День: 19.04.2004

…………………………………………
Рисовать мышкой несложно и полезно, на мой вкус. Сразу лишаешь себя заезженной акробатической ловкости обращения с пером или кистью. Как будто возвращаешься в самое начало. Первый снег. Ни лихих росчерков, ни разнообразия штриха, слишком неуклюже для фокусов средство выражения. И думаешь, как бы нечто подобное проделать в прозе. Лишить себя наблюдательного стеклышка, возможности шиковать. Чтобы никаких пряностей, а только черный хлеб и вода.

……………………………………………
Рисунок на грубой оберточной бумаге, примерно 70х60см, сделано кистями, пером, чернилами, тушью, плохой акварелью, размыто кистью и при помощи кота Аякса.
Аякс перестарался с размывкой, это видно в нижней части картинки. Вообще он был чемпионом по закреплению пастелей и размывке чернил и туши. Стоя на полу, он доставал картинки, висящие на стене на высоте до метра!
Пастель он закреплял прекрасно, а чернила опрыскивал чрезмерно.
Аякс был великий кот, черный, длинноногий, самый быстрый. Благодаря скорости он прожил семь лет, избежал многих опасностей, убегал от собак, людей и машин. Жадность подвела, съел крысиную приманку в подвале. Спасти его было невозможно. Он умер на третий день, под утро. Я спал, проснулся от того, что кто-то на груди стоит. Открыл глаза — это мой старый давно умерший кот Феликс, стоит и рассматривает меня. Приблизил морду к лицу, понюхал… Я говорю — «Феликс, что, за мной?..» И проснулся. Вскочил, подошел к креслу, там лежал Аякс, он был еще теплый, только что умер.
Я много писал о нем, и еще напишу, если получится.

Ссылки на них есть в Перископе:
www.periscope.ru
и в Сетевой словесности:
http://www.litera.ru/slova/markovich/index.html
БУДЕТ еще немного фрагментов из повестей. И основное — живопись и графика.
…………………………………………………
ЗОСЯ. (Фрагмент из повести «Последний дом»)

У Зоси долго не было котят, она болела. Сначала у нее было другое имя. Маленькая, совсем черная, хвостик короче обычного, а вокруг глаз коричневые круги, там шерсть светлей. Выглядело как очки, я и назвал ее — Очкарик. Потом, с возрастом круги исчезли, и надо было подумать о другом имени.

Я ее больше всех любил, и она меня тоже. Очень старательная выросла кошка, умненькая как сама Алиса, ее бабка. Преданная котятам, это у нее от матери, Люси. Вот и назвал ее Зосей, так звали женщину, которую я любил, но не получилось у нас ничего.
Такой как Зося, я другой кошки не знал.
Выйдешь ночью на кухню, Зося сидит на подоконнике. За окном наша поляна, освещенная полной луной… травы, кусты, на ветках одинокие капли блестят… Люблю это время, осенние ночи. Еще тепло, сентябрь, но нет уже в природе буйства и безоглядной тупости, как летом, все понемногу останавливается, замирает… Мы с Зоськой родственные души были. Подойду к ней, поглажу, она даже не вздрогнет, смотрит вперед, смотрит… Мне жаль ее становилось. Видишь, живое существо берет на себя больше, чем может от природы понять. И с людьми так случается, тоже своя тоска.
Если на коленях сидит, едва слышно помурлыкивает. Она всегда так мурлыкала, чтобы никто, кроме меня не слышал. И в постель приходила особенным образом. Надо было лечь, погасить свет, потом подождать, кашлянуть, похлопать ладонью по одеялу. Тогда раздается стук, или мягкий прыжок, или двери легкий скрип… она тут же возникает, бежит, бежит… Прыгает на кровать и сразу же носом к носу, так мы здоровались. И тут она громко мурлычет, суетится, устраивается, копает одеяло… Она ложилась мне на грудь, чтобы вся под одеялом, только голова открыта, и лицом к лицу, лапы на шее или на плече, и замирает. Еще надо было руку положить ладонью на ее лапы, тогда она вытаскивает лапки из-под руки, одну за другой, и кладет мне на руку сверху, и это уже все. Я мог брать ее лапки, удерживать, она выпускает коготки, но чуть-чуть… и мы постепенно засыпаем, вместе… Проснусь ночью — Зося спит, за окном туман, луна поглядывает на нас… А иногда, проснусь, ее нет, иду на кухню…
Она на окне, смотрит на луну.
Обидчивая была страшно. Вот она сидит на коленях, я глажу ее, но стоит только отвлечься… Задумаешься, зачитаешься… Она это сразу улавливала. Напрягается, замолкает, несколько секунд тихо — потом как оттолкнется от колен… когтями!.. иногда до крови ногу раздерет… И бежит, бежит от меня, может наткнуться на дверь, разбить губу… все уронит на пути, от отчаяния и обиды ничего перед собой не видит…
— У вас с ней серьезная любовь… — Генка без шуточек не мог, такой уж тип!..
………………………….

Я сам обнаружил, потому что забыл, и смеялся — надо же, какой хитрый…
Посвящение звучало так: «ПО ЭДГАРУ» То ли «по мотивам эДГАРА», то ли дань уважения и восхищения — «Эдгару По посвящается»
Вообще, мне уже надоело приводить здесь старые рассказики, это последний.
………………………………………………..
МАМЗЕР.

Люблю, люблю… воркуют, сволочи, нет, чтобы подумать обо мне! Я так им как-то раз и вылепил, лет десять мне было, что-то в очередной раз запретили, как всегда между прочим, в своих делах-заботах, сидели на кровати у себя, двери раскрыты, и я, уходя в свой уголок, негромко так — «сволочи…» Она тут же догнала, влепила оплеуху, он с места не сдвинулся, смущенный, растерянный, может, со смутным ощущением вины, хотя вряд ли — давно забыл, как все начиналось — «вот и живи для них, воспитывай…» — говорит. Тогда они давно уж в законном браке, и только бабушка, его мать, гладя по голове, говорила непонятное слово — «мамзер». Это она шутя, давно все забылось. Мамзер — незаконнорожденный, я потом узнал. Тогда, в начале, я был им ни к селу ни к городу, случайный плод жаркой неосторожной любви, зародился среди порывов страсти при полном безразличии к последствиям, а последствием оказался — я! И первая мысль, конечно, у них — избавиться, и с кровью это известие принеслось ко мне, ударило в голову, ужас меня обжег, отчаяние и злоба, я ворочался, беззвучно раскрывая рот, бился ногами о мягкую податливую стенку, она уступала, но тут же гасила мои усилия… При встрече с ней родственники шарахались, знакомые перестали здороваться, а его жена, высокая смазливая блондинка — у нее мальчик был лет двенадцати, их сын — надменно вздернув голову, рассматривала соперницу: общество не простит. Все знали — не простит. Оставлю — назло всем, решила она, и ходила по городу с высоко поднятой головой. И этот цепкий дух сопротивления горячей волной докатился до меня, даруя облегчение и заражая новой злобой, безмерно унизив: мне разрешено было жить, орудию в борьбе, аргументу в споре, что я был ей… И тут грянула великая война, общество погибло, ничего не осталось от сословной спеси, мелких предрассудков, сплетен, очарования легкой болтовни, интриг, таких безобидных, шуршания шелковых платьев — променяли платья на еду в далеких деревнях… Потом жизнь вернулась на место, но не восстановилась. Постаревшие, испуганные, пережившие проявления сил, для которых оказались не более, чем муравьями под бульдозерным ковшом, они еще тесней прижались друг к другу, и с ними я — познавший великий страх, родительское равнодушие — случайный плод, я родился, выжил, рос, но мог ли я их любить, навсегда отделенный этими первыми мгновениями, невзлюбивший мать еще во чреве ее, и в то же время намертво связанный с нею — сначала кровью, узкой струйкой притекавшей ко мне, несущей тепло, потом общей судьбой, своей похожестью на нее, и новой зависимостью, терпкой смесью неприязни и обожания, страха и скрытого сопротивления?.. Теперь они, наверное, любили меня, но тень, маячившая на грани сознания, отталкивала меня от них… Я взрослел, и начал искать причины своей холодности и неблагодарности, которые удивляли и пугали меня, вызывая приступы угрызения совести. Пытался объяснить себе природу напряженного и неприязненного вглядывания в этих двоих. Но все мои попытки приблизить тень, сфокусировать зрение, наталкивались на предел возможностей сознания, и только истощали меня… И тут отец умирает, унося с собой половину правды; часть тайны, оставшаяся с матерью, заведомо была полуправдой, я отшатнулся от нее, прекратив все попытки что-либо понять. И годы нашего общения, вплоть до ее смерти, были наполнены скрытым раздражением, неприязнью и острым любопытством. Она узнавала во мне его: он давно умер, а я повторял и повторял его черты, повадки, словечки, отдельные движения, причем с возрастом появлялись все новые знаки родства, откуда? я не мог ведь подсмотреть и подражать! Даже спина у меня была такая же, широкая и сутулая, и это радовало ее, и ботинки она мне покупала на два номера больше, хотя отлично видела, что спадают с ноги — это казалось ей недоразумением, которое следует исправить, ведь у НЕГО была большая нога и у меня должна быть такая же…
Она умерла, не дождавшись разговора, который, она считала, должен все прояснить, и стена рухнет, а я боялся и избегал объяснений, не представляя себе, что ей сказать, только смутно чувствуя нечто в самом начале, разделившее нас. Как-то она, преодолев гордыню свою, все же спросила — «почему ты так не любишь меня?» — меня, все отдавшую тебе, это было правдой, и неправдой тоже, потому что не мне, а ему, и его могиле! Что я хотел у нее узнать? Она ничего не знает, также, как я. Да и что я мог бы понять тогда, в середине жизни, полный сил, совершающий те же ошибки, также как они, рождающий между прочим детей…
И только в конце, когда я, свернувшись в клубок от боли, сморщенный старик, теряя остатки сознания, уходил, то вдруг ясно увидел себя, связанного с ней цепью пуповины, испуганного и сопротивляющегося, злобного, ожесточенного… — и понял, откуда все… и не могло быть иначе.

…………………………………….
Я часто привожу эту картинку художника Владимира Пятницкого, красивого, светлого, веселого человека. Я видел его в Коктебеле, в 75-ом году. Поколение тех, кого давили, но не сумели задавить. Хотя многих те условия убили, как, например, талантливого сына К.Паустовского — Алексея.
Эти и другие картинки есть в «Перископе»:
http://www.periscope.ru/prs98_2/pr4/people/obl1.htm

…………………………………………………….
Вот такой Мунк мне больше нравится, чем его же знаменитый «Крик», который почти декларация, своего рода «черный квадрат», экспрессия, доведенная до отсутствия экспрессии, скорей уже ее знак 🙂
В этом «Белом платье» — мнимая небрежность, а на самом деле — большая работа по равновесию трех пятен: платья, или платьев(1), светящихся окон(2) — и очень важных двух пятнышек в темном доме на левом, если от нас, краю картины(3).
Эти два крохотных пятнышка художнику о многом говорят. «Три пятна», которые «держат» картину — это можно найти почти на любой, во все времена. Это глубже культуры, потому что стоит на физиологии восприятия, с которой шутить нельзя, она свое берет всегда 🙂 Это «предвосприятие» всякого изображения, тот элементарный анализ, с которого начинается работа с ним в мозгу. Обеспечивающая ЦЕЛЬНОСТЬ структура изображения. Зритель обычно бессознательно проходит через это — к свойствам живописи или к сюжету. А художник делает ИНТУИТИВНО, даже не будучи научен, он это «предзнает»: если он чувствителен к изображениям, то обычно даже знаки языка — звуки, слова — трансформирует в изображения, его восприятие содержит эту стадию. Я знал людей в науке, которые читали только глазами, а слова превращали в понятия, минуя зрительный ряд вообще. Это крайность, обычно мы чуть-чуть произносим, читая ( в себе) — и картины непроизвольно возникают перед нами, когда писатель строит образы словами на бумаге. Есть и «более того» 🙂 К сожалению, взрослые редко сохраняют «эффект участия», характерный для детского восприятия. Участвовать в историях, помогать героям, разговаривать с ними — тот самый «инфантилизм», который так нужен для восприятия искусства (уж не говорю — для создания творческой вещи) — это та жизнь, в которую погружен художник или писатель. Тогда ему «не до натуры». А жизнь? Он носит с собой ее элементы, частички жизненного опыта, и использует, трансформируя, конечно. Опять ИМХО, потому что многие пишут как-то по-другому, но я не знаю, как, это недоступно мне .
Тогда спрашивают — как сочетается интуитивность и подсознательность в творчестве с понимание и знанием того, что происходит? Спрашивали. Чтобы ответить на это, я написал целую книгу «Монолог о пути», в которой по-своему ответил на вопрос о двойственности и о попеременном доминировании то одной, то другой стороны.
http://www.periscope.ru/prs98_4/proza/indexmo2.htm
Но чаще художник «не знает», или его знание не доходит до ясности «программы к действию». Противоречие «программ», если реально, может разорвать сознание на части. В лучшем случае — рвет жизнь на ОТДЕЛЬНЫЕ ЭТАПЫ. :-))