Фрагмент из повести «Последний дом»


………………………………………..

***
Мне не раз говорили — «что ты там окопался… Город в другую сторону полез, а ты как был, в последнем доме, так и остался, блин… Ты же способный был! »
Я не спорю, отшучиваюсь, зачем обижать… Не могу же сказать, «лучше в последнем доме жить, зато на своей земле.» Не поймут. Этого теперь не понимают, смеются — «дурила, ищи, где глубже…»
Ночью проснусь в темноте, лежу, луну встречаю, тени по стене ползут… Я дома. А если уеду, буду ночами вспоминать, обратно стремиться… Зачем ехать, куда?..
Каждый за свою жизнь горой, чужую правду на дух не выносим. Не хотим себе настроение портить, никому не докажешь ничего. Вот и я, как увижу знакомое лицо, нервничать начинаю, глаз дергается. Делаю вид, что не заметил, разглядываю небо, деревья… Знакомые говорят — «совсем свихнулся…» Пусть… Радуюсь, если успеваю отвернуться. Но иногда не успеваю, и случаются неприятные минуты. Не знаю, кто прав, вижу только, они мне чужие. А свои… это свои.
— Вечно ты упрощаешь, — Генка говорит.
— А мне сложность надоела, сил нет…
Слушаю, терплю, а сам жду, чем же кончатся слова.
Противно смотреть на говорящие рты.
……………………………………………………….

Я рано состарился, еще в молодости поседел. Потом, с возрастом выправился, стал почти как все.
Давно это случилось, в 68-ом. Я в другом месте жил, призвали в армию. И я в Праге дезертировал. Сбежал, хотя некуда было. Для меня это был удар, то, что мы там вытворяли. Но я бы стерпел, если б не тот парнишка с ведром.
Мы на танке сидели, на площади, он вышел из подъезда, рядом дом, и пошел к нам. Спокойно идет… Большое ведро, белое, эмалированное, с крышкой. Я еще подумал, как аккуратно у них все, даже ведро красивое.
Он мимо проходит. Вышел на середину площади, остановился, крышку снял… И быстро, мгновенно опрокидывает на себя. Потом я понял, почему ведро, а не канистра — чтобы скорей. А зажигалку не видел, он мгновенно вспыхнул — весь! Ни звука. Наверное, сразу сознание потерял, а тело дергалось, извивалось, живое тело…
Сделать ничего, конечно, не успели.
Наши суетились потом, кричали — «псих, псих…»
Теперь ему памятник стоит, народный герой.
Я вынести не смог, вечером из части ушел. Не помню, где был…
Утром нашли, привезли обратно, лечили. Но об этом не стоит.
Через год выпустили. С тех пор у меня справка. Каждый, кто раньше жил, знает, что это такое. Зато никому не нужен, с вопросами не пристают. Такая жизнь была, могли в любой момент пристать. А так всем ясно.
Нет, нормальный, если для себя, только с людьми мне трудно, долго не выношу их. Не всех, конечно, есть и у меня друзья, вон сколько насчитал.
Но справка у меня в крови, навсегда.
Но это не страшно, я художник, а они тогда многие со справками были. Нет, не учился, все сам. Кисточку люблю, и гуашь, а с маслом у меня нелады. Неплохо зарабатывал. Были и голодные годы, но это как у всех, ничего интересного.
Потом настали новые времена, про эти справки забыли.
Сейчас никому до другого дела нет, тоже небольшая радость.

***
Что слова… Иногда достаточно промолчать — и все ясно становится.
Когда-то у меня славная соседка была, Настя. Она жила с мужем, он шофер, значит, постоянно пить нельзя ему. Худой парень, из-за недопития нервный стал, лицо длинное, угластое, изрыто оспой или другой болезнью, не знаю. И он свою Настю очень ревновал. Она маленькая белая толстушка, милое личико, глазки сиреневые, носик тонкий… птичка-невеличка.
— Мой супруг ругается матом… — она его так называла — «супруг»…
А я был тогда женат, но об этом не интересно. Сам себе надоел. У меня родители культурные люди, надеялись на меня. И все напрасно. Мне навсегда перед ними неудобно, не оправдал. Учиться не хотел, «двигаться по лестнице», как меня учили. А теперь все чаще думаю — пусть… Как случилось, так и получилось. Жизнь смутна, непонятна… куда идти, зачем стремиться?.. Потерялся. Сначала горевал, потом успокоился — пройду уж как-нибудь незаметно по земле, а что? Недолгое дело. Не так уж и страшно, люди слабей меня живут и умирают, неужто я не смогу… Мимолетно пролечу из дыры в дыру, как Генка говорил.
Но иногда бес вселяется, и больно, и тошно, и жду чего-то, и тоскую… и страшно мне… Не знаю, что делать, не знаю… Нет, я не буян, робкий малый, только годам к тридцати немного разошелся. Оказалось, рисовать могу. К тому времени родители уже умерли. Но если б жили, все равно бы не обрадовались. Всем кажется, дети должны быть получше нас. Но откуда им взяться — лучше… наоборот, хуже, слабей получаются. То ли климат изменился, то ли еда другая…
Значит, Настя… Иногда заходила, яйцо попросит или стакан молока. Она все больше к жене. Потом жена уехала от меня, я начал в дверях появляться, и Настя чаще заходила. Соль, спички… телевизор заглох, к чему бы это… Перекинемся словом, и она обратно бежит. Ничего особенного. Потом кое-какие нежности сами собой возникли. Я на многое не надеялся, надолго испуган был, после брака-то…
Как-то она говорит:
— Хочешь, к тебе перееду…
Я просто обомлел. Очень разные мы с ней, о чем говорить… Теперь называют — связь. Да, но слабая, непрочная. Тайная нежность, правильней сказать. Только печаль от нее. Лежишь потом, вроде бы рядом, а словно на другой планете.
Отчего так устроено, что люди тоскуют, все чего-то ищут, найти не могут… Зачем все, зачем?.. Смотрю в окно, милый сердцу вид, лунная трава, ветки машут мне листьями… И все это пройдет, бесследно пролетит?..
Генка говорил, в один момент пролетим.
Так вот, Настя… Я ее жалел, а она, наверное, меня. Может, это и есть любовь?..
Хочешь, перееду, говорит, и смотрит…
Я запнулся, помолчал, может секунду, две. Она не стала ждать, вздохнула — и ушла. Больше не встречались. А потом они получше квартиру получили, уехали в центр города, и я потерял ее из виду.
Прошло лет двадцать, как-то встречаю женщину, она смотрит на меня, смотрит… По имени назвала, тихо, с вопросом — сомневается, я ли это…
А я сразу узнал, Настя.
Что скажешь… Пожал плечами, кивнул, улыбнулся… пошел своей дорогой. За углом не по себе стало, схватился за стену, словно на обрыве стою, в глухом тумане. Милое лицо, только опухшее. Я знаю, что это значит. И под глазами, на щеках, у рта глубокие морщины. Не могу смотреть на людей, к лучшему ничто в них не меняется. Я в другую сторону обычно гляжу — на лес, на воду, на зверей… Как все-таки чудно все устроено кругом… кроме нашей жизни.
Постоял, отпустил стену, дальше пошел. Домой. На край города. Поздно прошлое вспоминать, у времени обратного хода нет. Человек живет, живет, стареет и умирает, обычная история.
Вот Генка удивился бы моим словам — «в такую ударился банальность…»

***
Ну, не история, может, дело… не знаю, как назвать…
Завидую тем, у кого на каждый случай слово наготове. Но тут даже им нечего добавить, сначала живем, потом смерть. Тот, кто уходит, никогда не возвращается. Этот порядок неистребим, никто еще после смерти заново не возник. Некоторые верят, но я с печалью должен признать — ни разу не видел. Сказать «жаль» мало, я в отчаянии бываю.
Иногда человек сам решается свести концы с концами, покончить с этим делом… или историей… событием… Короче, взял и все счеты разорвал, узел разрубил. И это понятно мне, хотя я всеми силами против. Видел однажды, с тех пор на открытый огонь смотреть… не могу, не могу…
Простите, забылся.
Кажется, говорил, — страшно своих оставить. Если бы мир был немного спокойней, чище… Люди бы его без тревоги оставляли, когда нет больше сил участвовать. Хотим мы или не хотим, но участвуем, если не делами, то молчанием и бездельем своим. Бездельем, да.