Месяц: Декабрь 2006

МЕЖДУ НАМИ ГОВОРЯ (старенькое)

ТАКАЯ СОБАКА

К нам ходит такая собака — толстая, белая, морда поросячья, а глаза китайские. Она шлепает, переваливается, от дерева к дереву, и каждое поливает толстой шумной струей. У нее хватает на все деревья, что выстроились вдоль дорожки от нашего дома до девятого. Потом она ковыляет обратно, и поливает деревья с другой стороны, добирается до угла нашего дома, поливает камень, большой булыжник… Когда фундамент закладывали, вытащили, да так и оставили лежать… Польет его и исчезает.
Я думаю, она живет в домах, что по ту сторону оврага. Там нет деревьев — новая застройка, не успели посадить, и вот собака перебирается через овраг к нам. Это ей нелегко дается, при ее-то телосложении… Но, видно, очень нужно – здесь деревья, она делает дела и гуляет. Того и гляди, деревья засохнут, им не нужно столько солей… Какая-то особенная порода… С такой внешностью человека идиотом считают… У нас есть такой в доме напротив — толстый, белый, глаза китайские, ручки коротенькие, лицо широкое, плоское — и нос пятачком… как у этой… Бывают идиоты среди собак? Откуда мне знать, об этом только собаки знают…
Я вижу, они обходят эту стороной, то ли запах особый, то ли голос… Голос, действительно, странный. Не лает, не визжит, и не воет, как некоторые по ночам, у нее хриплый возглас вырывается, словно прокашливается перед важным сообщением, горло прочищает… Хмыкает многозначительно, и продвигается вдоль правого ряда деревьев по аллейке, ведущей к девятому дому, стволов там восемь штук, затем поворачивает обратно, шлепает вдоль другого ряда…
Я стою у дома и смотрю, как она сначала удаляется, потом приближается… Продвигается, и поливает все деревья, не пропуская ни одного. Стихийное бедствие!.. Доходит до угла нашего дома, не забывает про свой камень — и скрывается. Я выглядываю, чтобы убедиться — она с той стороны приходит, откуда же еще!.. Но ее уже нет. Странно, трава здесь невысокая, кусты не растут… а до оврага добраться, с ее-то ногами, не так просто… В повадках что-то смущающее, какая-то непреклонность в движениях, пусть неуклюжих… Она знает, что хочет, ей цель ясна до последнего клочка шерсти, или еще чего-то, ценного для собак. Так двигался летчик-испытатель, который вырвал мне верхний коренной зуб. Тогда он уже не был летчиком. Попал в катастрофу, его уволили, проучился два года в училище, зубопротезном. Какие протезы он делал, не знаю, но зубы выдирал шикарно: мельком заглянет в рот – «ага, этот!» — и тут же отходит. После катастрофы нога короче, передвигается неуклюже и неуклонно… как эта собака. Вернее, теперь, глядя на собаку, я вижу того неуклюжего зуботехника, испытателя самолетов… Он отходит, берет, не глядя, со столика какие-то клещи… Я уверен, не те!.. И тут же возвращается, протягивает руку, на лице ни сомнения, ни мысли… Я даже рта закрыть не успел, чтобы снова открыть, и духом не собрался, как клещи уже во рту, быстро и ловко что-то зацепили… И моментально хрястнуло, хрустнуло, обожгло болью… но уже все, все позади. Он сильно так и ловко крутанул. Сила у него была, дай боже всякому, а клещи… наверняка не те.
Вот с подобной неуклонностью…
Смотрю — движения те же…
И снова эта собака скрывается за углом.
Я туда, а ее и след простыл. Ну, не могла добраться до оврага, просто не в силах она!.. Движения не быстрые, но неуклонные. Быстрота бессмысленна, если перед действием остановка. Главное, чтобы остановки никакой — шел и сделал, протянул руку и вырвал… Или вырезал, вырезал тут же!.. Как хирург с густыми бровями, старик, вырезал мне гланды лет тридцать тому назад. Сначала уколол глубоко в горле длинной иглой, в первый момент больно, потом только хруст… Отложил шприц и, не глядя, хватает ножницы с длинной волосяной петлей, сует в рот… Даже не сказал, что главный момент, не предупредил, не пробурчал, как на обходе — заглянет в горло, непонятное промычит, значит у тебя там помойка… А он, ничего не сказав, хотя домашний друг, папин приятель, хватает петлю и в темном узком пространстве затягивает ее, душит мои гланды…
И хруст…
И собака исчезает за углом.
Я тут же высовываюсь — нигде нет, с ее поросячьим носом, узкими китайскими глазами… Такие я видел… У одной женщины, подавальщицы в столовой. Она толстая, белая, видно, очень плотная, даже твердая… Наклоняется протереть клеенку, грудь почти вываливается на стол, чудом удерживается. Глазами косит на нас, студентов… Сытая, конечно!..
А мы только ждем, когда она вытрет лужи, уберет пустую корзинку из-под хлеба, принесет другую, полную мягких кусков, и тогда, не обращая на нее внимания, будем есть хлеб, запивать компотом… У нее родители китайцы, наполовину, кажется… Узкие глаза… И вся толстая, белая… как эта собака… Даже еще толще!..
Она наклоняется… грудь…
И собака скрывается за углом.
Я бегу, смотрю — ее нет нигде.

ТРЯХНЕМ СТАРИНОЙ…

АХ, ЕСЛИ БЫ…

Если бы я в тот день пил компот! Огромное событие бы свершилось. Компот или кофе. Потом бы долго гадал — что, от чего… В компоте я бы эту крошку проглотил не сомневаясь. Стал бы другим, а потом бы мучился — что произошло?.. Но я пил молоко, кипяченое, оно белое, и любую крошку видно. Что делать — люблю молоко. Компот тоже люблю, но другой любовью, и кофе — совсем не так пылко. Пил бы их и ничего не знал — что, откуда… Хотя жизнь покатилась бы по иному руслу.
А в молоке я сразу заметил эту черную точечку — плавала в пене у стенки кастрюли. Вовремя выключил газ. Обычно ждешь-ждешь, когда закипит, и всегда опаздываешь. Оно сначала неторопливо так собирается, вздыхает, слегка вздувается, словно обижается на меня, понемногу образуется корочка — и вдруг… как рванет к краю… Я не успеваю за ним. Сегодня случай спас, звонок. Встаю и вижу — оно тоже куда-то собралось. Небрежно — р-раз — прекратил доступ газа в горелку, за спиной запоздалый хлопок, иду к двери… Ненужный разговор, возвращаюсь, бросаю довольный взгляд на кастрюлю — хоть здесь преуспел — и вижу это крошечное пятнышко в пене у эмалированной голубой стенки. Ничего бы не заметил, если бы компот, или кофе, и не знал бы, не подозревал — как, почему… Гадал бы, думал, но бесполезно: жизнь так устроена, самые мелкие решения глубоко в нас отзываются, а соверши нечто героическое — пару поворотов и забудется, слово даю. Нам не дано предугадать, правильно сказано, ничего не скажешь.
Никогда бы не заметил, если б компот. И не знал бы ничего.
Странно, но я сразу понял, что это. Сколько попадалось в жизни зернышек, пятнышек, соринок — беру большую ложку с дырочками, у меня есть, поддеваю… промываю ложку водой и забываю о поступке. А тут сразу догадался — она. Черная дыра. А в ней антипод нашей Вселенной. Там все также, только антивещество и кромешный мрак, хотя оттуда кажется, все наоборот — у них светло, нормальная погода, обычное вещество, и точно также в молоке у самой стеночки плавает черная соринка, в ней мрак кромешный, и я стою над кастрюлей, подстерегаю антимир… Если бы компот или кофе, проглотил бы и не заметил, а тот, другой, в свою очередь проглотил бы меня. Мы бы слились и все устроилось бы прекрасно, гармонично — я бы примирился с собой, был бы, как говорят, весь в себе. Никто бы не посмел мне сказать — вы не в себе. Если бы компот… А я — молоко… И сразу заметил.
Чувствую — не могу проглотить эту гадость, противно. Молоко вам не компот, и нечего мне подсовывать всякие соринки! Я обожаю белоснежность и чистоту. Я за гармонию, но не такой же ценой! Чувствую, уже тошнит… Нет, пусть буду не в себе, возьму-ка свою большую ложку с дырками, выужу эту соринку — и в окно. И тот, другой, там, в кромешной тьме, тоже возьмет меня — и в окошко. Пусть он антипод, но ведь не настолько, чтобы грязное молоко хлебать! И мы, навсегда разлученные, сможем вечно искать друг друга, тосковать, плакать и ломать пальцы, сочинять стихи и прозу — и уж никогда, никогда не соединимся.
……….
……….
У-У-У…

Часики – колбасики. Монтана, мелодии экрана.
Шли нормально, и вдруг заторопились. Идут с ускорением. А кнопочки перестали нажиматься. Не подчиняются! И не открываются. Ни скальпелем, ни ножиком, ни отверткой тонкой-претонкой… Но ходят и ходят. И все ускоряются, ускоряются…
Снял их, положил. Страшно…
Год лежат, два лежат — ходят и ходят!.. Петь, правда, перестали.
Надо прекратить. Но как открыть?..
Ходили три года, наконец, перестали. Вздохнул с облегчением…
Но если потрясти – снова ходят!
Боюсь трогать – живые…
Купил другие. Снова Монтана, мелодии экрана.
Почему-то не шестнадцать мелодий а восемь оказалось. А написано – шестнадцать! А в магазине уверяли – все в ажуре… Но молчу, идут нормально, не ускоряются – пусть, я спокойно хочу жить.
Через год и эти начали ускоряться. И не поют больше. Молча взбесились. И тоже не открыть, батарейку не достать. Откуда такая сила в ней?.. Может, заговор против меня?..
Снял – ходят… И все ускоряются. А те, первые, как узнали?.. Тоже начали ходить. Молча. Объединились – и ни звука.
Выкиньте их, мне говорят.
Они же ходят…
Разбей молотком, сосед предлагает. Я не слушаю, он не очень здоров. Как разбить, ведь ходят!.. Но не открываются, не подчиняются. За сутки часовая стрелка — три оборота. И все ускоряется…
— Железка! — опять сосед, — разбей и забудь.
И дама со второго этажа подтвердила, только деликатней, у ней культурный голос:
— Забудь-те… Выкиньте, купите другие…
Третьи?.. Не могу. Эти еще ходят, душу надрывают. Словно в коме живем.
Часы не человек, уже хором соседи говорят.
Все равно чувствую – живые… То ли дело раньше – завел пружинку, и поскакали… Кончился завод, снова заведи. А эти – сами по себе…
Может – знак?.. Намек. Поперек времени живешь, надоел…
И радиоточка, как назло, на проблему ноль внимания. Поёт, верещит, советует новые лекарства покупать… А вот насчет времени никаких сообщений.
Что делать – третьи купил.
И они…
А потом – стрелки отпали! Во всех трех сразу. В один день. И не знаю теперь, ходят или не ходят, без стрелок как определишь… Ведь не механические, ни звука, ни знака… Но чувствую, что-то происходит. На электронном уровне.
Похоже, судьба решается…
Часики – колбасики. Монтана, мелодии экрана…
………….
………….

Э Х, Ж И З Н Ь …

Одна женщина говорит мне — «цены растут неуловимо». Что удивительного, жизнь — океан, стихия, пальмы гнутся, шумит камыш, сон разума порождает чудовищ, все гибнет и возрождается, плохое чаще происходит… а хорошее дольше живет, и никто не знает, отчего и зачем. Жизнь нам дается, как водительские права — право дано, а гарантии никакой, жми на свой страх и риск, выбирай пути по вкусу, и не плошай.
Один директор взял на работу женщину. У нее муж расстрелян. Жена врага, ей жить не обязательно. Все отворачиваются, а у нее ребенок есть просит. А этот директор говорит – «а-а-а, ладно, возьму, если что — не знаю, не видел, ошибся, голова болела…»
Среди общей стихии нашелся человек. Бывает, хотя непонятно, почему и зачем. Помог, и мать с дочерью живут. Дочь выросла, вышла замуж, у нее тоже родилась дочь, ничего особенного, и это бывает. Мать ей на досуге рассказывает про бабку и того директора, ни фамилии, конечно, ни имени — забыли, и город уже другой, но вот был такой директор, и это, оказывается, важно.
А у директора, он давно умер, тоже была дочь, и у той дочь — выросла, стала продавщицей и живет в том же городе, что внучка врага, которая рассказывает мне про цены — растут неуловимо, за ними не уследить, не поймать, не остановить, и жить снова трудно, а в трудные времена случаются непредвиденные поступки, кто говорит — от Бога, я думаю — от людей. Жизнь нам дается, как водительские права, уж если дали, то не плошай, жми на всю железку, выбирай пути-дороги, и гарантии тебе, конечно, никакой.
Внучка врага бежит в магазин за сахаром, то есть, песком, и говорит продавщице, той, что внучка директора:
— Мне песку, я прохожу по списку, — дом сказала, квартиру, и паспорт предъявила без напоминаний.
А продавщица ей вместо песку сахар подает. Может не заметила, а может обмануть хотела. Женщина приходит домой, разворачивает пакет, а у нее вместо песку… и не какой-нибудь быстрорастворимый, а самый долгоиграющий, на кой он ей, если варенье варить!
Она назад, и говорит продавщице в лицо:
— Ты что мне дала, тварь или растяпа, не знаю, как тебя назвать уж…
А та ей:
— Ой, ошиблась я, простите… — и подает песку целых три пакета. И сахар ей оставила! Н-н-у-у, дела-а-а…
Женщина, та, что внучка врага, возвращается и говорит семье:
— Извинилась… и сахар оставила…
И ничего особенного дальше. Продавщица работала, рабо-тала, потом умерла, у нее детей не было, а та женщина, у которой сахар и песок, дочь родила, и всю историю ей передала — о продавщице, которая призналась. А про директора забыла рассказать. К тому времени сахар перестали песком называть, и давали, говорят, свободно. И даже паспортов не стало, одни водительские права — кати, говорят, куда хочешь, только гарантии никакой.
И все забылось, и паспорта, и списки, и директор этот, и продавщица, которая извинилась… Все забывается. Жизнь — океан, сон разума, стихия, пальмы шумят, камыш гнется и скрипит, все гибнет… И вдруг заново возникает, опять возрождается. Плохое чаще происходит, это разумно, логично, и легко понять. А вот хорошее — неразумно, нелогично, понять невозможно… и все равно дольше живет. Только все равно забывается. Но вот удивительно — появляется снова, и главное — само, без напоминаний, подсказок, без причин и всякой пользы, иногда больше размером, иногда меньше, но несомненно — оно… И, может, в этом спасение, что само и без пользы? И загадка…
Эх, жизнь… Только вот гарантии никакой.

ИЗБРАННЫЕ РАССКАЗЫ (1985-2005)


………………………..
Отобрал лучшие (на мой вкус) рассказики из трех книг: «Здравствуй, муха!» (1991), «Мамзер» (1994) и «Цвела сакура» (2002,Интернет), а также некоторые из рассказов и миниатюр последних лет (LJ в основном). Частично они публиковались в журналах «Колоколъ», «Сельская молодежь», «Крещатик», сборниках коротких рассказов и т.д.
Поскольку они никогда не были злободневны, то их переиздание кажется мне приятной и интересной задачей.