Рубрика: Uncategorized

слушал выступление Л.Шлосберга. Он мне симпатичен, конечно. С другой стороны, мне кажется, что всё не так. Я имею в виду не фактическую сторону дела, а общую картину. Свободу отнять невозможно… если она в человеке есть. Больше ничего не хочу сказать, давайте, перед Новым годом я лучше расскажу Вам о впечатлениях Саши Кошкина из повести «Жасмин», о том, как он начал писать картины. Его слова я включил в другую, общую картинку, немного приблизил к себе, я имею в виду свой текст «Мой Остров», с которым сейчас вожусь, хотя он, видимо, безнадежен. Но привычка иметь дело с неразрешимыми проблемами и безнадежными для полного завершения картинками «имеет место», поэтому так и не выяснил для себя, что я такое есть, а жизнь уже кончается, смайл…
…………………….
Лучше расскажу вам, как начал свою живопись.
Я уже два года дворником работал…
Тогда многие интеллигенты работали дворниками, истопниками, потому что хотели независимыми оставаться. Попробуй теперь, предложи быть дворником… денежки хотят, а на независимость им наплевать, дороже бы продаться. Чем больше человек умеет, тем меньше он, оказывается, нужен. Прикованные к телеге жизни таких только ненавидеть могут. Получает удовольствие от работы, да еще платить ему!?
Художник, писатель — не барыга, не коммивояжер — не должен приплясывать перед зрителем, читателем, предлагать себя, совать рожу во все дырки… Если сделанные вещи хороши, то и через десять лет хороши, а если на сегодня сделано — дорога им на помойку…
Так вот, я убирал снег с дорожки, спешил, за ночь нападало, а под снегом как назло ледок, и один из той лихой компании поскользнулся, упал на колено, они со смешками его подхватывают, и все нормально было, но он увидел меня с лопатой, и пристал. Остальные были ничего, веселые, а этот злой, я таких чувствую, от них пахнет страхом, как долго ношеные вещи пахнут. По запаху многое можно сказать, нюх, наверное, мне вместо ума даден. И глаза! хорошие были глаза… О потерях не люблю вспоминать…
Тот парень был злой, ершистый, даром что невелик ростом, и мне стало не по себе, старался не встречаться с ним глазами, может, у него пройдет… А он не успокаивается — «дворник, говно…» не люблю повторять… подскочил, толкнул меня в грудь. Он был гораздо ниже меня, но плотный, быстрый, и знал, куда бить, чтобы больно было, а я никогда никого не трогал. Те двое, другие, говорят ему «брось», а он еще злей стал, ударил меня в шею, так быстро и ловко, что я задохнулся. Тогда он еще ногой в грудь, не больно, но я упал на спину, потом сел… и не могу встать, ноги заплелись, действительно, скользко… Рядом лопата, я потянулся, чтобы взять, опереться, а они подумали, буду их лопатой бить, она окована жестяным листом, страшное оружие. Только силу понимают, уважают… Быстро оттащили этого, злюку бодрого, и ушли, он что-то кричал, но я уже не слышал.
Они ушли, я встал, и не знаю, что делать, вдруг кто-то смотрел в окно, видел, а я хотел поскорей забыть… Но отрава уже внутри, стало нехорошо, горячо, я захотел к себе, домой… и не мог, пошел в дворницкую.
Я всегда сюда приходил, когда муторно, страшно. Вижу, другие люди сильней, быстрей меня, и, главное, всегда знают, что хотят. Бьются за выживание, топчут окружающих… Особенно его злоба меня убила… он не сомневался, что прав!.. Мне говорили, только у нас так, но я не верю – грубости, может, меньше, но сильный всегда прав, а такие как я, не нужны нигде.
В дворницкой на большом столе, он линолеумом покрыт, лежали куски ватмана, стояли баночки с гуашью, пять или шесть цветов, желтый, красный, зеленый, черный, пятую не знаю, крышка присохла и не открылась, а остальные хотя и высохли, но можно было расковырять пальцем, поддеть немного. Здесь объявления писали…
Лист бумаги передо мной, большой, белый, яркий, и мне захотелось его испачкать, пройтись по нему… Я взял пальцами немного желтой и намазал, не знаю, зачем, но мне легче стало, странно, да?..
А другим пальцем взял красной, и эти два пальца рядом… я смотрел на них… А потом достал комочек черной, на третий палец, и смотрел — они были раньше похожи, как розовые близнецы, а теперь стали совсем разными… Я протянул руку и начертил желтым линию, и увидел, что это стебелек, стебель, а на нем должен быть цветок… увидел центр цветка, и лепесток, один, но большой, и я быстро, не сомневаясь, желтым и красным… а потом в некоторых местах обводил третьим пальцем, который в черной краске, и снова не сомневался, где и как делать… А потом смазал слегка внизу стебля и быстро легко провел рукой, и это оказалась земля, она лежала внизу, а цветок летел над ней, сломанный, с одним лепестком, но непобежденный… летел над миром и молчал… А я разволновался, стал доделывать стебелек, чувствую, он мягкий, не получается, я даже разозлился, взял красной горстку, смешал на ладони с черной… потом уж я понял, что лучше на бумаге мешать… и руками, пальцами, пальцами, особенно большим стал нажимать и вести вдоль стебля, и черная, которая не совсем смешалась с красным пошла тупой сильной линией, по краю, по краю стебля, и он стал выпуклый и твердый, я чувствовал, он твердеет… Чувствую — еще чего-то не хватает, и я ребром ладони, ребром, ребром стал вколачивать краску в бумагу, и немного смазывать как бы… а потом рука вдруг задрожала, но не мелкой дрожью, а крупной, толчками… полетела вверх и снова вниз, упала чуть поодаль, ближе к нижнему углу, и получился там обрывок лепестка, второго, и я его вколотил в бумагу, раз-два-три…
И понял, что готово, мне стало спокойно, и дышать легко.
Наверное, не те слова, а тогда вообще слов не было, только чувство такое, будто выплакался, успокоился и замер в тишине, покое, тепле, и все это за минуту случилось.
Так было в первый раз. Потом я даже плакал, когда видел на бумаге, что получилось, а откуда бралось, не знаю…

Мне было так интересно, что я забыл — раньше не получалось.
Все рисовали помидор, в первом классе, а я сразу понял, мне его никогда таким вот, живым, не изобразить… А теперь почему-то был уверен, что получится. Вернее, что бы ни получилось, мне все равно понравится, я знал. Мне столько нужно нарисовать! Ведь я много лет смотрел, видел, и ничего не рисовал. Зато, оказывается, все запомнил. Деревья, конечно! Я помню одну дорогу, это было давно, сумрак разливался постепенно, а впереди маячил огонек. Мы шли целый день, и, наконец, пришли… И другую дорогу помню — в горах, она упиралась в небо, с одной стороны обрыв, с другой фиолетовые цветы… Маленькие домишки — и река, она синяя, в окнах желтые огни, деревья, и небо почти черное… Желтый ослепительный свет из-под земли, синий асфальт, черные лужи — вход в метро… И еще — окно, за которым свет, занавески, цветок, он красный…
Я купил детский альбомчик, и рисовал одну картинку за другой — вырывал листочки и начинал новые картинки. Смотрел на то, что сделал, и всё, всё нравилось мне. Никогда до этого мне не удавалось вот так — взяться за дело с самого начала и довести до конца. Чего же ты хочешь, я всегда думал, делаешь часть, другой свою, и складывается общая картина… он для всех одинаков, этот мир, со своими законами, он был и будет, даже если мы исчезнем, думающие существа…
А тут я понял — с меня хватит, что-то узнал об этом, общем для всех, мире, а теперь хочу свою жизнь понять. Она не часть, а целое. Отдельный мир, в нем свои законы. В нем все личное, и даже общее становится особенным, перестает всем принадлежать. Я родился, живу, умру — сам, один, и значит, делаю свое единственное дело. И все в моей жизни тоже должно быть сделано мной, от начала и до конца. Ну, конечно, не каждый стол и стул, я главное имею в виду… А сегодняшний день захватил всю жизнь, мне некогда думать о себе, выражать свои чувства на своем языке. Я всегда был уверен, что такой язык есть. И теперь нашел его. В этих картинках все мое, вот главное.
Все эти мысли были смутными, неясными, многие пришли позже, а тогда мной владела одна большая радость. Увидел, что создал другой мир — целиком, начиная от чистого листа. Этого мне раньше не хватало — сам, от начала и до конца!
Наконец, я оказался ОДИН!
Всю жизнь об этом мечтал — остаться одному, и что-то сказать, не прибегая к советам и подсказкам.
Наконец, мой Остров со мной…

Приходит время — я осторожно продвигаюсь к краю кровати и спускаю вниз ноги, прямо в старые войлочные туфли. Это деликатная работа. Кровать скрипит и угрожает развалиться. Я — Толстый. И не стесняюсь признаться в этом — я Толстый назло всем. И я копошусь, встаю не зря — у меня гость будет. Мне не нужно смотреть на часы, чувствую его приближение. Слава Богу, столько лет… И не было дня, чтобы он не пробегал мимо. Он мой лучший недруг, мой самый дорогой враг. Он — Тонкий. Синева за окнами еще немного сгустится, и я услышу мерный топот. Это он бежит. Возвращается с пробежки. Мой сосед. Дома ему скучно — один, и после бега он выпивает у меня стаканчик чая. Он поужинал давно — бережет здоровье, а мой ужин впереди. Я ем, а он прихлебывает теплую несладкую водичку. Для начала у меня глазунья из шести глазков с колбаской и салом. Он брезгливо смотрит на глазкИ — называет их бляшками… готовые склеротические бляшки… А по-моему, очень милые, желтые, тепленькие глазочки. Нарезаю толстыми ломтями хлеб, черный и белый, мажу маслом — сантиметр-два… перчик, соль и прочие радости — под рукой…
— Спешишь умереть?..
Я сосредоточенно жую — с аппетитом пережевываю оставшееся мне время.
— А ты его… время… запиваешь пустым чайком… вот убожество…
Он не обижается — насмешливо смотрит на мой живот. Что смотреть, живот спокоен, лежит на коленях, никого не трогает.
— Понимаю, зачем бегаешь… Думаешь, долго буду жить — перебегу в другое время… Пустое дело… и никакого удовольствия… Не жрешь… без слабительного давно засорился бы…
— Клизма на ночь… — он довольно кивает… — зато я чист и легок, и все вижу ясно.
— А что тут видеть, что?.. расхлебываем, что наворотили…
Он не спорит, сидит прямо, смотрит в угол светлыми усталыми глазами.
— Что у тебя там?.. — Он каждый раз это спрашивает.
— Что-что… икона. Забыл, что такое?..
— Грехи отмаливаешь?..
— И рад бы, да не у кого…
И каждые раз он изрекает — «это не для интеллигентного человека…»
Я не спорю — с грустью прощаюсь с яичницей, с надеждой берусь за котлеты. Готовил их с утра, вложил в них всю душу. Если она существует. Если да, то она переселилась в котлеты. Я снова поглощаю ее, и она, как блудная дочь, возвращается в родное чрево… Котлетки… они долго томились, бедняжки, в кастрюле, под периной, у меня в ногах. Я чувствовал их жар весь день, когда лежал на одеяле под пледом. Постепенно охлаждалось мое тело, и пришла бы смерть, если бы не котлетки под ногой…
— Не отведаешь?..
Он с отвращением качает головой — «ты же знаешь…»
— Может, одумался?
Он дергает плечом — «с ума сошел?..»
Еще бы, котлеты напоминают ему бляшки в стадии распада — побуревшие глазки, изрытые трещинами…
Ну что скажешь — псих. Мы старики. Нам вместе сто сорок лет. Одному человеку столько не прожить, ни толстому, ни даже тонкому.
— Что там на улице нового?.. — Я давно не читаю и не слушаю, мне довольно того, что он говорит.
— Переливают из пустого в порожнее.
— А как же — расхлебываем. Душу отменили, в рай лететь нечем. Вот и решили строить башню до небес, войти своими ногами.
— Ты-то что волнуешься, при твоем весе вообще надеяться не на что…
— Вот и хорошо, хорошо-о… Исчезну, вот только дожую свое время. Буду лежать и жрать… потому что презираю…
— И себя?..
— И себя… А тело, подлец, люблю, как свинья свое свинское тело, — жалею, холю и питаю…
— Юродивый ты…
— А что… Если видишь, что мир безумен, как по-другому? Надо стать свиньей — и жрать, жрать, жрать…
— Надо бегать — силы сохранять… и спокойствие…
— О-о, эта история надолго — не ври самому себе.
После котлеток — компот, после него — чай с пряниками, мятными и шоколадными… И халва!
— Откуда золото?.. Или деньги печатаешь?..
Он думает, я ем каждый час. А я целый день жду его, сплю или дремлю. Мне жаль его — совсем высох, а не ест, носится по вечерам.
— Может, соблазнишься?..
После долгих раздумий он нерешительно берет пряник, откусывает кусочек — «ну, разве что попробовать…»
Я исподтишка торжествую… Нет, откусил — и выплюнул — «сладко…». Сейчас пробьет девять и он уйдет. У него остались — клизма, душ и постель. А мне доесть пряники, и тоже постель. Утром поплетусь в магазин. Пойду по весенней улице в теплом пальто, в валенках с галошами. Пусть смотрят — толстый старый урод, не вписывается в преддверие рая…
Но иногда среди дня выпадает несколько светлых часов. Сажусь за печатную машинку — и живу, где хочу, как хочу…
Потом взбираюсь на кровать. Она податлива, вздыхает под привычной тяжестью. Теперь буду лежать, пока не сгустятся тени… и не раздастся за окном знакомый топот…
Тонкий бежит…

Несколько подробней написал о своем многолетнем стремлении, связанном с моей первой прочитанной книгой, которая осталась главной на всю жизнь — про Робинзона Крузо. Чем дольше живу, тем оно сильней, а необходимость общения, она естественна тоже, почти полностью переместилась в те картинки и тексты(некоторые, немногие), которые я вывешиваю здесь и в других частях Интернета. Этот текстик, правда, пока придерживаю, он еще слегка ползет-плывет — это раз, и, может быть, попробую его на бумаге — два, но хотелось бы с картинками, конечно, без картинок писать слова — похоже на извращение(слово-блудие), все чаще так кажется. Вчера слушал по «культуре» про устройство мира (Фримен), и вспомнил, как все-таки странно и печально устроен мир: я знал человека, который почти сорок лет тому назад говорил про это же, чистое — пред-видение. Талантливый человек, который мог больше, чем сделал, так сложилось. Либерман, он работал где-то в Москве, но и в Пущино тоже приезжал, за мембраны получил премию…
А, да, вот ссылочка на текст, там ничего нового, все уже было, просто несколько структурировал
http://www.periscope.ru/new1.doc
Перископ не журнал, а мой сайт, так что это не публикация. Привет всем. Д.

//////////////////
Всем, кто хоть иногда заходил на эту мою страничку. Пусть Новый год будет спокойней этого, во всех отношениях. Здоровья и удачи всем, т.е. того, что меньше всего зависит от нас, а всё остальное уж постарайтесь сами, смайл… Желаю всем больше сил и терпения, веры в свои возможности и способности. Занимайтесь собой и своими близкими, помогайте слабым, не оставляйте знакомых и незнакомых в беде. Не тратьте столько сил и жизненной энергии на борьбу за справедливость, за лучшую власть, она никогда не будет ни значительно лучше, ни справедливей. Если знаете порядочных людей, старайтесь выбирать их, не верьте громким словам и крикам, рекламе и саморекламе охотно карабкающихся на трибуны, особенно тем, кто яростно борется за свои места, цепляется за них. Желаю меньше разочарований в следующем году, план по ним в этом явно перевыполнен. А я продолжу здесь, пока могу, возиться со своими картинками.

//////////////
Графика на старой картонке.

Не вступая ни к какие споры… Прочитал про лауреатов Григорьевской премии, не знал, что такая есть. Победили люди, пишущие про вспоротые животы, про кишки, про пьянство, в общем, про действительность, все это, разумеется, есть в жизни, а сейчас как-то особенно есть. Ну, не знаю ничего про качество стихов, не разбираюсь, ямба от хорея не отличаю, и это правда, а не цитата. Просто у меня другое отношение к искусству, мне кажется, это в основном такая внутренняя функция, которая позволяет поддерживать целостность личности, и еще всякие внутренние задачи выполняет, и это характерно для всех людей, таким образом и приходят к нам наши внутренние решения, путем создания образов, через отдаленные ассоциации и все такое, извините, не хочется дальше, это не для ЖЖ вовсе, это на границе физиологии. А человек творчества, искусства выворачивает эти образы на бумагу, на холст, это непреодолимая потребность, ну, есть такие люди, другие поглощены игрой образов в себе, а эти вот так, в дополнение к обычному способу общения с самим собой 🙂
Прочитал про пьянство, про кишки, про всю эту беспробудно темную жизнь — и ничего это мне лично не дает — ни для понимания мира, ни для понимания себя. Мир ведь куда сложней и многообразней, мне «Ворон» что-то дает, поддерживает мои чувства, мое отношение к миру, а эти вот товарищи… пустые звуки. А если здесь есть еще потребность остановить, удивить, эпатировать читателя, то еще хуже, да и чем сейчас можно это сделать, после 20-го века. Творческая функция мне представляется вот такой — внутренней, ориентированной в основном на самого себя… повторяюсь, извините…

…..
В принципе можно сочетать нормальную графику с фотками, не вылезая нигде «на бумагу». Может получиться интересно. Обычным «перышком»- таблеткой. На экранчике, но не очень маленьком. И если печатать потом не на фотобумаге — раз, а на хорошей фактурной акварельной, и абсолютно матово, то есть, струйного типа устройствами, то может оказаться ничего себе. Не думаю, что новость, но никогда и не стремился к техническим достижениям, чем проще, тем лучше. Но иногда хочется легкой новизны… смайл…

………..

Закончил повесть с названием «Мой остров». Написана вроде бы нормально, но пусть полежит, есть подозрение, что не получилась. Не в первый раз такое, но сейчас причина для меня нова, в первый раз сталкиваюсь — психологически кажется недостоверной. Тоже монолог, как почти всё у меня, но вот внутри монолога — внутри меня то есть, два персонажа, которые несовместимы, а я против, не люблю этого, хватает несовместимости внутри себя, а для чего писать? — для того, чтобы свои противоречия исследовать, решать — и приводить к совместимости, иначе, зачем литература, зачем слово вообще, это ведь внутренняя работа, направленная на поддержание цельности личности, вопреки проискам времени и «архитектурным излишествам», навороченным в себе самим собой, смайл. Причем текст неплох, много сценок-картинок, размышлений о жизни, об искусстве, но… все это сопряжено с личностью, которая просто не может всего этого говорить и содержать в себе. А вот в жизни так бывает! Я знал одного шизофреника-филолога, который из психушки не вылезал, но рассуждал о литературе на уровне Лотмана, и от него я гораздо раньше, чем от Ю.М.Л. слышал всякие умные штуки о литературе (хотя не люблю слишком умное, но уважаю) В жизни я был знаком с совершенно гениальным алкоголиком, который писал эссе, пил, и снова писал, а потом умер, замерзнув на ночной улице, в зимнюю стужу, не дошагав до теплого дома метров пятьдесят. Жизнь заставила меня поверить, а проза не могла, и я прогорел в главном — цельности не получилось. Пусть, пусть полежит, может, что-то еще придумаю… Неудачи меня радуют и успокаивают больше, чем удачи, теперь редкие, — неудачи громче говорят о том, что я еще жив, смайл…

С интересом вчера смотрел и слушал А.Кончаловского. Очень сильный и режиссер, и сценарист, ставлю ее рядом с Форманом ( с фильмом «Пролетая над гнезом…») и выше Тарковского, который хороший художник, но беспомощен и банален в размышлениях. Там где слова, слова, а образ теряется, или банален, это проигрыш для художника.
И взгляды Кончаловского на Россию, на состояние ментальности народа, на возможность демократии здесь — разделяю полностью. Мне 72 года, живу в провинции 50 лет почти, и убежден теперь — нормального, мирного, с сохранением целостности, ответственной свободы… выхода нет. Людей мало, готовых к переменам, умных, понимающих и не таких себялюбивых, тщеславных. Много шума, крика, почти истерики. Много эгоизма — очень тонкий слой людей хочет больше свободы для себя, для своего круга, а что хотят остальные люди… кому наплевать, кто-то знает, но надеется беспочвенно, кто-то думает переломить-перескочить, но все это уже было.

Небольшие рассказики стали получаться у меня о том, о сём, о детях и детстве, маленькие впечатления и радости, подарки и ссоры… о школе, в которой учился, об университете… Ничего особенного там не происходило — для начала какое-то слово, взгляд, звук, воспоминание, из них вырастает короткое рассуждение, оно тут же ведет к картинке… Передо мной открывалась страна связей. Летучие, мгновенно возникающие… На одной-двух страничках я становился владыкой этих, вдруг возникающих, наслаждался бегом, парением над пространством, в котором не знал других пределов, кроме полей листа. От когда-то подслушанного в толпе слова — к дереву, кусту, траве, цветку, лицу человека или зверя… потом, отбросив острую тень, оказывался перед пустотой и молчанием, и уже почти падая, ухватывался за звук, повторял его, играл им, и через звук и ритм ловил новую тему, оставался на краю, но прочней уже и тверже стоял, обрастал двумя-тремя деталями, от живой картины возвращался к сказанным когда-то или подслушанным словам, от них — к мысли, потом обратно к картине, снова связывал всё звуком… И это на бумажном пятачке, я трех страничек не признавал и к двум прибегал редко — одна! и та до конца не заполнена, внизу чистое поле, снег, стоят насмерть слова-ополченцы… Проза, пронизанная ритмами, но не напоказ, построенная на звуке, но без явных повторов, замешанная на мгновенных ассоциациях разного характера…
Такие вот карточные домики я создавал, и радовался, когда получалось. В начале рассказа никогда не знал, как история оборвется, и если обрыв произошел на верной ноте, то не мог удержать слез. На мгновение. И никто меня не видел. А рассказики почти ни о чем, и все-таки о многом, как мгновенный луч в черноту. Ведь игра словечками, пусть эффектными и острыми, фабрика образов, даже неожиданных и оригинальных… все это обращается в пыль после первого прочтения по простой причине, о которой как-то обмолвился Пикассо, гениальный обманщик и пижон, талант которого преодолел собственную грубость… «А где же здесь драма?..» — спросил он, приблизив насмешливую морду к картине известного авангардиста. И никогда не пересекал этой границы, хотя обожал быть первым. Нечего делать, кроме как путаться в напечатанных словах, если на странице никого не жаль. И этого никто отменить не в силах, тем более, какие-то концепты и придумки, игра ума и душевной пустоты. Но рассуждения не моя стихия. Эти рассказики я писать любил, и мне с ними повезло, сразу почувствовал — то самое, что нужно. Мысль — и чувство, спонтанность, импровизация — и прозрачная речь… все это соединилось в них… Я садился писать, еще не зная, о чем, сжимая ручки кресла, как перед американскими горками… Меня хватало на одну-две странички, и я чувствовал — конец! Еще не прочитав, знал — получилось!
Рассказы писались так, будто я выдыхал их, и ничего больше. Наверное, это было неспроста. Мое отношение к прозе созвучно с отношением к жизни. Я не умею планировать далеко вперед, живу сегодняшним днем, и точно также не могу выстраивать большие прозаические вещи, требующие предвидения и четкого плана, жесткого “каркаса”. А в коротких рассказах не знаешь, что случится в следующей фразе, в какую сторону потянет текст, его ритм и музыка. Рассказики эти требовали от меня импровизации, интонационной гибкости, тогда текст — свободный, живой разговор с самим собой, очищенный от примесей, которые засоряют наши рассеянные мысли…
Вот именно – свободный разговор! Монолог, единственное в прозе, что можно поставить рядом с картиной. Изображение свободно, а слово почти всегда несвободно. Только искреннее впечатление, и от своего лица…
Когда говорю о несвободе, то имею в виду не ежедневные заботы, мелкую суету, тщеславие, злобу, зависть, страх перед властью, принуждением, чужой волей… Мы хотим освободиться от пут и страхов, жить, как нравится? Чувство естественное, как голод.
Но значит ли это, быть свободным?..
Когда начинаешь жить, как хочется, только тогда и постигаешь самую безнадежную несвободу — давление собственных барьеров, своих пределов, границ… Дойти до собственных границ, и, если получится, еще один шажок…

………………………………………….
Снова стою за деревом, наблюдаю, как новое племя вытаптывает землю, где расположен мой дом. Он здесь, среди этих трех, я уверен, это мне поблажка, подсказка, фора дана — очерчены в памяти границы… Но пунктиром, расплывчато, туманно… память все дольше отсиживается взаперти… Детали ускользают — где мое окно, где дверь?..
Неужто действительность ждет моей любви?..
Ирония жизни!.. Стремление к обобщению, без которого картина невозможна, проникло в мой текущий день, а он ведь требует кропотливого педантизма, который ненавижу на холсте — в картине нет досадной мелочности, вся глубина на плоскости, и никакой тягомотины со временем, только сразу и сейчас!
Но все-таки… порой хочется поесть, поспать в тепле… такова моя слабость, нецельность, двойственность, что поделаешь…
Гуляю, жду озарения насчет жилья. Хромая память утешает, до сих пор не пропал, и теперь доберусь. В одном из трех почти одинаковых домов мое убежище, верю в это как в то, что земля не может даже на миг остановиться. Если б я верил в чудеса, сказал бы, что негласный договор заключен с непонятными мне силами. А взамен веду себя, как полагается нормальному человеку, подчиняюсь обстоятельствам, которые сильней меня. Руки вверх перед реальностью, она всегда докажет, что существует.
Но это только часть меня, слабосильная, опрокинутая в текущий день, а за спиной моя держава, в ней сопротивление живет, упорное, молчаливое… в траве, в каждом листе, стволе дерева, во всех живых существах, и я своею жизнью, нерасчетливым упрямством поддерживаю их борьбу.
Настоящая жизнь в нас, только в нас!
И незачем придумывать себе, в страхе, загробное продолжение. Нелепые басни о будущем блаженстве даже хуже, чем заталкивание в сегодняшнюю сутолоку и грязь.

///////////////////////
Жизнь полосами шла. То лучше, то хуже, потом снова светлей, теплей… Опять потемнело… И так всегда.
Люди, которые вокруг нас жили, живые люди!.. разъехались, или умерли, или мы разошлись по разным путям. Говорят, в России надо долго жить, тогда что-то может получиться. Это про общую-то жизнь? Скучно ею жить, скучно – всё повторяется…
А что останется?.. — трава, холм, река течет за холмом…
Но этого достаточно, чтобы жизнь, свою жизнь прожить.
А потом старость в дверях… или в окне?.. и уже неважно, что вокруг. Интерес еще есть, но участвовать не стремишься — слишком много знаешь о тщетности усилий. Тысячелетняя махина, ее разложение — неизбежная беда, заразная болезнь.
Мир меняется, но его не изменить.
Наверное, за это старых не любят, и поделом – слишком много видели и знают, повторы на лету узнают. Помню, на зачете по анатомии… Профессор шутить любил – едва появишься в дверях, швыряет в тебя костью – «правая?.. левая?» Того, кто замешкается, сразу выставлял.
Вот и нам, кидают современность, как кость, навстречу, в лицо…
И ты, немало поживший, сходу узнаешь – было!
Раньше за это, и не за это… стариков душили или оставляли умирать одних. И теперь оставляют, а если не оставляют, сами остаются. Приходит момент – пора… Рождается особое понимание того, что раньше – намеком, пунктиром, бесцельным разговором, неприложимой теорией… ведь любим поболтать о том, о сём… А дальше одному, самому… Нет, и раньше, иногда — ледяным сквознячком… но кругом смеются, по плечу хлопают… и забываешь… А теперь – изнутри: тихое, холодное, неподвижное, тяжелым комом в животе… оказывается, всегда там жило, только дремало… Родной ужас. И уже никому ничего, и тебе — никто ничего… Не стало спорщиков, попутчиков, провожатых, друзей, врагов…
Одному так одному.

Живопись, да и в целом искусство, не профессия, и не часть общей жизни. Она внутренний процесс, внедренный в нас генетикой: таким же образом, как у художника возникает образ, любой человек создает свои образы, через них приходит к решениям внутри себя. Только у художника всё это – чувствительность к ассоциациям — далеким, к игре большими неопределенностями — неопределимыми, мешанина ощущений да образов… всё-всё, что точно — невозможно, бесполезно… благодаря способности, а может особенности, или просто выучке, выворачивается наружу — и образ запечатлевается на бумаге или холсте.
Картины оживляют, усиливают наши страхи, сомнения, воспоминания, тогда мы говорим в удивлении про художника – как догадался…
«Как догадался, что это – я!»

Помню, на зачете по анатомии… Профессор шутить любил – едва появишься в дверях, швыряет в тебя костью – «правая?.. левая?» Того, кто замешкается, сразу выставлял.
Вот и нам, кидают современность, как кость, навстречу, в лицо…
И ты, немало поживший, сходу узнаешь – было!

Я не люблю выкрики, споры, высокомерие якобы «новых», болтовню о школах и направлениях, хлеб искусствоведов… Но если разобраться, имею свои пристрастия. Мое отношение сложилось постепенно, незаметно: я искал все, что вызывало во мне сильный моментальный ответ, собирал то, что тревожит, будоражит, и тут же входит в жизнь. Словно свою дорогую вещь находишь среди чужого хлама. Неважно, что послужило поводом для изображения — сюжет, детали отступают, с ними отходят на задний план красоты цвета, фактура, композиционные изыски…
Что же остается?
Мне важно, чтобы в картинах с особой силой было выражено внутреннее состояние художника. Не мимолетное впечатление импрессионизма, а чувство устойчивое и долговременное, его-то я и называю Состоянием. Остановленный момент внутреннего переживания. Я о том, что можно назвать искусством состояний.
Настоящие цели в искусстве начинаются там, куда ум не дотягивается в полной мере. Приближение к приблизительности. Толчок от непонимания. Исследование, выяснение… Отсюда утончение восприятия, саморазвитие… Идейки и придумки авангарда кажутся ужимками, современное искусство предлагает скушать банан, а нам — тяжко, дышать нечем… Сама жизнь кажется перетеканием в ряду внутренних состояний. Картинки позволяют пройтись по собственным следам, и я все чаще ухожу к себе, в тишине смотрю простые изображения, старые рисунки… Отталкиваясь от них, начинаю плыть по цепочкам своих воспоминаний. Творчество стоит не на уме, а на свободных ассоциациях, на умении общаться с большими неопределенностями, это наши чувства, как их определить…
Живопись Состояний моя страсть. Цепь перетекающих состояний — моя жизнь.

/////////////////

/////////////////

/////////////////

А в прошлый раз получилось весело, легко… прекрасно помню. Когда вернулся сюда, где холод, слякоть, старость… Под деревом старик валялся, лохматый, в одной брючине, вторая рядом лежала. Я его сразу вспомнил, живет в левом доме на первом этаже, у него кошка рыжая Нюрка и дворничиха жена.
Он мне говорит, плохо владея языком, но красочно и убедительно:
– Слушай, я тебя знаю… ты живешь в красном доме, – и этаж сказал, сейчас, хоть убей, не помню!.. Все три дома красные, но при словах обо мне он кивает в сторону одного из них, что страшно важно… Без его кивка я бы долго разбирался. Старик мне помог, такие люди, как он, живые, меня легко понимают, а я их.
А потом он говорит:
– А где я живу?.. хоть убей…
Тут я порадовался, не один такой, к тому же могу помочь!
Встал, как он сидит, понял, где какая сторона, и отвечаю ему с большой радостью:
– Ты живешь в левой башне, на первом этаже, как войдешь, направо и прямо, упрешься в дверь. Там дворничиха Настя, твоя жена.
Про кошку не сказал, достаточно ему. И сам удивился, сколько помню. Но тогда я отсутствовал недолго, да и старик со мной давно знаком. Кивнул ему, а сам понемногу стал выруливать направо, не спеша, гуляючи, чтобы не выдать свое прошлое незнание. Сначала вошел в подъезд, там никого, ознакомился с расположением квартир, вычислил свою дверь. Но все же отправился вокруг дома, окна поисследовать, чтобы исключить ошибку. Замечательная вещь – свое окно!..
Не помню где, но быстро нашел.

Сегодня старика нет, и где была его правая сторона… Не помню… Недаром говорят, знание относительно, придется начинать с начала. В прошлый раз легко устроился, а сегодня трудней дела — нормальных людей не вижу. И что-то каждый раз меняется… Хотя это мелкие поправки, но мелочи внимание отвлекают, и возвращаться становится всё трудней.
Многие люди, я вижу, легко смирились с перестройками местности. Говорят, умеют жить, уверены, что правят бал. Мудрилы, пусть говорят, мне их дикого знания не надо! Бесчинствуйте, кому охота… А мне интересно то, что всегда живо, среди таких вещей хочу жить.
Опять разрыли вокруг домов… Основное занятие современных молодцов – разрывать и зарывать… и снова разрывать. В конце концов, земля сбросит нашу опостылевшую оболочку, и наступит тишина…

……………………………….
Никаких соображений, пустыми глазами смотрю на два дома… Третий, оказывается, желтым стал! Оба красных кажутся одинаковыми, а теперь еще желтый на мою голову свалился!..
Спокойно, наверное, перекрасили, бывает… Хотя непонятно – зачем… дополнительные сложности создать?.. Спроси их, наверняка ответят — «так надо, если придут враги…» Теперь врагов тьма. Придут – и будут ошеломлены, растеряны: сказали им, три красных дома, а их только два… Не туда попали?.. И не заложат заряд…

Красный ли, желтый ли… крашено-перекрашено… Посмотрел и забыл.
А то, что помню всегда — мой Остров.
Но столько хорошего, полезного, веселого в памяти — ухнуло в яму, просто ухнуло!.. Стараюсь вытащить – воспоминания неохотно выползают… Перестаешь удерживать, отодвинешься – снова прежние картины, моменты… островные — странные, ненужные… сами ко мне плывут…
Сто лет прошло, а не забывается.
Помню, студентом еще был…
Тогда ел кое-как, любил укромные места, забегаловки, чтобы никто не видел, не заговаривал, и находил такие. Однажды ко мне подсел старик, я думаю, рабочий.
Он не смотрел на меня, выпил пива, а, уходя, говорит – «Хоть раз в день горячего ешь, сынок…»
То, что я ел, горячим не назовешь, хотя еда тогда была неплохая в самых захудалых местах.
Прошло полвека, столько всяких слов бесследно пролетело, а эти — помню…
Или еще…
В Ленинграде, в 63-м… бежал за трамваем, на Стрелке В.О., успел кое-как схватиться, да левой рукой. Дернуло, и меня отнесло к стенке трамвая, одной ногой на подножке, упал бы под второй вагон… Набежал какой-то парень сзади, толкнул в спину, я выправился, встал второй ногой, а он рядом висит, но правильно держится, смеется – «ну, ты даешь…»
Передних нескольких зубов не было у него, зато рядом золотые. Шпана, веселый малый… Соскочил на Дворцовой, и был таков.

Ряды впечатлений… Сами возникают. Пуговица на пальто, которое оставил в Ленинграде в 1966 году. Деревянная палочка с глазами. Пальто не жалко, пуговицу жаль… Отдельные слова, жесты людей, с которыми столкнулся непреднамеренно, случайно… Какие-то звуки, шорохи, запахи… Вкус во рту… Ночь, несколько слов… Прикосновения, они надежней зрения… Острая жалость, стыд, боль… Сочувствие, необязательное, непонятное… Несколько живых вещей: та береза, тот забор, те листья, мох у дороги… Взгляд собаки, кота… Все это рядом, охотно всплывает, само проявляется – перед глазами, в ушах, в руках, пальцах, во рту, в животе… не пытается убеждать, отстаивать себя, ни с чем не спорит, не отталкивает – приходит, занимает свое место. Остальное тут же отступает…
Здесь всё мое.

Так вернулась ко мне первая прочитанная книга.
Только Остров не там оказался, где мечтал найти.
И если сначала мог удержаться и здесь, и там, то однажды все изменилось: исчез из текущего дня, поплыл к своим местам, где тайна, загадка, мой истинный облик, начало ошибок, успехов… Где вся жизнь в зародыше, но наготове!.. и без грязи, мусора, лишних слов, тягостных пробелов, разбавляющих жизнь, оттого она свалка, красота и грязь всмятку… неизбежность, из которой постоянно убегаю…
Смеетесь?.. А чем гордитесь?.. Умением в толкучке выжить?..

………………….

…………………………..
Ближе к сумеркам картина становится понятней. Всегда есть несколько окон, которые постоянно не освещены. Ухожу к другому дому, снова подхожу, смотрю — в них прежняя темнота. А я точно знаю, мое окно не светится, когда меня дома нет. Конечно, там просто не может быть светло! Не очень умный вывод, зато точный, и моя задача определена. Решение любой задачи начинается с определения, что искать. И главное, я всё решаю сам, свое упрямство чужого ума сильней.
Значит, мое окно среди этих, тихих, молчаливых, и я спокоен.
Чем замечательно свое окно? Оно чудесно тем, что можешь, находясь у себя, без страха глазеть на мир в любое время дня и ночи. Смотреть как из собственных глазниц, из внутренней темноты. Сейчас на дворе не зима еще, а осень, окна не бьют и в дом так просто не ворвутся, повод нужен. А я осторожен, и повода не дам никому.
Все верно… если соблюдаете свой закон — уходя из дома, туши свет.
Он истинный, потому что прост и понятен, и зависит от меня, он как лекарство – мне прописан. Многие кривятся – «давно знаем, плагиат…», но важно не что думаешь, говоришь или пишешь, а как живешь. Я самое важное не забываю никогда. Например, что я художник, всё про живопись помню, знаю… Художник всегда рисует, важно, чтобы образ в голове возникал. Глядя на мир, видишь его написанным на холсте. Чем окружающее лучше холста, тот хотя бы понятней, чем черная дыра.
А то, что не зависит от меня – всего лишь правила или законы общей жизни. Общие правила лучше соблюдать, хотя бы иногда, чтобы не было неприятностей из-за чепухи. Бросайте мусор в урну – это правило. А общие законы просто необходимо соблюдать, иначе огромные неприятности. Впрочем, соблюдай их – не соблюдай, все равно неприятности настигнут…
А свои законы втройне нужно соблюдать, иначе нарушается главное условие жизни, оно в совпадении с самим собой. Но некоторые законы многим не нравятся, и у меня такой есть – говорить что думаешь. Иногда неудобно получается, но что поделаешь – закон… Живешь в темноте… в сумерках, точней сказать — среди идиотов, пьяниц, жлобов, воров, политиков, рвачей, а если вдруг спросят – где живешь?.. Придется отвечать… К счастью, не спрашивают, а я никому не привык надоедать; как люди хотят, так пусть живут, если бы не хотели, по-другому бы жили.

Я не сторонник борьбы за справедливость — в чудеса не верю, не спорщик, мне от текущей жизни нужно немного – чтобы не били, и забыли… Чтобы с вопросами не приставали, а то ведь придется правду говорить, это мой закон, а нарушать свои законы я не привык.
Не люблю крикунов, изрекающих банальности, столько раз видел, чем кончают, — в лучшем случае, поспорят, покричат, и по теплым квартирам разойдутся. А в худшем… давно известное предательство умных да разумных, наряженных в дорогие пиджаки, с галстуками на шее – поводками накоротке… И поза побежденного павиана перед торжествующими ворами, хамами, холопами, жирными попами…
Лучше не помнить вас, гулять меж трех домов, и в своей норе свободным быть.
А старость и бессилие всех все равно найдут.
Про игры памяти вот что могу сказать — ничего важного не потерял, всё, что люблю, по-прежнему со мной – животные и растения, старые вещи, некоторые люди, и мне есть, о чем с ними говорить.
А сегодняшний день – черт с ним, мой остров без него жив.
Возможно, не я, а мир сошел с ума.
Если мир безумен, то что делать… Банальный вопрос, но я отвечу, ведь все же одной ногой здесь.
Некоторые считают — нужно жрать, жрать и жрать. Смотрите, кошка ест, она голодна. Загорается дом. Кошка ест все быстрей, тревога усиливает голод. Мы те же звери…
Другие отвечают — если дом горит, надо не жрать, а рисовать, вечные дела нужней всего, они пожар переживут.
Третьи… они доказывают, что если мир безумен, нужно безумней его стать – своим безумием помоги огню…
Но некоторые ни туда, ни сюда… Кошку не забудьте, говорят — вытащите кошку из огня… Эти мне симпатичней всех.
Но лучше на эту тему помолчать. Советы, декларации, обещания, притчи – пустой звук.
Делай, что можешь, и постарайся в общую помойку не попасть.

////////////////
Последние годы много сил приложил к тому, чтобы изображения на экране перестали быть «репродукциями», а стали самостоятельными мирами. Сейчас такая возможность есть, но, как во всем и всегда, вопрос упирается в автора, в его возможности, и никакой фотошоп не поможет, если ты совсем ничто. Так что предел внутри себя один и тот же — пишешь ли маслом на большом холсте или копаешься с перышком на клочке бумаги, или что-то выделываешь на экране… От своего предела никуда не уйти. Ну, что сказать… Главное, чтобы костюмчик сидел, интерес был, и изо всех сил стараться, не оглядываясь…
А на стене картинки — это на стене картинки, у них особенная стать, как ни крути 🙂

……………..
Не могу вспомнить, что это было, особенно фон. Очки, бумага — да, а сзади какие-то картинки…
Чисто настроенческое. У меня есть двоюродный брат, он объездил весь мир, только что был в Нигерии и Уганде, Азия и Южная Америка вся его 🙂 Иногда я думаю, как много потерял в жизни, мало ездил, смотрел… Мне всегда казалось, что всё в сущности одинаково, и сейчас так кажется, различия не существенны, и все-таки… Наверное, привлекает каждый день просыпаться на новом месте. Ну, пробовал как-то, быстро надоело, смайл… И как обычно, повторяю дурацкую фразу, которую вроде бы сам придумал — «как случилось, так и получилось…» Важно не спятить, чтобы от неприемлемой тебе жизни крыша не поехала 🙂 Вот и не поехала, хотя немного бы могла бы… Ну, в картинках точно поехала, а прозу всегда презирал, и притягивался, и оттого от моих текстов десятая часть оставалась. И плохо, что десятая, и неплохо…

Ну, странный вопрос… Впрочем, раз в неделю такие задают, моя почта открыта на все стороны света.
Ну, Вы имеете в виду творчество? ведь об этом Ваша забота?
Странно было бы, если б я знал. Но не отвечать невежливо, я и так уже в этом году перевыполнил в ЖЖ по невежливости все нормы, если такие существуют. Так что теперь стараюсь исправиться. В ЖЖ .
Вот ответ: жить и работать без обратной связи, вот главное сегодня. Вы загляните в FB и сразу поймете. Разрабатывать изображения в своем русле — мое занятие. Конечно, не механический процесс — а отражение текущего состояния автора, и трудно понимаемые вещи: вдруг кажется — так надо, или так сильней, или просто — вот!..
А потом я некоторые, не глядя на окружение, просто и тупо вывешиваю, привык к такой работе за 15 лет в Интернете. И иногда меня радуют некоторые редкие люди, которые замечают, что не просто бутылка с недопитым пивом…

…………….
Порыв, третий лишний, торжество победы, скажи смерти нет
( про названия: Если что-то делаешь по привычке, тут же вылезает банальность.)

Смотрел и слушал по телеку двух поэтов, старого и молодого. Старый, Штыпель кажется фамилия… еще хуже молодого. И слова вроде красивые, а вот ощущение, что просто жуют слова. Кто-то когда-то сказал им, что поэты, потом продолжают хвалить, кто из вежливости, кто от непонимания, которое в главном — в слабой чувствительности, в обычной толщине кожи. И с выражением читали, но от этого только хуже. Какая-то имитация искренности происходит. Причем люди вроде интеллигентные, но от этого только хуже — много знают, как надо, чтобы выглядело как надо. Пронзительные строки иногда попадаются — у совсем неумелых необразованных людей, и у людей, у которых стих вырывается, когда дышать трудно или с ножом к горлу. «Ворон», «Баллада Редингской тюрьмы», многие стихи Эвелины Ракитской — вот так написано как в последний раз, и больше не будет ни времени, ни жизни. Тут мало честности, ума, даже простоты — это все есть, например, у Л.Миллер, только нет силы выражения, отчаянности этой, напряженности, голоса, который с трудом, с трудом образуется…
Только мнение, разумеется.