День: 24.10.2005

……………………….

Вообще надо бы убрать, на этом фоне гифики не видны, он темный и теплый слишком

////

////

////

////

////

////

////

////

////

////

////

////

////

////

////

////

////
………….
………….

……………..
Много крохотных гификов, задумывалась книга, да не получилась.

……………..
Уголь. Потом мне сказал учитель — «бросайте уголь, он обманывает красивостью. Берите просто перышко». Он был прав.

…………….
Сильный уходит с улыбкой, и не возвращается, а слабый ищет ссоры, потом хлопает дверью… и долго стоит за ней, или на цыпочках прокрадывается обратно.
Хотя это обычная болтовня.
………….

………………..
Терпеть не могу букеты, уважаю отдельные цветки. Это понимал замечательный Володя Яковлев. У цветка есть смысл, сущность, он отдельное существо, а в изображениях пуков умирающей растительности, вырванной из родной почвы, одна декоративность, эстетство не замечающих агонии.
Но в интерьере, чужом, иногда изображал. Как невольников — изображал. Или не задумываясь, что обычно и характерно.

……………….
Каждый раз, когда смотрю его фильмы, думаю, а справедливо ли… Чертовски талантлив ведь…
Но написанное не вырубишь, и не раз уже сталкивался: то, что делается по впечатлению, по неясному ощущению, очень часто оказывается верней, чем долгое размышление.
……………………………

Гостей ждали завтра, и теперь еле успели подмести и слегка прибрать. Вошли двое.
Паоло обоих знал давно, можно сказать, всю жизнь. И они его знали тоже. Ненависти не было — глубокая закоренелая неприязнь. Он их не уважал, они его боялись и не любили. Он был выскочкой, они аристократы. Один считал себя еще и художником, второй — большим поэтом. Они теперь судили, их прислали судить, хороша ли картина. Прислал монарх, которому они служили, хотя усердно делали вид, что не служат. Художник настолько преуспел в этом, что порой забегал слишком далеко вперед в угадывании желаний и решений властителя, и преподносил их в такой язвительной форме, что это воспринималось троном, как возражение и критика, ему давали по шее, правда. несильно, по-дружески, а враги нации считали его своим. Потом события догоняли, и он снова оказывался неподалеку от руля, вроде бы никогда и не поддакивал, теперь с достоинством произносил — «а я всегда так считал…» Потом он находил новую трещину, предугадывал грядущий поворот событий и начальственных мнений, снова бежал впереди волны, и слыл очень принципиальным человеком. Настоящие критики — по убеждению, его недолюбливали, хотя признавали за ним проницательность. Разница была во внутренних стимулах — он никогда не имел собственного мнения, кроме нескольких совершенно циничных наставлений отца, придворного поэта, предусмотрительно держал их за семью замками, а то, что выставлял впереди себя, шло от такого обостренного умения приспособиться, что оно порой обманывало и подводило его самого. Он был высок, дороден, с большими длинными усами, наивно-прозрачными карими глазами, извилистым тонким голосом, округлыми жестами плавно подчеркивал значимость речи. Его звали НикитА.