Рубрика: Uncategorized

Стемнело, когда постучал Аркадий, позвал к чаю. Марк валялся на своем топчанчике, охваченный туманными идеями, в которых сочеталось то, что в жизни он соединить не умел — нежность и яростное обладание. О нежности, пронзительном, не имеющем выхода чувстве, по сути печальном, потому что вершина, за которой только спад… о ней он знал, было один раз и навсегда запомнилось: он намертво запоминал все редкое, и ждал снова. Об обладании он знал примерно столько же, свой опыт не ценил, но и не стыдился его — он симпатизировал себе во всех проявлениях, мог, проходя мимо зеркала, подмигнуть изображению, без театрального наигрыша, просто потому что приятно видеть совладельца бесценного дара, ни за что ни про что свалившегося на голову; ведь рождение — подарок, игрушка, приключение, и одновременно — судьба?..

«Не обманывай себя, зачем наделять эту таинственную незнакомку всеми достоинствами! Другое дело, те чудеса, которые она выделывала своими выпуклостями, но при чем тут нежность? Просто здоровенная баба!.. Нет, я уверен, она нежна, умна врожденным умом, у нее такой взгляд… Не сочиняй, нужен ты ей — не прост, нервен, и занимаешься черт те чем, безумными идеями…»

……………………….

— Безумными, конечно, но… в самых безумных-то и встречается зерно… — с удовольствием говорил Аркадий.

Он высыпал чаинки из пакета на ладонь и внимательно рассматривал их, потом решительно отправил в чайник, залил кипятком.

— Возьмем тривиальный пример… я-то не верю, но черт его знает… Вот это парение тел, о котором давно талдычат… Тут нужна синхронность, да такая… во всей вселенной для нее местечка не найдется, даже размером с ладонь! Шарлатанят в чистом виде, в угоду толпам, жаждущим чуда. Никакой связи с интуицией и прочим истинным парением. Коне-е-ечно, но…

Он налил Марку чаю в глиняную кружку с отбитой ручкой и коричневыми розами на желтом фоне — найденная в овраге старой работы вещь, потом себе, в большой граненый стакан с мутными стенками, осторожно коснулся дымящейся поверхности кусочком сахара, подождал, пока кубик потемнеет до половины, с чувством высосал розовый кристалл, точным глотком отпил ровно столько, чтобы смыть возникшую на языке сладость, задумался, тянул время… и вдруг, хитровато глядя на Марка, сказал:

— Но есть одно «если», которое все может объяснить. И даже ответить на главные вопросы к жизненной силе: что, где, зачем…

— Что за «если»?

— Если существует Бог. Правда, идея не моя.

Марк от удивления чуть не уронил кружку, хотя держал ее двумя руками.

— Да, Бог, но совсем не тот, о котором ведут речь прислужники культа, эти бюрократы — не богочеловек, не седой старикашка, и не юноша с сияющими глазами — все чепуха. Гигантская вычислительная машина, синхронизирующий все процессы центр. Тогда отпадает главная трудность…

Аркадий, поблескивая бешеными глазами, развивал теорию дальше:

— Любое парение становится возможным, начиная от самых пошлых форм — пожалуйста! Она распространяет на всю Землю свои силы и поля, в том числе животворные. И мы в их лучах, как под действием живой воды… или куклы-марионетки?.. приплясываем, дергаемся… Не-ет, не куклы, в том-то все дело.

Все источники света горели в тот вечер необыкновенно ярко, лысина старика отражала так, что в глазах Марка рябило, казалось, натянутая кожа с крапинками веснушек колышется, вот-вот прорежутся рожки… и что тогда? Не в том дело, что страшно, а в том, что система рухнет — или ты псих, чего не хочется признавать, или придумывай себе другую теорию… Безумная идея — вместо ясного закона в центр мироздания поместить такую дикость, и мрак!

— Аркадий… — произнес юноша умоляющим голосом, — вы ведь, конечно, шутите?..

— Естественно, я же физик, — без особого воодушевления ответил Аркадий.

Он еще поколыхал лысиной, успокоил отражения, и продолжал уже с аргументами, как полагается ученому:

— Тогда понятна вездесущность, и всезнайство — дело в исключительных энергиях и вычислительных возможностях. Вот вам ответы на два вопроса — что и где. Идем дальше. Она не всемогуща, хотя исключительно сильна, а значит, несовершенство бытия получает разумное объяснение. И главное — без нас она не может ни черта осуществить! И вообще, без нас задача теряет интерес — у нее нет больших ошибок! Подумаешь, родила червя… Что за ошибки у червя, кот наплакал, курам на смех! А мы можем — ого-го! Все правильно в этом мире без нас, ей решать раз-два и обчелся, сплошная скука! А мы со своей свободной волей подкладываем ей непредсказуемость, как неприятную, но полезную свинью, возникают варианты на каждом углу, улавливаете?.. Становится понятен смысл нашего существования — мы соавторы. Наделены свободой, чтобы портить ей всю картину — лишаем прилизанности и парадности. Создаем трудности — и новые решения. Своими ошибками, глупостями, подлостями и подвигами, каждым словом подкидываем ей непредвиденный материал для размышлений, аргументы за и против… А вот в чем суть, что значат для нее наши слова и поступки — она не скажет. Абсолютно чистый опыт — не знаем, что творим. Живи, как можешь, и все тут. Вот вам и Жизненная Сила! Что, где, зачем… Что — машина, излучающая живительное поле. Где — черт-те знает где, но определенно где-то в космосе. Зачем? Вот это уж неведомо нам, но все-таки — зачем-то!

……………………….

Марк слушал со страшным внутренним скрипом. Для него природа была мастерская, человек в ней — работник, а вопрос о хозяине мастерской не приходил в голову, вроде бы имущество общественное. Приняв идею богомашины, он почувствовал бы себя униженным и оскорбленным, винтиком, безвольным элементиком системы.

— Ну, как, понравилась теория? — осведомился Аркадий.

Марк содрогнулся, словоблудие старика вызвало в нем дрожь и тошноту, как осквернение божества у служителя культа.

— Он шутит… или издевается надо мной? — думал юноша. — Вся его теория просто неприлична. Настоящие ученые знают непоколебимо, как таблицу умножения: все реальные поля давно розданы силам внушительным, вызывающим полное доверие. Какая глупость — искать источник жизни вне нас… Это время виновато, время! Как только сгустятся тучи, общество в панике, тут же собирается теплая компания — телепаты, провидцы, колдуны, астрологи, мистики, члены всяческих обществ спасения — шушера, недоноски, отвратительный народец! Что-то они слышали про энергию, поля, какие-то слухи, сплетни, и вот трогают грязными лапами чистый разум, хнычут, сучат ножонками… Варили бы свою средневековую бурду, так нет, современные им одежды подавай!..

— Ого, — глядя на Марка, засмеялся Аркадий, — чувствую, вы прошли неплохую школу. Кто ваш учитель?

— Мартин… биохимик.

— Вот как! — высоко подняв одну бровь, сказал Аркадий, — тогда мне многое понятно.

Он рассмеялся, похлопал юношу по рукаву:

— Ну, уж, и пошутить нельзя. Теперь многие увлекаются, а вы сразу в бутылку. Разве мы не вольны все обсуждать?.. А Мартина я знал, и хочу расспросить вас о нем — завтра, завтра…

Мне кажется, важнейшие события новейшей истории связаны с противоречиями в нашем геноме, которые неразрешимы. За ускорение эволюции мы дорого заплатили. А делать что… Придется копаться в собственном геноме или убираться ко всем чертям. Впрочем, это самокопание может помочь убраться поскорей, не исключено. Это Вам легкомысленный ответ на глубокие рассуждения, смешение генетики, библейских заповедей и «афоризмов житейской мудрости». Ничего не понимаю, и не стремлюсь понять, не хочу время тратить. Для рассмотрения жизненной траектории одной отдельно взятой частицы — даже для этого у меня явно не хватает мудрости. Смайл!

Я взял тетрадь, из нее выпал таракан. Довольно крупный, мясистый, звучно шлепнулся на стол — и побежал. Я смахнул его на пол. Он упал с огромной высоты на спину, но ничуть не пострадал — отчаянно болтал ножками и шевелил длинными усами. Сейчас перевернется, убежит… Он раскачивал узкую лодочку своего тела, чтобы вскочить на ноги — мудрость миллионов лет выживания спасала его. Я смотрел на него, как небольшая гора смотрит на человека — с досадой: существо, слишком близко подбежавшее к ней. Сейчас он думает, как удрать. Не понимает, что от меня не уйти. Пусть не бегает по столам, по любимым моим тетрадям. Надеется, что перевернется — и дело сделано. Он только предполагает, зато я — располагаю. Чем я не тараканий бог? Я наперед знаю, что с ним будет. Я накажу его за дерзость! Смотрю, как он барахтается — сейчас встанет… Все-таки, неприятное существо. Зато у него есть все, чтобы выжить — он быстр, силен, бегает, прыгает — почти летает. Не хватает только панциря, как у черепахи. Представляешь — панцирь… Я его ногой, а он смеется — вдавливается в подошву, как шляпка гвоздя, выступающего из пола, освобождается и убегает. Да, панцирь ему не даден… И ум у него точный и быстрый, но недалекий. Он предполагает, а я — располагаю.
Я сижу за столом, повернувшись к таракану. Пожалуй, поступлю как бог — дам ему поверить в шанс. Переворачиваю его. Он бежит через комнату в дальний угол. Чудак, я же его догоню. Не спеша встаю… и вижу — совсем рядом с ним щель в линолеуме. Таракан вбегает в щель, как в большие ворота, и теперь бежит себе где-то в темноте по известным ему ходам…
А я, назначивший себя его богом, непризнанный им — остаюсь, беспомощный, один в огромном пустом и гулком пространстве.

С трудом прочитал немного у Померанца, наверное, слишком глубоко для моих мозгов, хотя кажется, любые сложности можно просто выразить, но это особый, наверное, талант. Одна простая мысль, наверное, банальная, меня остановила — если Россия между Европой и Азией… Что такое Европа более-менее понятно, религия, культура, латиница и т.д. боюсь опошлить мысль мудреца… А что имеется в виду под «азией» — действительно нет такой же определенности — не Китай, не Индия, не Япония, ни одна из трех-четырех крупнейших азиатских культур не кажется такой уж близкой. Может быть, Россия как-то связана с Азией, которой давно нет? 🙂

Если меня добавляют во френды, то я тоже добавляю. За редкими исключениями, например, если густой выпендреж на пустом месте, или совсем что-то чужеродное. Всегда смотрю журнал. Он может быть не интересен для меня, но все равно добавляю, потому что считаю, мои тексты и картинки должны быть доступны всем желающим. Доступны, и всё. Симпатичные мне журналы -запоминаю, возвращаюсь в них, читаю, а ленту не люблю, это газета, много людей, шум, и ничего не понять о каждом из них.
Некоторые авторы для меня загадка, они много читают, у них интересные цитаты приведены, и я вижу, что они потоньше, чем я. Про ум не говорю, не знаю, что это такое. Умение различать? Я чисто интуитивно и что-то, а мыслить не умею, после науки опротивело. Часто пытаюсь догадаться, что новые френды делают САМИ, и не могу, и это как заноза… Смайл…

Неужели все-все хотят иметь и имеют эти чертовы мобильники? Особенно современные, где пальцами, пальцами странички перелистывают. Что еще можно сделать пальцами да на таком крохотном экране, это ведь просто красивая игрушка, и всем затуманила мозги. Попробуйте серьезно поработать на таком экране с изображением — невозможно. Только звонить беспрестанно — «я картошку купил, иду домой…» Смешно. Есть что сказать интересного, важного? — интересное так редко приходит, что тоже странно звонить и звонить…
Постоянно быть в курсе — чего? Всего того дерьма, что обрушивается на головы каждую минуту? Какого черта это нужно знать? Я уж не говорю о том, что довольно унизительно, когда тебя поминутно вызывают из собственных штанов, из карманов — на фиг Вы мне сдались? Если мне что-то нужно важное сказать, то уж найду время и место. А так что? — идет человек по улице и как ненормальный что-то бормочет — неужели это нужно, тем более — поминутно, все время?
Более того, мне говорят, программа эта бесплатная, только сообщи свой номер мобильника, мы на него пришлем эсэмэску — не бойся, бесплатно, и сообщим тебе какой-то код… Да не нужен мне ваш код, гуляйте, я не хочу, чтобы мне звонили, и постоянно быть «на проводе» как песик на поводке… Тогда уж идите дальше, вживляйте себе в ухо чип такой, чтобы в голове поселились голоса, и переговаривайтесь с ними. Но это умели шизофреники тыщу лет тому назад.

Вчера вечером произошло событие, которое для меня важней, чем все демонстрации и лозунги новейшего времени, вместе взятые. Может, я преувеличиваю, но только чуть-чуть… Стучится соседка и говорит — «Соль забыла купить, а ко мне сын приехал, хочу котлеты ему жарить, а соли, смотрю, нет… и бежать уже некуда…»
Мы в этой квартире живем с 1993 года, и никогда никто из соседей… Никто, никогда!
А раньше жили в другой квартире, и там не то, что соль… телевизор ходили смотреть, и на день рождения друг друга приглашали… Но это раньше было. Рассеялись эти люди, а теперь народ другой, словно в чужой стране живешь… А Вы мне всё о демонстрациях… Неужели не видите, неисправимо всё, неисправимо…

Особый интерес в рассеянии света на мелкой пыли, обитающей в воздухе, этот пыльный свет многое может выразить. Рассеяние света крупными пятнами на поверхностях и вещах — совсем другое. Бывает и то, и другое, например, одна картинка… где-то лежит, надо поискать… С развалинами, дикими зарослями, полузаросшими дорожками… теплая пыль на них… А сквозь провалы окон – тот самый теплый пыльный воздух…
И никого… Это и есть рай.
Об этом немного есть в повести «ЛЧК», но там вмешивался ледяной «ветер с Мурмана». Я усмирял его пламенем очага в подвале, и питием пустырника. Что могли пить мои подвальные герои, не водку же! Пустырник на чистом спирте.
И город проваливается в конце, но… в озеро чистейшей прозрачной воды.
Мирная утопия. И герой обязательно найдет своего кота, такой зверь пропасть не может.

***
Мне всю жизнь везло, знаете, почему? Я невменяем, в силу устройства своей психики — если чем-то был увлечен, то ничего вокруг не видел. И так проехался по жизни до старости. Платили всегда по минимуму, но это меня не волновало.

***
Те изменения, которые в последние годы произошли, еще губительней для свободного творчества, чем «ШАРАЖКИ», которые устраивала та власть для творческих людей — внутри тех шаражек оставался дух свободного творчества, и отношения людей близки к идеальным, хотя кругом было сплошное свинство и дикость. В лагерях между «политическими» отношения были куда лучше, чем «на воле» сейчас.
А теперь я добровольно двадцать лет сижу в собственной резервации, потерял все связи со столицей, которая рядом. Благодарю возраст, ссылаюсь на немощность, и никого видеть не хочу. Пенсию платят, и если вдвоем, и крыша есть, то выжить можно.
Та жизнь, при коммунистах, была опасной и жестокой, эта чуть менее опасна, не менее жестока, к тому же идиотизм существования возрос неимоверно. Раньше казалось, можно уехать, скрыться и забыть. Теперь ясно, что идиотизм мировой, никуда не скроешься, и надо как-то доживать, не подчиняясь, вот и все дела.
Мне говорят — «жизнь такова, и разумно подчиниться ей, не мудро бунтовать против того, что изменить не можешь…» Живу как хочу, отвечаю им, а от вашей мудрости меня воротит. А что получится…
Как говаривал герой повести «Последний дом» — «что случилось, то и получилось…»

***
Так бывает, когда какая-то сторона направления или дела исчерпана, и нужно «повернуть за угол»…
Я говорил со многими в течение жизни, кто делает самостоятельные вещи. Есть две тактики — одни молчат, сосредоточенно ждут, не делают лишних движений руками. Другие продолжают «сбивать масло» в обезжиренном молоке. Способ поведения «упирается» в глубокие качества личностей, и никто не сумел мне доказать, что лучше -первое или второе…
Известно досконально одно — если теряется сосредоточенность ожидания или попыток, то ничто не приходит само.

***
Откуда все наши беды, за что постоянно плату требуем — за труд! Ненавистен он. Огромное большинство людей ненавидит труд, мирится с ним только за плату. Поэтому деньги возникли. Если б труд был творческим и любимым, то за что платить? — сам бы приплачивал, только бы трудиться. Примеры есть, знаю людей, которые так работали всю жизнь — утра дождаться не могли, только бы продолжить. В принципе ничего невозможного, если примеры имеются! Чуть равновесие нарушится в сторону любви и интереса… и вся современная система рухнет, представляете, если каждый или хотя бы многие захотят работать не за деньги?.. За скромную плату на пропитание, не связанную с результатами труда.
В молодости я об этом мечтал — чтоб комбинезон и ежедневную миску бесплатного супа… И никто бы не мешал любимым делом заниматься… Ан нет, это вам никогда не простят!..
В то же время основные достижения человечества связаны именно с таким – свободным трудом. Остальным неплохо бы сделать две прививки — чтоб полюбили творческий труд — раз, и чтобы потеряли интерес к собственности — два. И тогда мы оторвемся от обезьян, и начнем, наконец, самостоятельную человеческую жизнь. Все — творческие, все живут, а не выживают. И на каждого — по банану, всегда, — с уважением к творческим неудачам, которые чаще, чем удачи…
Для этого всё есть. Почти… Только огромный источник энергии нужен, скажем, термоядерный синтез. И прививку новорожденному, как от оспы, чтобы генетику исправить.
И никакой борьбы за существование, «выживания приспособленных»…
Нет, не получится, о причинах даже скучно говорить.
Черт, так и умрешь, видя, как прозябает творчество, как торжествует пошлость и жадность простой обезьяны…
Да что обезьяны, я любил вас, обезьяны…
Будьте бдительней в следующий раз!

Многие годы пишу на стенах, и рисую, такая привычка. В старой квартире писал по штукатурке, когда выезжал, пришлось замазывать, иначе квартиру не принимали. Теперь стал умней, пишу на обоях, в случае чего легче содрать. Здесь же записывал имена котов, которые через квартиру проходили. Ни один из них не умер своей смертью, в старости.
И меня еще спрашивают — «отчего вы не любите людей?»
……………………………………………..***

Когда-то мне довелось побывать на очной ставке в тюрьме (Бутырка, 1970г), и там, на окне в коридоре… а стены полутораметровые… я увидел чахлый желто-зеленый росток, и удивился — как здесь оказался!..
Очень просто, там работало много женщин, они хотели, чтобы на окнах, хотя бы в коридоре, что-то росло. Меня поразили эти женщины-офицерши: за столами в коридорах, как в больницах сестры, они сидели. Все были красавицы — высокие, «фигуристые», и, наверное, заботились о цветке, хотя света ему было маловато.
Трудно понять попавшему туда временно, что для кого-то здесь просто место работы. Что можно понять, когда основное чувство — страх, что больше не выйдешь, — оставят, запрут — забудут… завязнешь на годы… Хотя непонятно, за что… Но это тогда не обсуждалось — найдут за что, если появится желание — найдут!.. Современной молодежи, наверное, эту уверенность трудно представить себе, но, поверьте, не так далеки те времена, и они вполне вернуться могут.
Через много лет я нарисовал этот цветочек, тюрьма запоминается.
…………………………………..

Что приходит в голову, когда заглядываешь в некоторые прекрасные и умные сайты в Живом Журнале? С чувством уважения и восхищения я бы сравнил их с жизнью красивейшего насекомого — пчелы, пчелки, которая перелетает с цветка на цветок, выбирая неслучайную цель, и употребляя нектар и пыльцу не ради удовольствия только, но и на пользу, одновременно наслаждаясь и развиваясь.

К сожалению, и это в моем возрасте необратимый факт, я устроен по-иному: мой способ жизни куда печальней, никакой красивости в нем нет. Дождевой червяк, вот самое точное сравнение! Роя свою нору, он пропускает через себя всю дрянь, которая ему попадается на пути. Говорят, он полезен, и даже его надо охранять, но труд и жизнь его протекает в темноте, среди случайного хлама земли. Вот так и я, каждый день, поглощая бездарные сериалы, проходя по одной и той же дорожке, глядя в землю и замечая только то, что живет и растет у ног моих, попадая в лужи, в каких-то грязных углах ставя перед собой ничтожные небольшие предметы, которые отброшены с успешного пути, забыты на обочине… порой испытывая неловкость за то, что не собираю созревшие плоды и красивейшие вещи… — все же свой образ жизни всем другим предпочитаю.
Рядом с моим балконом вытянулась молодая вишня, вторую, постарше, срубили, она мешала своей тенью верхним этажам, а эта только-только доросла до второго — моего. В этом году вишен много, и передо мной, на расстоянии протянутой руки — красивые созревшие ягоды. Но вместо того, чтобы радоваться сначала буйному цветению, а сейчас плодородной поре — я страдаю, и говорю дереву — не расти выше, в этом мире невозможно радостно жить и плодоносить!..
…………………
Прошли годы, срубили и молодую вишню, потому что выросла выше моего окна. Это закон нашей жизни, именно так народ хочет жить, а тех, кто так не хочет, малое меньшинство. Страна еще не распалась окончательно, а народ уже распался.

……………………

……….
вообще-то, в Московской области, но так хотелось перенестись, что не удержался 🙂
Самое большое вранье — пейзажи. Нет, портреты, все-таки… А самое честное занятие — натюрморт: он может быть полностью в воображении, никакого обмана, смайл…

Шизофреники всегда говорили, что за ними наблюдают из стен, окон, вентиляционных отверстий, их бред оказался пророческим — так и будет. А преступник научится быть прозрачным для камер, а потом — для хохмы — и дворника научит…

//////////
Не люблю слова, стараюсь обходиться изображениями, но иногда приходится говорить. Умозаключения мне недоступны, но иногда приходят решения, которые проще написать, чем нарисовать. Это, конечно,поражение, но что поделаешь, не Рембрандт…
Если уж делать это, то лучше всего в пустой комнате, и в тишине — ПРОГОВОРИТЬ. Звук собственного голоса принуждает к краткости — бикитцер, если одним словом, которое еще от бабушки слышал.
Но за изображениями всегда остается темная без-глаз-ная основа: осязание, свет и теплота. К этому ближе всего скульптор. Недаром слепнущий Дега начал лепить, и делал замечательные вещи. В живописи он изыскан, а здесь — сама простота…
Эх, не дано… Пикассо советовал выкалывать глаза, но думаю — не поможет…
А Туся кстати мне попалась, на этой картинке что-то, натолкнувшее меня на вышестоящие банальности, смайл, смайл…

………………

Иногда мне присылают прозу и даже стихи — дайте совет или даже оцените. Если без наглости написано, то я полон сочувствия, но ничего сказать не могу. Обнаружил, что гораздо легче дают советы те, кого как-то учили — рисовать, писать… неважно. Вообще-то писать картинки научить нельзя, но можно посоветовать приемы, которым тебя самого учили. Не могу сказать, что это ничего не дает — мне кажется, это страшный вред наносит. Мой учитель живописи ни разу не показал мне свои картинки, специально, чтобы сказать — «вот как нужно!» Он мне показывал какую-то точку на репродукции Ван Гога, и говорил — «смотрите, с каким напряжением он эту крошечную красную посадил среди серо-бурой зелени…» Нельзя учить, но можно чуть-чуть направить внимание, открыть глаза на напряженность… Но если шкура толстая, простите, то никакой напряженности не почувствуешь. Значит, должна быть внутренняя готовность, напряженная чувствительность… Одному сказал — приди с картинками, которые пишешь день и ночь. Тогда Поговорим!!! Оказывается, он не пишет, он учиться собирается, а уж пото-о-о-м… и для этого ко мне ходить, чтобы я за спиной стоял, и пальчик протягивал…
Ну, еще чего не хватало…
Вообще, я устал, это слишком сложный разговор. Ничего не советую, я сам не знаю, что завтра буду делать, и как! Нет, как-то раз ошибся, с жаром говорил, а на меня странно посмотрели, что-то не то от меня хотели… А, вспомнил, «как сделать так, чтобы картинку заметили?» что-то в этом роде… НЕ ЗНАЮ!!! это делается специальными усилиями, для них нужно быстро и бодро головой крутить по сторонам, ловить взгляды… это совсем другое! Перестал говорить. Один раз сказал — сходи к Шилову. А другому — смотри Веллера… или Прилепина. Мне хватило абзаца этих умельцев, чтобы книгу закрыть. Ничего плохого не скажу, просто марсияне для меня. А о себе… много плохого могу о себе сказать, только я не пацан, и никогда им не был, и современные доблести мне кажутся полукриминальными байками, вот пусть по тюрьмам их и поют-рассказывают. А мне говорят — «жизнь такова!» Она не такова, не туда просто смотрите, это раз. Ну, и что с того, если по-вашему такова, это два? А потом другая, а потом третья будет… идите к черту! Нет, нет, никому так не говорю, а просто отвечаю, что сам не учился, и не умею учить, и не думаю, что можно научиться… так, сам не умею, копаюсь в свое удовольствие, и в окно стараюсь не смотреть, ну, если за хлебом в лавочку — да, и только.

Отношение к прошлому всегда содержит ошибки зрения, но кажется, раньше не все были так придирчивы и злы. Правда, ко мне частенько заглядывал милиционер – «работать будете?» С утра до ночи писал картинки, но это не работа. Землю копай, канаву вокруг дома рой без смысла и цели, и будешь понятным человеком.
Такое было время всю жизнь. Сейчас не страшней, но мерзей стало. Все на свете измерить решили, ко всему прицениться, простой цифрой обозначить. Провальная затея.
Когда-то, в начале наших перемен я спорил с Василием Александровичем, просидевшим много лет в сталинских лагерях. Он уже тогда лагерным чутьем ухватил, куда покатилось дело, и говорит – «какая разница, откуда ужас…»
Я не мог понять, ведь больше не сажают…
Он усмехался, «превратить человека в нечеловека… не обязательно стрелять-сажать… А если надо будет – посадят, не сомневайся…»
Его давно нет в живых.
Он прав оказался.

Вокруг меня болтают про любовь, она, мол, спасет мир. Чем злей болтуны, тем больше слов о любви. Не слишком высоко это чувство ставлю, в нем много эгоистического, «гранатовый браслет» редкий случай. Но бывает, одна жизнь врастает в другую, как неотъемлемая часть. «Главное — укорененность и врастание» — когда-то сказал мне один человек, с которым я общался полчаса, попутчик случайный. Бывают встречи… Спасались от мороза, выпили бутылку и разошлись. В провинциальном городке на вокзале. Можно забыть, где живешь, но такие слова не забываются. Из врастания рождается сочувствие, главное человеческое чувство. А теперь оно поставлено в один ряд с дерьмом, измеряется наглыми бумажками…
……………………………………
Люди быстрей чем вещи, меняют внешний облик. Но те, кого я помню или быстро вспоминаю, они сохраняют свое лицо, я это высоко ценю. Всегда радуюсь им, что еще здесь, и мне легче жить. При встречах о себе не говорю, слушаю, вспоминаем прошлое, текущая жизнь нас мало интересует, хватит того, что мимолетно замечаем, и ужасаемся. Иногда из разговора узнаю, что такого-то уже нет, так мой Остров беднеет. Тогда я думаю, скорей бы и меня унесло хоть куда, хоть в никуда! А вдруг мы там –ТАМ, в свободной спокойной обстановке встретимся, поговорим… Неважно, о чем будем болтать, пусть о погоде, о ветре, который так непостоянен, об этих листьях и траве, которые бессмертны, а если бессмертны те, кто мне дорог, то это и мое бессмертие…
Хотя ясно понимаю и другое: эти слова — утешение перед бесчувствием и темнотой; бессмертия нет нигде, есть только то, что есть, и что в моей голове роится.
Но если сравнить мою судьбу с жизнью бабочки или муравья, или даже кота, то я могу считаться вечным, ведь через меня проходят многие поколения этих существ. Если я знаю о них один, то это всегда печально. То, что отразилось хотя бы в двух парах глаз, уже не в единственном числе. То, что не в единственном числе, хоть и не вечно, но дольше живет. Я в это верил, а теперь все меньше, потому что вижу — мало надежды на людей, отражаться в их глазах немногим важней, чем смотреть на свое отражение в воде. Важней смотреть на листья и траву, пусть они не видят, не знают меня, главное, что после меня останутся жить.

……………………………..
Но мы еще живы, поговорим лучше о вещах, которые окружают нас, они многое могут рассказать. Пространство вещей и сами вещи. Если только вещи, то скука плоская, если только пространство — то скука и тоскливый страх, особенно русское пространство, низкий ровный горизонт, опустевшие поля… Но если есть между ними связь, между вещами и пространством, то чем еще ее можно уловить, запечатлеть, кроме как простым изображением, теплым чувством?.. Что еще поможет выжить, если отношения людей ничтожны, холодны, почти все существующее неразумно, но место имеет?.. Главный признак распада жизни — вытеснение чувства, исчезновение сочувствия.
Может, поэтому мы любим некоторые вещи, которыми давно владеем, считаем их друзьями, родным окружением, пусть небольшой, но теплой оболочкой – и не так остро до нас доходит, что мы уйдем, истлеют наши игрушки… Когда-нибудь начнется серьезный разговор больших пространств, но о нем не узнаем – ни-че-го… И это к лучшему, вечность да бесконечность жизни чужды и ненавистны.
Но мы и в своих пределах больно уж мельчим, мало кто обладает дальним зрением.
В живописи не так. Бывает, даже крохотные подвижки, отдельные мазки пробуждают давно дремавшие воспоминания, движение вглубь, и пределов ему нет. Результат заступания художника за грань привычного. Тогда что-то новое, возможно, возьмет да выскочит из-за угла!..

……….
Сухие травы источают запахи, притягивающие кошек. А морские свинки легко спиваются.

Недаром Пикассо говорил, что художникам следует выкалывать глаза. А писаке лучше глухонемым быть — чтобы время не слушал, и не болтал чепуху.

…………..
Внешне даже несколько похож, такие фокусы обычно сомнение вызывают. Но пусть уж повисит, давно в углу лежит 🙂

………….
Мне один эстонский парень говорил, с тех пор много лет прошло:
— Напился на людях, как в штаны намочил — беги домой…
Пока не будет такого отношения, ничто не изменится.

……………….

………..
Это было летом, 3 года тому назад. Счастливы коты и кошки, память которых коротка, и не мешает дальше жить.

………………
Люблю неудачников, особенно сейчас… Мне кажется, на них всё держится.

О благостном настрое только мечтает

///////////////////
Сохранилась только верхняя половина. Такие схемки для себя я рисовал, разглядывая картины голландцев, великих и малых, (хотя малыми их не считаю) Меня учили так — 3-4 раза в год, разглядывая мои опусы, терпеливо и деликатно советуЯ по общим вопросам Женя Измайлов (и каждое слово его за десять лет я помню, потому что все они были общие, очень точные. И ТоЛЬКО КРАЕМ-БОКОМ КАСАЛИСЬ МОИХ ПОЧЕРКУШЕК, А ТОЛЬКО ТАК Я И МОГ ВОСПРИНИМАТЬ, ДОДУМЫВАЯ И ДОПОЛНЯЯ САМ. Значит, Женя, и голландцы, по альбомам, потому что ходить в музеи я почти не мог, несколько раз в год заходил в Пушкинский, проходил пару залов и уходил с нестерпимой болью и тяжестью в голове, мне этого было МНОГО. А вот иногда, проходя по полутемной галерейке, стремясь к выходу, краем глаза = ЗАМЕЧАЛ, так я заметил многое, например старые немецкие миниатюрки маслом на бумаге, и многое еще. Только краем глаза, это мое второе учение. Потом они возвращались ко мне, всплывали перед глазами — фрагментарно, кусочно, отдельными штрихами.
А дома меня учили пятна на стенах и потолке, свет на асфальте и в лужах…
Никому так не посоветую, учитесь долго и упорно, будьте нормальными людьми, не суйте свою жисть коту под хвост… А мне было тогда почти сорок, так что жисть под хвост всё равно катилась, и страх меня не мучал, сорок это жисть под хвост, и можно рискнуть, значит, смайл…

…………….
Так было

……………………………………………………
Сын Робина. Стоит за деревом – так начинается история.
А что в конце?..
В конце… Ничего нового в конце, никуда не денешься… Несколько фигурок, они меня переживут — от старости облысевший ёжик, лохматый заяц, плюшевый мишка, переживший страшную войну как один день… Мои картины…
А от меня… Что останется?
Трава! Останется, да, трава…
И есть еще записки в стволах деревьев… в них – «я был!»
Но их не достать, не прочесть.
………………………………………………
За ночь дописал, утром вышел из дома.
Стою за деревом, смотрю, как дикари разгуливают по моему треугольнику.
Вчера извели траву за домом, заасфальтировали площадку для своих жестяных коней, переставляют их на новые места и счастливы… Сегодня они не злобны, скорей доверчивы, простоваты. По сути несчастны в своей темноте, погруженности в минутные потребности, но этого не осознают. Иногда без видимых причин сердятся, но стычки ограничиваются криками… потом мирятся, хлопают друг друга по спине, пьют из белых и цветных бутылок… Снова раздражаются… Тогда вмешиваются женщины – приземистые, плотные, они разводят спорщиков в разные стороны.

Сегодня закат необычно долог, сумерки всё не кончаются, место на горизонте, где утонуло солнце, светится, свечение распространяется на полнеба.
Понемногу вспыхивает в окнах СВЕТ.
Он важней всего: цвет его качество, тон – количество.
Люблю темные работы, которые художник освещает своим взглядом. Важно распространение света по картине: он должен пульсировать от пятна к пятну, то ослабляться, то усиливаться, вспыхивать, и бежать по кругу, по кругу…
Тогда картина сохранит цельность, будет жить.
Жизнь – та же картина, ее пишем сами, пренебрегая мелочными обстоятельствами. Способность к обобщению важна. Время – барахло, тягомотина событий. Свет сохраняет цельность, соединяет, вопреки времени, всё, что было, есть – и будет.
Все самое важное — только в нас, освещенное светом из нашей глубины…
Вся моя надежда – на этот свет.

//////////////////

/////////////////////

………………………
Когда насмотришься мильонных красот природы в миллиардах фоток, хочется подпортить всеобщее блаженство, смайл.
Шучу, ничто не интересно, если «от противного»… даже если противное — противно. А природа ва-аще — ах! и молчи…

……………
Моя мать (пониже ростом) и ее подруга на пляже в небольшом эстонском городке. Их счастливое спокойное время жизни, примерно 20 лет, до 1940 года, когда спокойствие и счастье кончилось. Но оно было. Мне кажется, чтобы жизнь в целом состоялась, нужно несколько лет нормального детства, и примерно двадцать лет в молодости или середине жизни, годы спокойного развития.