Из «записок графомана» (повесть, брошенная в самом начале)

…………………………
Недели машут пятницами,
Как строчки запятыми.
Солнце по небу катится.
Я забыл свое имя.

Позабыл короткое.
Помню — звонко катится…
Память моя кроткая.
Расплата не затянется.

Расплата недолгая —
Короткими днями.
Солнце невысокое,
Свет в оконной раме.

Месяц недоделанный
В темноте щербится.
Время неумелое
Может, только снится?..

Время короткое,
Прожито с надрывом.
Перекресток, дерево
Дорога над обрывом…

Дорога — дорожка,
То прямо, то с изгибом.
Куст, забор, оконце
Со светом терпеливым.

Свет во тьме струится
Словно угли тлеют.
Ты теплу откройся
Пока не посветлеет.

Мало или много?..
Останется оконце,
Дерево, дорога,
Кот греется на солнце…

Расплата недолгая —
Именем коротким.
Дерево, дорога…
Жизнь у поворота.

Из записей аутиста

Иногда думаю о жизни, как о навязанной командировке: «не хотел, пришлось…» Поездка из ниоткуда в никуда, в середине городок – окаянные лица, случайная любовь, несколько событий, приятных и разных… И чувствуешь, пора выбираться на окраину… Сумерки, не утро и не вечер, глухо, пусто, серый снег, дорога — уходит в черноту… И больше ничего не будет, ничего. Окончательно. Не задержаться, не вернуться… Да и не очень интересно, тяжело — всё изжито. И просто страшно.
Просыпаешься, и кажется, что не городок глухой, и не окраина молча ждет, и жизнь стоит больше, чем показалось…

О вариантах


Вино и пряники в прозрачном пакете. Эти пакеты не менее интересны, чем стекло, и даже преимущества имеют, приближают к графике.
Вариантов много, различаются по жесткости изображений, а это дело настроения.
…………………………

Рассказик такой про особую собаку, которая появляется неизвестно откуда, каждый день приходит к десятому дому и поливает все деревья там, потом исчезает. Я думаю, за оврагом живет, а как переходит к нам и уходит, при такой комплекции, это тайна…
…………………………….

В семейном альбоме одна из самых старых фотографий, задетая огнем. Кто это, не знаю, и уже не узнаю никогда.
Это поучительно, особенно для тех, кто любит свою физиономию на фоне египетских пирамид.
…………………………………

Сосредоточенность, внимание при весьма средней минимальной графике. Минималисты часто думают, чем меньше слов и линий, тем значительней сказано-показано. Увы!
…………………………

Для небольших существ равносильно Хиросиме.
…………………………..

Есть варианты, где еще меньше цвета, там больше драмы. Но иногда смягчаю — люблю цвет. Себе в ущерб.
……………………………………

Диковинные формы старения и умирания. Нас ничему не учат, к сожалению.
………………………………

Мотька бездомная по собственному выбору и желанию. «Не догонишь!»
……………………………..

Всегда доступная для экспериментирования натура. Неправильное изображение! Давным-давно мне сказал один старый художник — «не зырь, не пялься…» И про натуру тоже самое могу сказать. Движение в сторону графики, едва заметное, одобряю
……………………………….

Дринк надо бы смягчить… В остальном здесь уже графики хватает, смайл…
……………………………..

Фрагмент картинки маслом. Оптика тупа своим педантизмом, но иногда помогает разглядеть интересные детали.
……………………………………..

На грани веков снимок, 19-го и 20-го Молодость бабушек
……………………………

Утро, день, вечер…
…………………………………

Портрет незнакомки
……………………………

Рисунок и натура
………………………………

………………………

сегодня без темы


Навеселе…
……………………..

Картину купили и уносят. Тоска…
……………………………

Сестрички. Universitatis Dorpatensis (Дорпат=Юрьев=Тарту)
Рижская фотостудия Шульца.
……………………………

Брат и сестра. Год 1914
………………………………

Семейство в голландском духе.
……………………………

Собаку принесли. Соня, старшая кошка, возмущена — КТО ЭТО?!
……………………………….

Утренняя в спешке пробежка
………………………………

Оглянувшись на пороге
………………………….

Южный вход в подвал десятого дома
………………………….

Тусю «достали» молодые кошки!
……………………………

Кайф на летнем балконе
………………………………..

Выставка графики лет тридцать тому назад
………………………………….

Там же, с Ириной. Привыкли к редким посетителям.
………………………………….

Натюрмортом не назову, скорей «неморт». Вид с ключом.
…………………………………..

В сторону графики
……………………………………

Одноглазый кот, наш старый знакомый
………………………………………

Сплетницы.
………………………………………..

Осенний вид с балкона
…………………………………….

Я не фотограф, случайно получилось… и затянулось увлечение на годы
Выпутываюсь понемногу, калеча фотки как могу 🙂
…………………………………….

Ретро с двумя окнами.
Пока всё, Вечером добавлю что-нибудь умное-преумное

Из записок 2008-го года


…………………………………………
Не сдвинулся с места, и написал (и прочитал самому себе вслух, полезно оказалось) повесть «Последний дом»

она оказалась больше обо мне, чем мне хотелось, смайл…
……………………………………….
вопрос отъезда.

Всякое негодование и несогласие плодотворно, если принимаешь участие в сопротивлении. Но я никогда не хотел «влезать» в эти дела. При коммунистах меня просто несколько раз припирали к стенке, например, «за литературу» — и мне приходилось что-то говорить и делать, чтобы не перестать уважать себя — я не был в состоянии сдаваться и сгибаться перед обстоятельствами, так меня воспитала мать. Об этом немного есть в повести «Ант». Но я никогда не был диссидентом, и не хотел им быть, мне всегда казалось, что те дела, которыми я увлекаюсь, намного интересней и ценней. Мой товарищ уезжал в тот день, когда Сахарова выслали в Горький, мы ехали в такси, и он говорит — «обязательно надо заехать к ним домой, к родственникам их, выразить свое возмущение». Он был близок с ними. А я нет, и я не поехал с ним, и не потому что побоялся, мне такие публичные акции всегда казались (для меня) неестественными. По этой же причине я не ходил к дверям суда над Бродским, хотя многие из нашей ленинградской лаборатории там стояли.
………..
И сейчас особенно — я вижу, что начинаются десятилетия тягомотины, и происходят постыдные явления, агония имперского мышления и так далее. И я это чувствую в своем миниатюрном мирке в Пущино. Но писать о таких вещах крайне не интересно. Но жить это мешает.
А «власть денег» меня ни здесь не касалась, ни там не будет касаться. В годы ленинградской аспирантуры я жил так, что обыскивал свой пол в попытках найти копеечку, чтобы купить полбуханки хлеба, но это никогда не унижало меня, — даже своеобразный азарт возникал.
Весь мир устроен едино, и устроен неправильно, об этом я хочу еще написать. И мне в сущности все равно, где это делать. Лет десять тому назад я еще верил, что здесь можно несколько выправить положение, если к власти придут хотя бы, пусть не очень умные, но желающие сделать добро своей стране люди. Этого нет, и не видно даже. Наоборот, я вижу полную картину возвратов к тому времени, от которого мы ушли.
Непонятно сейчас, лучше ли сидеть здесь и полностью изолироваться, а я это могу сделать вполне — или изменить условия, попасть в другую, может быть, чуть менее воровскую и неправедную страну, но абсолютно мне чужую? Пока не знаю, это примерно одинаково для меня, ничто не перевешивает, оттого я и выбрал — два года.
Ко всему учтите, что мне 68, и что я не долгожитель, так что вопрос вообще становится малозначительным.
Он чисто практический — где я меньше потеряю сил, нервов и времени для своих дел, а планов у меня никогда много не было. Сейчас это одна книга и что-то вроде смешанной техники, с участием фотографии, графики, коллажей и так далее, несколько таких циклов я задумал. Рисовать на экране мне сейчас удобней, чем на бумаге. Потом, исходя из фотографии, довести ее до состояния графического образа. Вообще, задача слить воедино все возможности и оптики и ручной работы кажутся мне интересными. В фотографиях есть своя непосредственность — это схватывание момента, то, чего нет в живописи, и что есть в моментальных рисунках. В сущности, хотелось бы не делать никаких различий. Мой учитель И. уже лет тридцать занимается коллажами, используя для этого фрагменты изображений, предметы, которые он прикрепляет к холстам, потом что-то дорисовывает и т.д. Получаются цельные изображения.
…………….
В общем, сейчас нужно будет выбирать то, что лучше для спокойной работы, и пока вопрос не решен. А деньги у меня никогда не будут и не были, что о них говорить.
Вот именно, ТАМ МНЕ БУДЕТ СОВСЕМ ВСЕ РАВНО, и это лучше, а ЗДЕСЬ НЕ ВСЕ РАВНО, и НИЧЕГО ЗДЕСЬ ПО СУТИ НЕ ИЗМЕНИТСЯ в ближайшие годы, ПОКА Я ЕЩЕ ЖИВОЙ. А мои потребности в пище и жилье минимальные, климат хотелось бы потеплей, а от слишком настырных людей отбиться мне никогда не стоило труда.
ПРОТИВ отъезда — потеря времени на переезд и устройства, даже минимальные. Вот два года и буду думать…, а может за это время благополучно скончаюсь, и вопрос будет решен.

На сон грядущий

Там, где я сейчас временно нахожусь, около двух ночи, значит, в Москве около четырех. Обычное время для человека, смешавшего день и ночь, смайл. Ночное состояние ценней дневного, оно позволяет говорить вещи, от которых утром можно отмахнуться… на время, но не забыть. Я смотрел один фильм сейчас, из тех, от которых любители «настоящего искусства» легко отмахиваются, но мне почти все равно, что смотреть, качество определяется «триггерными свойствами», а это очень индивидуально — важна цепь чувственных ассоциаций. Конечно, очень хорошие в художественном отношении вещи крепче и чаще «цепляют», но тоже не правило, у каждого есть свои «болевые точки», и это далеко не всегда совпадает с эстетическими установками. А так, чтобы эстетическое переживание, довольно искусственная вещь, совпало с возбуждением личностной «структуры», бывает исключительно редко. Подробно объяснять не хочется, извините. Я только об одной вещи и то кратко скажу — назову ее очень неточно «моральным принуждением искусства». Это не касается общих для многих вещей, это сугубо индивидуальные моменты, и на совпадение переживаний лучше не надеяться, это как бутылки с записками, которые бросают в море… или, если вульгарно сравнивать, с отношением к своим рукописям:когда их пишешь, то переживаешь собственную жизнь, а когда отдаешь в редакцию — словно мусор бросаешь под кровать… Знаю, знаю, многие люди встают и идут выбрасывать, и не бросают под кровать, но иногда вставать смертельно не хочется, и бросаешь. Тут, конечно, зависит от отношения к месту, куда «вывешиваешь», у меня оно обычно нехорошее, небрежное, потому что главное уже сделано, вещь существует, а что мне скажут и что за меня решат, довольно безразлично. Но я о моральном принуждении, да? Это такой вопрос, на который очень многие современные творческие люди не отвечают для себя, а для других врут. Ты окружаешь себя оболочкой, миром своих героев,и тут разное отношение — одни считают, надо всё показать, «как оно есть на самом деле», я считаю надо так изобразить или написать, чтобы вытащить из себя и усилить всё лучшее, что имеешь, что как-то в тебе теплится, а «закон жизни» ли это, или теперь другие законы, на это наплевать, с возрастом нарастает свой внутренний скелет и внешняя оболочка, вот они важны, и творчество самый мощный механизм саморазвития и само-совершенствования, в этом его глубинный внутренний смысл. Ясно, что резонанс в этих делах бывает редко, и с редкими людьми, и это неизбежно, если делаешь СВОЁ и всерьез. Так вот, о чем я… Окружаешь себя оболочкой, миром своих людей и зверей, а они в свою очередь начинают действовать на тебя, и это действие куда сильней и важней, чем действие людей и окружающей нас среды. Грубо говоря, а ночью только так и получается, если твой герой один из трехсот спартанцев, то ты хотя бы раз в жизни предать его не имеешь права, а он имеет право требовать от тебя равенства с собой. В моральном отношении значит, мне неприятно, стыдно и страшно оказаться ниже своего кота, по-своему геройски поступившего, или птички, уводящей хищника от гнезда, или стать ниже отношений двух художников, которые несмотря на разность взглядов, способностей, отношения к жизни, биографий оказались выше всех различий и протянули друг другу руки, признав искренность и талант другого. Это же ты написал, и значит не можешь их предать, оказаться пустым краснобаем и лжецом в действиях своей жизни!, невозможно это! Вот оно, моральное принуждение творчества, его формирующая личность роль. У каждого свое, у каждого свое, а для многих здесь вовсе нет вопроса, существует талантливое лицедейство, фантазия, перевоплощение, но это «особстатья» и мне не интересно. Нет, интересно бывает, но там я посторонний, могу любоваться и ценить чужое для меня через чисто эстетическое отношение, потом пройти мимо по своим путям…

наевшись-напившись…

Забавно, обнаружил незаконченную повесть. Бред, но есть «перспективные» мысли, например -«Бессмертие тоже бессилие, почти столь же противное и унизительное, как смертность…»
Бог в ней хитиновый жук, вся мудрость в хитиновых слоях, под панцирем комок бессильной слизи… Наркоман, пристрастившийся к КРОШКАМ, которые как чешуйки спадают с созданного им существа, недоросля, полужидкого огромного слизняка, вонючего, громогласного идиота. Но уничтожить его вместе со средой обитания, КУФНЕЙ,чтобы создать нечто получше… не может, потому что останется без любимых КРОШЕК, которые этот безмозглый гигант разбрасывает, стоит только почесаться… Ах, эти КРОШКИ!!!
Десять тысяч слов настрогал, под конец себя презирая — дикие фантазмы!!!
Но если полумертвый буду, парализованный, а главное — слепой!!! то ощупывая брайлевскую клаву… Отчего ж, может, вспомню про эти божественные наркотические КРОШКИ…

еще немного старенького

Чтоб не слезло…

За последующие после ухода из Института десяти лет я не написал о науке ни единого слова. Странно, половина жизни не могла пролететь незаметно от самого себя…
Наконец, понял — у меня нет стилистики для книги про науку. Что такое стиль? Это выражение лица. Важно найти то выражение, с которым собираешься писать. Чтобы не слезло от начала до конца вещи.
Однажды почувствовал, вот! — то самое выражение. Случайно получилось. С ним мне интересно будет рассказать.
Так я написал роман «Vis vitalis», почти 100 000 слов.
Правда, странная у меня наука получилась. Оказалось, все равно, какая истина добывается, главное, чтобы люди были живые…
Но больше о науке не писал.
…………………………………………………………

Чтоб не сдох…

Два принципа, или правила для прозы есть. «Гласность» и «Бритва». Текст, который легко читается в голос, легко и глазами читается. Чтобы лился, без запинок и затычек, а сложности потом. Чтение вслух — последняя проверка.
А «Бритва» — никакого избытка, нервных клеток мало.
Осёл, всего меж двух стогов, и то от голода сдох.

…………………………………………………………
Не поэт, и не брюнет…

Писатель, поэт – неудобные слова. Как-то спросил одного хорошего поэта – «вы поэт?»
Он смутился – пишу иногда… бывает…
В общем, случалось с ним, иногда, порой…
Так что стоит пару слов сказать – про писак и про читак.
Писака обижается, если ему говорят неприличные слова. Но, я думаю, зря, – профессия уникальная, если хороший. Даже если всех писак собрать, то больше чем столяров не наберешь. Столяр знает, чтобы на стуле усидеть, требуется известная часть тела. Хороший стул на все размеры годится.
А чтобы хорошую книгу понять, другие места нужны, они не у каждого находятся.
Писака, если интеллигентный, начинает недостатки в себе искать. Мучается…
И часто сдается, решает – «надо как они»: жизнь ихнюю описать, как чай утром пролил, сморкнулся, форточку открыл, запах стереть… Детёнка в сад водил… Про училку, про редактора зловредного…
В общем, хочет подать читаке знак – писака такой же перец, такой же кактус как ты, милый-дорогой!..
Чтобы, буквы перебирая, не рассерчал, не зевнул ненароком…
Какая глупость!
Писака, не гадай, чего читака чешется, на всех не нагадаешься.
Дунь-плюнь, поверь, – если читака книгу твою купил или даже прочитал… ничего не значит. Не радуйся, не огорчайся. Подожди лет десять, а там посмотрим – или читака умрет, или ты…
Или книга.

О свете и тьме…

О Сезанне. Суровый немногословный дядя. Но внутри вулкан. И задачи ставил огромные. Хочу картинки, как у Пуссена, говорит… Вернуть живописи монументальность. Старая живопись была построена на двух началах — свете и тьме. Импрессионисты выбросили тюбик с черной краской, но им не по силам было выбросить из искусства ТЬМУ. Их картины красивы, легки, беспроблемны — мимолетные наброски ощущений. Замечательно красивы. Но мучительная и глубокая старая живопись, с противоборством двух основных начал — осталась позади. Сезанн понял, пора оглянуться. И свою задачу выполнил. При этом сделал огромную вещь — из цвета получил свет.
Вот и «сухой» Сезанн. Он столько скрытой страсти вложил в свои лабораторные опыты, что они стали школой целого века художников.

Ко всем чертям…

Есть у меня один житейский рассказик, бытовой. Событие, действительно, имело место с моим знакомым АБ. Но и с БА что-то похожее случилось, и с XZ, совсем в другой стране, нечто подобное произошло. И потому я этот рассказик не разорвал, как многие другие, («бытовушные», я их называю) а оставил. Хотя он для меня ценности не имеет. Но что-то остановило.
В жизни каждого бывает, растет внутри тела или головы пузырь, а может гнойник, надувается, тяжелеет… В нем страхи всякие, зависимости, долги и обязанности…
И вдруг лопнул. И много воздуха вокруг! Хотя вроде стоишь на той же улице, и машина-поливалка рогатая — та же, что вчера, снова поливает мокрый асфальт… Раньше мог только сюда, и в мыслях другого не было, а теперь, оказывается, могу еще и туда, и в третью сторону, и вообще — ко всем чертям! Это чувство, беспечно-аморальное, по-детски радостное… Оно должно когда-нибудь придти, хотя бы раз в сто лет. Потом вспоминаешь, морщишься, улыбаешься… — вот мерзавец!.. Вот злодей!..

Из «КУКИСОВ»

Экспрессионисты…

Люблю этих художников, далеких от жизни, с их синими и красными лошадями…
Интересно, что они жили или очень мало или долго. В разных странах, разные люди… Смотрите сами.

1. Макс Бекман 84 года
2. Эрик Хеккель 87
3. Отто Дикс 78
4. Алексей Явленский 77
5. Василий Кандинский 78
6. Оскар Кокошка 94
7. Альфред Кубин 82
8. Август Макке 27
9. Франц Марк 36
10. А.Модильяни 36
11. Эдвард Мунк 81
12. Эмиль Нольде 89
13. Макс Пехштейн 74
14. Жорж Руо 87
15. Эгон Шиле 28
16.К.Шмидт-Ротлуф 92

Пруды, деревья, напоминающие водоросли, фигуры женщин без ничего, относящиеся скорей к мебели, чем к живым телам…
Вспоминается одно слово, сказанное женщиной по фамилии Бессонова, мне говорили потом – «классный искусствовед, как ты ее заполучил?»
И не старался, ей все было интересно, просто позвонил ей, и на моей выставке, на Вспольном 3, вечером мы пили чай, она смотрела… Говорит, немного похоже на покойного Алешу Паустовского, впрочем, другое… Потом я ездил к ней в музей, подарил первую книгу рассказов… Потом звонил, но никто не отвечал, и только через несколько лет узнал, что она умерла.
Я спросил ее на выставке, что это, имея в виду свой «стиль».
Сейчас мне смешно, а тогда не было. Она говорит — «это наш интимизм».
Мы отличаемся от немецких экспрессионистов — интимней их.
Зато они были открытей, свободней, жестче, деловитей…
И потому жили долго, а мы не можем.

Из сусеков


Хурма
……………………………

Вечерний вид
……………………………

Натюрморт с бутылкой
…………………………….

Знакомство.
……………………………..

Зарисовка с шишкой

Живут же люди…

Мне недавно сказал один человек:
– В тебе нет главной черты писателя. И художника
тоже.
– Только одной?
– Не ёрничай… но без нее пропадешь. Ты не хочешь
интересным быть для читателя, зрителя.
– Ну, я рисую, пишу…
– Что ТЕБЕ интересно, то рисуешь, пишешь. А о нем,
сердечном, думаешь?
Я стал думать, что же я думаю о нем… Молчу, так
усердно думаю.
– Вот видишь! Хоть бы историйку забавную расска-
зал… или анекдот из жизни. Чтобы ОН тут же себя узнал!
или тебя… Посмеялся. Сказал, покачав головой, – “надо
же, как бывает. Как славно, смешно, забавно, пусть пе-
чально иногда… живут люди на земле…” Вот это у тебя
– что нарисовано, к примеру?
– Сломанные заборы… в степи. В желтой степи.
– После Берлинской стены… Поня-я-тно. Это люди
могут понять.
– Нет, она тогда еще была. Когда рисовал, не думал о
ней. Когда думаю, картинок не пишу.
– Отчего же сломал забор?
– Красивше показалось. Цельный забор скучен – по-
вторяемость… Острый, выразительный элемент нужен.
– А, понимаю, намек на кресты.
– Да что мне кресты! И не христианин я…
– Значит, из этих… Хотя у них тоже кресты… и по-
лумесяцы…
– Отстаньте, надоели. Мне это ни к чему. Степь жел-
тая, сломанный забор, темнеющее небо… Ничего не хо-
тел. Ничего.
– Дурак ты, братец. А люди хочут о себе узнать, как
они живут на земле.
– Да пропади они пропадом, у меня свои дела.
– Так ты, братец, еще и негодяй…
– Да, да, да! Пропадите все – с заборами, без забо-
ров…
– Жаль, жаль… ушли времена…
– И вообще, не забор это. Элемент, конструкция, вы-
ражающая нечто внутреннее…
– Расстегнулся, наконец. Вот за это и не любят тебя.
Конструкция. Нечто внутреннее. Кафка нашелся…
– Ну, и шли бы Вы…
– Феназепам прими. Жаль, ушли времена… Тогда бы ты
шел, шел… по нашей степи. А заборчик мы починили бы…
– Ага, понятно. Не тыкайте мне.
– Да ладно, кукситься не надо, мы добрые теперь.
Только веселей смотри, как много забавного, особенно-
го в жизни – в ЖИЗНИ! понял? Ну, ты же медик, к приме-
ру, был… и потом, сколько всего перепробовал, историй
знаешь – завались… Бабы, например… они же как се-
мечки, лузгаешь, лузгаешь… Люди хочут о себе смешное
или забавное узнать.
– Плевать я хотел, жизнь, жизнь… Я вот… Степь. Пе-
сок. Забор… Ничего от вас не хочу.
– Оттого и не нужен никому. Тогда внимания не проси.
– И не надо. Отстаньте… Забор… Дерево в ночи…
Фонарь, бледные лица…
– Вот, вот, алкаш… Сто лет пройдет, все будет так.
Пока Вас не изничтожат.

первые признаки жизни (после перерыва)


Красавица и чудовище
………………………………

Цветки на фоне, в интерьере, срезать неохота
…………………………………..

Портрет на стене. Двух глаз показалось многовато, один прикрыл тряпочкой
……………………….

Была четкая картинка, резкая, — раздражала, взял и замутил
……………………………..

Старая шишка в углу

Робин, сын Робина (продолжение)

Вечер наседает, на улице зябко стало…
Ненадолго вышел, долго возвращаюсь, авоська с продуктами в руке. К счастью, незаметен никому.
Заблуждение! Здесь сразу замечают существо, оставшееся без присмотра, непонятен человек с глазами, повернутыми внутрь, он лишний на карте жизни, которую складывают из деталей сегодняшнего дня, как из копеек – рубли…
Я понимаю, о чем вы, сразу отвечу на незаданный вопрос – только чуть-чуть, чтобы смягчить жесткость наступающего на пятки дня. Дешевое вино, лучше крымское, есть еще там хуторок, неиспорченные бизнесом люди, понимающие толк в винограде. Стаканчик утром, еще один в обед, ну, два… и память не огорчает больше, а это главное, “don’t worry, be happy”… как-нибудь всё утрясется, уляжется, прояснится…
Остановился, стою за деревом, осматриваю местность.
Родной пейзаж, но с каждым возвращением меняется, люди постоянно что-то портят… Дерево спилили, зачем? Вдоль одной из дорог глубокий ров, экскаватор с ревом рвет корни деревьев, рабочие молча наблюдают…
Давно понял – погибающий мир: подкрасить можно, всерьез исправить — не получится.
Но что поделаешь, подчиняюсь обстоятельствам, которые сильней меня. Руки вверх перед реальностью, она всегда докажет, что существует.
Но это только часть меня, слабосильная, опрокинутая в текущий день, а за спиной моя держава, в ней сопротивление живет, упорное, молчаливое… в траве, в каждом листе, стволе дерева, во всех живых существах, и я своею жизнью, нерасчетливым упрямством поддерживаю их борьбу.
Настоящая жизнь в нас, только в нас!
И незачем придумывать себе, в страхе, загробное продолжение. Нелепые басни о будущем блаженстве даже хуже, чем заталкивание в сегодняшнюю сутолоку и грязь.
Но лучше, скрепя сердце, продолжить прерванную тему…
В мыслях можно везде перебывать, но возвращаться все равно приходится. Неожиданности при возвращении дело привычное, неприятности тоже, главные из них — подозрительность аборигенов и необходимость каждый раз восстанавливать нить событий. Повторения не улучшают дела, наоборот, скольжения все круче, выскальзывание из своих просторов все резче происходит, все печальней… Слабые ниточки привязывают меня к текущей жизни, время отсутствия удлиняется, моменты присутствия в реальности укорачиваются…
Вот так и прыгаю, туда-сюда, и ничего с собой поделать не могу.
А если честно, то и не хочу – без путешествий в собственную жизнь исчез бы мой Остров, мое убежище, сердцевина. Тот самый, Необитаемый, из первой книги, наложившей руку на всю жизнь. Истинное одиночество! Оно от строгости оценок. От поисков соответствия самому себе. От невозможности размывания границ, нетерпимости к терпимости…
…………………………
Меня зовут Роберт. Родители, поклонники оперы, решили, что звучит красиво. Но я называю себя Робин. Робин, сын Робина. Мне было пять, когда мать начала читать мне ту книгу, а потом отказалась – времени мало. Бросила меня, не добравшись до середины. Только-только возник Необитаемый Остров, и она меня оставляет, намеренно или, действительно, дело во времени – не знаю, и уже не узнаю. Что делать, я не мог остаться без того Острова, собрался с силами, выучил алфавит и понемногу, ползая на коленях, облазил свое сокровище. И не нашел там никого, я был один. Это меня потрясло. Как в тире – пуляешь из духовушки, и все мимо, только хлещет дробь по фанере, и вдруг!.. задвигалось все, заскрежетало, оказалось – попал.
Это я попался. Изъян во мне был от рождения, наверное от отца.
– Кем ты хочешь быть, сынок?
Теперь уже часто забываю, как его звали, отец и отец, и мать к нему также. Он был намного старше ее, бывший моряк. С ним случилась история, которая описана в книге, или почти такая же, теперь никто не знает, не проверит. Преимущество старости… или печальное достояние?.. – обладание недоказуемыми истинами.
Так вот, отец…
Он лежал в огромной темной комнате, а может мне казалось, что помещение огромно, так бывает в пещерах, стены прячутся в темноте. Я видел его пальцы. Я избегаю слова «помню», ведь невозможно говорить о том, чего не помнишь. Да, пальцы видел, они держались за край одеяла, большие, костистые, с очень тонкой прозрачной и гладкой, даже блестящей кожей… они держались за надежную ткань, поглаживали ее… То и дело по рукам пробегала дрожь, тогда пальцы вцеплялись в ткань с торопливой решительностью, будто из-под отца вырывали почву, и он боялся, что не устоит. Руки вели себя как два краба, все время пытались убежать вбок, но были связаны между собой невидимой нитью.
А над руками возвышался его подбородок, массивный, заросший темной щетиной… дальше я не видел, только временами поблескивал один глаз, он ждал ответа. А что я мог ответить – кем можно быть, если я уже есть…
– Так что для тебя важно, сын?
– Хочу жить на необитаемом Острове.
Руки дернулись и застыли, судорожно ухватив край одеяла.
– Это нельзя, нельзя, дружок. Я понимаю… Но человек с трудом выносит самого себя. Это не профессия, не занятие… Я спрашиваю другое – что тебе нужно от жизни? Сначала выясни это, может, уживешься… лучше, чем я. Надо пытаться…
У него не было сил объяснять. И в то же время в нем чувствовалось нарастающее напряжение, он медленно, но неуклонно раздражался, хотя был смертельно болен и слаб.
– Хочу жить на необитаемом остро…
– Кем ты хочешь стать, быть?
– Жить на необитаемом… Не хочу быть, я – есть… Я не хочу… Никем.
– Юношеские бредни, – сказала мать, она проявилась из темноты, у изголовья стояла, и, наклонившись к блестящему глазу, поправила подушку. – Я зажгу свет.
Отец не ответил, только руки еще крепче ухватились за ткань. Нехотя разгорелся фитилек керосиновой лампы на столике, слева от кровати… если от меня, то слева… и осветилась комната, помещение дома, в котором я жил.
Тогда я упорствовал напрасно, книжные пристрастия и увлечения, не более… они соседствовали со страстным влечением к людям, интересом, стремлением влиться в общий поток. Но вот удивительно — своя истина была гениально угадана недорослем, хотя не было ни капли искренности, сплошные заблуждения, никакого еще понимания своего несоответствия… Но возникло уже предчувствие бесполезности всех усилий соответствовать. Ощущения не обманывают нас.

Робин, сын Робина (продолжение)

………………………..
Несмотря на все различия времен и культур, хорошая живопись бесспорна. Что же очерчивает ее границы?.. Я думаю, свойства глаза и наших чувств, они не изменились за последние сто тысяч лет. Над нами, как над кроманьонцами, довлеет все то же: вход в пещеру и выход из нее. Самое темное и самое светлое пятно — их бессознательно схватывает глаз, с его влечением спорить бесполезно. Художник не должен дать глазу сомневаться в выборе, на этом стоит цельность изображения — схватить моментально и всё сразу, а потом уж разбираться в деталях и углах. Эта истина одинаково сильна для сложных композиций и для простоты черного квадрата, хотя в нем декларация уводит в сторону от живописи, от странствия по зрительным ассоциациям. На другом полюсе цельности сложность — обилие деталей, утонченность, изысканность, искусственность… Игра всерьез — раздробить на части, потом объединить… стремление таким образом усилить напряжение вещи, когда она на грани разрыва, надлома…
Но если прием вылезает на первый план, это поражение. Предпочитаю, чтобы художник рвался напролом, пренебрегая изысками и пряностями, и потому люблю живопись наивную и страстную, чтобы сразу о главном, моментально захватило и не отпускало. Чтобы «как сделано» — и мысли не возникло! Своего рода мгновенное внушение. Чтобы обращались ко мне лично, по имени, опустив описания и подробности, хрусталь, серебро и латы. Оттого мне интересен Сутин. И рисунки Рембрандта. Не люблю холодные манерные картины, огромные забитые инвентарем холсты, увлечение антуражем, фактурой, красивые, но необязательные подробности… Неровный удар кисти или след пальца в красочном слое, в живом цвете, мне дороже подробного описания. Люблю застигнутые врасплох вещи, оставленные людьми там, где им не полагалось оставаться — немытая тарелка, вилка с погнутыми зубьями… не символ состояния — само состояние, воплощение голода… опрокинутый флакон, остатки еды…
Все направлено на меня, обращено ко мне.

……………………………..
Помню, один маленький холст, удивительный, лет двести ему, и как часто бывает – «н.х» то есть, автор неизвестен. Написано с большой внутренней силой. Вещица, тридцать на сорок, она когда-то многое перевернула во мне. Нужна удача… и состояние истинной отрешенности от окружающего, чтобы безоговорочно убедить нас — жизнь здесь, на холсте, а то, что бурлит за окном — обманка, анимация, дешевка, как бездарные мультяшки.
Это был натюрморт, в котором вещи одухотворены, живут, образуя единую компанию, единомышленники. Тихое единение нескольких предметов, верней сказать — личностей… воздух вокруг них, насыщенный их состоянием… дух покоя, достоинства и одиночества. Назывался он «Натюрморт с золотой рыбкой», только рыбка была нарисована на клочке бумаги, картинка в картине… клочок этот валялся рядом со стаканом с недопитым вином… тут же пепельница, окурок… Сообщество оставленных вещей со следами рядом текущей жизни, — людей нет, только ощущаются их прикосновения, запахи… Признаки невидимого… они для меня убедительней самой жизни. А также искусства, дотошно обслуживающего реальность — в нем мелочная забота о подобии, педантичное перечисление вещей и событий, в страхе, что не поймут, не поверят… занудство объяснений, неминуемо впадающих в банальность. Мне же по душе тихое ненавязчивое вовлечение в атмосферу особой жизни — сплава реальности с нашей внутренней средой, в пространство, которое ни воображаемым, ни жизненным не назовешь — нигде не существует в цельном виде, кроме как в наших Состояниях… — и в некоторых картинах.
Ищу в картинах только это.
Не рассказ, а признание.
Не сюжет, а встречу.
Насколько такие картины богаче, тоньше того, что нам силой и уговорами всучивают каждый день.
Современная жизнь держится на потребности приобрести все, до чего своими лапами дотянется. Если все, произведенное человеком, имеет цену, простой эквивалент, то в сущности ставится в один ряд с навозом. И на особом положении оказываются только вещи, не нужные никому или почти никому. Цивилизация боится их, всеми силами старается втянуть в свой мир присвоения, чтобы «оценить по достоинству», то есть, безмерно унизить. Это часто удается, а то, что никак не включается в навозные ряды, бесконечные прилавки от колбас до картин и музыки для толпы, заключают в музеи и хранилища, и они, вместо того, чтобы постоянно находиться на виду, погребены.
Как-то мне сказали — теперь другое время, и живопись больше не «мой мир», а «просто искусство». Но разве не осталось ничего в нас глубокого и странного, без пошлого привкуса временности, той барахолки, которая стремится втянуть в свой водоворот?.. Бывают времена, горизонт исчезает… твердят «развлекайтесь» и «наше время», придумывают штучки остроумные… Что значит «просто живопись»?.. Нет живописи, если не осталось ничего от художника, его глубины, драмы, а только игра разума, поза, фальшь, жеманство или высокопарность.
И я остановился на картинах, которые воспринимаю и люблю. На это и нужен ум — оставить рассуждения и слова на границе, за которой помогают только обостренное чувство, непосредственное восприятие. Другого ума я в живописи не приемлю.

проба связи


Масяня, молодые годы
………………………………………

Сила жизни. Почтение и ужас.
………………………………………

Тюремный цветок
………………………………………..

Молчание
………………………………………

Импровизация с кошкой
………………………………………

Вертикальный вариант (2009г)
………………………………………

Старость = свинство

Так кончаются «Кукисы»

Что-то остается…

В старости нет преимущества перед молодостью,
одни потери и мелкие неудобства.
Результат жизни мизерный, как бутылка с запиской,
выброшенная на обочину, в канаву. И что-то себе оста-
ется, хотя непонятно – зачем… Умирать лучше опусто-
шенным, полностью исчерпанным, иначе жаль не вы-
шедших из строя частей организма, а также умственных
приобретений, которые истлеют, в пустой мусор обра-
тясь. Все-таки, два мелких приобретения я бы отметил.
Первое – странная способность понимать по лицам,
по глазам гораздо больше, чем раньше. Приходит само,
никого не научить, к тому же, опыт горький, потому что
много видишь – мелкого. Человеки все, и ты такой…
Второе не греет, не обнадеживает, и не дается само
собой, может придти, может и миновать. Особое пони-
мание. Мой учитель Мартинсон любил слово МАКРО-
СТРУКТУРА – он первый стал говорить о макроструктуре
белков. Сколько верных слов уходит в неизвестность вме-
сте с людьми их сказавшими… А потом эти же словечки,
мысли возникают снова, и ни в одном глазу – никто не
вспомнит, а человек за это слово, может, жизнь отдал…
Так вот, жизнь имеет макроструктуру. Архитектуру все-
го здания, общую форму, если проще. Откуда она берет-
ся, структура эта, чтобы в случае удачи развернуться?
Думаю, из внутренней нашей энергии, страсти жить,
которую мы наблюдаем в каждой травинке, а вовсе не
являемся исключением во вселенной. Такова химия жи-
вого тела. Она живет в малейшем микробе, в червяке…
и в нас с вами. Возможно, мы в недрах гигантского меха-
низма, который ищет способы развития, и мы – одна из
возможностей, может тупиковая. Биофизик Либерман
считал, что всем этим движением управляет вычислитель-
ная машина, она перебирает нас и разумно бесчув-
ственно удаляет, если не выпеклись, как хотела. Такая
сволочь бездушная, как говорил мой герой Аркадий в
романе «Вис виталис». Сволочь, не сволочь, но ясно, что
лишена и проблесков любви и интереса к нам, когда мы
кончиками лапок, коготками или пальчиками за нее це-
пляемся, в попытках выжить и сохраниться. Как детиш-
ки в концлагере – «я еще сильный, могу кровь давать…»
Какая тут любовь, сочувствие, жалость – нас отбирают
по принципам более жестоким и бездушным, чем наших
друзей, которых по глупости «младшими» называем…
Наши лучшие и худшие порывы составляют периоды
и циклы, витки спирали. Вот такое понимание. Может
возникнуть. Однако, чаще и намека нет, одна мелкая
предсмертная суета. Но сама возможность – радует…
Но чтоб это заметить в большом масштабе, и что
особо важно – на себе! – требуется большой кусок вре-
мени. Пожалуйста, тебе его с охотой выдают… Но не бес-
платно – стареешь… и теряешь возможность воспользо-
ваться «макроструктурным» взглядом: ни ума, ни талан-
та, ни сил дополнительных на это уже не дадено.
Но есть небольшое утешение – можно рассказать.

Извините за явные повторы, исчезаю…

на несколько дней, надеюсь. А потом продолжим наши пробы да заметки, удачи всем!
……………………..

……………………………..

……………………………..

……………………………….

………………………………..

отпуск продолжается…

Как ни хитри, ни увиливай, текущая жизнь достанет. Например, надо купить батон. А для этого на улицу идти. Чай и сахар запасти можно, и рыбу для котов, и сухой корм, а булку, хотя бы вчерашнюю… надо пойти, найти… Это и называют жизнью, когда что-то хочется? Не-е… жизнь это когда ничего не надо с улицы подбирать. Нет жизни за окном. Выйдешь… а там котенок, в дом просится, а уборщица против… Так до батона и не дойдешь… Ну, и черт с ним, хлеб вреден. Срезал телефон, пусть не звонят. А они стучат в дверь — хозяин, картошку хочешь? Нет! Еще стучат — заплати за дверь в дом! Не хочу! Вы спросили, когда ставили железную?. — мне не нужна. И так целый день. А теперь я в отпуске, сам себя отпустил — идите к черту, батон не нужен, гречки килограммов пять в буфете, и рыба для котов есть. Проживем. Нет, телек включил случайно, а там Кличко, боксер скучнейший, на него бы молодого Тайсона напустить… Смотришь, и украинская жизнь наладилась бы скорей… Нет, нужно бы еще устроить бой Тайсона с Януковичем… Отставить, а то еще в терроризме обвинят, теперь это просто…
Картинки все-таки лучшее в жизни дело… Особенно, если отпуск, и сам себя не заставляешь быть красивым, умным и способным…
…………………………..

И Масянька думает — за что такая жизнь, за что?!
……………………………

У нас с ней одинаковое отношение к жизни, видно по выражению лица
………………….

Старая картинка, маслом, немного ее подправил — раньше верил, что люди могут о чем-то договориться, теперь думаю, что ЗРЯ СИДЯТ!!!
…………………..

Если б я, перед каждым прыжком, так свои силы и возможности рассчитывал… другая бы жизнь была!
………………………………..

В молодости дневные пути любил, а теперь к ночным все больше тяготею…
…………………………

… ночной дневного интересней кажется
………………………

Когда увидел их, тут же вспомнил историю из собственной жизни… Чертовски похоже!
……………………………….

«ТЫ НЕ ПОВЕРИШЬ!..
………………………..

Спящий кот. Какова мораль? — настоящим мастерам не подражай, как пальма не можешь — забудь…
……………………………..

Баба с ведрышком. Спрашивали, откуда у нее нога растет… Неприличный вопрос, и главное — неправильный.
……………………………..

Ну, очень давно было…
…………………………………

Минус пятнадцать, поле, ветер… Человек идет кормить своих котов. (Не человек, Перебежчик он)

Робин, сын Робина (продолжение)

……………………….
Ничего особенного, думал о том, о сём, что-то из детства… И исчез.
Очнулся, не знаю, откуда шел, не помню, куда идти… Впрочем, быстро вспомнилось, другое огорчило: местность изменилась, вот здесь канавы не было! Это у них быстро… выкопать… закопать…
За увлечения собственными мыслями да впечатлениями платишь, но, в сущности, мыльными пузырями, мелочами сегодняшнего дня. Правда, они нужны для поддержания на поверхности, когда тебя вытесняют новые… не люблю слово «молодые», не в возрасте дело. Они выпихивают тебя, не потому что злы, просто деловито и суетливо ищут себе место, а твое вроде бы свободное, где-то гуляешь, упершись взглядом в пустоту, неприкаянное существо. Они по-своему справедливы – землю носом роют, и заслужили… а ты где был? Откуда взялся, постоянное место где? Его на карте нет, там не кинуть тело на койку, не поесть…
А, может, к лучшему, что вытесняют?
Но раз уж вернулся, о приключениях забудь. Чтобы не вызвать подозрений, скорей равновесие восстанови, отойди с гуляющим видом, ничего особенного, поскользнулся на гнилых листьях, с кем не случается…
Как-то мне сказал один старик, давно было – «падать простительно, только надо быстро вставать…»
И все-таки чувствую тоску, нарастающую панику, тошнотворный страх, как будто высоко стою, да на узком карнизе. Как дальше жить?! Разрыв с текущим днем непреодолим, уход в свои размышления да впечатления похож на отъезд из страны в 70-ые годы. Прыжки туда-сюда дорого обходятся, держатели настоящего смотрят на беглецов все злей…
Но надежда еще осталась, она лишает разума. Да, надежда… через глухоту и пустоту протянуть руку будущим разумным существам, не отравленным нынешней барахолкой. Как по-другому назовешь то, что процветает в мире — блошиный рынок, барахолка… А вот придут ли те, кто захочет оглянуться, соединить разорванные нити?..
Но я лучше Вам о живописи расскажу, ведь искусство протягивает руку в будущее дальше всех.

……………………………….
Благодаря живописи, интерес в жизни еще теплится, без картинок, наверное, не выжил бы…
Я не люблю выкрики, споры, высокомерие якобы «новых», болтовню о школах и направлениях, хлеб искусствоведов… Но если разобраться, имею свои пристрастия. Мое отношение сложилось постепенно, незаметно: я искал всё, что вызывало во мне сильный моментальный ответ, собирал то, что тревожит, будоражит, и тут же входит в жизнь. Словно свою дорогую вещь находишь среди чужого хлама. Неважно, что послужило поводом для изображения — сюжет, детали отступают, с ними отходят на задний план красоты цвета, фактура, композиционные изыски…
Что же остается?
Мне важно, чтобы в картинах с особой силой было выражено состояние художника. Не мимолетное впечатление импрессионизма, а чувство устойчивое и долговременное, его-то я и называю Состоянием. Остановленный момент внутреннего переживания. Я о том, что можно назвать искусством состояний.
Настоящие цели в искусстве начинаются там, куда ум не дотягивается в полной мере. Приближение к приблизительности. Толчок от непонимания. Исследование, выяснение… Отсюда утончение восприятия, саморазвитие… Идейки и придумки авангарда кажутся ужимками, современное искусство предлагает скушать банан, а нам — тяжко, дышать нечем… Сама жизнь кажется перетеканием в ряду внутренних состояний. Картины позволяют пройтись по собственным следам, и я все чаще ухожу к себе, в тишине смотрю простые изображения, старые рисунки… Отталкиваясь от них, начинаю плыть по цепочкам своих воспоминаний. Творчество стоит не на уме, а на свободных ассоциациях, на умении общаться с большими неопределенностями, это наши чувства, как их определить…
Живопись Состояний моя страсть. Цепь перетекающих состояний — моя жизнь.

Отпуск продолжается…


Ноябрь, вечер, художник возвращается домой. Теперь в гости редко зовут, отвык ходить. Знакомые почти все непонятной жизнью живут. Так что скорей домой! Там звери ждут, заждались…
………………………

Пятна, зеленые и красноватые, сами по себе красивы были, но дружить не хотели, ну, никак! Пришлось искать компромисс, но только промежуточное решение, надо признать.
………………………..

Был гиф прозрачный, казался интересным, первый снежок и все такое. Но от цвета фона зависел. А теперь не зависит, но страшно много потерял.
………………………..

Была такая серия, довольно жестко структурированная, сначала мне было нужно и полезно, а потом стало скучно, свободу и случайность потерял.
…………………………

Тут ничего не могу сказать, когда серия сложилась, она за себя стоит горой, и я не спорю с ними…

отпуск продолжается

Желание прикрыть действительность тряпочкой, как это делаешь с натюрмортом — взял нужные черты — и прочь!


Встретишь фотографа — убей фотографа…
……………….

Дорога, ведущая в горы
……………………….

Кася
………………………….

В сдержанных тонах
…………………………

Кася в духе Моди
……………………….

Прогулка
…………………………

Кася и ее любимые игрушки
……………………………..

Трудно объяснить, зачем это делается — берется хорошая фотка,
и вот таким образом портится… Причем, без всякого сомнения!
………………………………

Винный дух
……………………………….

Река и ночной камыш (к.-м. темпера, 1978-ой год)
……………………………….

Не спится…
…………………………………..

Робин, сын Робина (продолжение)

………………………………….
В начале жизни события и вещи множатся, разбегаются, вот и говорят – время. А к концу все меньше остается – лиц, вещей, слов, хотя, казалось бы, должно все больше накопляться. Как говорил один художник, степень обобщения важна, вот-вот, степень обобщения, в ней ум художника, да и любого творца, который мелочным бытописателем не хочет быть, а смотрит за горизонт, и выше сегодняшнего мусора…
Годы усилий видеть дальше, выше, они бесследно не проходят — чувствуешь, что изменяешься: нет уже ни ума, ни мыслей, а на все вопросы только «да» и «нет», короткие, ясные ответы. Откуда берутся … черт знает, откуда. Будто на ухо кто-то шепчет, или внутри головы рождаются?..
События сближаются, сливаются, многие моменты выпадают из картины… Как ночной снимок городской магистрали – трассирующий свет, и никого. Пусто там, где бурное движение и жизненный шум. Вместо беготни и суеты – ночь и тишина. Как настроишь себя на собственные впечатления, так сразу тихо становится кругом, и пусто. Стоит ли ругать память, если она заодно с досадными мелочами выкинула некоторые глупые, но полезные детали?.. Нужно ли удивляться, что, удалившись в собственные стародавние бредни, потом выпадаешь бессознательным осадком из раствора, и долго вспоминаешь, куда теперь идти, где дом родной…
Собственная жизнь вызывает удивление, страх…
И смех.

…………………………….
Невольно ищешь в далекой юности свои ответы на свои вопросы. Мало находишь, рост и развитие идут скачками. Ничто не предвещало сегодняшнего меня. Или все-таки, что-то было?..
Мне было шестнадцать, когда уехал из дома, поступил в Университет в маленьком прибалтийском городке. Ходил на лекции с толпой незнакомых людей, растерянно слушал, что-то записывал — и шел к себе по длинным темным улицам с высокими заборами, за которыми спали одноэтажные домики. Я снимал комнату. Она была с двумя окнами, большая и холодная, зато с отдельным входом и маленькой ледяной передней. В углу за большим шкафом стояла кровать со старым пуховым одеялом, это было теплое место. Печь топилась из другой половины дома, где жила хозяйка, от нее зависело мое тепло. Но кровать не зависела, и я залезал в узкое логово между стеной и шкафом, здесь читал, просматривал свои неуклюжие записи — и засыпал. К утру слабое тепло от печки вовсе улетучивалось, и я сползал с кровати, дрожа от холода и сырости. Я каждый день ждал, что, наконец, начнем учиться: кто-нибудь из старших обратит на меня внимание, спросит — «ну, как ты усвоил вчерашнюю лекцию?..» Но ничего не происходило, экзамены бесконечно далеко, и по-прежнему непонятно, что делать. Люди на курсе были старше меня, многие пришли из техникумов, уже работали. А мне было шестнадцать, вернее, семнадцать без одного месяца. И в один холодный октябрьский день исполнилось семнадцать ровно. Но никто здесь этого не знал, и не поздравил меня. Я почувствовал, что живу один, и никому не нужен. Но в этом чувстве, кроме печали, было что-то новое для меня, и я насторожился, потому что всегда ждал нового, и хотел его. Купил бутылку яблочного вина, крепленого, самого дешевого. Покупать вино было стыдно, потому что дома мы жили бедно, и вдруг такая роскошь. Но все-таки день рождения, и я купил. Еще купил хлеб, колбасу и сыр, и попросил нарезать ломтиками, как это красиво делали тогда в магазинах. Пришел к себе. Печь дышала слабым теплом. Я не стал раздеваться, сел за стол перед окном, нарезал хлеб, откупорил бутылку — и хлебнул вина. Сразу стало теплей. Тусклый желтый свет мешал мне, я погасил его…
Передо мной раскачивались голые ветки, но скоро они слились с чернотой неба. Через дорогу над воротами раскачивалась лампочка, ее свет метался в лужах и освещал комнату, как фары проезжающих автомобилей. Какие здесь автомобили… все тихо, неподвижно, только ветер и мерцающий свет… Когда-нибудь я буду вспоминать этот день — думал я, ел сыр и колбасу, закусывал хлебом и запивал вином. Тогда я больше всего боялся исчезнуть, сгинуть — ничего не сделать, не увидеть, не выучиться, не любить — пропасть в темноте и неизвестности, как это бывает с людьми. Я уже знал, что так бывает. Я называл все черное и неизвестное, что прерывает планы и жизнь — «фактор икс». Неожиданный случай, чужая воля — и твой полет прерван. Нужно свести «фактор икс» к нулю — и вырваться на простор, чтобы все, все зависело от меня…
А пока я сидел в темноте, меня обступала неизвестность, и я должен карабкаться, вырываться на волю… Только бы не сгинуть, добраться до своей, настоящей жизни… Я постепенно пьянел, жевал колбасу, которой было вдоволь, шурша бумагой на ошупь находил тонкие ломтики сыра…
Как хорошо, что ничего еще не было, и все еще будет.
Я заснул сидя, и проснулся только на рассвете — барабанили в дверь. Пришла телеграмма из дома.

Добраться до своей настоящей жизни? Да, уже тогда хотелось. Но не думал еще, не мог знать, насколько она удалена от жизни общей, коммунальной.

продолжение отпуска

Вчера снова прослушал(смотрел) кусок видео, где я, летом, несколько лет тому назад, додумался надеть дурацкую панамку и прочитать повесть «Последний дом».

Потом я еще прочитал повесть «Остров», рассказы, даже «Кукисы», но панамку пришлось снять, там эта странность, отстраненность ни к чему… И не получилось. Местами живо и умно, но НЕ ТО.
Вот-вот, отпуск чувствуется, сплошная болтовня!!! Теперь немного картинок, навскидку, налегке…
……………………………

Глупая, с плохим характером, и самовольная — жуть! Не люблю портреты писать, в другого превращаться, но иногда писал, если чувствовал какое-то родство, наверное
…………………….

Художник в мастерской. Оглядывался редко.
…………………..

Угол мастерской, картинка с деревьями в углу стоит…
……………………..

Столетней давности фотография, недавно просматривал альбом бабушки, единственный, остальные от родителей, совсем другое время, не наше, конечно, но и не то, не то…
………………………

Утро раннее-осеннее, околица, рассвет… и нужно уходить!
………………………………

Была такая выставка, в Пущино, в Музее экологии — только коты и кошки.
……………………………..

Репетиция вокальной студии, и какие-то вещи на переднем плане. Пробы…
…………………………………

Натюрморт с кошкой. Иногда они интересовались, и вписывались в картинки.
………………………………..

Фрагмент картинки на тему «Подвалы» В те годы мне казалось, что на земле
невозможно жить, и надо устроить мир под землей. Теперь снова так кажется.
Но был светлый промежуток, и то хорошо.
……………………………

Нет маленьких вещей, есть мелкие взгляды.
…………………………

Девушка и вид из окна. Вообще-то их две фигуры, но эта приличней выглядит, вторую отрезал.
………………………..

Бывает, поставишь натюрмортик, выберешь вещи, а на полке остаются отвергнутые — обижаются… Мне их жаль, и я из них сооружаю второй натюрморт, из оставшихся, он редко получается, но все довольны!
……………………………

Фотозарисовки, эскизы…

Взял отпуск (дал себе 🙂 до 20 февраля. Так что ничего серьезного не будет. Обилие всего, и много болтовни — отдых. Обилие картинок, большие романы… значит, легко живут господа (смайл)
……………………………………..


Эх, не получается легко… Последнее лето кота Бориса.
………………..

Из серии «ИХ НРАВЫ»
……………………..

— ТЫ КТО??.
………………………

МОРАЛЬНО СЛОМЛЕН
………………………..

Кто-то в доме грамотный…
……………………………

КОМУ НАЛЕВО?..
………………………………

ЖАЖДА ВЛАСТИ КОГО УГОДНО СВЕДЕТ С УМА…
…………………………

Помнишь ли ты?.. (и знать не хочет)
…………………………..

Внук знакомой кошки
………………………..

ТРИ ПОКОЛЕНИЯ
………………………………

До крупных поворотов еще…
……………………………..

Зарисовки для обложки книги, не пригодились
……………………………….

Скучноватая зарисовочка
……………………………

Дом, в котором я жил, и квартира на втором этаже. Отсюда в 16 лет ушел и всерьез не возвращался уже.
………………………………..

Из альбомчика гимназистки
…………………………..

Туська. Я читал повесть, сам себя снимал на видео (фотоаппарат), а она приходила слушать
…………………………

Мама, я люблю женатого…
……………………………….

Плохо снятая неплохая картинка, по глупости подарил библиотеке… Ну, это им совсем никак было, из вежливости взяли… В начале я не понимал, что дарить нужно редко и тому, кого знаешь. Лучший автопортрет подарил художнику К. думал, вот понимающий человек! А он тридцать лет держал его в на полу, в углу, не повесил, а потом, молодец, все-таки отдал — «у меня теперь иконы висят, рядом не могу повесить» — говорит. Вот такой интересный человек. Талантливый фотохудожник между прочим. Умер не так давно.
………………………..

Вот таких книжечек я наделал (под скрепку, на принтере, наверное штук 200, тогда уже понял, что ходить по издательствам хватит с меня — выпрашивать, что ли… Мне не двадцать было и не тридцать, и статей неплохих штук пятьдесят за душой… зачем это мне… И с удовольствием свои тексты размножал сам, рассказики. 2-3 человека, понимающих, одобрили, а дальше и не спрашивал, самоуверенный всю жизнь. Многие и теперь иногда перечитываю с удовольствием, правда, слов было многовато, и всякие там «что». и «о том» выкинул бы… Но написано пером, пусть остается, как есть… В книжке «Махнуть хвостом» кое-какие из старых отредактировал.
…………………………….

Над столом висела довольно легкая-свободная, а где она, кому отдал — не помню…
……………

Болгария, тракийская долина… Будь помоложе, перебрался бы, да сил уже не хватит.
…………………………….

Всегда кажется, что вдали что-то есть, еще осталось…
…………………………….

Летний вечер.
…………………………….

Думу думают…
…………………………..

Утепление двери поистрепалось…
…………………………….

Ночные разговоры
……………………………..

ч/б привожу, в цвете похуже выглядит
………………………….
И пока, удачи всем!

Робин, сын Робина (продолжение)

…………………………
И на самом интересном или забавном месте неожиданно обратно возвращаюсь, в суровый осенний денек, на свою площадку между тремя домами… Не прозевай — раздача еды наметилась, подешевле «выбросят», как тогда говорили. И в самом деле — бросали из окошка на пустой прилавок куски колбасы или сыра, а люди, оттесняя друг друга, хватали и счастливые убегали к кассе… Единственное, чем действительность, поверхностный пласт, побеждает настоящую жизнь — грубой силой, можешь презирать сегодняшний день, не замечать до времени, но если есть захочется, делать нечего.
Но я упрям, при первой возможности сбегаю — от чужих баранов к своим.
Нормальный человек должен жить, где хочет, среди своих книг, картин, зверей, людей, деревьев… Есть вещи, всегда весомые, им время нипочем.
Но недолго душа сама собою поглощена. Слышу угрожающие голоса — «ты где, ты с кем…» — сначала настойчиво упрашивают, потом грозят, хватают за руки, тянут обратно…
Если одолевает страх среди бела дня перед наступающей на пятки реальностью, значит окончательно не скурвился. От этих, зовущих и тянущих, не оглядываясь, прочь беги! Изменить реальность не могу — и дезертирую из нее, как только позволяет случай. За это приходится расплачиваться: бесцеремонно суют обратно, а здесь одна мелкая канитель — трястись от страха, переживать возраст, слабость… — типичный старикашка…
К счастью, могу еще посмеяться над собой.

…………………………..
Вы спрашиваете, кто я?
Я же сказал — художник. Иногда пишу слова, если рисовать не получается, но так и не полюбил писанину — слишком трезвое занятие.
Верите словам? Для меня всё начинается с изображений. Слова потом возникают, а часто вообще не появляются. Со словами сложно, шансы сказать банальность велики. Беру любого современного писателя — вижу, серость по-хозяйски гуляет по страницам. А часто пошлость хлещет через край. Куда денешься, даже великие мыслители рождают пару новых мыслей за всю жизнь, остальное время и силы уходят на разработку… и саморекламу. Тем более, писатели… ведь все давно сказано. Спасение в том, что некоторые сочетания слов рождают в нас картины, сцены… и мы просыпаемся для развития, для переживания, сочувствия…
Но чаще перед глазами только черные значки, иероглифы унылых описаний.

…………………….
Мерзость зимних длиннот с годами начинает тяготить. Промерзлая страна, здесь жить невозможно! Повторяю это, втягивая голову в плечи девять месяцев в году, но с места не сдвинулся. Глубокое убеждение подвело — неважно, где жить, с кем жить, было бы внутри себя в порядке. Так-то оно так, но постоянное уклонение от общежития, уходы в прошлое даром не проходят, образуется со временем в памяти дыра… И с каждым разом все сложней, после воспоминаний, рассуждений о том о сём, возвращаться в текущий день, вспоминать умение выживать в нем. К тому же, в этой сногсшибательной реальности люди злы, приходится защищаться.
— Твое время вышло, — они говорят, а если не говорят, то думают, их обычная подлость. — О чем мечтаешь, где постоянно пропадаешь?
Или по-другому:
— Старик, старик… время, время, путь… — и важно качают головами. Делают вид, что уважают.
Но им-то осталось мно-о-го, а мне чуть-чуть. И хочется общим взглядом свою жизнь окинуть. Разумеется, будут пыжиться, доказывать нашу зависимость от дня текущего. Те, которые тянут меня обратно — «жить реальностью»…
Никто не может меня учить, я сам себе учитель.
Мудрость не нужна, если ее не выразить в трех словах.
Недаром дураков люблю — родственные души.
А еще лучше, не рассуждать — нарисовать!

……………………………….
Меня не раз спрашивали,
— Зачем художник пишет картины?
— Хороший вопрос… Всегда надеюсь, не про деньги спрашивают. Творческий труд неоценим, попытка выразить его в деньгах — зловредная привычка все на свете приравнивать к дерьму, помещать в бесконечный торговый ряд.
О живописи охотно расскажу вам…
Возьмем два куска холста, небольших. Широкой кистью пройдемся по одному белилами. Второй точно также покроем сажей. Смотрите, вот равновесие, белое или черное, все равно. Мы в жизни ищем равновесия, или покоя, живем обманом, ведь настоящее равновесие, когда смешаешься с землей. Что нужно художнику?.. Представь, ему тошно, страшно… или тревожно… или радостно, наконец… Он берет кисть, и наносит мазок, как ему нравится — по белому темным, по черному светлым, разным цветом — его дело. Он нарушает равновесие, безликое, однообразное… Теперь холст — он сам, ведь в нем тоже нет равновесия. Он ищет свое равновесие на холсте. Здесь другие законы, они справедливей, лучше, это не жизнь. В картине возможна гармония, которой в жизни нет. Мазок тянет за собой другой, третий, художник все больше втягивается… строит мир, каким его видеть хочет. Все заново объединить. В нем растет понимание, как все создать заново!.. Смотрит на пятна эти, все напряженней, внимательней всматривается, ищет следы нового равновесия, надеется, оно уладит его споры, неудачи, сомнения… на языке черного и белого, пятен и цвета…
Нет, он не думает, мыслями не назовешь — он начеку, и слушает свои крошечные «да» и «нет», почти бессознательные, о каждом мазке. В пылу может даже не подозревать, какой на щетине цвет, но тут же поправляет… или хватается за случайную удачу, поворачивает дело туда, где случай подсказал новый ход или просвет.
Он подстерегает случай.
Так он ищет и ставит пятна, ищет и ставит… И вдруг чувствует — каждое пятно всем другим отвечает, перекликается, спорит… нет безразличных на холсте, каждое отвечает всем, и все — стоят за каждое, понимаешь?..
И напряжение его спадает, пружина в нем слабеет…
И он понимает, что вовсе не с пятнами игра, он занимался самим собой, и, вот, написал картину, в которой, может, дерево, может — куст, камень, вода, цветок… или лицо… а щека — не просто щека, а… каменистая осыпь при луне!.. — он чувствует в ней шероховатость песка, твердость камня, находит лунные блики на поверхности… Он рассказал о себе особым языком, в котором дерево, куст, камень, вода, цветок… лицо — его знаки, слова!..
Содержание изображений?.. — бред бездарных критиков. А вот общение пятен — оно вязко, сложно, но неразрывно связано с Состоянием художника, и чем автор уязвимей, без опоры и надежды стоит, чем ему страшней жить — тем тоньше начинает чувствовать особый вес пятен, их отношения, борьбу, напряженный разговор…
Вот вам один ответ — мой. Кто-то даст другой, но вы ищите свой. Чужая мудрость только затравка или спусковой крючок.

«Робин, сын Робина» (продолжение)

…………………….
Наумов, он сидел сзади, запустил в пространство портфель, набитый всякой всячиной, только не книгами, он и читать толком не умел, и это в шестом классе… Обычно носил в портфеле куски подсолнечного жмыха. Крошечная головка, сынок алкоголиков, вонючий, злобный, бледное напряженное личико, сгорбленные плечи… Он не хотел меня ударить, защищался, его били Веселов с дружками, троица долговязых идиотов в старых вытянутых до колен свитерах с оленями и лебедями на груди, тогда часто вязали с оленями и лебедями. Урок пения, старушка-певица сидит, обхватив голову руками, губы шевелятся, может старую песню потихоньку завела, страх отогнать, а может молится, чтобы звонок скорей, ей полгода до пенсии оставалось. В те годы живы еще были старушки в крошечных ажурных шляпках, вытерпевшие текущий век, нашествия разноцветных варваров, красных, белых, коричневых, многократно проутюживших их жизнь.
Портфель ударил ниже затылка, не больно, но неожиданно, голова мотнулась, я лбом врезался в парту и выронил из сжатых кулачков… в первый раз выпустил из рук один миг, один только момент… Тут же сознание вернулось, вижу — летит, кувыркаясь, портфель Наумова, падает, раскрывается, из него вываливаются угловатые желтые куски, и все кинулись ловить, хватать, распихивать по партам…
Первые годы после войны…

Я тогда учился в старой деревянной школе. Шли сюда через картофельное поле, которое во время немецкой оккупации раскопали в центре города, потом мимо ветхих заборов, через рынок, между длинными рядами, и долго не могли выпутаться из рядов и прилавков, всегда опаздывали. Каждый день новое — кто что принес. Некоторые ребята часто нас удивляли, вокруг них толпились остальные. Наумов, я говорил, всегда приносил жмых, подсолнечный, и продавал кусками, а от самых больших позволял бесплатно отгрызать, не выпуская из рук, своего рода реклама… и все прикладывались, отгрызали. «Ну, дай еще, дай…» — и он протягивает желтоватый кусок с черными крапинками семечных шелушек. Другой, его звали Клочков, приносил заклепки — желтые и красные, черные и синие, маленькие, тоненькие, и большие — с толстыми короткими ножками и широкими шляпками. Он, чудак, менял свои заклепки на фантики, на конфетные бумажки, свернутые плотным пакетиком, он был азартным игроком, и даже плакал, если проигрывал, а его заклепки мы разбивали камнями. Маленькие, взрывались сразу, а по другим надо было бить сильно и умело, и каждый раз с замиранием сердца — вот сейчас, сейчас… Был еще мальчик, который приносил переводные картинки, он говорил, немецкие, продавал их за еду, у кого было — давали ему хлеб с колбасой, которая называлась собачья радость, с копченым сыром, эстонским, и он всегда был сыт и доволен. Мальчик по фамилии Котельников часто приходил с новыми сумками, через плечо, с офицерскими планшетами, эти сумки он продавал старшеклассникам. Его звали Котел, и, действительно, голова у него была большая и тяжелая, лицо с нависающим лбом, а все на лице мелкое, и терялось — маленький сморщенный носик, голубые, вечно прищуренные глазки. Он смеялся и говорил по-особенному, и потом, когда я услышал голос Буратино по радио, то узнал нашего Котла. Однажды он зачем-то полез под парту и долго не вылезал. Сначала мы смеялись над ним, а он молчал, и стал загребать рукавом школьную грязь и бумажки. Пришлось спуститься к нему, и его лицо нас испугало — голубое, с розовой пеной вокруг рта и слепыми белками глаз… Так было еще несколько раз, а потом он исчез. Среди мелких событий разворачивалась большая борьба двух сил. Один мальчик, высокий и тонкий, по фамилии Васюков, боролся за справедливость. Он всегда за это боролся, и вокруг него толпились слабые и обиженные, он говорил с ними покровительственно и властно, собирал вместе, они ходили после школы на свалку, а потом он увлекся борьбой и стал испытывать приемы на своих подшефных. В чем была его справедливость, не знаю, но он не хотел, чтобы кого-нибудь бил другой мальчик, по фамилии Веселов. Васюков своих наказывал, но Веселов не должен был никого бить. Этот Веселов был второгодник, гораздо сильней всех, жил сам по себе, во время уроков лежал на задней парте или уходил курить в коридор — учиться не хотел. Справедливость ему не нужна была, он иногда бил тех, кто не давал ему списать, или не подсказал — и тут же забывал, снова лежал на парте и ни с кем не объединялся. Васюкова он не любил, но и не трогал, несколько задних парт было его, он не терпел на них людей из той компании, жестоко вышвыривал, и снова дремал там…
Старую школу разрушили и нас перевели в новое здание. Веселов первым исчез, понемногу рассеялись и остальные, пришли новые, и больше ничего не меняли, не продавали в коридорах — исчез жмых, пропали заклепки, фантики перестали радовать, и за хлеб с колбасой ничего не давали. На месте старой школы разбили сквер, а картофельное поле превратилось в парк, его назвали — Пионерский, а потом он без названия остался.

Начало прошлого века (из семейного альбома)


………………………

………………………..

…………………………….

……………………………….

………………………………..

…………………………………

………………………………….

………………………………..

…………………………………….

……………………………………

…………………………………

Робин, сын Робина (продолжение)

……..
Итак, в очередной раз вернулся в нелюбимую реальность. И как часто со мной бывает, не в собственных стенах оказался, а именно в этом треугольнике земли, между тремя домами.
Здесь мое место, на лужайке, местами заросшей травой, местами вытоптанной до плоти, до мяса – слежавшейся серой с желтизной земли. И небольшими лохматыми кустами, над ними торчат четыре дерева, приземистые, с растерзанными нижними ветками, их мучают дети, «наши потомки», а дальше с двух сторон дорога, с третьей земля круто обрывается, нависает над оврагом.
Стою, прислонившись к дереву, тепло, я одет как надо, шарф вокруг горла и прикрывает грудь, ботинки в порядке, тупоносые, еще прочные, правда, без шнурков. Важная черта характера – ходить без шнурков… Теплая для наших мест осень, листья еще живы, но подводят итоги, солнце фланирует по небу, его лучи крадутся, осторожно ощупывая кожу, будто я необычное существо.
Справа дом, девятиэтажный, с одним подъездом, слева, на расстоянии полусотни метров – второй такой же, а третий – немного дальше, у одной из дорог. Я нахожусь на длинной стороне прямоугольного треугольника, на ее середине, забыл, как называется… но вот короткие стороны – катеты!.. они с двух сторон, а с третьей, за спиной, овраг. Мои три стороны света, мое пространство, треугольник земли.
О траве говорил уже, главный мой союзник, еще в одном месте песок, дружественная территория, детская площадка, но мешают дети, существа с пронзительными без повода выкриками. Рядом поваленное дерево, вот бы посидеть… но я не подхожу: оно затаилось, три обрубка, три аргумента грозными стволами нацелились на меня — не простит, никогда, ни за что, пусть я ни при чем, но из той же породы, они не различают нас…
А скамеек нигде нет. Для сегодняшней жизни важно, чтобы люди стояли. В стоящих бредовые идеи легче влезают.
Сколько меня не было, миг или часы?.. Сходу не скажу… никаких в памяти деталей и подробностей, напряжение во всем теле да неясные воспоминания.
Вот так всегда: побуду в своей настоящей жизни… и меня отшвыривают обратно, сюда, где все живут, и где я старик. Нет, не считаю, что живу здесь — влачу существование, постоянно в поисках покоя, тепла…
Принудить можно к миру, но не к любви.

Жить реальностью не хочется, но возвращаться в нее приходится, тело не переспоришь, законы физики не обогнешь. Ведь сколько ни ругай текущий день, приходится признать, что размещение человека в определенном куске пространства имеет особую силу и значение. Каждый владеет своим местом, оно не может быть занято другим лицом, или предметом, или деревом, или даже травой. А когда владелец места умирает, он прорастает – травой, деревьями… Признак смерти – прорастание?.. Не такой уж плохой признак. Для кого-то моя смерть – путевка в жизнь, это вдохновляет. Прорастание жизнью — свойство присущее даже таким текучим и непостоянным существам, как вода — когда умирает, она цветет, чего не скажешь о наших телах, у нас не такое приятное прорастание. Но поскольку вода быстро перемещается, о ней трудно судить. Легче и приятней говорить о деревьях, они имеют корни и растут из своего места. Они почти вечны, по сравнению с нами, поэтому дружба с деревьями имеет большое значение для меня. Их трудная вертикальность – загадка… и пример для жизни, ведь таким образом и мы живем и растем: пересекаем слои времен, преодолевая притяжение сегодняшнего дня.
……………………………

Мне было лет десять, я оставлял записки в стволах деревьев самому себе, будто предвидел бегство из реальности. А может, чувствовал, что встретить самого себя особенно нужно, когда понимаешь — больше никого не встретишь. Хотя бы себя встретить хочется, прежде чем упасть в траву, «стать листом – свободным, безродным, не помнящим начала, не боящимся конца…» Так я писал в юношеском дневнике, а в этих посланиях в стволах, конечно, короче, и не так красиво:
«Я был…»
Найти бы их сейчас…
Это важно, потому что прошлого в мире нет, и если не найдешь его в себе или другом живом теле, то непрерывность прервется — распадется на мгновения, часы, дни… Но если даже оставишь память о себе в живом теле, ведь дерево живое тело, и потом найдешь эти стволы, те несколько деревьев в пригороде, у моря, то что?.. Смогу только смотреть на них, носящих мою тайну. Но и это немало – смотреть. Убедиться в достоверности воспоминаний.

Я аккуратно вырезал куски коры перочинным ножом, это были невысокие прибалтийские сосны… сочилась прозрачная смола… отодвигал ее, резал дальше, проникал во влажную живую ткань… доходил до белой блестящей, скользкой сердцевины, и в ямку вкладывал бумажку со своими письменами, потом покрывал сверху кусочками отскобленной ткани, заново накладывал кору, перочинным ножом, рукояткой придавливал, придавливал, кора приклеивалась смолой… На следующий день проверял, и часто не мог даже найти того места на стволе, или находил крошечные капли смолы по границам прямоугольника. Способность деревьев забывать завораживала, также как умение травы, примятой, раздавленной, подниматься, выпрямиться, снова жить, шуметь о своем…
Деревья эти выросли, и живы. Тяжело расти, вопреки силе тяжести, тянуться постоянно ввысь… Ценю и уважаю.
И листья люблю, особенно багряные, осенние, красиво и мужественно погибающие… смотрю на них со смешанным чувством — восхищения, испуга, непонимания… Будь я мистиком, естественно, усмотрел бы в появлении багряного вестника осени немой знак. Будь поэтом… — невозможно даже представить… Художник я, мне главное – свет и цвет…. огненный, и яркость пятна, будто заключен в нем источник свечения, так бывает с предметами на закате. Зубчатый, лапчатый, на осенней темной земле или коричневом, занесенном пылью линолеуме… Одинокий лист особые чувства вызывает – он знак сопротивления, поддерживает во мне непокорность времени, погоде, случаю, выходкам людей, населяющих мой треугольник.
Чем привлекает нас одиночный предмет? Взгляни внимательней — и станет личностью, под стать нам, это вам не кучи, толпы и стада! Какой-нибудь червячок, переползающий дорогу, глянет на тебя печальным глазом — и мир изменится.

УТРЕННЕЕ АССОРТИ 280114 (конец цикла)

»
«Утреннего ассорти» больше не будет. Во-первых, оно все больше не утреннее, а дневное или даже вечернее, тут что-то надо менять… Кое о чем я догадался, было полезно… но теперь пора закрывать за собой дверь. Перерыв до 22 февраля. Что будет дальше, не могу сказать, нужно помолчать и может что-то другое придет в голову. Тексты будут продолжаться, по ходу дела я корректирую их, так что не бесполезное занятие. К тому же, для текстов полезно, иногда находятся читатели.
И еще разик.
……………………………………….

Цикл такой, про двух ёжиков, один лохматый, другой облысевший. Что-то ищут они в моих углах…
……………….

Одно время убирал цвет, часто он маскирует неточности…
………………………….

Лестница из подвала девятого дома, соседнего с нашим. Она же ведет в подвал, но… Тут долгий разговор о том, как мы читаем, и почему, а вот китайцы не так, и что здесь первично, а что вторично… Оставим на февраль.
…………………………..

Уголок, отгороженный от жизни за окном, один из таких углов. Я с уважением к ним отношусь, и рад за всех живых существ, которые находят тепло и покой в нашем мире. Чем больше он открыт, тем больше не нормален. Иллюзия, что собравшись в кучу, мы большего стоим и заслуживаем.
……………………………

В зеленых бумажках конфетки, они мне по цвету подошли, хотя на грани. Тихой сапой происходят и чудеса, и явные ошибки вкуса. Но о вкусе не говорю, это важно, но немного в сторону уведет.
……………………………….

Масяня с овощами под цвет ее глаз. Вспомнил Масяньку…
……………………………

А это она на батарее греется, все-таки, не совсем фотография…
…………………………….

Очень старая доска, на балконе, за стеклом.
………………………………

Это уже больше графика…
…………………………..

Хокусай и Мистраль. Она его знала еще котенком, и потом всегда опекала.
…………………………..

Картинка темперой — дорога на Пущино, хотя вряд ли кто узнает это место, смайл…
……………………………….

Пробы, пробы…
………………………………….

В начале я думал, что понадобится штатив. А потом понял, чем хуже фотка, тем мне легче с ней дело иметь…
………………………………….

Столько раз пытался ее переубедить, подушку эту, но отступился, оставил в покое. А показать… почему не показать, в цикле «ассорти» можно.
………………………………

Не конец света, а закат.
……………………..

Повесть «Робин, сын Робина» (фрагменты)

В этой повести использована в значительной степени повесть «Остров». Отредактированные куски. Но нет в ней главного для повести «Остров» смыслового узла — нет преступления, и нет наказания, а есть старость, ностальгия… Такая вот проба была. «Робин» помещен в журнал Ю.А.Кувалдина «Наша улица». Для меня он самостоятельное произведение, ведь для меня важен не сюжет, а состояние. Но спорить ни с кем не буду, попробую сюда давать кусочками, и сам еще раз посмотрю.
……………………………………………………….

Лето 75-го, ВДНХ.
Выставка народного хозяйства, огромная показуха. В одном из павильонов картины независимых художников. Разрешили!..
Иду вдоль километровой очереди, все московские интеллигенты здесь, терпеливо ждут, у входа милиционеры, пропускают по одному. Я счастливей многих, у меня приглашение! Протягиваю милиционеру свою бумажку, он долго читает, потом спрашивает — от кого?
Узнав, светлеет лицом:
— А, Рогинский… знаем, хороший художник… — машет рукой — проходи!
На первом этаже — красные трамваи Рогинского… Женя Измайлов с изысканными фантазиями…

……………………………..
Холодно, ветрено, ноябрь, гололед, черные с грязно-желтым листья, вмёрзшие в ледяную корку.
Скольжу, пытаюсь удержаться на ногах…
Вернулся в коммунальную квартиру!
Я так называю текущий день, или реальность, а что она еще, если не коммуналка?
Смотрю на ноги, если в галошах, то никаких сомнений — прибыл.
Конечно, в галошах, явился не запылился, как они говорят.
Слышу смех за спиной, и голос незнакомый:
— Ишь, старик, а пристает…
Вместо девушки, которую помню… приземистая, крепко сколоченная бабенка с мутными глазками и корявым широким носом. Постаревшая она же?.. Рядом, на скамейке еще две старухи и старикашка с облезлым псом — ручной старенький лев, пышная шевелюра, воротник ослепительно желтый с белым, дальше тощая голая спина, в язвах и расчёсах. Сезонный говорят лишай, игра веществ, к зиме пройдет, а с весны до осени снова, пока дело не закончится небрежными похоронами. Стариков и собак хоронят одинаково.
— Надо же, еще липнет, коз-зел старый…
Наткнулся на нее в попытках удержаться на ногах. Как придешь в себя после приятных размышлений, нередко оказываешься в немыслимых позах, стоящим в луже, например. А сегодня до того момента бежал, скользил на молодых ногах, не думая о них, как и полагается юному возрасту.
И еще удачно приземлился — мягко, плавно скатываюсь на ночной ледок, он упорствует под каблуком, хотя и дает понять, что к середине дня смягчится. Скольжу, размахивая руками… и сразу нет настроения продолжать, предчувствую, какая меня захватит суета мелочей… Но никуда не денешься, вынужден буду копошиться, чтобы в самом простом смысле выжить.
Вокруг посмеялись, но без злорадства, с которым часто встречают:
— Ишь деловой… гляди, задумался!..

Мир замер на миг, и вернулся привычный отсчет времени, сопряженный с кручением-верчением небесных тел, пошлой демонстрацией силы… Что, кроме силы, здесь важно — ничто! Но меня их штучками не удивишь, не проберешь — дурная бесконечность, бутафория, дешевый спектакль! Общий для всех мир, он скучен, огромен, опасен…
Но бывает и заманчиво красив, надо признать. Так что, есть и достоинства во внезапных возвращениях: несмотря на старость, вижу и чувствую остро, свежо, не спеша вдыхаю прохладный ноябрьский воздух, легкий, прозрачный, в зрачки свободно льется негромкий осенний свет, желтые, красные, коричневые пятна утешают меня, просто и тихо говоря о скором освобождении…
Чего же еще желать, кроме простоты и тишины, осталось?..
После короткого замыкания восстановился усталый день, смотрю — вокруг печальное тепло, лето уходящее, дорожка… по ней только что прошелся дождь, причесал крупной гребенкой, с листьев скатываются ледяные капли… Какой в сущности чудный обустроен уголок, и сколько это стоило бесчувственным камням, мерзлой пустоте — выжать из себя, отдать последнее ради крохотного теплого мирка?.. Хотя бы в одном месте создали видимость уюта! И я бы вынес, привык бы, будь здесь подобрей, потеплей… вытерпел бы эту коммунальную вселенную… Но что вижу — как живут?! Совершено предательство против природы, все ее усилия насмарку, грызем друг друга, непримиримы к добру и теплым отношениям…
Потому возвращение — каждый раз драма и целая телега мелких огорчений. Тошно смотреть, с какой целеустремленностью уничтожается все живое — растения, звери… изгажена земля…
Надеюсь, наше безумство растворится во времени без остатка, а всё остальное — будет как до нас: холм над рекой, река, за ней лес… звери, птицы…
Не было здесь города, скажут через тысячу лет. Потом покопаются в земле — «и в самом деле, селение какое-то…»
Так что при первой возможности исчезну снова.

УТРЕННЕЕ АССОРТИ 270114


С задними планами и фоном нельзя шутить, они делаются легче и свободней, и оттого быстро выбиваются вперед, привлекают главное внимание, и тогда — беда… И с болью в сердце (души у меня нет) приходится их унимать, затемнять, а то и вообще стирать…
…………………….

Хочу забыть слово «контраст»… причуда такая…
……………………..

На «мартини» нельзя смотреть сверху вниз…
…………………………..

Памяти мусорных куч моего приятеля покойного БНГ
…………………………

Из серии «подвалов». 80-ые годы, пастели
……………………….

Трое в одном флаконе — фотография, графика, скульптура, на тему «отдохнешь и ты»
………………………….

Окно в подвал. Памяти всех погибших.
…………………………………

Вечерний пейзаж, приокский. Темно-серая грубая бумага, техническая, и плохая очень плохая акварель — школьные кубики, шесть штук, очень их любил. Ну, чуть-чуть цинковыми белилами, некоторые места…
……………………………….

Кучи всего в углу, в скромных тонах, с которыми пришлось немусорным образом повозиться
………………………………

С желанием концентрироваться не концентрируя(кадрируя),
……………………………..

Горячий стул, садиться не рекомендую
………………………………..

На бутылки часто смотрю снизу вверх
……………………………..

Вот здесь, если б я был Кандинским, остановился бы… Или чуть еще, но не более того, смайл
………………………………….

Одна из первых моих попыток сочетания живописи с фотографией. Путь коллажей и вставок всяких был не для меня, обеспокоенного всегда только цельностью. Все изображения на свете устроены одинаково, но как сохранить цельность, не доезжая до высот Кандинского, вот проблема…
…………………………………….

Глазастый на страже у подвала
……………………………………

Так и не решил до конца, сколько миллиметров от кувшинчика справа отрезать, главная головная боль… Затемнять, затемнять!!! Теперь пусть вот так повисит…
…………………………………..

Современный город — аптечная полка, смайл…
…………………………………

То ли меланхолия, то ли просто тоска…
……………………………………..

Банки на полке в кладовке, фундаментальная архитектура!
…………………………….

На пути к расплавлению, размягчению… протеканию структур и композиций…
………………………………

Просто хулиганская затея, но вообще-то… одинаково всем на свалку, неудачники все!
……………………………..

Сбились в кучку от страха перед голубым, но он их спасти стремится.

даю шанс

Теперь есть возможность скачать из Интернета мои две повести, книжку миниатюр и рассказы. Всё это прочитано мной самим, довольно давно, но было в формате avi совершенно «неподъемном». Теперь это в формате wmv ,тоже огромные куски, но все-таки о них можно говорить. Повести примерно 1-1,5 Гига . Думаю, что охотников скачать это (в то время как в doc это секунды), не найдется, или единицы, но я человек добросовестный, и должен дать своим текстам такой шанс. Читаю я не как артист, но «Последний дом» прочитал, мне кажется, неплохо, то есть искренне и естественно. Это всё.
……………………..
Повесть «Последний дом»
https://cloud.mail.ru/public/d4679f4ab96b/lasthome.wmv
…………………….
Повесть «Остров»
https://cloud.mail.ru/public/9958cef09a65/Ostrov_in1file.wmv
……………………………….
Сборник миниатюр «Кукисы»
https://cloud.mail.ru/public/99954d136a61/kukisy09.wmv
………………………………………….

Сборник рассказов «Махнуть хвостом»
https://cloud.mail.ru/public/98e5235f54ef/hvost09.wmv

Что-то сегодня нет ясности в подсознательных мотивах, смайл. Отвлекли благополучные упитанные хитрые лица, играющие в собственные игры, используя темноту и гнев людей…
И все-таки, продолжим.
………………………..

Он понимал больше, чем я думал о нем, уверенный, что лучше знаю, как ему лучше… Известная фраза, ее часто повторяют жены, не скажу, какой национальности — «я лучше знаю, как тебе лучше». А я мужик, и должен был понимать, что и он мужик, и хочет умереть так, как считает нужным. Это был для меня удар тогда, и я понял, что выбирая смерть, никого слушать и жалеть не надо, живые быстро о мертвых забывают. 5% несправедливости в этой фразе есть, но не больше.
…………………………..

Жаль, что цветы только в конце жизни, засыхая, начинают понимать, кто друзья их, а кто враги.
………………..

Смириться с тем, что мало ума куда легче, чем с бессилием и старостью
………………………

У них все также — чужой среди своих
………………………………

Девочка в красном платье, первый вариант. Для меня это «черный квадрат» — потом мог и «умелей, и красивше», а лучше не написал.
………………………….

Свет из-за угла разрушает стены. Может.
……………………………

К рассказу «Ночной разговор». Художник выбирает вечность картин, и платит забвением имени своего. Сознательно? Ни чертА! он выбирает краски, хитрый подарок черта, а значит и судьбу.
…………………………………..

Ночной пейзажик среди развалин
……………………………………

Шампанское и закусь к нему, какая нашлась под рукой
…………………………………..

Вид из окна старой квартиры, 20-ый дом еще, чудное место и время.
………………………………..

Зимнее поле, малоснежная погода
…………………………….

Курильщик. Он еще не знает, что закон нарушил, счастливый человек. Незнание облегчает жизнь
………………………….

Кот из-за угла
………………………………

Еврейские мотивы

УТРЕННЕЕ АССОРТИ 250114

Часто вспоминаю десятый дом, про который в повести «Перебежчик». Там у меня была мастерская, однокомнатная квартира на втором этаже, и туда ходили все коты и кошки. И постоянно всегда-кто-то жил, или приходил на зиму погреться на батарее, а потом уходил, приходил другой. Ели из больших тарелок, надо будет эти фотки найти… до десяти зверей сразу, а одну зиму приходили до 13 лиц. Когда я готовил основы, обычно оргалит и картон, а также картофельные мешки, это было обычно с сентября до декабря, не меньше 30-40 основ, мешковину сначала мыл мылом, отмывал от земли, потом проклеивал, потом грунтовал… Картон хороший искал, ценил импортные упаковки приборов, прессованный картон, да и оргалита тогда валялось много… На это у меня уходили месяцы. Готовые основы были тогда не так уж дОроги, но денег не было вообще, и к тому же я готовые презирал, потому что химик, и всю эту кухню знал досконально, любил, и лучше, конечно, делал, тонкости знал. Но долго, только к декабрю начинал писать. Мне нужно было иметь сразу несколько десятков основ, я писал быстро, и предпочитал тут же делать варианты, а не переделывать. Иногда набрасывал рисунок углем, но чаще начинал простой охрой. Котов в кухню выгонял есть и спать, а в комнате гвоздиками прибивал к полу картоны, всю комнату занимали. Чтобы не коробились. С холстами было сложней, но это не интересно.
Хорошее было время. Расставаться с этой квартирой было тяжело, но деваться некуда, из Института ушел, в 2 000 году вышел на пенсию, а поскольку образование и аспирантуру (всего 9 лет вместе) мне не засчитали, то стаж получился минимальный. Но я никогда не обижался, не ругался, не протестовал, — презирал, и просто преодолевал, так привык с детства. И все эти разговорчики о свободе и достоинстве, которые сейчас, мне непонятны — хочешь быть свободным — будь им, а достоинство собственное кто может подавить?! — недостаток денег, подлая власть? смех один! Меня всю жизнь даже в Венгрию не пускали, хотя было много общих работ в международных журналах, я, конечно плевался, но просто презирал, шел в лабораторию и обо всем забывал. Нельзя свое достоинство ставить в зависимость от подонков, от мерзавцев, даже если тебя загоняют в угол — отвернись и делай свое дело, я считаю. Если одно не дают, найди другое, тоже творческое. Для них самое раздражающее всегда, когда их в грош не ставят, не разговаривают с ними, а если отвечаешь — радуются.
…………………………………

Окно на лестнице, один из путей ко мне. Опытные умели карабкаться на второй этаж по вишне за окном, прямо на балкон.
……………………….

Чем грязней стекло, тем интересней окно, и разнообразней свет…
………………………….

Стол был, он теперь здесь со мной. Слева раскладушка, справа кресло… Эх, было время…
……………………………

Яблоки благополучно гнили, цветы засыхали, мои главные натурщики
……………………………….

Осенью коты грязными мокрыми лапами скользят по стеклу, этот рисунок, если всмотреться, очень интересен
………………………………

Он еще не знает, как по дереву приходить сразу на балкон, и ко мне. Потом научился.
………………………………….

Мне приносили разные бутылки, и сам часто находил.
……………………………..

Балконная дверь хилая, приходилось утеплять, в ход шли газеты, сам не читал и не покупал, а в коридорах полно было.
………………………………..

мой верный друг, и сейчас он со мной, теперь его Вася зовут, в память о великом коте, которого знал.
……………………………

Вид из комнаты на балкон, газетки эти литературные торчат в двери…
…………………………………

Голубую тумбочку мне оставил приятель Яша, он уехал, много лет жил в Димоне, недавно умер. Читал Бердяева о свободе постоянно. «Как вы там, в богом забытой России?» Это он. А я ему — » А как ты там в пустыне, по-прежнему читаешь о свободе?» А в кастрюле варил для котов рыбу.
……………………………………

Кусок девятого дома, дружественный нам, будет время, может о нем тоже напишу еще. Хотя там уже никого из старшего поколения, последние были Мотькины котята, которые за домом жили в овраге, их кормил. Лет пять с тех пор прошло… Не спрашивайте о них, это долгая история, и нелегкая…
……………………………..

Вася ждет меня, общается с фигурами женщины, кота, пса… Здесь всегда были живые существа.

ДЕНЬ ПОЗАДИ (фрагмент романа VIS VITALIS)

Перед сном Аркадий с робостью подступил со своими вопросами к чужеземному прибору. Тот, скривив узкую щель рта, выплюнул желтоватый квадратик плотной бумаги. Ученый схватил его дрожащими руками, поднес к лампе… Ну, негодяй! Мало, видите ли, ему информации, ах, прохвост! Где я тебе возьму… И мстительно щелкнув тумблером, свел питание к минимуму, чтобы жизнь высокомерного отказника чуть теплилась, чтоб не задавался, не вредничал!
Волнения по поводу картошки, будоражащие мысли, неудача в борьбе за истину доконали Аркадия, и он решил этой ночью отдохнуть. Сел в свое любимое кресло, взял книгу, которую читал всю жизнь — «Портрет Дориана Грея», раскрыл на случайном месте. Но попалась отвратительная история — химик растворял убитого художника в кислоте. Тошнотворная химия! Но без нее ни черта…
Чем эта книга привлекала его, может, красотой и точностью языка? или остроумием афоризмов? Нет, художественная сторона его не задевала: он настолько остро впивался в смысл, что все остальное просто не могло быть замечено. Там же, где смысл казался ему туманным, он подозревал наркоманию — усыпление разума. С другими книгами было проще — он читал и откладывал, получив ясное представление о том, что в них хорошо, что плохо, и почему привлекательным кажется главный герой. Здесь же, как он ни старался, не мог понять, почему эта болтовня, пустая, поверхностная, завораживает его?.. Если же он не понимал, то бился до конца.
Аркадий прочитал страничку и заснул — сидя, скривив шею, и спал так до трех, потом, проклиная все на свете, согнутый, с застывшим телом и ледяными ногами, перебрался на топчан, стянул с себя часть одежды и замер под пледом.

……………………………………

Марк этой ночью видит сон. Подходит к дому, его встречает мать, обнимает… он чувствует ее легкость, сухость, одни кости от нее остались… Они начинают оживленно, как всегда, о политике, о Сталине… «Если б отец знал!..» Перешли на жизнь, и тут же спор: не добиваешься, постоянно в себе… Он чувствует вялость, пытается шутить, она подступает — «взгляни на жизнь, тебя сомнут и не оглянутся, как нас в свое время!..» Он не хочет слышать, так много интересного впереди — идеи, книги, как-нибудь проживу… Она машет рукой — вылитый отец, тоже «как-нибудь»! Негодный вышел сын, мало напора, силы… Он молчит, думает — я еще докажу…
Просыпается, кругом тихо, он в незнакомом доме — большая комната, паркетная пустыня, лунный свет. Почему-то кажется ему — за дверью стоят. Крадется в ледяную переднюю, ветер свищет в щелях, снег на полу. Наклоняется, и видит: в замочной скважине глаз! Так и есть — выследили. Он бесшумно к окну — и там стоят. Сквозит целеустремленность в лицах, утонувших в воротниках, неизбежность в острых колючих носах, бескровных узких губах… Пришли за евреями! Откуда узнали? Дурак, паспорт в кадрах показал? Натягивает брюки, хватает чемоданчик, с которым приехал… что еще? Лист забыл! Поднимает лист, прячет на груди, тот ломкий, колючий, но сразу понял, не сопротивляется. Теперь к балкону, и всеми силами — вверх! Характерное чувство под ложечкой показало ему, что полетит…
И вдруг на самом краю ужаснулся — как же Аркадий? А разве он… Не знаю. Но ведь Львович! У Пушкина дядя Львович. Спуститься? Глаз не пропустит. К тому же напрасно — старик проснется, как всегда насмешлив, скажет — «зачем мне это, я другой. Сам беги, а я не такой, я им свой». Не скажет, быть не может… Он почувствовал, что совсем один.
Сердце отчаянно прозвонило в колокол — и разбудило.

……………………………………

Аркадию под утро тоже кое-что приснилось. Едет он в особом вагоне, плацкартном, немецком, что появились недавно и удивляют удобствами — салфетки, у каждого свой свет… Но он знает, что кругом те самые… ну, осужденные, и едем по маршруту, только видимость соблюдаем. С удобствами, но туда же. На третьей, багажной полке шпана, веселится уголовный элемент. Рядом с Аркадием женщина, такая милая, он смотрит — похожа на ту, одну… Они о чем-то начинают разговор, как будто вспоминают друг друга по мелочам, жестам… Он боится, что за новым словом обнаружится ошибка, окажется не она, и внутренним движением подсказывает ей, что говорить. Нет, не подсказывает, а как бы заранее знает, что она должна сказать. Она улыбается, говорит все, что он хочет слышать… Он и доволен, и несчастлив — подозревает, что подстроено им самим — все ее слова!.. И все же радость пересиливает: каждый ответ так его волнует, что он забывает сомнения, и знать не хочет, откуда что берется, и кто в конце той нити…
— Арик!
Этого он не мог предвидеть — забыл, как она его называла, и только теперь вспомнил. У него больше нет сомнений — она! Он ее снова нашел, и теперь уж навсегда.
Ее зовут с третьей полки обычным их языком. Он вскакивает, готов бороться, он крепок был и мог бы продержаться против нескольких. Ну, минуту, что дальше?.. Выхода нет, сейчас посыплются сверху… мат, сверкание заточек…
Нет, сверху спустилась на веревочке колбаса, кусок московской, копченой, твердой, черт его знает, сколько лет не видел. И вот она… медленно отворачивается от него… замедленная съемка… рука протягивается к колбасе… Ее за руку хвать и моментально подняли, там оживление, возня, никакого протеста, негодующих воплей, даже возгласа…
Он хватает пиджачок и вон из вагона. Ему никто ничего — пожалуйста! Выходит в тамбур, колеса гремят, земля несется, черная, уходит из-под ног, убегает, улетает…
Он проснулся — сердцебиение, оттого так бежала, выскальзывала из-под ног земля. Привычным движением нашарил пузырек, покапал в остатки чая — по звуку, так было тихо, что все капли сосчитал, выпил залпом и теперь почувствовал, что мокрый весь. Вытянулся и лежал — не думал.

«Что вы хотели сказать сегодняшним вашим «ассорти», несколько раз меня спрашивали, я отмалчивался. А сегодня есть настроение пару слов сказать. На то оно и ассорти — мгновенно выбранные из случайной папки (вы думаете, я помню, что где у меня? зря думаете…) изображения, почему-то именно они меня остановили — сегодня, сейчас… Мне это всегда самому интересно, потом разглядываю, пытаюсь понять, ЧТО из объединяет. Ведь ясно, объединяет что-то… Но чаще я так и не понимаю, и начинаю говорить слова, слова — они ведь от непонимания, от тотального непонимания, а «локально» они что-то, конечно, говорят — о частностях и деталях. Это мало кто может словами сказать ВСЁ, и не на момент, а надолго, может, на всю оставшуюся жизнь. «Ворон» Эдгара ПО. Например. Я и не пытаюсь, не верю в слова, уж лучше их поток, или заумь, или какой-то из двух строчек стих?.. Не знаю…
Значит, с одной стороны эта «заумь» в виде «ассорти», с другой некоторые чувства (не мысли!), которые возникли у меня, глядя на этот хаос. А чувство есть, но… оно настолько банально, что неловко говорить. «Все повторяется, и всё проходит». Окружают нас обманы, они сейчас в Украине, они везде в мире, люди склонны верить обманам. И это перестает, с годами, быть интересным, и даже не раздражает — устаешь. Кругом обманы. Но всё бы это ничего, есть хуже вещи — не можем без само-обманов жить. Верим в творчество — и любовь, они должны разрушить стену повторяемости, город скуки. А больше нечего противопоставить обманам — только самообманы, эти два…
Проходит время, и начинаешь видеть повторы, круги и спирали в самых главных своих опорах… В нас есть внутренний запас главных впечатлений, чувств, и некоторых, подтвержденных собственным опытом, чужих мыслей; с годами новые возникают все реже, мы компенсируем это утончением чувств и перепевом мыслей. Одну и ту же формулу можно записать по-разному, известное дело… Но где-то надо остановиться. Ну, хотя бы переждать… Особенно зимой, смайл…
…………………………………………………….

……………………….

…………………….

…………………………

……………………………

………………………………

……………………………

……………………………..

…………………………….

……………………………..

……………………………

…………………………….

…………………………….

……………………………

……………………………..

……………………………….

………………………………..

………………………………

…………………………………..

……………………………………

………………………………..

…………………………….

………………………

…………………………….

….