День: 05.06.2004

…………………………………….
1
Иногда кажется, жизнь как камень, брошенный в воду: летел, упал, сначала какие-то круги… и тишина. Как будто ничего не случилось. Все забывается. Даже собственная история. Что осталось со мной? — то дерево, тот забор… трава у дома… вид из одного окна… запах выпечки из подвала на улице Пикк… несколько слов, несколько лиц… Перечислить — хватит странички, описать — не хватит толстого тома… передать — никак, никогда… Эти люди… они забыты всеми, кроме меня. Они знали то, что теперь знаю только я — один на свете. Как меня звала мать. Про кошку Нюшку, в которую я стрелял из рогатки. Не могу понять, как я мог это делать…. Про плиту в нашей кухне, как ее топили, какой в ней был бачок, в нем грелась вода… Какой был пол под столом у отца. Про Женю З. — несчастный заика, как он всего боялся… Люба… кто о ней помнит, кроме меня?.. Ее «пустая никчемная жизнь», как я тогда считал… Оказывается, помню — она была добра со мной. Мой брат… Никто, кроме меня, не помнит его крошечным, краснорожим существом… он умер уже…
Я бы мог рассказать много историй. Ничего особенного в этих рассказах. Это есть у каждого — какое-нибудь особенное дерево, окно, забытые всеми люди… Теперь они только во мне. Никто не может опровергнуть моего знания. Но и не поддержит его — оно никому не нужно. Меня охватывает ужас. И бешенство — так я устроен, никогда не примирюсь с темнотой, куда ушли те, кто дал мне жизнь или просто сказал доброе слово, улыбнулся… Ужас забытых жизней. Неужели все, что осталось от моего отца и матери, — это я? Ужасно.
Почему это пугает меня? Этим людям больше ничего не нужно — их нет. Боишься за себя, за свои дела?
Боюсь. Имеет смысл только то, что остается. Жизнь может быть прекрасной, увлекательной, забавной, умной — и бессмысленной, если ничего не останется. В конце концов, может, это естественно, и смысла просто не существует? С точки зрения науки, это бессмысленный вопрос — о смысле… А в басни о вечной жизни я не верю. Куда нам вечную, мы с этой едва-едва справляемся, к концу истощаем свои силы, сморщиваемся, стекленеют глаза, все становится безразличным, душа, или что у нас вместо нее… устает, стареет, изнашивается… Нет, мы не рассчитаны на большее, чем имеем. Я уважаю смерть, она нужна. Она сама ничего не делает бессмысленным, она просто прекращает. За бессмысленность отвечают люди.
Эти несколько человек, о которых я вспомнил… Нет, не только страх за себя. Я любил их и не могу понять, не могу… Находятся чудаки , которые жизнь посвящают многотомным историям империй, но кто ведет записи о каждом человеке? Возложили на небесную канцелярию?

2
Меня учили «бороться и преодолевать трудности». Какие дубовые слова… но они отражают суть дела! Я был жестким, упорным, ненавидел собственную слабость, а также не любил тех, кто слаб и не борется с собой. Я во всем винил себя и мало кого жалел тоже. Моя первоначальная жесткость, даже жестокость, во многом была от страха, слабости, неумения поступить мягко, но решительно, от моего нетерпения — мне нужно было сразу все изменить, оставить прошлое далеко позади, пусть на развалинах. Я боялся, что не хватит сил для медленного спокойного напора, ежедневной решительности… Однако «страсть к разрывам» имеет более глубокие корни, в ней не только моя нерешительность, унаследованная от отца. Глубже лежит мой страх «нецельности»: все, что уже решено, понято, сформировано и отвердело, может помешать, отвлечь, наконец, противоречить, не дай Бог, новому… И вообще — неинтересно. А интересно то, что будет впереди — тепло, свет, все самое-самое…
Теперь я теряю эту веру в будущее, и мое отношение к прошлому меняется. Я стремлюсь собрать вокруг себя все самое важное и сохранить… хотя в сущности, не понимаю, зачем это делаю. Просто мне так спокойней, а это немало.
Постепенно я стал мягче, путем незаметной подспудной работы. Я никогда не старался жить по заповедям. Просто увидел, как мало сумел изменить в себе, хотя долго и упорно трудился. Это постепенно склонило меня к снисходительности к людям — они слабы, а жизнь тяжела и сложна. Если что и можно сделать для другого человека, то это — сочувствие. И помощь в том, что он сам хотел бы сделать для себя.
С годами я полюбил зверей, нервной, горькой любовью. Может быть, потому, что я не сумел ничего путного сделать для своих детей?.. Воспитание человека вызывает во мне только ужас — я никого воспитывать не хочу. Ненавижу повторять то, что хорошо знаю, для меня это просто смерть. И я в растерянности перед собственной жизнью, которую плохо понимаю, хотя почти уже прожил. Я понял, как сложно, мучительно иметь дело с собой. Что результаты «самосовершенствования» часто непредсказуемы. Как я могу решиться изменить другого, «улучшить» его? Вспоминаю мать: она учила меня хорошим, полезным вещам… но сколько сил я потратил, чтобы освободиться от ее внушений, послушать, наконец, самого себя?.. Чего больше я принесу своим влиянием — пользы или вреда?.. С животными проще — я вижу, что полезен, могу спасти от голода, от страха, дать приют. Я чувствую, что, действительно, помогаю.
Многие годы я и не вспоминал, скольких зверей убил, работая на кафедре у Мартинсона. Я делал это с внутренним напряжением, но без колебаний, как многое в жизни. Я не думал, что отнимаю жизнь, просто делал важное дело. К тому же преодолевал себя, а я никогда не отказывался от преодоления. Отказаться было позором, с детства: я должен был побеждать свою слабость. Так меня учила мать… Никогда не думал, что мое сегодняшнее отношение к животным связано с чувством вины. Но когда стал вспоминать… память тут же услужливо подкинула мне несколько картинок. Вернулось даже то ощущение тепла на руках, когда я убивал маленьких котят, проверяя одну из теорий Мартинсона.
Нет, не вина. Чувство вины мне не присуще. Отношение к прошлому, как явлению природы, защищает меня. Обычно я не вижу альтернативы. Я уже много говорил об этом, мне понятно, почему так происходит. Но иногда я устаю от самого себя, особенно, когда чувствую, как много отброшено, отошло в прошлое, значит, в никуда. Словно я прожил несколько жизней… Нет, не жалею, не раскаиваюсь — устаю. Мне становится тяжело с самим собой.
А воспоминания обманывают, если только это не простые ощущения, которым я верю. Прошлое формирует настоящее: человек меняется и сам не знает причин. Но и настоящее создает заново прошлое — каждый день и час. Остаются немногие моменты, вехи, они со временем не меняются. Вот о них-то я и веду речь.
Нет, не знаю, почему мое отношение к животным изменилось. Но вот была такая кошка Нюшка, я догадываюсь, что это важно. И была вторая, которую я бросил, оставив одну в доме, из которого бежал. Я избегал появляться в квартире после развода. Но там были еще мои вещи, и иногда приходилось. Я делал это, когда никого не было. Кошка всегда сидела на балконе, на перилах. Серая, какая-то растрепанная, запущенная. Раньше она бежала мне навстречу, а я, постоянно занятый своей головной работой, поглажу кое-как и забуду. Теперь не смотрит!.. Потом жена с дочкой уехали, а что случилось с кошкой… не знаю. Забыл, не помнил много лет, и вдруг всплыло, да еще как остро! И кошка-то давно умерла… Ни о чем не жалею, но тяжело. Не думал, не хотел — и вот, оказывается, изменился и всех этих зверей помню.
Многое можно пережить и потом годами не вспоминать, но у каждого в этом есть свой предел. Наверное, в своей жизни я добрался до этого предела и не могу больше никого бросать. Такие вещи надо понимать вовремя, особенно таким типам, как я, для которых внимание к себе, интерес и уважение невозможно чем-то заменить, отодвинуть, заслонить, отвлечь…

3
Мне всегда казалось, что я нахожусь на границе света и тени и ползу, стараясь оставить темноту позади. Второе мое ощущение — пытаюсь как можно дальше отползти от холода, приблизиться к источнику тепла… Особенно остро я стал ощущать это российскими зимними морозными днями, когда в три неотвратимо сереет, мрачнеет, темнота объединяется с ветром и стужей… Тогда я с тоскливым ужасом думаю о сотнях, о тысячах дней, прожитых в темноте и холоде, когда не разогнуть шеи, а голова втискивается в грудь. Я ненавижу тогда эту землю, на которой приходится постоянно обороняться от природы… и страха перед ненадежностью собственных дверей. Я хотел бы оказаться в теплой дружелюбной стране… Но к своему тотальному непониманию жизни добавить еще — непонимание языка, людей, их способа жить?.. Не слишком ли это, не потеряю ли таким трудом добытое равновесие?.. А здесь, похоже, открывается «черная дыра», в которую скатится несколько поколений. И все же, здесь я понимаю язык и мысли, и есть еще люди, это не совсем необитаемый остров.
Я отодвинул темноту и холод на три десятилетия, а теперь вижу, как меня затягивает время в новую темноту. И это наполняет меня горечью. Страх и бешенство, упрямство и отчаяние одновременно… Так вел себя Саша, когда ему было запрещено курить и пить. Он упрямо продолжал губить себя. Слабоволие? Сомневаюсь, обычно страх смерти самых слабовольных заставляет браться за ум. Мой брат упрямо цеплялся за вещи, без которых не представлял себе жизни. Он создал образ, за который держался с упорством, достойным лучшего применения.
Когда слишком много всего сделано не так, а обстоятельства заставляют жить не так еще и еще… то возникает усталость, теряется надежда на новый поворот, на то, что прошлое можно оставить за углом… К моему счастью, я вложил свои силы в некоторые, пусть бесполезные, но уважаемые мной дела. Заслуга не моя, а матери, научившей меня ставить себе трудные задачи, и еще некоторых людей, которые своим примером доказали мне, что нужно брать «быка за рога» — сразу хвататься за самое главное, а не приплясывать вокруг да около. И если уж идешь на рыбную ловлю, то бери с собой самый большой крючок.

4
Я вижу цвет моего времени, которое прошло. Желтое и красное. Желтое и красное в сумерках, в полумраке. Тепло, накопленное за день. Зрачки широко открыты, и я впитываю свет. Мне пятнадцать. Я иду по мерцающему влажному асфальту. Вот место, где трамвай спешит налево, к конечной остановке в парке у моря, а другая дорога, такая же черная и влажная от осеннего дождя, изгибается направо, к пруду. Я чувствую, как быстро и послушно несут меня ноги. Что впереди?..
Как много я хотел, и ждал в начале… и как беспомощно и неумело решал и действовал. Я не отказывался от выбора, но медлил годами. Часто сам себе мешал. Но все-таки срывался с места. И пару раз в жизни поступил как следовало. Не побоялся трудностей? Смешно! Ведь именно страх волочил меня по жизни, заставлял решать, действовать… и не бояться.
Я, как всегда, немного заостряю, но не вру. Трудностей я никогда не видел и предвидеть не умел. Вот они меня и не смущали. Я выписал свою «траекторию» самым мучительным и неуклюжим способом — методом проб и ошибок. Руководствуясь своим чувством и много рассуждая — задним числом. Просто чудо, что я успел нащупать почву в таком болоте. То, к чему я в конце концов пришел, не так уж плохо, учитывая все, что было вначале пути, и то, как я решал и действовал.
Я всю жизнь стремился принимать самостоятельные решения и полностью за них отвечать. И я, можно сказать, получил то, о чем мечтал. И к чему же я пришел?

5
Сквозь редеющий частокол запретов и внешних ограничений — то ли ограничений меньше, то ли мои желания увяли — становится все заметней другое, гораздо более серьезное препятствие. Не знаю даже, как его назвать. Собственно и не препятствие, а естественная преграда. У меня теперь есть время, но я не пишу гениальных картин, мои удачи редки. Я получаю удовольствие от того, что делаю, но продвигаюсь не так успешно, как мечтал. Я роптал на внешние ограничения, а теперь вижу — главные препятствия во мне самом. И это свобода? — постоянно чувствовать собственные границы, пределы возможностей? Теперь мои трудности удесятерились, стали почти непреодолимыми — я приблизился к собственным пределам. Я знаю теперь, иногда чувствую, насколько завишу от самого себя. Раньше обстоятельства останавливали меня задолго до собственных барьеров, а теперь, бывает, просто не хватает дыхания. Или смелости?..
Что и говорить, лучше зависеть от себя, чем от кого-то, особенно от СЛУЧАЯ — от обстоятельств и людей, с которыми никогда не был лично связан, а просто «попался» — попался в такое вот время, в такой разрез истории, к таким вот людям, даже родителям… Вначале я люто ненавидел Случай. Могу даже так сказать, — ненавидел реальность, то есть, первый и самый грубый, поверхностный пласт жизни, мимо которого пройти трудно, пренебречь почти невозможно… Реальность — еще не жизнь, это среда, болото, руда, то, с чем мы имеем дело, когда жизнь создаем в себе. Но со временем мое отношение к Случаю менялось — я стал различать благоприятный случай, даже счастливый. Понял, сколько в творчестве от «подстерегания случая», как не раз говорил мне мой учитель живописи, Женя Измайлов… Все-таки мне повезло — я встретил нескольких настоящих, высокой пробы людей, которые исподволь, не навязчиво — — а я только так и могу учиться — учили меня. Чему? Я не говорю о конкретных вещах, которые важны в определенные моменты, для ограниченных целей. Я имею в виду довольно общие и не очень определенные выводы, может, просто тот настрой, с которым жизнь воспринимаешь.
Глядя на них, я понял, что человек может и должен распорядиться своею жизнью так, как считает нужным. Что никогда не следует жалеть себя… и о том, что непоправимо потеряно. Что мы живем той жизнью, которую создаем себе сами или должны к этому стремиться всеми силами, даже если трудно или едва возможно. Что надо думать самому и слушать только немногих, очень редких людей. И вообще, ценить редкое и высокое, а не то, что валяется под ногами на каждом шагу. Что надо стараться не испортить свою жизнь… как вещь, которую делаешь, как картину — грубым движением или поступками, последствия которых трудно простить себе. И что нужно прощать себя и не терять интереса и внимания к себе. Что есть вещи, которые даются страшно трудно, если хочешь шагнуть чуть выше, чем стоишь — это творчество, самопожертвование, мужество и благородство. Можно даже стать чуть-чуть умней, хотя это спорно, но неимоверно трудно быть мужественней, чем ты есть, и благородней… создать нечто новое, настаивая только на своем… и любить, забыв о себе. Но это все главное, главное.

6
Итак, я получил то, чего добивался — возможности зависеть от себя в одном-двух делах, которые считаю главными. Но ни свободы, ни бесстрашия не приобрел. Началась новая борьба — за преодоление границ. Это почти безнадежное занятие. Зато чувствуешь, что стоишь в полный рост.
Я не верю в то, что моя история закончена, дело почти сделано. Разум не в состоянии убедить меня. Я никогда не верил в собственные пределы. Всегда умел объяснить свои поражения и надеяться на будущее. Эти объяснения, многократно повторяясь, почему-то не теряли своей убедительности для меня. Может быть, дело в моем нежелании «смотреть правде в глаза»? или в глупости?..
Теперь мое мужество подвергается испытанию, которого оно избегало до сих пор. Я по-прежнему верю, что могу еще много. Но мне трудно убедить себя, что впереди вечность, как я, без всяких убеждений, верил раньше. И я иногда чувствую… Как в школе бывало, при общем опросе. Вопросы взрываются рядом, кто-то встает, знает или молчит, а ты ждешь и прячешь глаза. Кажется, что важно спрятать глаза, тогда не заметят… И вот — попался! Пути к отступлению больше нет. Может, это и есть главный момент, а все остальное — пробы и ошибки?.. Чувствую фальшь в этих словах. Я вспоминаю людей и зверей, вообще всех живых, которые доказали мне своей жизнью и смертью, что это не так. Важна сама жизнь, а не последний миг. Если живешь прилично, то можно встретить этот момент не слишком уж согнувшись. Это один из уроков жизни, который, без сомнения, пригодится.

7
Мои цвета были теплыми и горячими, я люблю тепло. Тепло и свет — неяркий… я писал об этом где-то в рассказах. Мать рассказывала, что я вылез на свет с большим трудом — полузадушенный пуповиной, ногами вперед, и молчал. Врач взял меня за лодыжки, поднял головой вниз и шлепнул по заднице. Тогда я завопил. Может быть, отсюда моя любовь к свету и мой ужас перед несвободой, запертостью, случаем, чужой волей, темнотой. Холодом и темнотой. Все лучшее, на что я надеюсь, представляется мне светом, а вся прошлая жизнь — в борьбе между мраком и полумраком. И я ползу, пробиваюсь к свету… и все время остаюсь на границе света и тени.

………………………………………….

Возможно, это свойство моей личности возникло где-то в раннем детстве, как своеобразная защита, чтобы отражать нападки на мою цельность со стороны противоборствующих сил?.. Но, возможно, дело проще — такова изначально, от рождения, моя особенность- не могу удержать в поле зрения более одного объекта! «Узкий пучок света», как я это называю. С этим можно справляться, и жить. И даже, оказывается, помогает утихомиривать серьезные противоречия — не вижу их, потому что ничего не вижу за пределами своего «пучка». Это свойство могло обостриться после долгих болезней? Нет, было раньше. Может, война, беспокойство матери, которое всегда передается маленьким детям?.. Долгие ненормальные роды?..
Можно много еще сочинить, но лучше сказать — не знаю. В конце концов, действительно, неважно, специальный ли то «механизм», или просто одна из черт личности, за которую я, подсознательно, конечно, ухватился и использовал.

2

Эта особенность глубоко влияла на все мое отношение к жизни. Возьмем отношение к прошлому. Я уже говорил о моем стремлении все время что-то отсекать, отбрасывать от себя — уничтожать письма, забывать людей, разговоры, события — все что решено, подписано, разорвано, завершилось, доведено до ясности… Желание все начать заново, часто в самом конце дела, когда предстоит еще одно решающее усилие — то ли в предчувствии неудачи, то ли от скуки… а может от нетерпения?.. Что дальше — вот главное! Воспитание и воля заставляют заканчивать дела, но интереса они уже не представляют… Сюда же относится и мое нежелание «каяться», жалеть о прошлом, странная нечувствительность к потерям и поражениям.
Причина понятна. Все, что уже отходит к границе внимания, не представляет интереса. И в то же время вызывает напряжение — маячит, раздражает и отвлекает, мешает заниматься тем немногим, что может удерживаться в центре «пучка света» прочно и надежно… что наиболее важно сейчас, сегодня!
Возьмем отношение к будущему. К тому, чего еще нет, но также реально, потому что существует в сознании. И тоже отвлекает. Раздражает своей расплывчатостью, обилием вариантов, неясностью, что же конкретно нужно сделать, чтобы приблизить или отодвинуть. То, что далеко, сильней зависит от Случая. Отсюда инстинктивное недоверие к далекому планированию событий, к расчету, многоходовым комбинациям… логическим играм, распутыванию головоломок, установлению родства… Но совершенно без плана невозможно. И возникают куцые планы — на сегодня, завтра…
Отсюда жизнь без «крупной структуры», без разумного, вперед смотрящего взгляда. Далекие планы вызывают раздражение, если в них попытка внести ясность в будущее. Зато огромное количество планов — на многих бумажках. Но это в сущности не планы, а пожелания. Они составляются с превеликим удовольствием! И не выполняются, потому что всегда чрезмерны, раздуты, не учитывают моих реальных возможностей.
Вот такой способ жизни — и творчества. И сегодня, в сущности, все так же. Я знаю что-то о своем общем направлении, а в остальном должен быть простор для импровизации. Тогда и жизнь и творчество доставляют мне радость. Я просыпаюсь утром и с волнением чего-то жду. Отсюда приемы «вязания и плетения» жизни, о которых я говорил раньше. Точно так же устроены мои картины. Меня возбуждают пятна, которые уже есть, они диктуют мне продолжение. Этот спонтанный, интуитивный подход дается мне легче других.
При этом я отличаюсь редкой настойчивостью в достижении своей цели… если она находится в пределах видимости. Поэтому мое движение похоже на очень целеустремленное блуждание из стороны в сторону. Добравшись до нужной мне точки, я часто не знаю, что дальше, не имею ничего, кроме общего курса, очень приблизительного, неясного тяготения куда-то за горизонт. И все силы трачу на вслушивание в себя, чтобы неясность сделать более определенной… Потом я вдруг снова вижу перед собой нечто интересное — и рвусь вперед с той же настойчивостью.
Поэтому мои картины разрозненны, рисунки не составляют больших серий — объединены только моим настроением, иногда понравившимся приемом, тоже «под настроение»… Такой подход мне ближе всего, это моя натура. Развитие, видимо, идет, но глубоко, подспудно, непонятным для меня образом. Я ничего придумать не могу, никаких идей по поводу живописи у меня нет и быть не может, и вообще, вносить мысль в это дело мне противопоказано. Для этого у меня есть проза. Я не люблю яйцо в бульоне или гренки — ем все отдельно!

3

Как я уже говорил, все, что на границе сферы внимания, вызывает озабоченность, настороженность, растерянность, раздражение и даже страх своей неуправляемостью. Как поступить, чтобы избавиться?.. Вернуться, снова приблизить к себе?.. Невозможно. Значит, отбросить!.. Постоянно что-то оказывается лишним, мешающим, и оно активно выталкивается. Стремишься все время как бы уйти от себя прежнего! На первый взгляд, нет никакого сознательного стремления — новое увлекает и старое забывается. Но это не так: для того, чтобы забыть, надо поработать. Правда, это особая работа, в ней нет сознательного стремления отбросить, есть другое: придать выводам, решениям, результатам, которые отживают свое, законченный вид, черты незыблемости, фундаментальности, монолитности, сформулировать, ясно выразить отношение… То, что ясно и четко выражено, уже не интересно и легко забывается, уходит из ежедневного обращения… или остается в сжатой, свернутой форме — формулой или афоризмом, которые не требуют доказательств и подтверждений. Настораживает и привлекает смутное, недосказанное, неясное.
Формы отбрасывания очень разнообразны — от попыток изменить свою жизнь и измениться самому — освободиться от влияний, связей, иллюзий, страстей, ошибок, собственных убеждений и достижений — до картин, книг… От «самосовершенствования», идеи очень сильной в молодости, до творчества.
В творчестве я вижу много от этого желания «отделаться» от себя. В картинах и книгах уже пережитые состояния, нечто остановленное, застывшее. Если продолжить эту мысль, то результат в искусстве — всего лишь «побочный продукт». То, что выброшено из «сферы внимания» за ненадобностью. Самые высококачественные из всех известных на земле отходов.
Я несколько заостряю взгляд на вещи. Отчего бы я так заботился о судьбе своих картин, если всего лишь отходы?.. Противоречие, конечно! Здесь проступает другая сторона моего отношения к жизни: это «путь» и «дело», а не только сумма внутренних состояний. Сделанные мной вещи окружают меня, как оболочкой, защищают, придают мужество, помогают поддержать интерес к себе. Хотя, глядя на них, не могу понять, что же в них моего… Я это не воспринимаю. Войдешь в чужую комнату и увидишь картину — написана «как надо»! Оказывается, это я… Что она может вызвать в другом человеке — неразрешимый вопрос, источник удивления. И все-таки, картины и книги не только мои, они остаются другим. Нечто более долговечное и прочное, чем живая память. Хотя, наверное, менее ценное. Я ощутил это, когда умер мой брат. Умерла часть меня. Он помнил меня таким, каким никто теперь не знает! Моя собственная память потеряла подтверждение, стала более зыбкой, невесомой, еще больше приблизилась к видению, сну, бреду…
«Выталкиванием» можно объяснить многие мои черты и поступки. Например, почти полное отсутствие удовлетворенности, покоя после удачно сделанного дела, хорошей картины или рассказа. Желание тут же забыть об успехе, добиться нового и обычно в другом роде, стиле, жанре, другой манере. Невозможность самоповторения, тем более, копирования, подражания. Неприязнь к так нужному порой закреплению результата, разработке собственных достижений, доведению их до законченности, ясности… В каждой работе проскакивается, протаскивается весь интервал от начального бессилия и неумения до вчерашнего дня. Многое, уже известное и пройденное, как бы «заново вспоминается»… Десятки лет я езжу в Москву на автобусе, и каждый раз за окном для меня новые пейзажи. Такая забывчивость скрашивает однообразие жизни, но в работе, в девяти случаях из десяти, невольно повторяешься. Слабости и трудности такого подхода к делу — «от нуля» — очевидны. Но есть и свои прелести, и преимущества. Не так привыкаешь к себе, все время настроен на новое, на тот самый один шанс из десяти… или ста?.. ждешь его, и иногда получается.

4

Я всегда хотел стать независимым — от людей с их мнениями, от давления на меня со всех сторон, а главное — от моего страха перед жизнью. Я стремился «совершенствовать себя», чтобы освободиться от него. Тот, кто намного лучше других, умней, сильней, менее зависим, и не так сильно боится. Я знал, что надо стать лучше, чем ты есть, тогда будешь свободным и бесстрашным. Когда-то мать сказала мне — так надо. А, может я это придумал?..
Понемногу, с большим скрипом, я убеждался в том, как мало могу в себе изменить. И теперь все чаще чувствую другую неодолимую зависимость. Я упоминал о ней — о давлении собственных границ и пределов. За ними остается так много! Я вижу, есть люди, которые могут гораздо больше, почему? И это все, что я могу? — спрашиваю себя. Я чувствую непреодолимую преграду своим усилиям, особенно в некоторые дни. Это как плыть в сиропе… Смотрю в окно, на ветки, на жухлую траву, на птиц, плавающих черными хлопьями над нашим холмом. Теперь я могу часами сидеть, почти не двигаясь, и наблюдать за мелкими движениями теней на занавеске. Колышутся листья… Это я-то, который грыз пальцы от нетерпения, вскакивал среди ночи, порываясь бежать, что-то проверять, исправлять…
Дело, конечно, не в осеннем пейзаже, с которым я сжился, а в том, как воспринимаешь себя. Я чувствую, насколько связан — самим собой, и ограничен — своими же страхами и возможностями, и мне не может помочь даже творчество! Более того, именно в нем наиболее остро проявляется моя ограниченность. Оно позволило мне приблизиться к собственным пределам! Наука не позволяла, жизнь — тем более, а картины и книги позволяют. Потому что не требуют от меня ничего… кроме собственных сил… Я чувствую странную скованность, оцепенение, не могу расслабиться, потому что тогда уж точно ничего не произойдет, и боюсь собираться и напрягаться — знаю, что тогда разменяюсь на мелкие дела и пустые слова… В такие минуты я устаю от себя. А это опасно для человека, который в центре Вселенной. Он не должен себе надоесть. Тогда Вселенная взорвется.
Отбросить самого себя, отвязаться, наконец! Но все чаще я сижу, смотрю на те же ветки, на птиц, небо — и ощущаю покой в себе.

5

Отойти, отвязаться от постоянного внимания к себе всю жизнь мне помогали увлечения — делами, женщинами, едой, книгами, картинами… Но, если честно, я увлекался не книгами и картинами, не женщинами и едой, а моим собственными переживаниями, страстями, победами, движением, интуицией, пониманием, открытиями, свободой, силой, умом, разными благородными и не очень чувствами, которыми, оказывается, мир, а значит — и я, густо населены… Но что ни говори, все-таки я уходил от простого физического сосредоточения на себе, от примитивного ощущения себя как «центра жизни». Я забывал о страхе за хрупкую, ценную вещь, которую несу по местности, изобилующей препятствиями, по скользкой глинистой почве. Это я несу себя по жизни, ощущая слабость и хрупкость своего тела, которое каким-то чудом еще дышит, двигается, чувствует, мыслит… и все это в один момент кончится, и конец кажется более естественным, чем существование… Я постоянно боролся с этим страхом и побеждал его уходом в свои страсти и увлечения. Я презирал страх, и жизнь, полную ограничений. Нахлебался этого с детства, и больше не хотел! От меня требовали… меня просили, умоляли родители — быть осторожным. Потом необходимость умеренной и разумной жизни мне многократно доказывали многие люди. Мне говорили — «делай, что можешь… и не лезь на стенку от бешенства, если обстоятельства сильней тебя…» Потом надо мной смеялись, когда я начал неумело и страстно что-то карябать на бумаге и холсте. Мне говорили — «делай, что умеешь…» Таких я знал много, они были насмешливы, умны, глупы, злы, добры, снисходительны, высокомерны… Почти всем я был безразличен, просто они отстаивали свой способ жизни. Я не слушал. И побеждал. Или так мне казалось? Так всегда кажется, когда не знаешь, что такое поражение или не замечаешь его. Я не был ни очень глуп, ни особо тверд — я был увлечен собой и ничего не слышал. Все, что у меня получалось, вызывало во мне восторг, а то, что не получилось, не существовало. Потом…
Потом я кое-что понимал, но только не учился ничему. Я пропустил мимо ушей десятки советов умных и понимающих людей, и не думаю, что от этого выиграл. Но зато мне не на кого теперь пенять, что оказался там, где нахожусь. Я потерял престижную профессию и верный кусок хлеба — ученые все-таки нужны — и теперь со своими картинками и книжками могу отправляться ко всем чертям. В этой распадающейся стране я растворюсь без следа. В любой другой — тем более. Не могу сказать, что это радует меня. Но и не пугает. А значит, мне действительно важно делать то, что я делаю, хочет этого кто-нибудь еще или нет. В общем, я этому рад. Все-таки, я редко надоедал себе, сохранил интерес к своим выходкам и все еще чего-то от себя жду.

6

Разве не об этом я мечтал — дойти до собственных границ? Разве не ради этого оставил науку? Конечно, да… но все оказалось сложней. Недаром кислород разбавлен азотом. Творчество разбавляется жизнью, и это неплохо, если соблюдается присущая каждому из нас мера. В науке я так и не достиг своей меры. Мне было мало и мало, я рвался в институт в любое время дня и ночи. И там получал отпор. Очень редко я добирался до тех минут, когда происходило что-то настоящее! И не только я в этом виноват, таков сам характер этого занятия: в нем преемственность, корпоративность, непрерывность пути — небольшими логическими шажками, чрезвычайно сильны. Здесь запутываются многие судьбы. Большинство ни разу в жизни не испытывает настоящего чувства прорыва, торжества своей интуиции.
Сначала я понял только то, что все несовершенства науки от людей, от условий жизни, и старался «перескочить» через эти преграды, надеясь на свои силы и способности. Потом понял, что дело в характере самого занятия — оно творчество в редкие минуты, а в остальное время ремесло и несение эстафетной палочки, с ожиданием, что ее вот-вот вырвут у тебя из рук. Это история о том, что уже существует, независимо от нас, свободно и небрежно, а мы только крутимся вокруг да около, стараясь заглянуть в механизм. Оказалось, мне это не нравится. Похоже на исполнительское мастерство — играть по нотам кем-то написанную музыку. Кто-то любит, но я предпочитаю сочинять сам. Пусть хуже, но сам.
Еще позже… Я понял, что дело даже не в исполнительстве «по нотам», а в том, что все это не обо мне. Я уже говорил об этом и повторю — не обо мне. Что делать, надо признаться самому себе: я недалеко ушел — мне интересно только то, что обо мне. Картинки обо мне, и книги обо мне.
Значит, я получил то, что хотел? И оказался в атмосфере почти чистого кислорода. Могу иногда нащупать столбики, дальше которых мне запрещено. Истина оказалась не такой радостной, какой я представлял ее себе в юности: я мечтал о безразмерной свободе и неограниченных собственных возможностях. Во своих снах я часто играл на рояле — садился, и пальцы летали. Я знал, что умею. А, может, и не знал в первый момент, но быстро создавал в себе эту уверенность. Точно так же я знал, что умею летать, стоит только оттолкнуться, совершить внутреннее усилие, подобное сгибанию ног…
В жизни оказалось сложней. Безграничности и бесконечности я не получил. Ну, что же…

7

Подведем кое-какие итоги. Развитие событий в моей жизни, скажем, в последние лет сорок, больше не вызывает у меня удивления. Представьте себе условия задачи. Внимание сосредоточено на себе, все чужеродное отталкивается или пропускается через мелкое сито. Существуют два сильных начала, оба важны, но по сути своей противоположны, их борьба угрожает целостности личности. Как можно сохранить их и целостность одновременно? Внутренняя сосредоточенность усиливается, всячески культивируется, это дает возможность исключить из сферы внимания одно из начал, сконцентрироваться на другом полностью. Достигается некое подобие равновесия, и цельности тоже… Концентрация внимания непомерно сильна, сфера внимания непомерно узка… Со временем нарастает усталость, раздражение, на периферии назревает бунт. Центр трещит от напряжения, ведь совсем не все «отбрасывается» и «выталкивается», не все обращается в «чистый продукт творчества», чтобы плотно упакованным брикетиком вывалиться на обочину скоростного шоссе… Понемногу в круге света все становится исхоженным, изъезженным… узко, сковано, сжато, замусорено… Загнивание интересов, разврат мелких слабостей, угодливость к случаю… Смута. И взрыв. На смену приходит то, что было сжато и спрятано. Быстро, потому что период колебаний нестерпим. Прежнее безжалостно выкидывается, отрицается и забывается. Но оно где-то там, в темноте, готовит новый бунт…
Такой способ существования кажется неизбежным, когда противоречия сильны, энергия противостоящих сил высока, а стремление к сохранению внутренней целостности, непротиворечивости — еще сильней, потому что за ним темный нерассуждающий страх.
Я уже сказал главные слова — страх и энергия. Конечно, без высокой энергии противостояния и страха ничего бы не было.