картины (2х3 м, масло, бумага), вдрызг разодранной кошками (за что я им весьма благодарен, больше полотен таких размеров не писал)

НОЧНАЯ ИГРА (набросок)

////////////
Здесь вторично. Поскольку только что вывесил его в «Иероглифе», решил повторить. Заливка черными чернилами. Рисунок жировым карандашом. Тема ночных занятий интересная. Лучше всего — поесть… А потом сыграть в шашки.

ФРАГМЕНТ РОМАНА «VIS VITALIS»

Роман написан более десяти лет тому назад, и я не думал тогда, что содержание его будет становиться все более актуальным — мракобесие наступает, попы обнаглели и лезут во все щели, дошло дело до дискуссии о «вредности теории Дарвина», вовсю развернулись шарлатаны, колдуны и прочие проходимцы… Это не просто временное отступление знания, заканчивается целая эпоха — Возрождения, и вновь наступает средневековье, подкрасив свой фасад новомодными словечками.

………………………………
………………………………
…Но мы отвлеклись, люди ждут. Наконец, вбежали молодцы из личной охраны академика, небрежно катнули красную дорожку, недокрутили, академик перепрыгнул, погрозил пальцем, влез на вышину и запел свою песенку — не просто так собрал — от дел оторвал, денег нет и не будет, поэтому следует, не распыляя сил, определить истинное направление.
— У нас две модели проявили себя, давайте, разберемся.
Слово Штейну, он идет, выставив вперед могучую челюсть, начинает, радуясь своей легкости, плавной речи и красивому голосу. Он без всякой дипломатии с места в карьер побивает камнями современные безграмотные увлечения — бесконечные эти поля, чужеродную энергию, которая сочится из всех дыр и щелей, заряженную воду, предсказателей, пришельцев, упырей и вурдалаков, йогов, христиан, иудеев, мусульман и весь наступающий на светлое здание мрак и бред. Затем он переходит к положительной части — «причина жизни в самой материи…» — густо цитирует Марка с его новым веществом, открывающим путь к полному разоблачению VIS VITALIS…
Он выложил с немалыми ошибками все, что в него за полчаса до этого впихнул Марк, выпалил добросовестно, с жаром, но все же с облегчением пересел на своего проверенного конька — ринулся в самые высшие сферы, где был неподражаем: он говорит о науке, как об искусстве, и искусстве как науке, густо цитирует стихи и прозу…
— Всё в нас, — он заканчивает, — поэтому, люди, будьте бдительны, не поддавайтесь на обманы фокусников, гипнотизеров и мошенников.
Редкие аплодисменты, свист, топот, треск стульев, предвещающие бурю. Люди другого ждут, они трезвости не хотят, серьезности как огня боятся — они верить желают, верить!.. Такое уж время: растерянного безверия — и отчаянного ожидания чуда. Когда нет спокойной веры в жизнь, то остается верить в то, что вне ее. Это порой похоже на расчесывание зудящих мест — до боли, до крови, зато с безумным интересом. Штейн возвращается на место по узкому проходу, слева к нему тянутся чужие лапы, норовят порвать модный пиджак, справа свои жмут руку, радуются…
Очередь за вражьей силой.

Они существенно продвинулись, это тебе не какие-то никому не видные, непонятные молекулы! Здесь много чего собралось — и нечто божественное, и пошлятина о пришельцах, тарелочки ихние и блюдечки, и всемогущие поля, живая и мертвая вода, ангелы и черти, вурдалаки и упыри… Узлы, ганглии, йога, карате, колебания и завихрения, неземные источники жизненных сил… Всеобъемлющее учение выдал Ипполит, с виду невзрачный человечек. Вдруг все объединилось, спаялось — и двинулось тучей на скромную теорию внутренних причин.
Марк видит, Штейн ошарашен: в одну кучу свалено столько, что сразу и не разгребешь. Зато налицо монументальность.
— Эклектика! — кричат его сторонники, — наглая фальсификация, где факты?!
Но их голоса тонут в реве зала:
— ПОля, дайте пОля! Пришельцы — к нам! Спасемся, друзья!..
Вскочил Шульц, он потрясен наглым надувательством, осквернением великой идеи:
— Так нельзя, нельзя!
И, потеряв сознание, не сгибаясь, в полный рост шмякнулся оземь. Его хватают за руки и за ноги, деловито уносят, и заседание продолжается.
— Маэстро расстроился, увидев всю эту вонючую кучу на своей теории, — решил Аркадий.
Марку жаль Шульца, хоть и противник, но честный, и сколько раз ему помогал.
Встает Глеб, он уже понял настроение, и убедительно говорит:
— Я уверен, экстравертная модель приобрела новых сторонников. Наш почтенный Шульц… к сожалению, заболел… поддержал бы меня. Он у нас пионер, хотя узко понимал, можно сказать, чисто энергетически, а это соблазн. Теперь наш коллега Ипполит представил талантливое обобщение теории и практики, удивительно цельное и интересное, хотя, коне-е-чно, что-то придется еще проверить. И, возможно, другая теория, нашего уважаемого Штейна, тоже вольется… как частный случай… и мы добьемся консенсуса, не так ли?..
Штейн хочет возразить, но Глеб не замечает.
— Обобщенное толкование даст новый толчок идее… — и пошел, пошел плести, мешая английский с нижегородским, сметая аксиомы и теоремы…
— Он все перемешал, а вечером издал приказ: Ипполит его заместитель.
— Это первая фаза, — обрадовался Аркадий, — значит скоро Глебка исчезнет, Ипполит развернется, потом неожиданное возвращение… Здание только жаль.

Да, внешняя модель убедительно победила. Но толпа не расходится, раздаются голоса, что пора к ответу безответственных противников истины, сбивающих общественность с панталыку. Сторонники Штейна окружили бледнеющего шефа плотной кучкой и вывели из зала, отделавшись пустяковыми царапинами и синяками. Марк шел с ними, в дверях остановился. Его поразил внешний вид события.
В огромные окна лился закат, на высоте постепенно переходящий в холодный сумрак. Ретивые служители уже погасили свет, и все сборище голов было облито красным зловещим заревом; люди сбивались в тесные группки, двигались, перебегали от кучки к кучке, обсуждали, от кого теперь бежать, к кому присоединиться, гадали, что откроют, что закроют, куда потекут деньги… Постепенно краски бледнели, красное уступило место холодному зеленому, зарево еще медлило в оконных стеклах, ветки деревьев замерли — четким рисунком на темнеющем пустом фоне…
Природа сама по себе, мы — сами по себе, одиноки во Вселенной, далеки друг от друга. Жизнь наша только в нас, только от нас зависит; внутренняя теория верна, хотя и невыносимо печальна — она верна!