Рубрика: Uncategorized

Первым случаем была ссора с Генрихом. Я забыл сказать, что слыл хорошим переводчиком, но никому не говорил, что писал прозу. Вышли две книги рассказов, повесть, но под псевдонимами, иногда я слышал, как знакомые упоминали о них, некоторые с одобрением, многие с непониманием или даже с озлоблением. Наверное, потому, что я писал о простых вещах редкими простыми словами. Я всегда считал, что надо писать прозрачно даже о сложности, находить точные слова. Все написанное должно легко читаться и даже петься, не стоит загромождать людям дорогу к глубине своими придумками.. Меня же окружали люди из науки, они были образованны, знали много всякой всячины, но сами ни слова своего не сказали. В науке можно прожить всю жизнь и не сказать ни единого своего слова, так много всего здесь можно повторять и проверять. Научная истина часто требует повторных доказательств и прояснения нужных деталей. В том, что я делал не было доказательств, если вопрос о них возникал, то все здание рушилось — это литература. Или есть доверие к твоему вранью или его нет. У людей науки простота и искренность вызывали оторопь, рассказы казались или хитрым ребусом или выдумкой идиота. Не все были такими, но большинство. Они всю жизнь искали истину за сложностью и обычно не находили, такая находка в механизмах мира случается редко и требует особого таланта и везения. Кроме того, они стремились быть современными в своих взглядах на искусство, ведь быть современным в науке насущная необходимость, оспаривать которую невозможно — то, что доказано вчера никто повторять не станет. И потому в моих простых рассказиках они искали подвох, игру, спрятанные в кустах рожицы, тайные смыслы… Ажурные легкие построения оставались незамеченными, тайных смыслов они не находили, это раздражало и отталкивало.
Генрих, оказывается, тоже был из этих, хотя свиду казался понимающим. Но я это понял довольно поздно.
Однажды, придя ко мне, а он это делал исключительно редко, ходил к нему я, он увидел на столе книжку стихов одного довольно известного литератора, почти машинально взял ее и стал смотреть. Я не беспокоился — книга и книга, что такого. И забыл про дарственную надпись со словами одобрения моей книге, которую я раньше подарил ему. Смешно сказать, даже в такой малости я не сумел избежать разоблачения, мне не прощалась любая моя ошибка. Иногда мне казалось, кто-то пристально следит за каждым моим неуклюжим шагом, чтобы тут же наказать. Какая подлая мелочность! Позже, здраво поразмыслив, я обычно смеялся над своей подозрительностью — надо же, увидел в хаосе причин враждебный замысел…
Генрих был поражен, он допытывался, я должен был объясниться. Он не обрадовался за меня, после этого наши отношения пошатнулись. Ему, оказывается, надо было, чтобы я был несчастным неудачником-филологом, со своими графоманскими переводиками, а он передо мной процветающий, умный и богатый ученый. Теперь оказалось, что я считаюсь неплохим прозаиком, и при этом скрываюсь. Почему-то нежелание выставлять себя напоказ вызывает особое недоверие и раздражение, писать, оказывается, мало, надо еще показывать себя. У меня к этому свое отношение. Литература уводила меня от ничтожного тела, от боли, страха и хватания за стены, от пристального внимания ко всему, что может служить подставкой для ног. Поэтому судьба книги и каждого рассказа была для меня отдельной историей; я стремился отбросить их от себя подальше, чтобы спасти, как тонущий моряк выбрасывает за борт бутылки с записками. Книга, как зверь или ребенок, нуждается в заботе и первом толчке, иначе пропадет или сто лет будет ждать нужного человека. Раньше, бывало, дожидалась, а теперь бесполезно — вовсе пропадет. Мир безумен и попирает ногами тех, кому не удалось выползти из-под песка. Поэтому я стремился, чтобы книгу прочитало хотя бы несколько понимающих людей. Несколько таких дороже тысяч и миллионов, ставящих крестики в своем образовании. Книга должна попасть в сообщество людей, которым она не безразлична, тогда она может выжить. И я давал читать свои книги разным интересным и знающим людям, а на собственную славу или известность не рассчитывал. Может, слава помогла бы рассказам, но обойдутся, как домашние звери в бедной семье — едят то, что и хозяева.
А я сам… не ждать ничего и не просить, с этими правилами я всегда жил, так учила меня мать. А третье правило самое главное — НЕ БОЙСЯ.
НЕ ЖДИ. НЕ БОЙСЯ, НЕ ПРОСИ.

С сегодняшнего дня и до 13 января, я здесь и в FB беру отпуск 🙂 Если появлюсь, то только наездами, моментами… Как бы мне хотелось, чтобы жизнь дальше, а она короткая ведь!.. совсем не менялась — потянулись одинаковые дни… Я бы выбрал теплое время года, не очень жаркое, но и холода не нужно больше мне, снега не хочу видеть, нездорового состояния воды… Чтобы каждое утро было просто утро, ни напряжения, ни страха, ни в будущее предсказаний, они обычно мрачные… Просто встаешь, садишься за стол, и все здесь знакомое, родное чтобы было… без честолюбия и больших задач, просто спокойный интерес…

Глядя на все, что было, что могу сказать… Конечно, лучше бы, если б самого начала была определенная стратегия жизни, ведь она — такое здание, которое в сущности строишь сам, ну, мешают немного, но ведь и помогают отдельные люди, так что уравновешивается внешнее влияние, если не очень повезло или наоборот, допекло. Почти в каждом есть ценное зерно, ядро, но вот что бывает не часто — это хороший способ реализации, особенно если приходишь к чему-то методом проб и ошибок, то есть, сразу не виден какой-то главный тракт, а это у большинства не бывает. Пробы и ошибки, и СЛУЧАЙ в нашей жизни, это главные способы движения в ней. Я не говорю о том, что большинство так и остается с простой надеждой выжить и как-нибудь прожить, чтобы не очень больно и несчастливо сложилось, я все-таки о творческих планах, желаниях и задачах говорю… Идеалы, иллюзии и представления о достойной жизни, об успехе в ней… они больше мешают, чем помогают, хотя сама эта «энергия заблуждений» и взгляда повыше себя и голов окружающих людей… в общей форме она полезна и необходима. Но если сразу слишком конкретна… тоже беда, потому что думающий юный человек, и мечтающий, обычно исходит из окружающих влияний, примеров, даже высоких, из задач и целей — придуманных, и не хочет … да и не может понять, что он такое сам, с чем родился, что дано ему от родителей и прошлых поколений, и из этого исходя, развивать и раскрывать себя… редко и мало так бывает…
Поэтому страшно бывает даже посмотреть назад, часто всё движение представляется почти броуновским… Хорошо, если не совсем так, и движешься как инфузория-туфелька, у которой один глазок есть, пусть примитивный, но чувствующий направление света…

В самых безумных-то идеях и встречается зерно… — с удовольствием говорил Аркадий.
Он высыпал чаинки из пакета на ладонь и внимательно рассматривал их, потом решительно отправил в чайник, залил кипятком.
— Возьмем тривиальный пример… я-то не верю, но черт его знает… Вот это парение тел, о котором давно талдычат. Тут нужна синхронность, да такая… во всей вселенной для нее местечка не найдется, даже размером с ладонь! Шарлатанят в чистом виде, в угоду толпам, жаждущим чуда. Никакой связи с интуицией и прочим истинным парением. Коне-е-ечно… Но…
Он налил Марку чаю в глиняную кружку с отбитой ручкой и коричневыми розами на желтом фоне — найденная в овраге старой работы вещь, потом себе, в большой граненый стакан с мутными стенками, осторожно коснулся дымящейся поверхности кусочком сахара, подождал, пока кубик потемнеет до половины, с чувством высосал розовый кристалл, точным глотком отпил ровно столько, чтобы смыть возникшую на языке сладость, задумался, тянул время… и вдруг, хитровато глядя на Марка, сказал:
— Но есть одно «если», которое все может объяснить. И даже ответить на главные вопросы к жизненной силе: что, где, зачем…
— Что за «если»?
— Если существует бог. Правда, идея не моя.
Марк от удивления чуть не уронил кружку, хотя держал ее двумя руками.
— Да, бог, но совсем не тот, о котором ведут речь прислужники культа, эти бюрократы — не богочеловек, не седой старикашка, и не юноша с сияющими глазами — все чепуха. Гигантская вычислительная машина, синхронизирующий все процессы центр. Тогда отпадает главная трудность…
Аркадий, поблескивая бешеными глазами, развивал теорию дальше:
— Любое парение становится возможным, начиная от самых пошлых форм — пожалуйста! Она распространяет на всю Землю свои силы и поля, в том числе животворные. И мы в их лучах, как под действием живой воды… или куклы-марионетки?.. приплясываем, дергаемся… Не-ет, не куклы, в том-то все дело.
Все источники света горели в тот вечер необыкновенно ярко, лысина старика отражала так, что в глазах Марка рябило, казалось, натянутая кожа с крапинками веснушек колышется, вот-вот прорежутся рожки… и что тогда? Не в том дело, что страшно, а в том, что система рухнет — или ты псих, чего не хочется признавать, или придумывай себе другую теорию… Безумная идея — вместо ясного закона в центр мироздания поместить такую дикость, и мрак!
— Аркадий… — произнес юноша умоляющим голосом, — вы ведь, конечно, шутите?..
— Естественно, я же физик, — без особого воодушевления ответил Аркадий.
Он еще поколыхал лысиной, успокоил отражения, и продолжал уже с аргументами, как полагается ученому:
— Тогда понятна вездесущность, и всезнайство — дело в исключительных энергиях и вычислительных возможностях. Вот вам ответы на два вопроса — что и где. Идем дальше. Она не всемогуща, хотя исключительно сильна, а значит, возможны просчеты и ошибки, несовершенство бытия получает разумное объяснение. И главное — без нас она не может ни черта осуществить! И вообще, без нас задача теряет интерес — у нее нет ошибок! Подумаешь, родила червя… Что за ошибки у червя, кот наплакал, курам на смех! А мы можем — ого-го! Все правильно в этом мире без нас, ей решать тогда раз-два и обчелся, сплошная скука! А мы со своей свободной волей подкладываем ей непредсказуемость, как неприятную, но полезную свинью, возникают варианты на каждом углу, улавливаете?.. Становится понятен смысл нашего существования — мы соавторы. Наделены свободой, чтобы портить ей всю картину — лишаем прилизанности и парадности. Создаем трудности — и новые решения. Своими ошибками, глупостями, подлостями и подвигами, каждым словом подкидываем ей непредвиденный материал для размышлений, аргументы за и против… А вот в чем суть, что значат для нее наши слова и поступки — она не скажет. Абсолютно чистый опыт — не знаем, что творим. Живи, как можешь, и все тут. Вот вам и Жизненная Сила! Что, где, зачем… Что — машина, излучающая живительное поле. Где — черт-те знает где, но определенно где-то в космосе. Зачем? Вот это уж неведомо нам, но все-таки — зачем-то!
……………………….
Марк слушал со страшным внутренним скрипом. Для него природа была мастерская, человек в ней — работник, а вопрос о хозяине мастерской не приходил в голову, вроде бы имущество общественное. Приняв идею богомашины, он почувствовал бы себя униженным и оскорбленным, винтиком, безвольным элементиком системы.
— Ну, как, понравилась теория? — осведомился Аркадий.
Марк содрогнулся, словоблудие старика вызвало в нем дрожь и тошноту, как осквернение божества у служителя культа.
— Он шутит… или издевается надо мной? — думал юноша. — Вся его теория просто неприлична. Настоящие ученые знают непоколебимо, как таблицу умножения: все реальные поля давно розданы силам внушительным, вызывающим полное доверие. Какая глупость — искать источник жизни вне нас… Это время виновато, время! Как только сгустятся тучи, общество в панике, тут же собирается теплая компания — телепаты, провидцы, колдуны, астрологи, мистики, члены всяческих обществ спасения — шушера, недоноски, отвратительный народец! Что-то они слышали про энергию, поля, какие-то слухи, сплетни, и вот трогают грязными лапами чистый разум, хнычут, сучат ножонками… Варили бы свою средневековую бурду, так нет, современные им одежды подавай!..
— Ого, — глядя на Марка, засмеялся Аркадий, — чувствую, вы прошли неплохую школу. Кто ваш учитель?
— Мартин… биохимик.
— Вот как! — высоко подняв одну бровь, сказал Аркадий, — тогда мне многое понятно.
Он рассмеялся, похлопал юношу по рукаву:
— Ну, уж, и пошутить нельзя. Теперь многие увлекаются, а вы сразу в бутылку. Разве мы не вольны все обсуждать?.. А Мартина я знал, и хочу расспросить вас о нем — завтра, завтра…

Бабы
………………………………………

Женщина с черным котом (вариант)
………………………………………

На севере диком…
……………………………………..

Стирка

Из серий проб и упражнений. Собственно, движение в сторону абстрактных изображений, чем меньше содержания, тем сложней с оттенками тени и света.
……………………………………..

Мать и ребенок. Что меня в России поразило в начале, когда приехал, в 23 года, — отношение к детям. И то, что поразило в Болгарии, после России — отношение к детям.
……………………………………..

Фанерка из стародавних времен. Пусть повисит уж…
……………………………………..

Эротика. Часто пишу в качестве названий первое, что приходит в голову. Точнее, ниоткуда извне, конечно, не приходит, а вдруг высветляется там, внутри, в темноте. Объяснить трудно, всерьез это или не всерьез, и почему это, а не другое. Так что пусть остается. Возможно… в этом есть что-то от моего отношения к эротике, кто знает…
……………………………………….

Власть времени. Старые часы. Монументальность, наверное, привлекла внимание. Не время власти, а вот именно — власть самого времени…
……………………………………….

Туся. После ее смерти, чувствую, и моя жизнь изменилась.
……………………………………….

Рыжик мой…
……………………………………….

Мир как воля и представление. Читал в 16 лет, что-то запомнилось…

Дорога на Пущино. Живопись 80-х годов. Большая картинка маслом, слишком яркая на мой вкус, теперь есть возможность ее слегка «пригасить» в Интернете. А где она сама… не помню…
……………………………………..

Драма осеннего листа.Для большинства людей никакая не драма, а порядок вещей. А мой герой Марк пожалел лист, и мне сразу стало ясно, что не ученый он вовсе… и как закончить роман увидел, только его начав…
………………………………………

Кот не нашелся, но надежды не теряю… Угла этого теперь нет.
………………………………………

Веник в передней, в старой квартире, десятый дом, оплот всех котов и кошек из «Перебежчика»
……………………………..
Ах ты, боже мой… Нашел разглагольствования Чупрынина («Знамя») о том, какие авторы все бяки, разделил их на семь категорий, и никто себя плохим не считает, а только с их точки зрения виноват во всем правдолюбец он… Забавно. Стоит человеку назваться редактором, как власть кружит голову, почти как президенту…

Пятьдесят два года прошло с тех пор, как погиб мой первый учитель (биохимии) профессор Эдуард Эдуардович Мартинсон, зав. кафедрой биохимии медицинского факультета Тартуского Университета. Замечательный ученый, и очень непростой человек. Он ввел меня в науку. Он давал нам, ученикам, серьезные научные задачи, и помогал всем, чем мог. Он был замечательным лектором. Кажется, вспомнили его историки науки. Еще постараюсь написать о нем подробно.
Его затравили, и он покончил жизнь самоубийством. Страшным образом умер. В моей повести “Остров” его смерть описана точно. Все остальное там другое, но смерть была именно такой, как описано в повести.
……………………………………………………………

Через несколько дней я зашел на кафедру, у меня была там знакомая лаборантка. Пришел попрощаться, на следующий день уезжал.

Никаких предчувствий, я был уверен, что Халфин уехал, исчез, бросил ненужные стекляшки… Может, начнет заново или оставит эту бредовую идею, никто в нее не верил.

Пришел — и попался, навсегда пропал.

Поднялся, входная дверь приоткрыта, вошел и двинулся по длинному коридору, заглядывая в двери справа и слева. Никого. Это меня удивило, в разгаре день, всегда суета, аспирантики готовятся к занятиям, кто-то вылетает из дверей, кто-то кричит… Тихо. Но какое-то шевеление, ропот в глубине уловил, и двинулся туда. Звуки привели меня в ту самую комнату, где мы поработали с Алимом, у двери скопились люди, стояли и молчали, изредка переговаривались шепотом. Низкорослый все народ, я подошел и через всех заглянул внутрь.

Там были два типа в штатском, но с военной выправкой, и человек без всякой выправки, те двое наблюдали, третий работал. Быстро и умело он искал и снимал отпечатки пальцев, брал пинцетом некоторые вещи со стола и складывал в целлофановые пакетики.

Банальней трудно сказать, но то, что я увидел на столе, впечаталось в память навсегда. Аккуратно постелена фильтровальная бумага, широкий лист, края свисают со стола. На листе большая ступка, пестик валяется рядом, и тут же лежит огромный шприц, наверное для лошадей, с толстой иглой, настолько толстой, что я таких и не видел раньше. Вся бумага и пол вокруг стола забрызганы мелкими красными и фиолетовыми крапинками, в ступке на дне небольшой темный осадок и розовая водичка сверху, грамм двадцать, не больше. Рядом со ступкой кусок марли, сложенной в несколько слоев, она испачкана розовым… и несколько больших кусков ваты, коричнево-красных, местами черных, и я не сразу понял, что это не вата, какая вата, зачем ему вата!.. это огромные сгустки, ошметки крови, во что он превратил свою кровь, трудно понять.

Здесь же стояла моя знакомая, она тихо плакала и сморкалась, и понемногу, шепотом рассказала мне историю. Потом я кое-что еще услышал от других, разговаривал с сестрой и уборщицей в приемном покое, и картина сложилась у меня довольно полная, хотя, конечно, главного я не узнал — об отчаянии и боли того, кто совершил такое, это останется загадкой, также как его страстное желание умереть.

Но мне было достаточно, я получил с лихвой, на всю жизнь.

Алим выгнал Халфина, тот где-то неделю шлялся, потом явился забрать свою работу, и все увидел. Судя по крови, он пил на удивление мало, не на что валить, это вид пустых полок доконал его. Вся его работа!.. Яды были в сейфе, ключи в халате Веры Павловны, ответственной лаборантки, он знал, где они, но подводить ее не захотел, а повеситься или выброситься из окна почему-то не пришло ему в голову, почему?.. Зачем он выбрал нечто совершенно немыслимое и страшное?.. Потом я всю жизнь мотался на скорой, многое видел, но такого случая больше не встречал.

Он решил сам получить яд, сулему из безобидной каломели, нерастворимого ртутного соединения. Простая химия, к каломели добавить марганцовку, прилить водички, растереть в ступке… Он проделал это тщательно и аккуратно, потом отфильтровал эту массу через марлю… Он сработал с большим запасом — на полк солдат, на курс студентов… и неумело, нерасчетливо, слишком много воды… Хотя как-то страшновато говорить об умении. Сначала он решил это выпить, но его тут же стошнило, и он испугался, что мало принял. Тогда он нашел большой шприц, взял самую толстую иглу, тонкая бы эту гадость не пропустила, и пробовал вводить раствор в вены во многих местах, но кровь быстро сворачивалась, вены не пропускали столько яда, сколько он хотел ввести себе. Ему бы хватило первой дозы, но он должен был ввести все, чтобы не спасли!.. Он так яростно боролся с жизнью, что вряд ли чувствовал боль, и начал колоть раствор в ноги и руки, куда только мог.. Наконец, он сделал все, что хотел, и остался за столом, утром его нашла уборщица, он еще дышал.

Потом я видел приемный покой, в нем все было забрызгано кровью, даже оконные стекла… пол, стены в таких же мелких ржавых пятнышках, сестра и уборщица, плача, смывали эти следы. Его пытались спасти, переливали кровь, растворы, пробовали вырезать крупные очаги в мышцах, где сохранился яд, но совершенно безнадежно, он умирал, и отчаянно при этом сопротивлялся — не хотел, чтобы его спасали, не хотел жить.
………………………..
…………………………
…………………………..

Около тридцати лет прошло, я ушел со скорой, подрабатывал в поликлинике, жил тогда с одной женщиной, врачом… вечер, я в комнате читаю, она в кухне смотрит телевизор, и вдруг зовет меня, интересная передача, представляешь, открыли, полушария мозга разные, одно для разума, другое для чувств!..

У меня внутри упало, кинулся на кухню, и успел. Какой-то парень, веселый иностранец, графики, схемы… за столом несколько человек, один из них Алим — огромный, распухший, вывороченные веки, губы, едва узнал его, но это был он. Наклонившись, приложив ладонь к уху, он слушал, слушал, слушал…

И пропало все, но я уже понял.
Через несколько месяцев, узнал из газет, он умер. Он был, конечно, тяжело болен, но хочется думать, событие это доконало его. Не имело значения, прав был Халфин или не прав, гений он или не гений… Но Алим так не думал, сначала уверен был, надо очистить место от дурака и неудачника, потом, наверное, считал, ужасное недоразумение произошло, наложение обстоятельств… но все равно мудак, и работа никудышная, бред и ерунда!.. И вдруг оказывается, не бред и не ерунда, а нобелевская премия, так что не просто случай, а двойное убийство получилось.
Но, скорей всего, мои выдумки, людям привычно совершать ошибки, и ужасные, чаще они от этого черствеют, чем раскаиваются.
А мне добавилось горечи. Справедливость, если просыпается, то всегда опаздывает, всегда.

Через три мясорубки… 🙂
…………………………………

Ночное зрение
………………………………….

Голова, ей почти сорок лет, для пластилина много…
…………………………………..

Птички летят… (Масянина тоска — отчего не летаю…)
……………………………………..

Самая верная слушательница моих текстов

С годами… а я имею в виду череду зим в первую очередь… возникает желание… не скажу — сильное, какие теперь могут быть сильные!.. и не определенное, больше многоточиями и незаконченными фразами… но все-таки осознаваемое, пусть не всегда, но часто, особенно в часы вялых зимних рассветов… Послать всех к чертям собачьим. (Простите меня уважаемые собаки!) И не потому, что все так плохи и надоедливы, наоборот, бывает — и лучше тебя, и очень даже деликатны… и все для ради блага твоего… Так мне несколько раз говорили — «всё ради для вас, для вас…» Закономерно. Сплошное вранье везде и всегда…
Время стирает нас в пыль, иногда лагерную, иногда книжную, а иногда просто — пыль, и не столбом, а по земле волочится… Мне это слово полюбилось — пыль, оно прекрасно звучит, если гласную по-эстонски или по-венгерски произносить — с легчайшим выдохом «ю», и немного чтобы от «ё»… Да-а, описывать звуки даже трудней, чем картины… Так вот, с годами…
А тут солнце вышло, играючи растопило иней…
Когда уезжал из России, думал, какое счастье, снега больше не увижу, ненормальное состояние воды! Про остальное редко думал… А теперь думаю, потому что расстояние позволяет оглянуться. Интересно, думаю, как моя жизнь сложилась бы, если бы Эстония, в которой родился и вырос, всегда оставалась отдельной от России. И прихожу к выводу, что очень мне было бы скучно. Я бы наверное попивал частенько (чаще, чем теперь), и без того хаоса и сонма случайностей, которые меня в России захватили, был бы… куда порядочней был бы, семейственней, лучше бы мыл посуду… и компетентней… а вот дачу бы не строил все равно!
А если бы уехал из России в 70-ые?.. Никогда художником бы не стал, наверное… только в России тогда полная свобода была, ну, в психушку угодить ничего не стоило, конечно, но в остальном, если собой занят беспредельно… — получай копейки, работай на копейку, а остальное время — твоё!
А вот тепла не было, мерз вечно как цуцик… что за слово такое, и как его писать… А состояние хорошо знаю…
И все к лучшему состоялось, и никого больше никуда не нужно посылать. Что касается России — сами идут! А мне жаль… особенно начинающих жить, не поверите — жалею.

Crescendo
…………………………..

Легкий гламур
……………………………

Городок (вариант)
………………………………..

Автопортрет (Серпуховский музей)
…………………………………..

Интерьер с картинами
…………………………………..

…только миг…
…………………………………….

Осенняя пора
…………………………………

Василий в Пущино

Двое
…………………………….

Прогулка у старой усадьбы
………………………………

Вася в Болгарии
………………………………….

Зарисовка в Хисари
………………………………….

Как стояло

Мне нравится более определенное слово — «способность»
Оно точней, потому что определяется по отношению к задаче. Когда задача высока, и это не только в искусстве, совсем не только! — например, сотворить стул особенный… Многолетние сидения убедили меня, что сделать стул, подходящий для немногих — огромная задача. Сделать стул, который более-менее всем годится… небольшое дело, а стул, который вместе с человеком — стулочеловек?.. Особенное дело, высокая способность. Но я о прозе хотел сказать. Хотел — ничего не значит. Вернее, значит много, даже слишком много, потому что… чаще всего способности не хватает. Хроническая недостаточность способности. Болезнь, с которой живут, и еще как живут! Но немногие, они понимают — невидимая преграда, да? Вдруг доходит до них — «я слишком реально мыслю, прикован к телеге ежедневности!» Или — «мне сумасшествия не хватает, странности взгляда…» «Хороший человек я, но в корне у меня банальность, общие слова…» Что-то в этом роде… или другое… Сам себе диагноз ставит — ХНС. Хроническая недостаточность способности. Например, «говорю, бойко, быстро, задыхаюсь от мысли выпирающей… и все равно- ХНС». Молчаливое большинство, в нем нет напора, воли, прущей из них необходимости — выразить! Вообще-то большинство это — очень скромное меньшинство, ведь сделать гениальный, лучший для немногих стул… мало кому приходит в голову. Хочется много стульев напилить- настругать, чтобы многим счастье принести, спокойствие, которое из позвоночного столба. Да успокойтесь, большинству людей не нужны ваши гениальные стулья, они мечтают вырастить верхние конечности до длины нижних, чтобы стоять на четырех спокойно и надежно, неужели не видите? Время от времени становится очевидным — прямохождение мучает. С каким облегчением и удовольствием опускаются на четыре лапы!.. природа тянет, требует… Вот и нет тогда ХНС, а только насущная простая способность — жрать, жрать и жрать. И плодить себе подобных, да…

Гостей намываем… (1)
…………………………..

Гостей намываем… (2)

……………………………..

Если бы молодость знала…
……………………………….

Опека
……………………………….

Кто куда… (1)
…………………………………..

Кто куда… (2)
……………………………………

Уходит!..

Есть ощущения, проходящие через всю жизнь. Всего лишь чувство, но на этой хрупкой основе — основная нить.
Поздней осенью 1963 года я ехал на автобусе из Ленинграда в Тарту. На свадьбу к родственнику. В Тарту я раньше учился, а в Лениграде жил несколько месяцев, и не привык к новой жизни. Старенький автобус тащился всю ночь. ТО ощущение всегда со мной. Затерянность. Не только в просторе, но и во времени.
Через двадцать лет я написал крохотный рассказик об этом — «Не ищите».
………………
Я возьму билет и сяду в старый ночной автобус. Я уеду из жизни, к которой не привык. Оторвусь от нее, надоевшей мне до тошноты. Непрерывно передвигаясь, исчезну, стану невидим и недоступен никому. Как посторонний поеду мимо ваших домов. Старенький автобус переваливается через ухабы, темнота окружает меня — никто не знает, где я, меня забыли… Смотрю из окна на улицы спящих городков, пытаюсь проникнуть в сонные окна — «может здесь я живу… или здесь?… вот мой порог…» — и еду дальше. Луна освещает печальные поля, заборы одиноких жилищ, листва кажется черной, дорога белой… Автобус огибает холмы, пишет свои буквы. Я — в воздухе, невидим, затерян в просторе… Еду — и эти поля, и темные окна, и деревья, и дорога — мои, я ни с кем не делю их. Еду — и сам по себе. Не ищите меня — автобус исчез в ночи. Совсем исчез. Совсем.
………………….
………………………..
Когда я начал рисовать, мой учитель Женя Измайлов, глядя на портрет, спросил:
— Вот это здесь — что?..
Это была щека. Я ответил:
— Наверное еще и каменистая осыпь при луне.
Он кивнул — «да, зрительные ассоциации, вот главное…»
Затерянность, когда движешься вроде бы в общем пространстве, и в то же время- по пути собственных ассоциаций. В живописи это зрительный ряд, в прозе — звуковой и зрительный.
И тут обычно спрашивают — где же смысл?
Он очевиден, что о нем говорить. Хорошо бы показать — изобразить… ТО ощущение.
И я всю жизнь рисовал ТУ дорогу.
Но сколько дорог ни рисовал, а ТУ свою передать не мог.
А потом понял, почему. Когда в один день почувствовал, что жизнь кончается. Та самая дорога, на которой затерялся.

Композиция со свечой и активным фоном
………………………….

В платяном шкафу
……………………………..

Странник и зен-буддист.
……………………………..

Русалка вдали от моря
…………………………….

Родственные души
……………………………….

Ночной кункен

Диалог кошки с мышкой
…………………………………

Запах цветка. Большая серия была.
………………………………

Художник, художник… Настолько смешанная техника, что уже не помню, как сделано. К тому же пострадала слегка. И обработана на компе тоже. Но сама картинка где-то есть…
………………………………..

Сейчас будет песня.
…………………………………….

Красная и желтая женщины. Мелки разные, разноцветные и черный жировые, смешивал с меловыми мелками, то есть, пастелью… зачем — не знаю. Помню еще, что нагревал над газовой горелкой, мне нравилось, когда воск или жир вплавляется в толстую рыхлую цветную бумагу, которую привез из Таллинне, большой чемодан.
……………………………………..

Художник на пленэре, рисует. Никогда так не рисовал, и художник получился пикасообразный какой-то…
……………………………………..

Без всякой натуры, пробовал желтый и розовый. Вчера нашел в одной укромной папке, думал, как назвать… Почему-то решил — «Первая учительница» Ну, никакого сходства!..
……………………………………….

Василий, en face
…………………………………………

Летний пейзаж
………………………………………

Баба Варя и ее пес

Вообще-то есть такое чувство, что всё, что я хотел написать, уже написал. Что-то для себя выяснил, и по сути (о себе и некоторых главных для меня людях), и по форме текстов (свои требования к словам). Что касается «быта», текущей жизни, всякого рода несправедливостей ее, недоумков и примитивных жаднюг у власти… Не интересно, примитивно, не вызывает желания «разобраться», «обличить», «отстоять справедливость». А как выпил, спал-переспал, разговаривал глупо-умно, события всякие… Боже ты мой, этого полным-полно, и безобразно, и талантливо… Мне не добавить ничего, моя жизнь для огромного большинства людей скушна. Хотел в чем-то разобраться, написал «Монолог о пути». Сколько ума хватило. Слишком плохо о всех жизненных проблемах и задачах думаю, разочарование в глобальном устройстве глубокое, ничем не изменишь его. Другое дело — отдельные люди, «соль человечества», они мне интересны, и моменты острые в жизни, переломов и катастроф, но это все личное, и я уже написал «Анта», «Паоло и Рема», еще десять повестей, и рассказики… свой интерес и восхищение выразил, больше не надо мне.
Если б написал еще что-то… Кто знает… Наверное про настоящего «Простака» написал бы, спасающего гусеницу от муравья. Например.

Известно, что некоторые и даже многие хорошие художники не получили специального образования. Раньше вообще ученик учился у Учителя, сначала краски растирал, понемногу осваивал ремесло… Многие так и оставались подражателями своих учителей.
Из выдающихся… могу назвать Пиросмани, Сутина, Утрилло… Дело в том, что в живописи «правильный» рисунок не так важен, если есть чувство цвета… и тонкость ощущений, она важна для создания такого взаимодействия пятен по всей картине, которое обеспечивает цельность изображения.
А с графикой дело сложней: сильно убеждение, что «умение рисовать» приходит только после определенного обучения, тренировки, то есть в графике больше «от ремесла». Не все так думают, но это убеждение сильней, чем в отношении к живописи.
Поэтому необученному должным образом человеку взяться за перо или карандаш гораздо сложней, он не верит, что может что-то получиться. Но есть такие наглые люди, и при этом настаивающие на своей наглости, которые все-таки не начинают с гипсов и полудохлых натурщиков, а рисуют как умеют. Почему-то и я таким образом поступил, наверное потому что начал в зрелом возрасте, и очень хотелось.
Таких рисунков у меня были тысячи, большинство «по воображению», кое-что перед зеркалом, и очень редко копируя мастеров, я чаще смотрел старых голландцев, никогда точно не копировал, обращал внимание на главное, как это главное понимал… Никогда не думал, способен ли я к этому тонкому искусству, но это уже (наверное) относится к области психиатрии 🙂
Многое из тех ранних своих проб уничтожил, немногие остались. А теперь мне уже столько лет, что не хочу «выглядеть» лучше, чем я есть, да мне и самому интересны мои стародавние попытки перепрыгнуть через мастерство… 🙂
………………………………………….
………………………………………………

Автобус едет в гору
…………………………………..

Стирка
……………………………………

Утро
…………………………………

Поиски под мостом
……………………………………..

Гладильщица
…………………………………………

Натюрморт с гранатом
…………………………………………

Интерьер
…………………………………………

Две фигуры
………………………………………….

Сбрасывающий груз
…………………………………………..

Встреча

Обычная, с легким мерцанием и нечеткостью, которые теперь полюбил
………………………………

Зарисовка «мышкой»
……………………………….

Высокомерие и преданность
………………………………….

Фотограф неизвестен (мне) Я называю эту фотографию — «Россия»
………………………………..

Ты кто?..
………………………………….

Перед грозой
………………………………………

Ракета уже летит…
……………………………………….

Кто это?!
………………………………………

Вечер в полях
………………………………………..

Родители

ДЕНЬ ПОЗАДИ

Перед сном Аркадий с робостью подступил со своими вопросами к чужеземному прибору. Тот, скривив узкую щель рта, выплюнул желтоватый квадратик плотной бумаги. Ученый схватил его дрожащими руками, поднес к лампе… Ну, негодяй! Мало, видите ли, ему информации, ах, прохвост! Где я тебе возьму… И мстительно щелкнув тумблером, свел питание к минимуму, чтобы жизнь высокомерного отказника чуть теплилась, чтоб не задавался, не вредничал!
Волнения по поводу картошки, будоражащие мысли, неудача в борьбе за истину доконали Аркадия, и он решил этой ночью отдохнуть. Сел в свое любимое кресло, взял книгу, которую читал всю жизнь — «Портрет Дориана Грея», раскрыл на случайном месте… Но попалась отвратительная история — химик растворял убитого художника в кислоте. Тошнотворная химия! Но без нее ни черта…
Чем эта книга привлекала его, может, красотой и точностью языка? или остроумием афоризмов? Нет, художественная сторона его не задевала: он настолько остро впивался в смысл, что все остальное просто не могло быть замечено. Там же, где смысл казался ему туманным, он подозревал наркоманию — усыпление разума. С другими книгами было проще — он читал и откладывал, получив ясное представление о том, что в них хорошо, что плохо, и почему привлекательным кажется главный герой. Здесь же, как он ни старался, не мог понять, почему эта болтовня, пустая, поверхностная, завораживает его?.. Если же он не понимал, то бился до конца.
Аркадий прочитал страничку и заснул — сидя, скривив шею, и спал так до трех, потом, проклиная все на свете, согнутый, с застывшим телом и ледяными ногами, перебрался на топчан, стянул с себя часть одежды и замер под пледом.
……………………………………
Марк этой ночью видит сон. Подходит к дому, его встречает мать, обнимает… он чувствует ее легкость, сухость, одни кости от нее остались… Они начинают оживленно, как всегда, о политике, о Сталине… «Если б отец знал!..» Перешли на жизнь, и тут же спор: не добиваешься, постоянно в себе… Он чувствует вялость, пытается шутить, она подступает — «взгляни на жизнь, тебя сомнут и не оглянутся, как нас в свое время!..» Он не хочет слышать, так много интересного впереди — идеи, книги, как-нибудь проживу… Она машет рукой — вылитый отец, тоже «как-нибудь»! Негодный вышел сын, мало напора, силы… Он молчит, думает — я еще докажу…
Просыпается, кругом тихо, он в незнакомом доме — большая комната, паркетная пустыня, лунный свет. Почему-то кажется ему — за дверью стоят. Крадется в ледяную переднюю, ветер свищет в щелях, снег на полу. Наклоняется, и видит: в замочной скважине глаз! Так и есть — выследили. Он бесшумно к окну — и там стоят. Сквозит целеустремленность в лицах, утонувших в воротниках, неизбежность в острых колючих носах, бескровных узких губах… Пришли за евреями! Откуда узнали? Дурак, паспорт в кадрах показал? Натягивает брюки, хватает чемоданчик, с которым приехал… что еще? Лист забыл! Поднимает лист, прячет на груди, тот ломкий, колючий, но сразу понял, не сопротивляется. Теперь к балкону, и всеми силами — вверх! Характерное чувство под ложечкой показало ему, что полетит…
И вдруг на самом краю ужаснулся — как же Аркадий? А разве он… Не знаю. Но ведь Львович! У Пушкина дядя Львович. Спуститься? Глаз не пропустит. К тому же напрасно — старик проснется, как всегда насмешлив, скажет — «зачем мне это, я другой. Сам беги, а я не такой, я им свой». Не скажет, быть не может… Он почувствовал, что совсем один.
Сердце отчаянно прозвонило в колокол — и разбудило.
……………………………………
Аркадию под утро тоже кое-что приснилось. Едет он в особом вагоне, плацкартном, немецком, что появились недавно и удивляют удобствами — салфетки, у каждого свой свет… Но он знает, что кругом те самые… ну, осужденные, и едем по маршруту, только видимость соблюдаем. С удобствами, но туда же. На третьей, багажной полке шпана, веселится уголовный элемент. Рядом с Аркадием женщина, такая милая, он смотрит — похожа на ту, одну… Они о чем-то начинают разговор, как будто вспоминают друг друга по мелочам, жестам… Он боится, что за новым словом обнаружится ошибка, окажется не она, и внутренним движением подсказывает ей, что говорить. Нет, не подсказывает, а как бы заранее знает, что она должна сказать. Она улыбается, говорит все, что он хочет слышать… Он и доволен, и несчастлив — подозревает, что подстроено им самим — все ее слова!.. И все же радость пересиливает: каждый ответ так его волнует, что он забывает сомнения, и знать не хочет, откуда что берется, и кто в конце той нити…
— Арик!
Этого он не мог предвидеть — забыл, как она его называла, и только теперь вспомнил. У него больше нет сомнений — она! Он ее снова нашел, и теперь уж навсегда.
Ее зовут с третьей полки обычным их языком. Он вскакивает, готов бороться, он крепок был и мог бы продержаться против нескольких. Ну, минуту, что дальше?.. Выхода нет, сейчас посыплются сверху… мат, сверкание заточек…
Нет, сверху спустилась на веревочке колбаса, кусок московской, копченой, твердой, черт его знает, сколько лет не видел. И вот она… медленно отворачивается от него… замедленная съемка… рука протягивается к колбасе… Ее за руку хвать и моментально подняли, там оживление, возня, никакого протеста, негодующих воплей, даже возгласа…
Он хватает пиджачок и вон из вагона. Ему никто ничего — пожалуйста! Выходит в тамбур, колеса гремят, земля несется, черная, уходит из-под ног, убегает, улетает…
Он проснулся — сердцебиение, оттого так бежала, выскальзывала из-под ног земля. Привычным движением нашарил пузырек. покапал в остатки чая — по звуку, так было тихо, что все капли сосчитал, выпил залпом и теперь почувствовал, что мокрый весь. Вытянулся и лежал — не думал.

/////////////////////////////////////////////////////
//////////////////////////////////////////////////////
(Перевод на англ. Е.Валентиновой)
The Day Is Over
Fragments from the novel “Vis Vitalis”
/////////////////////////////////////////////////////
Before retiring for the night Arcady timidly, with his questions ready to hand, approached the foreign apparatus. Which, grinning crookedly with its slot of a mouth, spat out a yellowish square of thick paper. The scientist grabbed for it with his hands shaking, brought it closer to the lamp… What a rascal of a device! It finds the data insufficient, if you please, the mischievous hardware! Where am I supposed to get more data… And he vindictively switched it off, cutting down the power supply to the minimum, barely enough to maintain a glimmer of life inside the haughty pedant with its flat refusals, to teach him a lesson about being snobbish, about being mean!
Anxieties about the potato bargain, worrisome thoughts, this setback in his quest for the truth proved too much for Arcady, and he decided to have some rest that night. He sat down into his favorite arm-chair, picked up the book he had been reading his whole life – “The Picture of Dorian Gray”, opened it at random… But he hit upon the nasty story – the chemist dissolving the body of the murdered artist in acid. That noisome chemistry! But you can’t do a thing without it, damn it…
What was it in that book that attracted him so greatly, might it be the beauty and precision of the language? Or the witty aphorisms? No, the artistic aspect didn’t concern him at all: he bit into the meaning with such fierceness that all the rest was beyond notice for him. Where meaning seemed to him vague he suspected drug addiction – mind put to sleep. Everything was much easier for him with other books – he read them and put them away, having formed clear ideas as to what was good and what was bad in them, and why the main character seemed so attractive. But here, however hard he tried, he couldn’t understand why this idle talk, empty, superficial, held him spellbound?… And when he couldn’t understand something he would go on struggling to the bitter end.
Arcady read a page and fell asleep – sitting in his arm-chair, with his neck awkwardly bent, and he slept like this till three, then, cursing and damning, with his body numb and his feet icy, he moved over to his bunk, pulled off some of his clothes, and went still under his plaid blanket.
…
That night Mark dreamt a dream. He is approaching the house, and his mother meets him, hugs him… he feels how light, how dry she is, nothing but bones is left of her… They fall into animated conversation, as usual, starting on politics, on Stalin… “If Father only knew!..” Then they move to everyday matters, and at once an argument begins: you have no achievements to show, you keep dwelling within yourself… he feels slackness creep in, attempts to joke, she persists in her attacks – “look at the life around you with your eyes open, they will crush you and never even look back to see what happened to you, just like they had crushed us!..” He doesn’t want to hear it, there are so many interesting things ahead – ideas, books, I’ll do somehow… She waves her hand – the spit and image of your father, he was a “do somehow” man too! Not much of a son you turned out to be, lacking in pushiness, lacking in force… He is silent, thinking – I yet will prove…
He wakes up, everything is quiet around, he is in some home unfamiliar to him – a big room, the parquet wilderness, moonlight. For some reason it seems to him – they are standing there without the door. He tip-toes to the icy hall, the gusts of wind are swishing in through the cracks, there is snow on the floor. He bends over, and sees: in the key-hole there is an eye! Sure enough, they have tracked him down. He noiselessly moves to the window – they are standing outside there too. The purposefulness shows through in their faces, hidden deep inside the raised collars, the inevitability marks the sharp, pointed noses, the bloodless thin lips… They have come for the Jews! How they got wise to? Idiot, you showed your papers at the Personnel, didn’t you? He pulls on the trousers, grabs the tiny suitcase he had arrived with… what else? He forgot about the leaf! He picks up the leaf, hides it in his bosom, it is fragile, prickly, but quick to understand, and doesn’t struggle. Now to the balcony, and with all the might – upwards! The peculiar feeling in the pit of the stomach told him that he would fly…
And suddenly, on the very edge, he froze horrified – but what about Arcady? But is he… I don’t know. But his patronymic is Lvovich! Pushkin’s uncle also had Lvovich for his patronymic. To go downstairs? The eye won’t let him pass. Besides, it will be for nothing – the old man will wake up, and mock him as usual, will say – “I don’t need to, I am of another kind. You flee, I won’t, I am different, they think me one of them.” No, he won’t say it, it can’t be… He felt that he was absolutely alone.
His heart desperately went tolling a bell – and woke him up.
..
When night was drawing close towards morning Arcady also dreamt a dream. He is traveling in a special kind of a carriage, a second class carriage, of German manufacture, that started to crop up recently and surprise with comforts they offer – napkins, and personal lamp… But he knows that all around him are the… well, the convicts, and we are traveling along that very fixed route, though with the appearances maintained. With comfort, but to the same destination. The third, luggage, shelf is occupied by some hoodlums, the criminal element frolicking. Next to Arcady is a woman, a very nice woman, he looks at her – she resembles the one, there was once one… They start talking about something, and seem to be recognizing each other, by some small details, by gestures… He is afraid that behind any new word a revelation might be lurking that it is a mistake, that it is not she at all, and with some inner drive he prompts her what to say. No, not exactly prompts, but he sort of knows in advance what she is about to say. She smiles, says everything that he wants to hear… he is pleased, and at the same time miserable – suspects that all this is actually his own contrivances – all her words!.. and still gladness overwhelms: each answer excites him so greatly that he forgets his doubts, and doesn’t care to know wherefrom everything comes, and who is at the other end of that thread…
“Arik!”
That he couldn’t have anticipated – he had forgotten how she used to call him, and remembered only now. He has no doubts any more – it is she! He found her again, and this time it is for good.
She is hailed by those from the luggage shelf, in language peculiar to that kind of people. He jumps up, prepared to fight, he used to be tough, could stand against several attackers. Well, for a minute, and what next?.. No way out, they are to shower down any moment from that luggage shelf above… the cursing, the gleam of the jail-made knives…
But no, from above came down, hung by a string, sausage, a piece of Moscovskaya sausage, dry and smoked, hell, haven’t seen anything like it for years. And now she… is slowly turning away from him… slow motion footage… her hand is reaching for the sausage. The hand goes grasped in a tight grasp, and she herself is instantly hoisted up there to the luggage shelf, there is some great excitement up there, hustle and bustle, no protests, no crying out in indignation, not even an exclamation follows…
He grabs his shabby jacket and rushes out of the carriage. Nobody prevents him any – do as you please! He goes into the vestibule, the wheels thunder, the land below is rushing away, black, escaping from under your feet, fleeing, flying…
He woke up – his heart was throbbing, that’s why the land was rushing away that fast, slipping from under his feet. With habitual movement he fumbled for the medicine bottle, and dropped some into the leftovers in the tea cup – measuring the dose by the sound, it was so quiet that he counted all the drops, gulped the mixture, and only then felt that he was swimming in sweat. He stretched out on his bunk and just lied still – without thinking.

Весна, снова птичка прилетела, села на балкон…
……………………………

Никого не ждем, никого не звали…
……………………………

Путники. (рис. «мышкой») Одно время увлекался. Позволяет не разрывать процесс, писать что-то и тут же на полях — рисуночек беглый.
……………………………..

Окно мастерской. Никогда мастерской у меня не было, но место для рисования было, жаловаться не на что. С годами все больше появляется и места, и возможностей… а рисунков все меньше, отчего бы это?..
……………………………..

30-ые годы. Эстонская республика. Купцы на пляже.
………………………………

Институт жизни. Делал иллюстрации к роману «Вис виталис». На бумаге меня печатали редко и мало, и если были рисунки, то чужие, например, в «Цех фантастов-91» на обложке, по содержанию, конечно, относится к повести «ЛЧК». Но я понимаю, нужно было дать заработать своему художнику. Но я всё равно иллюстрировал, когда писал. Часто продолжения текста не знал, а рисунок (образ, сценка) подсказывали мне продолжение. Если я вдруг видел конец повести — ясно! — то написать уже не стоило большого труда. Энергия зрительного образа, она удерживает и толкает вперед текст. А совсем не энергия мысли. Но это моя проблема 🙂 Как-то рисовал разговор художника с Чертом, у меня есть такой рассказ («Ночной разговор») его потом перевели на франц. язык и напечатали в журнале «Lettres Russes» (извините, если есть ошибка, смотреть долго) У художника получилась дырка в голове, случайно, но потом я понял, что у него нет мысли в голове. А Черт похож на еврея, тоже случайно, но мыслей у него полно…)

Не хочу слышать больше про политику, про идиотов у власти, про всё, всё, всё, что было всю жизнь, что есть, и что после меня останется, как было. Это так. И внимания не стоит.
Я лучше Вам про другое расскажу.
Я кормлю трех котов, которые живут в нашем районе, двух улиц небольших и трех переулков, за ними поле, далее холмы и начинаются горы. Высокие горы не люблю, от них холодом недоступности веет, и угрозой, а в Болгарии горы живые, они для людей… Три кота, значит — Макс, белый с двумя серыми пятнами на спине, старый, при сырой погоде хромает, ревматизм, наверное. Большой серый, Шурик, очень быстрый, может у любого отнять еду и моментально проглотить. Но боится Макса, если надоест своей наглостью, то старик будет драться, хотя и слабей, но всегда победит, потому что за правду бьется, и готов до конца стоять. А Шурик еще хочет жить сладко, незачем ему зализывать раны, он сдастся, отбежит к своей миске. И третий, мой любимый кот Матисс, черно-белый, единственный, кого можно на руки взять, он это любит, это редкость среди местных котов, которых знаю.
Дождь проливной шел день и вечер, а мне выходить кормить зверей. Домашних уже кормил два раза. Смотрю из окна — на их месте, где они не ссорясь ждут еду, нет никого. Дождь хлещет… Сижу, с картинками вожусь… почти забыл о них — уверен был, до завтра не придут, прячутся по углам, где сухо. Здесь не холодно в ноябре, а если солнце, то даже жарко… Забыл, и только около двенадцати выглянул в окно, дождь все также… А на котовском месте Макс сидит, ждет. Мне так стыдно стало, уже часа два наверное сидит! Выбежал тут же, он мне навстречу, а из-под машины появляются другие оба, они разумней старика оказались. Неправда, кто-то должен был показаться, он это на себя взял. У самого дома есть сухое место, метра полтора шириной, и там в трех мисках их кормил. С годами все реже чувствуешь счастье, потому что это не умное, не мыслительное понятие, а самовозникающее чувство покоя в груди…
Они ели, я смотрел, мне стало легче. Так просто быть счастливым…
………………………………..
A temporary note about rain

For about a year and a half I have been waiting for Facebook to limit me in some way, or just kick me out as an unwanted user, then I will have a break, LJ is more than enough for me. So I am waiting for them to say – you are not wanted here. And it will be justified, and will be a relief for me. I don’t want to hear any more about politics, about idiots at the helm, about all, all, all that had been happening during my lifetime, that is happening now, and will be happening after I am no more — the way it always happens and used to happen. Things are the way they are. And don’t deserve any attention.

I’d rather tell you about something else.

I am feeding three cats that live in our neighborhood, which is two small streets and three alleys, beyond them there is a field, then there are some hills, and then the mountains begin. I don’t like high mountains, they have that cold formidable air about them, and spell threat, but Bulgarian mountains are alive, they are fit for people… So there are three cats — Max, a white cat with two gray spots on his back, he is old, in wet weather he starts to limp, must be rheumatism. Shourik, a big gray cat, very fast, will snatch food from other cats and gulp it instantly. But he is wary of Max, if his insolence becomes too great, the old guy will fight, and though he is weaker, he is sure to win, because he fights for the right cause, and because he is prepared to stand his ground to the end. And Shourik is yet keen on having a nice and easy life, he doesn’t want any wounds to lick, he will give up, retreat to his bowl. And the third one is my favorite cat Matisse, he is black and white, and the only one you can take in your arms, he likes it, which is rare for local cats, those of them whose acquaintance I have made.

It was downpouring all day long and continued into the evening, and I was to go out, to feed my animals. My domestic cats had had a meal twice meanwhile. I look out of the window – there is nobody in that spot where they usually wait for their food, never quarreling while waiting. The rain is pelting… So I kept fiddling with my pictures… I nearly forgot about them – I was sure they wouldn’t show up till tomorrow, must be hiding in some corners where it is dry. It is not cold here in November, and if the weather is sunny it is even rather hot… I forgot about them, and it was close to midnight when I looked out of the window the next time, the rain was pouring just as before… But in the cats’ spot there was Max, he was sitting tight, waiting. I was so ashamed, he must have been sitting there for a couple of hours! I at once ran out, he rushed to meet me, and from under a car the other two cats appeared, they proved to have more sense than the old guy. But no, that’s not true at all: somebody had to sit in the rain to be seen by me, and he undertook the mission. Near the house there is a dry spot, about half a yard wide, and there I served them their food in three bowls. With the passage of years you feel happy less and less often, because it is not an intellectual, a thought-born thing, but a sense of peace that originates spontaneously inside your breast…

They were eating, I was watching them eat, and it made me feel better. It is so simple to be happy…

Без нажима
………………………………..

Хокусай, упрямый кот…
…………………………………..

Масяня удивляется
…………………………………..

Тусе в старости надоели все!
……………………………………

Из серии «Сухие цветы»
…………………………………..

В конце дня (композиция со спичками)

Шура, дородная трехцветка с широкой плосковатой мордой и очень светлыми глазами. После нашествия собак еще три года жила. Тех ребят, кто ее убил, потом посадили за убийство своего приятеля. Не хочу о них говорить, у меня своя история. Про убийц другие охотно вам расскажут. Хотя и мне смерть не обойти, без нее жизни не бывает. Только жизнь не надо торопить. Вот в чем беда, торопим ее вечно.
— Иногда ей не мешало бы пошевелиться, жизни, — Гена говорит.
А я считаю, ни к чему хорошему спешка не приводит.
Мне сначала казалось, Шура глупая, а она поздно созрела. Есть такие звери, и люди тоже, их принимают за недоразвитых, а это долгое развитие. Она все делала медленно и обстоятельно, сначала упорно думала, смотрела, как другие поступают… Зато потом у нее все сразу получалось — быстро и безошибочно. Почти год сидела на подоконнике, наблюдала, как коты и кошки уходят и приходят — через дверь, окно, как спрыгивают с балкона… Я пробовал ее подтолкнуть, сажал даже на форточку, но она не хотела спешить. А в один день нашел ее на лужайке возле дома, и никаких нервов, спешки… ушла сама, а потом без вопросов вернулась, поела, и снова ушла. Началась ее самостоятельная жизнь. Даже слишком самостоятельная, потому что пошла на чужую землю, через старую дорогу, а там опасные ребята. Дома там похуже наших, но в подвалах теплей. Ей там понравилось, почти два года ходила… В конце концов, неторопливость ее подвела, ребята окружили и забили палками. Мне поздно рассказали, я не нашел ее. Наверное, подобрали, увезли и сожгли.
Неважно, что с ней потом сделали. Нужно вовремя думать о живых.
И все-таки стараюсь, чтобы у всех было место после смерти — красивое и удобное. Я еще хожу здесь, дышу, и пусть все мои будут рядом. Феликс и Вася на высоком берегу, видят меня и всех оставшихся…
Вы так не думаете?.. Генка тоже говорил, человек живет обманами, иначе не выжить. Слишком много помнишь, и представляешь наперед…
А я не думаю, я ЗНАЮ — видят они, видят!..
Шуру жаль, моя вина… Но что сделаешь… как случилось, так и получилось.
Генка терпеть не мог:
— Что за глупая присказка у тебя…
А я отвечал, усмехаясь:
— Я и есть глупый, Гена, я дурак.
— Ты не дурак, ты юродивый, парень… Это я пропащий, алкаш, а ты добровольно себя к месту привязал, зачем?..
— Так получилось…
— Не говори ерунды… Выпить хочешь?..
— Не поможет мне… Скоро Феликс придет, а у меня еще нет еды.
Так и жил, не умел ни одурманить себя, ни обмануть красиво.
И все беды и потери на этой земле — моя вина. Маленькая земля, а груз тяжелый за годы накопился

Блондина и Пришелец
………………………………

Бася в подвале, хвост наружу
……………………………

Автопортрет навскидку
……………………………….

Вокальная студия
…………………………………

Филолог в психушке
……………………………….

Взаимная прогулка
…………………………………

Размышления над родным трупом
……………………………………….

Домик с дыркой
…………………………………….

Утепление двери
……………………………………

Ночной автобус
………………………………………

Русалка у реки
………………………………………..

Ночное окно, вид с кровати

В FB постоянно спрашивают — «Вы их знаете? — Добавьте в друзья!» И тут же лица.
Как я могу… Но если сами люди спрашивают — добавьте, то безусловно добавляю. Правда, смотрю на лица. Не очень важно, что говорят, а лицо — важно, да. Иногда, правда, в ленте бывают высказывания… настроение портится. Но обычно не удаляю чуждое мне сказавшего: он в друзья просился, ему кажется возможным, значит. Пусть. Здесь друг, кто смотрит иногда, реже читает… пусть будет. Щелканья эти, лайки, ничего не значат. Пусть лучше смотрит-читает, а не щелкает. Сказал как-то об этом, а мне — зачем тогда «вывешиваешь?» Читают единицы, это труд и время, а щелкать… отчего не щелкнуть?.. Нелогично, да? Знаете, что бы я сам спрашивал? У очень некоторых, конечно. «Добавьте в дураки!» Быть психом или дураком почетно. Но в психи лучше не проситься, могут обидеться. А принять в сообщество дураков… это, пожалуй, некоторые поймут. Со столбовой дороги слезть в канаву придорожную… не так уж плохо… I think… Иногда спрашивают — «вы про наше время?.. Не было другого времени, так — чуть лучше, чуть хуже…

Взгляд в будущее. Ничего хорошего в общем плане не вижу. А в частности, для себя… хотел бы безопасности и спокойной жизни тем, кто останется — и в первую очередь тем людям, которых люблю и уважаю, своим картинкам, некоторым по крайней мере. А тексты… что им сделается, ну, забудут, но их при желании всегда можно найти, если все библиотеки разом не сгорят 🙂
…………………………….

Композиция с Касей. Всегда старался, чтобы не только фигура, взгляд, но и в целом картинка была интересной. Не всегда получается, да-а… Так что называть их лучше композициями все-таки…
………………………………

Вазочка упала, и очень сдержанно… Прошли времена, когда мне хотелось — ярче, сильней, острей, резче… в этом смысле, конечно, пик активности позади.
……………………………….

Туся, часто вспоминаю ее…
…………………………………

На закате. Несколько раз пытался умерить цвет, а потом бросил, черт с ним, не интересно стало 🙂
…………………………………

Серьезный разговор. Картинка маслом на линолеуме с тканевой основой, пркрасная была основа, лён, наверное, и крепко держалась. Проблема в том, что линолеум постепенно меняет форму, слегка скручивается. Но опыт уже есть. Нужно взять доску или толстую фанеру, наклеить на нее картину, и держать под прессом день или два. А потом рамка, как обычно.
…………………………………..

Из серии «Моя вселенная» Цифровая обработка, конечно, часто этим занимаюсь теперь, даже рисую комп-пером, мало чем отличается от пера на бумаге, а возможности, при достаточном навыке, огромные… А здесь в качестве «пятен» мои же картинки.
……………………………………

То же самое, из серии «Моя вселенная»
……………………………………

Это такая постановка, реальные предметы=вещи в любимом моем углу (теперь у меня его уже нет)
Называется? Я называл ее «Осень в осаде», пусть так и останется. Осень — время сопротивления, там воспринимаю. Особенно это в России так: слишком долго тянутся холод и темнота…
…………………………………..

Такая драма погибающих растений, тоже осенью.
………………………………………

Дверь открыта всем. И никто не приходит, обычное дело. Немного ретро, но это из-за фигурки, наверное… Теперь этой квартиры нет. То есть, она есть, но совсем другая, не наша…
…………………………………

На мой взгляд, очень живописный объект… или даже субъект? — Тогда «вертикаль власти», и ее главный создатель и держатель 🙂

Из цветной графики 80-х годов
………………………………..

Вид с колесом обзора.
…………………………

Вход во двор
…………………………..

Письмо из дома
……………………………..

Вид из окна 20-го дома «В»
……………………………….

Вечерний городок
………………………………..

Прогулка по аллее
…………………………………….

Ночной городок
…………………………………

Сидящая
……………………………………….

Пригороды Ленинграда, 60-ые годы
………………………………..

Такая собака (илл. к одноим. рассказу)
………………………………………..

В музее
……………………………………….

Натюрморт со спичками

Я что-то ЗНАЮ — видел, помню, усвоил-освоил… В этом знании бОльшую часть занимает то, что знают почти ВСЕ. Меньше, гораздо меньше того, что знают немногие. И почти ничего — из того, что не знает никто, почти ничего… За чаем, за бутылочкой что-то могу, наверное, рассказать, но большинству будет скучно, некоторые прислушаются, а еще меньше таких, кому это в резонанс: сказали за них то, что они предчувствовали, чувствовали или даже догадывались, но выразить не могли… Но последних днем с огнем не сыщешь…
Что-то УМЕЮ, с большими трудами освоил, и мог бы, наверное, написать или нарисовать, но почему-то не делаю этого часто, а делаю редко, вот незадача!
Знания и умения, оказывается, маловато. Это банально, и знают многие. Но что может помочь, что надо еще?! Ой, тяжело и писать долго! И точно не скажешь. Поэтому общие два слова назову, неточные, расплывчатые, и всё такое — ТВОРЧЕСКИЙ ПОРЫВ нужен! Энергия для делания… и иллюзия необходимости этого процесса (повторяю за Л.Толстым, что поделаешь…)
…………………………
перевод Е.Валентиновой
…………..
Well, Even If It Is So…
I KNOW certain things: I have seen them, I remember them, they are the learned-and-mastered things… Of this knowledge the greater part is occupied by that which almost ALL people know. Smaller, much smaller one is that which know just a few. And there is almost nothing of that which nobody knows, practically nothing… While having some nice tea, or over a bottle of something I can, presumably, tell a thing or two, but it will be boring for the majority of people, a few will listen to it, and even fewer will be those who will resonate to it: something put into words for them, something that they have anticipated, sensed, and even had some guesses about, but couldn’t express on their own… The latter kind you normally meet once in a blue moon…
I have some SKILLS, I have attained them by hard labor, and can do some writing or drawing, though for some reason I don’t do it often, but do it rarely, what a disgrace!
So knowledge and skills are not enough. It is a triviality, and known to many. But what can help, what is wanting?! Oh, that’s a hard one, and will demand such lots of writing! And you cannot word it with precision. So I will just name two general words that are non-precise, vague, etc. – CREATIVE IMPULSE is wanting! The energy to act… as well as the illusion that this process is actually necessary (I am repeating what L. Tolstoy had said, but that cannot be helped…)

Давно взял себе за правило, если не спрашивают мнения о картинке, фотографии (тоже картинка), то молчу. Меня когда-то спросил Е.И., мой учитель живописи… {{(странным образом, но я у него все-таки учился, приезжал с картинками 3-4 раза в год, и он деликатно говорил самые общие слова, которые могли меня натолкнуть на что-то, а если не наталкивали, значит не готов был воспринять. Но запоминал, и потом часто всплывало…)}} У меня оставались белые уголки на бумаге, там, где я прикреплял лист, на котором что-то изображал. И он как-то деликатно спросил — «вам не мешают эти белые пятна?» Я даже не понял — почему мешают? Совсем нет! Я тупо смотрел на свою работу, она мне нравилась! Я не видел всего листа! Он помолчал, потом заметил — «ну, значит рановато…» Рановато мне, конечно. Но и к себе он отнес это замечание тоже, я уверен. Но вопрос у меня в памяти остался… и потом, через год-другой… я просто не мог понять, как МОГ эти ужасные белые пятна не заметить!
К чему это, да?.. Вижу в FB фотографию, которую хвалят. Как чаще всего бывает — за содержание. Хочется сказать — ну, посмотри на изображение как на «картинку», неужели не видишь? Во-первых, узко, тесно, фрагментарно, воздуха мало… Во-вторых, вот это облако, которое нависает, оно просто задавило и землю, и старую крепость, и дерево это, довольно само по себе выразительное… Кто здесь главный? Все друг другу только мешают! Дальше — мельче замечания, но бросается и это в глаза. Одинаковые по высоте дерево и стена! Неужели не видишь?
И тут человек-фотограф мне ответил бы — ТАК БЫЛО!
Так было, и нечего сказать. Вот чем отличается фотограф (плохой!) от художника. (Но не только этим, конечно.) Если не подходить к фотографии как к картине подходит художник, то фотография остается может и живым свидетельством места и времени, но ТОЛЬКО, и объектом искусства не станет. Потом что потому 🙂 Мне иногда отвечали — ну, и что, у меня другая была задача. Задачи умирают и забываются, сменяются новыми задачами, а живая картина останется, она целостна, несет в себе драму, и многое еще, что будет с людьми всегда, так мы смотрим на портрет неизвестного нам человека… или места — через века, и ВОСПРИНИМАЕМ то, что вот этой художнической работой по упорядочиванию, усилению впечатления, стремлением создать свой цельный образ! художник нам передал, новым людям, да…

Пока Шульц боролся со всем светом за свои колебания и космический разум, Штейн преуспел на почве физики, и вот, уже знаменит и прославлен, бросается завоевывать новую область, туда, где живое граничит с неживым. И здесь наталкивается на Шульца, который всю жизнь на этом пограничном посту и не выносит вмешательства в вопросы жизни и смерти. Он кое-как терпел Глеба с его болтовней и частыми исчезновениями, но этого Штейна никак не может вынести. Штейн же с порога во всеуслышание заявляет, что любимые Шульцевы колебания не что иное, как ахинея, выдумки, галлюцинации, а, может, даже подделка. Все в жизни происходит не так, он утверждает — совсем не через колебания, никому не нужные, а путем медленных постепенных перестроек и редких революций и взрывов, а если и колеблется, то иногда, и вполне уважая земные правила.

— Никакого дурацкого космического вмешательства, я, — говорит, — не потерплю, все это басни и сон разума среди бела дня.

И они сцепились, основательно, страстно, надолго, по правилам честной борьбы, без подножек и ударов ниже пояса, каждый волоча за собой шлейф сторонников и поклонниц.

……………………………….

Они кивнули друг другу, не друзья, но и не враги: Штейн благосклонно, с оттенком превосходства — по всем меркам велик, Шульц — с долей иронии, и тоже, разумеется, превосходством — знаем мы ваших академиков… Но в целом получилось довольно доброжелательное приветствие, что было трудно понять мелюзге, кишевшей у них под ногами; там разыгрывались кровопускания, в тесноте и духоте шла рукопашная без жалости и сомнений.

Встал красавец Глеб, чтобы возглавить действо. Он виртуозно открывал собрания и семинары, давал «путевку в жизнь» людям и книгам, и с годами оказался единственным диспетчером во всех пограничных областях и смежных науках. Физики считали его выдающимся биологом, а биологи не сомневались в его гениальности как физика, и так продолжалось много-много лет; теории развеивались, идеи и книги устаревали, те, кто были впереди, давно оставили беговую дорожку… а предисловия-то всегда нужны, и верны, если всего в них в меру — это Глеб умел, и потому не старел и не выходил из моды.

То, что он говорил, описать словами также трудно, как натюрморт Пикассо. О жизни и смерти шла речь, об основном вопросе, и в первых же словах он упомянул известную притчу о зеркале, которое разбили злые силы, и теперь каждый кусочек из разлетевшихся по всему свету, отражает крошечную часть истины, то есть, неправду, и мы, сумасшедшие дети, в сердце которых только осколки и обломки, должны собрать воедино всю поверхность отражения и явить, наконец, миру его нетреснутый двойник. И тут же подчеркнул, как много делает, чтобы его Институт, дежурящий на передовых рубежах, указывал свет другим. Вопрос жизни велик, задача воссоздания нетленного образа огромна, места хватит всем, и он, Глеб, всех поддержит, возглавит и отредактирует.

Марк слушал с противоречивыми чувствами: было много волнующего в тех образах, которые создал коварный вельможа, умеющий затронуть самые нежные струны в самых чувствительных душах. И тут же рядом ясные намеки на простые и некрасивые обстоятельства, низменные страсти… Виртуоз умел играть на всех струнах сразу, одним намекал на высокие истины, другим раздавал простые и понятные обещания. Наконец, Глеб умолк, широким жестом пригласил Штейна, тот вышел вперед и начал речь.

Детали этого выступления не так уж интересны нам. Речь шла о недавно обнаруженном в некоторых растворах явлении: молекулы, отделенные друг от друга расстояниями, которые, если сохранить масштаб, можно сравнить только с межзвездными, будто договорившись, действовали синхронно, как девицы на сеансе аэробики. Явление сразу вызвало спор между основными течениями. Штейн, считавший, что все в природе происходит под действием внутренних причин, сначала был озадачен.

Этим моментально воспользовался ядовитый и острый Шульц. Ловкий жонглер, он во всем находил проявление внешней силы, питающей жизнь. «Vis Vitalis Extravertalis!» — он воскликнул на своем лженаучном языке, что означает: «Жизненная Сила — вне нас!» Как змей, просунув голову в прореху в укреплениях противника, он ужалил в уязвимое место — ему все ясно, пляски эти совершаются под мелодию космических сфер. Шульцу всегда нравились то и дело возникающие скандальные явления: то где-то в чулане найдут пришельца, то обнаружится баба, в темноте угадывающая цвет, то мысли читают на расстоянии, то золото ищут деревянной клюкой, то ключи гнут в чужих карманах, то будущее предсказывают на растворимом кофе… Он умел так перемешать факты, запутать самое простое дело, незаметно переставить местами причины и следствия, что Штейн долго трясет мудрой головой, прежде чем опомнится, развеет шелуху, побьет могучей челюстью инопланетян и, вздохнув спокойно, возвратится к истинной науке. Немного времени пройдет — снова прореха, опять влезает Шульц, все повторяется.

— Пусть они бесятся по ту сторону, — говорил Штейн, — а в науку не пущу, это мое.

По ту сторону лежал весь мир, и его безумству не было предела. Снова лезут с полстергейтами, домовыми, чертями, колдунами… «Не допущу…» — багровеет от досады Штейн, а Шульц тут как тут со своим ядовитым жалом

Три сухих дерева на берегу Оки
……………………………..

Луковица и две бутылки. Вам хочется протереть глаза? 🙂
……………………………

Зеленая женщина в красном кресле. Нет, нет, я хорошо отношусь к женщинам, даже к зеленым, но очень не хотелось отделять ее от кресла… 🙂 Пластилин позволяет…
………………………………

Названия не было, зато штук двадцать вариантов, и очень четкие и резкие и совсем расплывчатые. А названия всё нет!.. Однажды пришло почему-то в голову — «Конец вечности». Почему — не знаю, но оставил. Наверное, много думал о конечности бытия 🙂
…………………………………

День рождения у моего любимого Хрюши, и звери пришли его поздравлять.
…………………………………

Детская площадка, первый снег…
…………………………………..

Она же, в сентябре…
…………………………………..

Художник Ш. Говорят, похож.
……………………………………

Окно в мастерской
……………………………………

Из серии «Ветреный день на реке»

……………………………….

МАКИ. 1977г. Единственная картинка, которую взял с собой в Болгарию. Просто за 38 лет сжился с нею.
……………………………..

Ночной залив. Неизвестно где, по каким-то воспоминаниям, или просто выдумал.
……………………………..

Русалка в зарослях. Вообще-то в цветном горшке, но это между нами 🙂
…………………………………

Осенняя графика.
…………………………………

День рождения лет тридцать тому назад, а то и больше.
………………………………..

Несъедобные плоды
…………………………………

Цветы и огурцы
…………………………………

Взгляд из зарослей. (так Робинзон смотрел на дикарей)
………………………………….

Композиция со скорлупками
…………………………………..

Перед сном
………………………………..

Пейзаж через занавеску
………………………………

Кошка и кот.

Бывают поражения явные, а бывают тайные, больше ничего не скажу про этих симпатичных персонажей.
………………………..

Картинка называлась прощание, она была на первом Арт-Мифе, еще в том Манеже, который не горел. Тогда я понял, что такие картинки на таких сборищах лучше не выставлять, мне было больно за нее.
………………………….

Детская площадка зимой, такая фото-графика
………………………….

Заточение финика.
…………………………

Листья ранней осенью
……………………………

Неправильный натюрморт, но для меня чертовски симпатичный
…………………………….

Три цветка, террористы-самоубийцы, мечтающие отомстить убийцам цветов
……………………………….

Пастель на почти черной бумаге, давнее увлечение, и вариантов тьма. Название — У РЕКИ
………………………………

Фигура цветка. Давно прошли времена, когда мне хотелось «что-то выразить — «сильней, полней… отчетливей, резче…»
…………………………

ч/б с некоторым «самокопанием», когда сначала идешь на явный проигрыш, а потом самоотверженно исправляешь свой поступок. Имеет смысл, но не для зрителей, конечно. Развивающее упражнение. Да глаза уже не те, и терпения маловато стало…
………………………….

Мы с тобой одной крови…
……………………………………

Прогулка в полдень. Кажется, она теперь в Серпуховском музее… Альцгеймер, наверное! такие вещи забывать стал! Но имя свое еще помню, так что не всё потеряно… 🙂

В каждом месте, где живут люди, кладбище есть. В городах, деревнях и любых поселках, и рядом с отдаленными от шумной жизни одинокими жилищами… иногда подальше от них, иногда почти под окнами живых еще людей, эти особые поселения имеются. Бывает, случайно туда попадаешь, иногда провожаешь знакомых и друзей… а иногда тянет пройтись вдоль безымянных могил, говорят, такие прогулки наталкивают на глубокие размышления.
Читая то высокопарные, то простые искренние надписи, думаешь, а что бы ты хотел, чтобы над твоей могилой написано было?.. Как-то возвращались с очередного дружеского закапывания, и спутница моя спросила — что бы ты хотел?..
Не знаю. Тут не к кому обращаться, для меня это ясно. Если и есть какое-то заведующее всеми высшее существо, думаю, здесь его власть над нами кончается. СЛУЧАЙ, я бы назвал его, самый вероятный на власть кандидат. Говорят, верующие думают совсем напротив, но я ни одного верующего не встретил в жизни. Были такие, кто верил, что верует, другие сознательно придумывали себе веру, без этого, как мне не раз объясняли, страшно жить…
Жизнь должна пустотой и темнотой кончаться, уверен. Тогда можно и отдохнуть…
А на могиле что написать, что?.. Имя напишите, и то сомневаюсь в необходимости. А все эти «наконец, свободен» воспринимаю с усмешкой.
Но одну фразочку я бы, пожалуй, воспринял на своей могиле с интересом и пониманием.
«Здесь можно не мыть посуду» — вот что бы я себе написал.

Птицы улетают от нас…
……………………..

Робинзон из зарослей наблюдает за дикарями, приплывшими на его остров
……………………….

Ночной кот
………………………….

Утро, день, вечер…
…………………………..

Сплетницы
……………………………….

Отъезд
……………………………………

Сто лет тому назад

Смотрел передачу Фанайловой по «Свободе». Обсуждали акцию Павленского. В одном письме меня тоже спросили, вы же натюрмортики всё… как относитесь…
Знаете, я уехал из России, с большим облегчением, много хорошего в памяти увез с собой, а все плохое — тень, которая конечно всегда будет со мной. Тень страха перед многообразным насилием, властью, тень безнадежности и для меня лично невозможности как-то противостоять. НО… Скажу Вам честно про эти тени — не настолько это было для меня важно всю жизнь, все зловещие пляски властей, начиная с моего детского возраста. Меня учила мать читать хорошие книги, говорила, что на свете столько сделано и прожито-пережито значительного и прекрасного, и оно будет, и останется навсегда, а эти вот, вчерашние, сегодняшние, завтрашние наверняка… тени, они кажутся себе всесильными, но по сути ничего изменить не могут. Они как перманентная чума… в свое время она выбила половину Европы, но Европа воспряла, и сегодня воспрянет мир, и завтра так будет… И меня всегда привлекали чудные строки, но больше зрительные образы наверное, как я теперь вижу, потому что ценю только такие слова, которые вызывают вовсе не мысли в нас, а образы, чувственные образы.
А Вы меня спрашиваете про Павленского. Он герой, он вызывающий глубокое уважение человек. Для меня это всё. Дело-то не в нем, а вообще во многом в современном искусстве. Главное для меня слово было сказано — акция продуманная и просчитанная. Может быть, по своему красива, хотя все сделанное явно напоказ, агрессивно, мне не нравится. Я просто говорю — не нравится, и никаких оценок давать не могу. И больше всего мне не нравится именно рассчитанность, разумные акции, логическая доминанта. Просто у меня другое представление об искусстве. Мне нравятся художники, да и писатели тоже, которые начиная вещь, не знают точно, как она кончается, Мне важно в искусстве его работа с бессознательным, с далекими ассоциациями, в общем, с тем, в чем наука, логика, рациональность бессильны. И я это хорошо знаю, потому что лет двадцать, а то и больше всерьез занимался наукой… и убедился, что хотя она идет шажками, от известного к неизвестному, все-таки и в ней, И В НЕЙ! необъяснимые строго порывы и скачки … и в ней они главное, главные стимулы развития.
Акция Павленского для меня поэтому и не искусство, поскольку замечательно просчитано. При всем уважении… О связи искусства и политики, общественных страстей… Вполне возможна… если это “Баллада Редингской тюрьмы”. Я говорю о высоте чувства, о высоком таланте, да, конечно, тогда это и высокое искусство.
А для меня… у меня тихий голос: тоска и страх одинокого цветка, зверя, их образы — гораздо сильней действуют, и мне кажется, дольше будут действовать и влиять на людей, хотя и не были на это РАССЧИТАНЫ…
Извините за дурную стилистику, времени мало.
Будьте здоровы. Дан Маркович

Свет откуда-то сбоку и проходящий через пыльный воздух мне сейчас интересен. И разлюбил резкие контрасты, если темнота, то пусть будет, но в этой черноте тоже какое-то свечение, пусть ничтожное, должно быть.
……………………….

Забытое какое-то заброшенное место, хлам и грязь, если по-человечески подходить, а я не по-человечески, а по-художнически — грязи нет, есть только свет и цвет
……………………….

Смещение в сторону «живописности», оно само собой происходит, если смотришь на фотку как на картинку недоделанную, да-а…
………………………..

Иногда не красивости хочется, а графичности
…………………………..

Финики
……………………………

Один из вариантов
……………………………..

Отдых натурщиков
……………………………….

Кота кошки порвали, наверное из зависти, что он в картинку приглашен был
…………………………….

Не спм, не спи, художник…
………………………………

Одуванчик

Одинокое дерево. Одно время меня так устраивало: сочетание слабой размазни типа акварели с сильными штрихами тушью-кистью или чернилами-пером. Не знаю почему, наверное хотелось, чтобы не думали, что это «из жизни» взято, что-то вроде «пленэээра», терпеть не могу картинки с натуры, обманки такие. Меня спросили как-то, «а Левитан?» Другое дело, он почти экспрессионист был, настроенческие вещи…
…………………………..

Цветки, ромашки, наверное. Забыл про это зарисовку, и вдруг — вижу! Люблю такие встречи с самим собой, это почти машина времени, да-а-а…
…………………………..

Была такая картинка, это она на выставке где-то, а где — не помню… Что-то вроде воспоминаний о Сванетии, из всей Грузии больше всего понравилось там и в Тбилиси.
………………………………

Серьезный разговор или выяснение отношений.
…………………………….

Прогулка по заброшенному городу. (кажется, «мышкой»). Наверное, по собственным впечатлениям от собственной повести 🙂 «ЛЧК» или любовь к черным котам. В 1991 году напечатал в сборнике «Цех фантастов-91» Кир Булычев. Можейко, да. Он даже не видел меня, не разговаривал ни разу, прочитал и взял, он был редактором этой серии. Настоящий человек, настоящий редактор, не стал со мной даже разговаривать, не видел — ему вещь понравилась, и этого достаточно было! И мне так нравится, и особенно понравилось после постоянных хождений в редакционные кабинеты, улыбок этих ихних, вранливых обещаний… Я настолько возненавидел это, что плюнул, перестал ходить, и сам напечатал свою первую книжку, благо тогда картинки продавались… И до сих пор не хожу, иногда посылаю еще свои тексты, но молча. И забываю… Отношение к авторам такое же как к прочим людям, ко всем. Иногда думают — это ж интеллигенты там сидят… Ничего подобного, там такие же чиновники сидят, только себя ценят повыше, иногда сами чего-то кропают и т.д. Все вранье.
А собственное впечатление от собственных текстов — очень ценная штука, и ничего общего с любованием не имеет. Это твоя среда, твоя оболочка — грубо говоря, «твой мир», и он должен постоянно напоминать о себе, потому что жизнь за окном — это дерьмо (не помню, нужен ли мягкий знак… вот беда…)
……………………………

Серенькую Масяньку мне всегда жалко было, с ее постоянной страстью властвовать над всеми кошками. И получалось одно время, пока на старую Тусю не наткнулась. Та долго терпела, а потом решила не спускать этого хамства, и победила. А Масяня после этого скисла, потом заболела…
……………………………..

Симочка, самая большая умница, и с характером!».. Когда смотрел на нее, то вспоминал портрет Иды Рубинштейн, а почему… не знаю…
…………………………………

Речка, рыбак, лодка… тишина… Никогда в жизни рыбу не ловил, и хорошо, хорошо… Совесть моя и так отягощена работой на кафедре, в Тарту… не хочется вспоминать…
………………………………..

Ночная игра в шашки. Вспоминается, ага! И еще безудержная жратва по ночам, в известных многим обстоятельствах, кто спать моментально укладывается, а кому пожрать сильная охота, да-а-а…
…………………………………

В большой комнате в доме 16Д вот так они висели. Теперь три из этих в Серпуховском музее, а две… хочу отдать в Музей Наива в Москве… если получится. Мне самому ничего не надо уже, хочется жизнь начать с чистого листа, даже если мало времени осталось. Это страсть, о которой в «Монологе о пути» писал. Отталкивание, отстранение… не помню, как-то назвал ведь это, а заглядывать не хочется. Это связано с чрезмерным сосредоточением… писал…
………………………………….

И эту отдам…
………………….
Вчера у нас был короткий ураган, ну, не ураган, а ветер сильный, и уличных котов это испугало, кроме одного — Матисса, я вышел с едой, он бросился ко мне с жалобами на погоду… хотя по-прежнему тепло… и получил то, что троим предназначалось. Я даже испугался, не лопнет ли, но нет, коты привыкли есть впрок, и впереди холода, хотя не такие как в России, но все же, и надо создавать жировую прокладку, да-а-а… Холестерин им не угрожает. Да и нам он не враг, все бредни, важно чтобы сосуды были в порядке, тогда никакой холестерин не страшен. Враг нам жирное сладкое тесто, самый страшный враг. А вообще… надо слушать себя, свои ощущения, и только.