Рубрика: Uncategorized

В живописи вес пятен важен.
Но и в жизни, оказывается, решает тот же вес – сила нерассуждающих притяжений, отталкиваний…
А если не решится?..
Тогда тянется, длится, тлеет… гниет…

Голова художнику почти что не нужна.
Если что-то и нужно в ней, то орган равновесия.

«Старик и коты» — невозможно написать, одна икота!
А «старик и его коты» — можно, но тоже невозможно — чертовски длинно!
Вот и крутись… Чтобы просто и легко звучало.
Язык не музыка, писатель связан смыслом.
Но то, что легче произносится, свободней читается.
Что свободней читается, лучше запоминается.

Если можешь нарисовать, для чего говорить?
Если можешь сказать, то рисовать — зачем?..
А если и в то и другое вовлечен?..
Делай то, что больше хочется.
Но это порой мучительно выяснять приходится…
Следование хотению как движение инфузории-туфельки к свету — туда, сюда…
Помучаешься с выяснениями… И проникаешься сочувствием к простейшим существам. Тем более, что размножаются они делением, а это самый бескорыстный способ размножения…

Когда я служил науке, а я с восторгом и обожанием ей служил, как бывает, относится глубоко любящий муж к красотке-стерве жене… На втором этаже Института биофизики тогда АН СССР у меня было две комнатки, 40 м и 20 м, и в них размещалась группа, которой я руководил, и еще Боря Гольдштейн, теоретик, которым я не руководил, потому что экспериментатором был, мы друг друга уважали. А когда в 1986 году я уходил из этих двух комнат, в которых массу крови и нервов оставил, все-таки двадцать лет служения… В углу на стене под потолком расписался, и даты 1966-1986гг. Так мне хотелось. Я тогда много рисовал, но этим жить, конечно, не мог, так что просто уходил в никуда. Мне немного помогли мои коллеги, своим покорным молчанием и страхом перед партией… но выставить меня тогда было не сложно, в КГБ лежали вызовы из Израиля, а меня даже в Венгрию по работе не отпускали… Но я не об этом хотел сказать.
Напротив, по коридору и наискосок была другая лаборатория, там руководил исследованиями кристаллов некто Мнюх, опытный ученый лет сорока, но явно ущемленный и самолюбивый, мучающий своих сотрудников ничтожными попреками. Но он ничего не значил, лабораторией на самом деле руководил приезжающий иногда из Москвы А.И.Китайгородский, действительно крупный кристаллограф-физик, как человек он был довольно неприятный тип, но опять-таки, не в этом дело, слушать его лекции было очень полезно, он прекрасно говорил и много знал. И в этой лаборатории я увидел удивительное явление — под микроскопом: внутри одного кристалла рос другой, совершенно иной структуры, старый кристалл понемногу разрушался, отдавая свой материал новому, вот такое дело, да. Я тогда знал более простое явление, потому что много занимался перекристаллизацией солей, для чистоты, продажные соли для наших работ не годились. Я делал концентрированный раствор, нагревал, потом охлаждал, и выпадали чистые кристаллы, они возникали из ничего, кружились в чистом прозрачном растворе, явление, которое поражало моего героя Аркадия в романе «Вис виталис», и расстраивало одновременно – не то кристаллизовалось, не то!..
А почему я это вспомнил?.. Да, вот странно, в связи с современными событиями в стране Россия и в стране Украина. «До основания, а затем…», да? И вспомнил, как внутри одной структуры может безболезненно и тихо рождаться новая, это физика, а как в социологии, часто ли бывает так? Ничего не понимаю в социологии, в политике, одни благие пожелания, и в своих-то картинках и текстах с большими трудами продвигаюсь… Но как бы хотелось видеть рождение нового кристалла внутри старого, а вам?

Портрет И.К.
………………………………………….

Русский романс
……………………………………………

Прогулка в шатающемся мире. Как бы мир ни изменялся, прогулка с собачкой все равно нужна.
……………………………………..

Серьезный разговор
……………………………………………

Занятие вокальной студии
…………………………………………….

Гладильщица. Перо, чернила — на кальке
……………………………………………..

Утро кота. (Собственность Серпуховского ист.-художественного музея)
……………………………………………….

Перед открытым окном. (Холст на линолеуме, масло)
……………………………………………….

Из серии «Подвалы» (слева ближе к оригиналу — б.пастель; справа больше обработки)

Получилось почему-то похоже на южный воздух и свет. Вспомнился Крым. 1972-ой год, впервые поехал туда. Свобода после развода 🙂 И первый раз в жизни на юге, было мне 32 года. Чудо. Бегал как ненормальный по горам. Лет пятнадцать там не был, и больше не буду — НИ-КОГ-ДА. Из-за политики? Ну, что Вы… Гораздо проще, и печальней — прошлое не догонишь.
Да, в 80-ом, кажется, меня хотели арестовать в Феодосии на вокзале, джинсы были драные, и я к тому же, заметив слежку, ходил кругами вокруг этих, следящих. Но проверили паспорт, билет, и отпустили. Какое-то сборище в Москве собиралось, и даже кое-кого из знакомых диссидентов, годами добивавшихся выезда, вымели в один момент из Москвы. В тот год я замечательно жил в Коктебеле, денег было на завтрак и полбуханки хлеба до утра. Но обратный билет в кармане. Рысцой на гору Волошина, считал минуты, отощал, меня считали иогом… Жить без денег было удовольствием для меня, кости да мышцы остались. Думал, как дальше? Ничуть, я уже рисовал, о чем мне было думать?.. Предвидел, что меня выпрут из Института, но в запасе было с десяток недописанных статей, это несколько лет спокойной жизни, рисуй себе! А дальше никогда не думал
………………………………………….

Рисовал на тему «ЛЧК», там заброшенный городок, на одном конце власть — идиоты кошкисты, на другом одинокий дом, в котором жизнь теплилась — старики с их историями, коты и собаки, теплый подвал, могучий старик Бляс, он всех кормил свининой, поил пустырником на чистом спирте… Истории котов. Художник, его дом, кот Феликс, который ждал хозяина тридцать лет. В конце город проваливается в подземное озеро, но чистейшей воды, а художник ищет своего кота — и обязательно найдет! Потом таких светлых книг у меня не было, кончил «Последним домом», «Следами у моря» и «Немо», эти все гораздо темней… Люблю темноватые картинки, раннего Сезанна… Света, как цвета, не должно быть много, они из темноты, из темноты — светятся…
……………………………………………

Лиза и Кася на балконе (лоджии), это охота на мух, почтенное занятие. Не движение, а ожидание движения, напряженное состояние перед прыжком, это мне интересней, чем бахвальство техникой, позволяющей застывать в самом прыжке. Сам удивляюсь, почему вдруг появился фотоаппарат, и занял меня на годы, правда, я его быстро усмирил, начал калечить фотки в угоду живописному состоянию. Видимо пришло время что-то менять, масло надоело смертельно, с этой его мазучестью, легкостью и блеском, захотелось вернуться к темпере… Но сложилось вместе — увлечение компьютером, ведь я с приборами много лет, возможности менять и главное — фиксировать изменения, сохранять варианты… изображения на просвет и все такое… Этого хватило на 5-6 лет, а дальше… Ну, что-нибудь еще придумаем…
……………………………………….

Тут явно еще чего-то хочется, я имею в виду положение, свет и т.д. Но пусть повисит, мне самому полезно.
……………………………………………

Из «подвальных» серий, пастели, сильно закрепленные, начал использовать разбавленный ПВА. Лучшие работы этой серии, штук двадцать, они в Пущино
…………………………………

Рыжик. Всю жизнь жил на воле, людей не любил, и опасался, а ко мне привязался, ходил за мной, а взять его домой я не мог, да он и не пошел бы… Но вот умирать пришел ко мне, в мой тогдашний угол, в темноту и холод, но поближе, а я не сумел его спасти. Его доверие будет тяжело лежать на мне, пока я жив.
…………………………………………..

Есть несколько портретов, я читал на видео свои рассказы и повести, в частности весь «Последний дом» есть на YouTube

Остальное я прочитал хуже, не было на мне этой шапки, а здесь она мне помогла, нужный образ, к тому же, совпадающий со мной герой, у которого даже имени нет, забыл дать ему имя! Наверное, неспроста, имя у него мое. А друг его Гена, он тоже был, но не взорвал себя, там получилось хуже…
…………………………………………

Понятный мне дурачок, он живой, у него страсть — открывать закрытые двери, не может вынести, если дверь закрыта — сам старается, а если не может — орет, невзирая на время дня и ночи. А я всю жизнь прожил за закрытыми дверями, и не страдал, столько интересного было на расстоянии протянутой руки! А когда пустили… увидел, что по сути везде одинаковая жизнь, чуть лучше, чуть хуже… Все вовремя хорошо, когда еще есть иллюзии, особенно о людях, а теперь иллюзий не осталось — зверинец, всегда, везде… Иногда, правда, цирк, но это не надолго.
…………………………………………..

Что нас еще кое-как держит, спасает — места много, все не осилить, не искалечить, не захламить, что-то все-таки остается… И этот простор, земля, трава… они нас переживут — и забудут, обязательно забудут!
…………………………………………….

Незаконченная, подсмотрел что-то у Фалька, а для меня это смерть, смотреть на чужое слишком внимательно, только поглядываю иногда. Вот и бросил. Хотя состояние — мое, состояние состоялось. Как сказал мне один художник — ты не зырь, не глазей, ходи себе, сам с собой — ну, посматривай иногда, поглядывай…
………………………………………………

Из альбомчика гимназистки. Берта — сестра моей матери, умершая в молодости от аппендицита. 1919-ый год, она скоро умрет, а альбомчик — вот, и что мне с ним делать дальше, не знаю… Брат мой покойный правильно поступил — сжег письма моего отца к матери, я читал, это не нужно было никому больше знать. Есть вещи, которые должны умирать с людьми, я уверен.
……………………………………………..

Вася, мой единственный в жизни пес. Многим помогал, кормил, но жил у меня только Вася. Он со мной уживался, потому что был такой же, как я — лежал в своем углу и молчал, а потом срывался — и надолго убегал на волю. Я его спрашивал, Вася, почему не любишь меня? — пустой вопрос. Большие похожести отталкиваются. Вася прожил 16 лет достойно, я ему не мешал жить, как он хотел.
……………………………………………..

Вид из окна 20-го дома, о котором в повести «ЛЧК». Живопись на картоне, потом обработка, но сути не менял.
…………………………………………….

Туся. И хвост положила правильно, вот я и щелкнул ее. Нет разницы, ЧТО снимаешь, картинка должна получаться, это главное. Любители жанра и природных красот уверены, что главное — то, что происходит, а это только «дневниковость», или, еще хуже, копия с оригинала, обманка. Когда изображение попадает в глаз, начинается особый путь, особый, искусство с этими вещами имеет дело, они могут что-то в нас объединить, объяснить… А что еще? Все остальное — репортаж, дело нужное, если честное, но к искусству отношения не имеющее.
………………………………………………..

Пара ласточек у своего гнезда. Тракийская долина, там еще спокойно, добрые люди, бедная жизнь, тихие дела…
……………………………………….

Утреннее приветствие. Многовато деталей, но пусть уж повисит.
…………………………………………..

Потом я другие полюбил, чтобы больше свободы, небрежности… грязцы, обязательно грязцы! Потом прочитал, как Моро учил Матисса, Марке, Вламинка — про грязцу говорил. А сам писал роскошние мистические полотна. Понимать, хотеть и мочь — разные вещи, впрочем, банальность изрек.
…………………………………………..

Осенний вид с дорогой, живопись на картоне. Сейчас бы не так написал, наверное, тоньше, лучше… Когда я начинал, из меня вываливались примитивы, и я страдал, что «не умею рисовать». А мне говорил знающий человек — «потом ТАК не напишешь». Я думал, почему, ведь смогу лучше! Черта с два, никто не знает, что лучше, пишешь так, как можешь, это честность, и оглянуться трудно. Как случилось, так и получилось.
………………………………………………

Лизка на Мунке, много лап и хвост.
……………………………………………….
Всё, и так уж многовато. Будьте здоровы, и удачи ищущим ее.

Утро непривычно суетливое…
……………………………………..

Из цикла «Любимые углы» В них монетки ржавеют, это интересно наблюдать.
……………………………………….

Три тополя на берегу Оки, погибающие как многое другое
………………………………………….

Такая собака из рассказа «Такая собака»
………………………………………..

Из цикла «Осень в осаде»
………………………………………….

Осенний вид недалеко от Оки. Черная техническая бумага, пропитанная смолой, для теплоизоляции труб кажется. Если ОЧЕНЬ плохая акварель, и немного мела к ней, то писать на черном большое удовольствие. На ней же писал почти чистым скипидаром, тоже интересно, смола выступает, она желтоватая с красивыми оттенками. 70-ые, 80-ые, лучшее было время для меня. Говорили, свободы нет, и теперь талдычат, а я этого не знал, иногда пять минут страха в день, а дальше сплошное удовольствие. Личное время ни с чем не совпадает, рождается внутри, секундомером сердце служит.
…………………………………………..

Хороши картины или плохи, это стены, отгораживающие от наглеющего мира, тогда, сейчас… Всегда.
…………………………………………….

Не сошлись характерами, а может разошлись во мнениях насчет Крыма…
……………………………………………..

Красное, желтое, черное… любимые цвета
………………………………………………

Кася в духе Моди, не в стиле — в духе, смайл…
………………………………………………

Быть никем не скучно, уверяю Вас
……………………………………………..

Уже писал, я не верю в душу, но если б она у меня была, то давно бы переселилась в сердце кота, и там бы жила, переходя от одного друга моего к другому, слабея понемногу…
……………………………………………..
Недавно спросили, ты за капитализм или социализм. Странный вопрос — я за общинный строй. За культурные племена. Или так, или никак. И не спрашивайте больше, не интересный вопрос.

но и идей особых здесь нет, у меня с этим плохо, злоба дня текущего не вызывает желания делать картинки, и вообще, давно не вызывает ничего, кроме желания закрыть плотно двери и окна. А что надо художнику — пустая бутылка, клочок бумаги, сухой лист или цветок… А источник прозы — одно яркое впечатление, и вокруг да около, вокруг да около него… Старость имеет несколько преимуществ — больше понимаешь в лицах, воспринимаешь жизнь как нечто целое, а не совокупность дней… и, пожалуй, теряешь желание засорять мир словами, он и так чрезмерно засорен, смайл…
Но раз уж разговорился, еще несколько слов скажу. Когда-то судьба меня столкнула с очень неглупым офицером КГБ, выпал час пустого времени в Бутырской тюрьме в ожидании очной ставки. Его не интересовала внутренняя сущность, значение искусства для художника, писателя, их тогда волновало внешнее воздействие, и в этом он что-то понимал. «Ищете единомышленников» — он сказал. Скорей, конечно, не в идеях дело, а в сходстве в восприятии, да, он угадал. Не убеждать, не вербовать, не объяснять словами то, что словами не объясняется, и не оглядываться на зрителя, не пытаться интерпретировать «злобу дня», обязательно получится ерунда… однако подспудно все-таки ожидать тонкого понимания… И оно случается, оно не меняет «хода дела», однако, приятно ощущать, что остров не совсем необитаем…

Из серии «Королевство кривых гвоздей»
……………………………………..

Вечерний свет
……………………………………………

«За мусоропроводом». Некоторых обижает название, но ничего поделать не могу.
…………………………………………

Льняное масло на окне.
……………………………………………

Свет, окно и эта бутылка… целая серия получилась.
…………………………………………….

Старшая кошка Соня. Так получилось, не было у нее котят, и она удочерила котенка — Касю, а потом нашла мехового Чебурашку, и Гошу, тоже мехового, всех собирает вместе, поет им песенки и укладывает спать.
………………………………………….

Просто мусор.
…………………………………………..

Довольно точная картинка, она радует меня.
……………………………………………

Из серии «Моя Вселенная» (моя страничка из ж-ла «Фотодом»)
……………………………………………

Пастель на картоне, примерно 50см. «Ожидание». Иногда я забываю, как называл раньше, где-то уже вывешивал… и вдруг обнаруживаю, что название повторил.
Кстати, еще одно свойство старости, которое считается недостатком, а вот жить помогает — плохая память! Не так быстро теряешь интерес к себе и окружающему миру, часто кажется, что видишь в первый раз… Без этого ежедневность была бы совсем ужасной, не просто мерзкой, но еще и постоянно возвращающейся мерзостью…
///////////////////////////////////////////////

Портрет художника в юности. Если бы я был художником тогда… 🙂 Это было невозможно. Гомункулосов не бывает, врожденные качества «бесструктурны» и многолики, хотя конечно имеются. Только они о чем-то гораздо более общем говорят, чем профессия. А потом срабатывает СЛУЧАЙ=жизнь, ведь все, что не зависит от нас — Случай, пусть свои причины имеют, но они далеки от нас. И мир ставит нас в некоторых отдельных точках времени перед выбором, весьма скромным — одна-две возможности. Коридор с узкими стенками. Но иногда можно выломиться из стены — очень редко и мало кому удается. И человек оказывается в ПОЛЕ возможностей, так ему кажется… а то, что бОльшая часть их НЕ ЕГО, не по нему — трудно сразу догадаться. И все-таки, люблю тех, кто выламывается. Почти никогда не получается удач, вдобавок остаешься без социальной среды — ни с кем, ни к кому не тянешься, не примыкаешь… Асоциальный человек. Мир не любит «бесколейных» существ. Ну, а дальше? А дальше что остается — или ложись, сдавайся… или ломиться напролом, и в этом есть свой азарт, и свое презрение к миру конструкций… Потом где-то дыхания не хватит, мир кончится, жизнь перед пропастью… Но все-таки неплохо было, неплохо…
………………………………….

В городишке, вечерком. Масло на картоне, примерно 70 см, есть у меня, где-то в углу стоит. Надо бы повесить, да рамки нет. Присобачу гвоздиками, ничего…
……………………………………..

«На свете счастья нет» — старик знает. Молодой догадывается, не совсем дурак. Но нет ни покоя, ни воли тоже… Я так думал в тридцать лет, с детства знал, так получилось… а потом мне сказал- подтвердил человек талантливый, удачливый, умный — Михаил Волькенштейн, а я не ожидал услышать от него, такого живчика и жизнелюба…
………………………………………..

Тут ничего не могу сказать, обычная неудача. Но было интересно.
……………………………………………..

Стоящие на окне, под действием света…
……………………………………………

На полке, и я исписывал стены своими планами всегда, планы были куда громадней результатов, смайл… Тяготение к графике, оно сметает всё, о фотках и говорить нечего. Но здесь еще удерживало что-то…
…………………………………………….

Нитки и мелкие вещички, которые обычно называют мусором.
……………………………………………..

С точки зрения натурмордизма — примитив, конечно, но было интересно взаимодействие с фоном, который не просто фон, а участник, иногда соперник… ……………………………………………..

Ягода хороша… чуть посложней, и больше ничего не скажу.
…………………………………………..

Мои разговоры и споры с синим
……………………………………………

Многословие, но иногда тянет
……………………………………………..

Пришельцы изучают деталь земного звездолета.
……………………………………………

Момент любования. Коты во многом похожи на японцев, с их философией жизни.
………………………………………………

Без объяснений. Некоторые оттенки цвета на грани моих пристрастий-отталкиваний.
………………………………………………
Может, днем еще напишу, тут есть зацепки… Удачи всем!

Ну, очень кратко и как ответ читателю Д. Уберу, как прочтет. Не совсем всё так, на мой непросвещенный вкус. Во-первых, действительность вовсе не стала чудовищней, чем была, она стала более мерзкой, но это временно, я уверен. То есть, всегда была и будет мерзкой, но степени мерзости различаются. Герман сделал сильный фильм, он резко отражает мерзость, и это здОрово. Но никакого нового искусства здесь не вижу. Есть несколько возражений. НО главное — искусство вовсе не создано для того, чтобы «отражать действительность текущего дня», это одна из сторон, и на мой взгляд не самая главная — искусство процесс наш внутренний, и он для поддержания нашей целостности и нашего развития, очень грубо и кратко, если говорить. И если действительность момента времени ужасна, то это не значит, что и искусство доложно бежать за этой волной, у него свои задачи. И задачи эти длительны и почти вечны, это как зрение, которое не изменилось за последние несколько тысяч лет, и главные свойства картины во все времена — одни и те же. Люди не меняются так быстро, как меняются их времена, поверхность, событийность. Поэтому рисунки наскальные по своим основным свойствам такие же, как рисунки Матисса, скажем, или Марке. В общем, время наше истерическое, продажное и мерзкое, кто спорит, но не стоит так «железно» ПРИВЯЗЫВАТЬ ИСКУССТВО К ТЕКУЩЕМУ ДНЮ, день пройдет, и связь времен восстановится, и люди будут по-прежнему относиться к искусству, потому что это… опять же повторяю, несколько гипертрофированные у профессионалов, механизмы и процессы, происходящие в мозгу всех людей, мы так устроены, два полушария, мозолистое тело… черт, надоело повторять, смайл…

Этот случай привел к окончательному разрыву с Генрихом, причем я проявил себя не с лучшей стороны. Мы иногда ходили с ним в лес, к оврагу, и там на высокой кромке, перед шумящим лесом, долго сидели, грелись на солнце, говорили о жизни. Каждое такое путешествие было для меня большой радостью, и серьезным испытанием тоже, я тщательно готовился, продумывал все детали, чтобы он не распознал моего увечья. Я ждал этих походов, потому что встречу старых знакомых, я помнил каждое дерево по дороге и молча разговаривал с ними, пока мы шли и он занимал меня своей болтовней. Особенно я радовался за муравьев, которые пережили зиму. Не раз, согреваясь бутылками с горячей водой, топили у нас плоховато, я думал о тех, кто там в лесу замер от ужаса перед холодом и темнотой…
Генрих обычно брал с собой немного еды, иногда вина. Я это не любил, привык есть один и при этом смотреть в свое окно, странности одинокого человека. Меня устраивало, что он не упрашивал выпить с ним. Мне иногда остро хотелось, но, если уступал желанию, кончалось плохо — боль, капризное существо, бесилась от попыток оглушить ее, и я избегал спиртного. Как-то очень теплым сентябрьским днем мы сидели перед светлым яркожелтым лесом и говорили, как всегда, о свободе и несвободе. Говорил он, а я слушал, спорить с ним да еще в паре с Бердяевым было слишком самонадеянно. К тому же мое мнение не интересовало его. Ведь я был дохлым писакой, из тех, кого не замечают. Если б он спросил, я бы ответил примерно так:

— Нет ни воли, ни покоя, ни свободы, это происки умных выдумщиков. Иногда маячит перед нами выбор, но чаще его нет. И чем мы искренней, честней поступаем, по своей совести и воле, тем меньше у нас выбора, путь один.
Он бы на это наверняка возразил:
— Так это и есть выбор, просто ты сходу отвергаешь все другие возможности поступать.
А я ему:
— Ничего себе свобода! Такой выбор есть даже перед ножом — сдайся или навстречу, на лезвие, напролом… Или еще — «жизнь или смерть…» Или «сто лет воняй в своем кресле или — учись, работай, живи на всю катушку…» И это выбор, а не припирание к стенке? Другое дело, если разные, но все-таки сравнимые, не унижающие нас возможности. Это было бы справедливо.
Он бы наверняка сказал, что я бьюсь головой о стенку, потому что так устроен мир. Да, устроен, сначала слепой перебор возможностей, потом такой же слепой и жестокий отбор, так устроена природа. И так называемый мыслящий человек унес с собою те же правила, и, обладая разумом, устроил такую мясорубку, какая всей остальной природе и не снилась.Те же законы джунглей, только не сдерживаемые, как среди животных, прочно впечатанными в матрицу запретами. А с другой стороны розовая утопия, идеалы райской жизни да заповеди, данные для того, чтобы их нарушать. Кто выживает, лучший? Смешно, выживает квадратный, чтобы затыкать им дыры в стене, которую мы воздвигли между собой и природой. Случай подарил мне вот такие ноги, а люди заткнули бы меня в вонючий угол и забыли, если б я поддался, запросил о помощи… Ненавижу. Еще бы я сказал… А он бы ответил…
Тут я остановился. Смотрю, он прекрасно обходится без меня, со своим Бердяевым под мышкой. И к тому же занят странным делом. Между прочим, споря сам с собой, наморщив лоб, он задумчиво и рассеянно засыпает песком большого красного муравья, тот отчаянно барахтается, вылезает, бежит… и снова на него валится гора душного песка, и снова, снова… Он с рассеянным любопытством наблюдал за усилиями зверя спастись и скрыться.

Когда-то в детстве я поступил подобным образом и запомнил это. Я не из тех, кто кается — не у кого просить прощенья, но запоминаю навсегда. Потом я не мог убить никого, боялся случайно задеть рукой. Ходил по тропинкам, стараясь не тронуть гусеницу, муравья, любого мелкого зверя. Я видел как умно рассуждающие, о жизни, о боге, люди топтали жизнь, я уж не говорю о мелких насекомых — не замечали страдающую собаку, кошку, шли напролом по телам упавших, со значительными лицами и пустыми глазами, рассуждая, рассуждая о высоком… Они вызывали во мне ярость. Почему так повернулось во мне с годами, не могу объяснить, только никаких глубоких рассуждений за этим не крылось, стало само по себе. Может, ноги научили меня ценить любую жизнь, благодаря им я знал, что всякому существу бывает так трудно, страшно, больно, что совершенно неважно, человек он или насекомое. Благодаря боли я понял, что правит жизнью — злодейство хаоса, мы все перед ним жертвы, сегодня или завтра, все равно. Муравью, подчиненному природы, не вырваться из хаоса, не прервать этот поток злодейства, тем более, стоит уважать его стремление стоять насмерть, и помочь ему, а не способствовать силе разрушения! Только мы способны выламываться из границ, не плыть по течению случайных обстоятельств. Я знаю одно такое действие — творчество, здесь охотник я — подстерегаю нужный мне случай, и будь он живым существом, сам бы удивился тому, что вышло. Здесь он полезен и безопасен, потому что область эта — игра, пусть серьезная и глубокая, но со своими правилами и условностями, из нее всегда можно выйти, как проснувшись улизнуть от жуткого сна. Жизнь отличается безысходностью — уйти можно только в смерть, значит, в никуда. Выдумки о будущей вечности меня смешат, наше будущее грязь и вонь разложения… и то, что остается в памяти живущих.
Конечно, ничего подобного я никогда не говорил ему, он бы посмеялся над моими неуклюжими мыслями, время было такое — все помешались на боге и своей национальности. Я ничего об этом не хочу знать, я человек без кожи, вот моя вера и национальность.
А теперь я и вовсе забыл обо всем, кроме муравья.
В другое время я с неодобрением остановил бы его, но тут что-то прорвалось во мне. Я закричал, замахал руками, при этом ничего разумного сказать не сумел, меня трясло от бешенства. К счастью вскочить на ноги я не мог, мне требуется время, иначе я бы ударил его. Он испугался, обиделся, вскочил и ушел не оглядываясь, при этом даже забыл свой рюкзак, еду и вино. Я собрал его вещи, взял и бутылку, машинально хлебнул глоток-другой и потащился назад. Меня никто теперь не видел, и я позволил себе расслабиться.

Зря, совершенно зря я выпил этого дурацкого вина! Я всегда знал, что любая мелочь мне обходится боком, каждая моя ошибка или оплошность закончатся неприятностью, но в тот день, огорченный своим поступком, забыл об осторожности. Я прошел значительную часть пути, вышел на край леса, собирался перейти поле, а там уже рукой подать… И вдруг левую ногу скрутила судорога, такая, каких у меня не бывало с детства. Крошечный комочек, твердый камушек с острыми краями… все, что было живого и деятельного в этой тонкой палке с ободранной кожей и рваными ранами — все собралось, закрутилось в момент, и камнем застыло. И я застыл, я не умел кричать. Согнулся, упал на бок и лежал, смотрел на травинки перед глазами, по ним неторопливо ползали букашки, муравей, мой друг, пробивался сквозь чащобу… Однажды мы с Лидой, в траве за домом отца… «в магазин отправился, придет нескоро, там у него свои…» — она говорит. Она дернулась от боли, заплакала. «Ты меня любишь? — говорит, — любишь?» Таких дней было немного, и я все помню. Светлые ее волосы переплелись с травой… » Что за волосы у тебя… — она говорила, — грубая шерсть, словно ты зверь какой…»
«Что ты валяешься, что разлегся?..» Мать бы не простила мне. Подумаешь, ногу свело. Не подумаешь, а жаль его, единственный живой комочек размером с детский кулачок, ему жить и трудиться среди гнилых костей да кучи мясных отбросов!.. «Расжимайся, сука, — я сказал ему, — иначе отрежу ногу, выброшу тебя гнить вместе с отжившим вонючим мясом, предательской костью… » Он вроде испугался, стал понемногу ослабевать, размягчаться… «Вставай!… Вставай! Вставай! » Нет, он снова за свое, схватил так, что не дышится.
Я понял. С ним по-другому нужно. Может в этом твердом кусочке вся моя жизненная суть… Не душа, обосранная воздыхателями, а именно — суть, и с ней нужно по-хорошему договориться.
— В чем дело, — я спросил.
— Он хотел убить меня.
— Не тебя, муравья…
— Это одно и то же.
— И не хотел, он не думал, не видел… он рассеянно, нечаянно, понимаешь?.. Никакого значения, так просто. Муравьев миллионы, и каждый в отдельности для него ничто… и все вместе тоже.
— Как это возможно…
— У него есть кожа, а у нас нет, так уж получилось. Ну, что нам делать… Потеснись немного, размягчись, иначе мне здесь помирать.
И так понемногу, по-хорошему, потихоньку мы договорились, успокоились, собрались с силами и поплелись обратно.

После вчерашнего пост необходим
…………………………………….

Не забывай меня…
……………………………………………..

Голова художника в полутьме и худ. приспособления
………………………………………

Боевой петух из воска
……………………………………………

Из серии «Любимые углы» — решетка, выпивка, цветок на могилу и немного фруктов на закуску
………………………………………..

Из серии «Королевство кривых гвоздей»
……………………………………………….

Автопортрет с Хрюшей, главным героем повести «Перебежчик»
http://www.netslova.ru/markovich/pere/cat1.htm Она есть на бумаге, но я больше уважаю интернетский вариант, он с моими мелкими рисунками.
………………………………………………

Про сухие травы.
……………………………………………

Из картинок на тему «Ночной путь» Это живопись на стекле.
……………………………………………..

Из изображений на тему «Моя Вселенная»
…………………………………………….

Натюрморт от бомжей
……………………….
А я помню один салют, осенью 1944 года. Мы возвращались из эвакуации в Таллин, который недавно освободили от немцев. Родителей предупреждали, рискуете — кто знает, как еще дело повернется… Но они хотели домой. В Москве остановились у знакомых. Какой-то город тогда освободили, и был салют. Вот это запомнилось, а вообще я поздно себя начал помнить, а теперь уже понемногу забываю вчерашний день, смайл… Самое время для картинок и прозы, одно воспоминание — и десять страниц вокруг него… Но не пустого трепа, в этом вся сложность, не пустого! С возрастом видишь, сколько в жизни было ПУСТОТ, то есть, нет! что-то происходило… но мелкое, жутко мелкое, а мне говорят — так это и есть жизнь. Ну, не-е-т…

Любовь
////////////////////////////////////////////////////

На лестнице
///////////////////////////////////////////////////

Желтое и фон
////////////////////////////////////////////////////

На краю
///////////////////////////////////////////////////

Художник в мастерской (Серпуховский ист.-художественный музей)
////////////////////////////////////////////////////

Мир кривых гвоздей.
////////////////////////////////////////////////////

Утренний взгляд
////////////////////////////////////////////////////

Место встречи десять лет спустя
//////////////////////////////////////////////////////

Черныш, правнук Алисы, внук Зоси, сын Моти. Я всех их знал.
////////////////////////////////////////////////////////

Конец всех завоевателей. Картинка не об этом, она о судьбе вещей не нужных, потерявших нужность, и счастливых этим… Просто к слову пришлось. Вечный идиотизм сначала бодрит, потом веселит, на старости лет угнетает.
//////////////////////////////////////////////////////

Две вещи, слишком разных, чтобы так просто взять да соединить, поэтому — на будущее зарисовка, не более того.
////////////////////////////////////////////////////////////

С излишеством, но картинка вспомнилась, увлечение «мышой». Новизна мелочей, а способ изображения мелочь и есть… — обманывает иногда иллюзорностью своей… Еще бывает, берешь бумажку старенькую, замызганную, всю в морщинах… прячешь от себя надежду на удачу… И чувствуешь себя свободней. Иногда получается, живем обманами, да…

………………………………………………………

//////////////////////////////////////////////

//////////////////////////////////////////////////

///////////////////////////////////////////////////

//////////////////////////////////////////////////

/////////////////////////////////////////////////////////

///////////////////////////////////////////////////////////

//////////////////////////////////////////////////////

///////////////////////////////////////////////////////////

//////////////////////////////////////////////////////////

//////////////////////////////////////////////////////////

/////////////////////////////////////////////////////////

////////////////////////////////////////////////////

////////////////////////////////////////////////////

/////////////////////////////////////////////////////

//////////////////////////////////////////////////

Прогулка в ветреный вечер
……………………………………..

Размолвка
………………………………………….

Читающая
……………………………………………

Друг друга прогуливают
…………………………………………..

Убежище аутиста (всю жизнь мечтал, но не домечтался)
………………………………………………

Частичка хаоса
………………………………………………

«Будущее — свет!!!»

Стихи
………………………………………………….

Окно за мусоропроводом. (название у некоторых зрителей вызвало возмущение, но я оставил. Придумал на ходу, значения не имеет. Здесь случайно, но иногда названиями хочется увести зрителя в сторону от «содержания», это вам не «лит-ра»…. и, может быть, он обернется, чтобы УВИДЕТЬ… например, цвет… Иногда бывает.
………………………………………………………….

Старое масло в забытом углу. Теперь само по себе живет, и может лет через пятьсот какой-нибудь художник скажет — «О! то, что надо!..»
……………………………………………………………

«А помнишь…»
………………………………………………………

Бессонница.
…………………………………………………………

«Не слишком ли быстро я бегу…»
…………………………………………………….

Пошел на дело…
…………………………………………………

«Отчего мужуки такие дураки?..»
……………………………………………………

Ночь, улица… (б.к.м.-темпера, 1977г)

Нет, ничего не читаю, тем более, газет, в телеке, я плохо воспитан, смотрю некоторые детективы, а культуру мой телек не берет, а там бывают неплохие передачи. Но я переживу. По Инету часто слушал и смотрел «Эхо», а теперь с изумлением смотрю, как ряды людей, которые мне интересны, редеют. Слушаю и смотрю «Свободу», Кара-Мурзу, Соколова, давно уважаю их. Это занимает в моем сознании один процент времени и внимания, у меня сложности с картинками, много неясности, стараюсь, прошые вещи не греют, могу выделить десятка три из тысяч, и большие сложности с прозой, чувство такое, что я «по первому заходу» почти все интересное мне написал, и надо идти глубже и лучше, а современность… никогда о ней прямо не писал, а вот как убивали зверей и мучали траву-деревья — да! Я уберу эту запись, опыт мой — за несколько минут адресат получает весточку, а в другом плане — это не для моих журналов.

Вчера целый день шел дождь, и холодно было, а сегодня утром тихо и светло, и сухо, хотя по-прежнему холодно. Но уже достаточно для другого настроения. Природа делает свое дело независимо от наших делишек, и это успокаивает: наша грызня и суета происходят на огромном фоне, которому до нас дела нет.
………………………………………………..

Терпеть не могу букеты, почти также, как сообщества людей, кроме, пожалуй, самых незримых и прочных, как Интернет, где все-таки меньше агрессии, насилия и внушения… — люблю и привык смотреть на каждую личность в отдельности, и на цветки, конечно.
…………………………………………..

Вообще-то, не в моем духе чистый реализьм, но иногда спокойствие цветка побеждает зуд творчества, желания все переиначить на свой лад, смайл…
…………………………………….

Эскизик, требовавший продолжения, и я, действительно, к нему вернулся через несколько лет, а получилось или нет… не могу сказать. «Несколько лет» — такая малость! понимаешь это, когда натыкаешься на самого себя… смайл…
……………………………………….

MEMENTO MORI! И никаких успокаивающих сказок, мифов, мир вокруг нас огромен и непреодолим, и требует от нас мужества и стойкости. В минуты слабости оглядываемся на других людей, которые на время остаются после нас, а они стараются не смотреть на уходящего, чтобы самим не было так страшно. Вечность не присуща даже звездам и галактикам, нас не будет, мир не шелохнется. Наши любимые люди, звери, цветы уходят, а мы живем дальше, сколько можем, и это правильно. Единственное, что имеет ограниченный смысл — попытка реализовать свои возможности, понять их, вопреки силам хаоса и зла. Я вижу это в любой мошке, в червяке, в траве…
………………………………………

Окно в подвал десятого дома, где жили почти все, кого я любил. Их не стало, а я еще хожу и смотрю, ношу память в себе. Я спартанец, и эту память старался в своих повестях передать другим, хотя понимаю, что временно — ВСЁ! Отлично понимаю, но не стоит рассуждать перед силой жизни и желанием ее продлить для любимых существ, а все остальное — пропадом пропади. ………………………………………….

Кувшин, пакет с лепестками — на фоне, который, как многое, получен случайно, так бывает, если стараешься сделать нечто почти неопределенное, но силы прилагаешь… Ирония творчества, как ирония всей жизни, ирония истории — усилия могут привести к результату, но он почти всегда непредсказуем. Остается только подстерегать случай, одно из самых интересных и захватывающих занятий, требующее сил гораздо больше, чем для достижения определенной цели, заранее известной…
……………………………………………..

Старики бывают симпатичны, но слишком говорливы.
………………………………………..

Конец дня, еще не конец жизни, но нужна небольшая но твердая вера, что утро наступит. Она почти неуловима… пока вы молоды, имейте в виду… смайл…
……………………………………………..

При взгляде на старые картинки, даже если нравятся, всегда одна мысль, вернее — чувство, мешает — «поменьше бы, покороче бы…»
…………………..
О сегодняшних событиях. Выстраивайте свой ряд, свою историю, свои отношения вещей и событий… и не верьте НИ-КО-МУ. Люди в огромном большинстве своем ничтожны, серы, мелки, и порой, а иногда часто, осознают это, и это делает большинство злобным и нетерпимым… Но я видел и других, тоже небольших, не слишком умных, не очень образованных, но они почему-то сохраняли спокойствие и терпимость, и это не зависело ни от образования, ни от каких-то заслуг, повешенных на грудь значков… Как это у них получается, а у других — наоборот… не знаю, думаю, дело в генетике и семье, а семья тоже генетика. Добра на земле куда меньше, чем зла, но укорененность добра сильней в каждом живом существе. Вот и все дела на сегодня, сохраняйте веру в завтрашний день, будьте здоровы, это важно…

Разливы рек…
………………………………………

Восход в степи
…………………………………….

Берег моря
……………………………………..

Старый сатир и нимфа
……………………………………..

Я пришел к тебе с приветом…
………………………………….

Вася

Совсем случайное
…………………………………….

Из зарисовок, сочетание фото и живописных изображений, пробы и т.д.
…………………………………….

Портрет К.
……………………………………

Читающий
…………………………………

Ваза и мусор. Композиция с оттенком тоталитарности 🙂
……………………………….

Хаос с цветком наедине
…………………………………….

День рождения старой кисти

В мастерской. По голландским мотивам.
…………………………………..

Дорога и ночной пожар в чаще.
……………………………………….

Певица, скрипка и пиано
………………………………………

Вид из окна 20-го дома
………………………………………

Май: флаг, тир, телефон

……………………………………

……………………………………………

……………………………………….

…………………………………………

…………………………………..

………………………………………..

……………………………………….

……………………………………………..

ЛЭП через Оку
…………………………………

Ночной путь (живопись на стекле)
……………………………………….

«…отдохнешь и ты…» Только не суетись, не спеши, не верь вездесущей лжи, — иди своим путем…
………………………………………..

Дорожка к Оке. Миллион лет пройдет, людей не станет, (ну, может некоторые закопаются в Луну), а здесь будет пусто, тихо и чисто, природа победит ложь.
………………………………………….

Осенняя аллейка. Не верю, что в людях больше хорошего, чем плохого. Но есть равновесие сил, и пока оно есть, мы живы. Не верьте громким голосам, истерии ложных чувств, и всё будет в порядке.
……………………………………………

«ПУТНИКИ» (Живопись на бумаге. Собственность В.М.Котелкина, Серпухов)
…………………………………………….

Тоже аллейка. Не верьте помогающим, помочь можно только самому себе.
……………………………………….

ОЖИДАНИЕ
…………………………………………..

ДОРОГА СРЕДИ ПОЛЕЙ, ПТИЦЫ, ОСЕНЬ… И снова, снова… и еще миллион лет будет так. Будьте спокойны, мы уйдем, мир останется… Смайл…

У Кара-Мурзы слушал, почему блогеры не хотят быть СМИ. Хорошие люди сидели и говорили, сочувствую. Что делать, если… Снова вопрос. Не понимаю. Вопрос приспособления передо мной никогда не стоял. Я плохо отношусь к любой власти, и чем она противней, тем хуже отношусь. Но это занимает в моей жизни, в моей деятельности (слово творчество не люблю) ТАК МАЛО места, что — НАПЛЕВАТЬ. Я не пример, я старый нездоровый человек, и слова говорю редко, иногда, правда, пишу, но больше о котах, они мне интересней людей. Я только хочу сказать на всякий случай. Если каждый будет делать свое дело, по своему интересу и желанию и не оглядываться ни на человека с кошельком, ни на человека с козырьком, то все будет в порядке. Побеждают тех, кто хочет быть побежденным или внутренне согласен ЛЕЧЬ, если, конечно, «очень нужно», смайл… Это так они говорят, детишкам на молочишко… Вранье всё. Вот это надо выкинуть из головы, нет ничего нужней того, что тебе нужней всего, и идите к черту все остальные. Я сотру, сотру, потому что плохо написано, я не люблю, когда лишние слова. Но вот и все дела, это ответ на один вопрос, и всем совсем не нужно знать.
И главное, главное, чтобы все продолжалось, что хорошо или хотя бы неплохо, и время не было потеряно в этой бессовестной возне. Привет всем.

Цветок в стакане.
…………………………………………

ОБОБЩЕНИЯ
……………………………………….

ИЩУ ЧЕЛОВЕКА…
…………………………………………..

НОЯБРЬСКИЙ ВЕЧЕР НА ОКЕ
…………………………………………..

РОБИНЗОН ИЗ ЗАРОСЛЕЙ НАБЛЮДАЕТ ЗА ДИКАРЯМИ
…………………………………………..

ВРЕМЯ, ОТВЕДЕННОЕ НА ГЛУПОСТЬ, ВЫШЛО, ГОСПОДА
…………………………………………..

ТРИ МИНИАТЮРКИ БЕЗ ОСОБОГО СМЫСЛА
………………………………………..

УМИРАЮЩИЙ ЛИСТ.
………………………………………….

МОЙ ОСТРОВ
…………………………………………….

МАТЬ И ДОЧЬ
…………………………………………….

Ч/Б ВСЕГДА Ч/Б ЧЕРЕЗ ЭТО ИСПЫТАНИЕ НЕ ПЕРЕПРЫГНЕШЬ
…………………………………..
Хотел чуть больше написать, но не получилось. То, что идиотов среди людей — пруд пруди, к этому давно привык. Трудней привыкнуть к степени внушаемости, она удивляет всегда, каждый день. Звери, за которыми наблюдаю много лет, способны на самостоятельные спонтанные поступки больше, чем люди. Социальная организация людей чудовищна. Но ЭТО НЕ МОЯ ТЕМА. Ведь лучше Сезанна на эту тему не скажешь — «они никогда не закрючат меня!» — он говорил.
Здравствуй, Сезанн!

Посмотрим

Он выглянул на свет и подумал: «Ну, посмотрим…» Тут его подхватила большая рука в резиновой перчатке и голос сказал: «Отчего малыш молчит?..» Рука схватила его за ноги и высоко подняла вниз головой, а другая звонко шлепнула по заднице. Он подумал: «Все равно покоя не дадут» -и нехотя заплакал. «Теперь все в порядке, покажите его матери». Что ж, посмотрим… Мать ему понравилась — похожа на него, только побольше… Он рос и научился говорить, чтобы выражать свои мысли вслух. Никто больше не поднимал его за ноги, но иногда его шлепали, а он с досадой думал — ну вот, опять… Однажды мать принесла книжку и сказала — учись читать сам. Он видел — взрослые читают, и решил — что ж, посмотрим… На обложке был нарисован человек в мохнатых шкурах и высокой шапке. «Это Робинзон Крузо, — сказала мать, — он жил на необитаемом острове и выжил…» Ну, посмотрим. Он узнал буквы и стал читать по складам, а когда дочитал книжку, то начал сначала и свободно прочитал всю историю. «А я бы выжил? — думал он в темноте, перед сном. — И где взять такой остров?» Однажды мать сказала: «Теперь пора в школу, хочешь учиться?» Он умел читать и считать, и не понимал, как этому можно учиться заново.
— Там будут учить и другим вещам, — объяснила мать.
— Как жить на необитаемом острове?..
Мать усмехнулась и не ответила… Он был отличником. Звенел звонок — он шел домой, в тишине читал, делал уроки. «Иди есть» — и он шел есть, а потом гулял в старинном парке у моря, сосредоточенный, с плотно сжатыми губами. «Вот так гулял Робинзон по своему острову…» Школа кончилась, и надо было начинать самостоятельную жизнь, а для этого — общаться с людьми. Ну что ж, надо так надо… посмотрим… Некоторые считали его веселым и общительным, он добросовестно истощал свое терпение, слушал чужие глупости и говорил их сам, смеялся, а потом уходил к себе. Он влюбился в девушку, а она его не любила. Он страдал, долго лежал без сна, смотрел в черноту… «И все-таки интересно, что дальше… посмотрим, посмотрим…» И почти успокоенный засыпал.
Потом он работал, женился, у него были дети — жизнь затащила его в свой водоворот. В нем проснулась отчаянная энергия и радость простой нерассуждающей жизни, проходящей в исполнении различных дел и удовольствиях в свободное время. Иногда он оставался один, озирался и думал:
«Прекрасно, прекрасно… А что там еще?.. Посмотрим…» — и все, что происходило, казалось представлением, устроенным специально для него. На его остров приезжали дикари, иногда веселые и добрые, иногда опасные, но они съедят, кого хотят съесть, сядут в пироги и исчезнут, а он останется…
Люди менялись, время шло, и очертания его острова стали проступать все ясней, через пелену лет и временные декорации. Ушла жена, выросли дети, он стал не нужен им, работа оказалась суетливым и никчемным занятием — Сегодня уничтожало следы вчерашнего дня, потом выходило Завтра, и про Сегодня говорили — «Вчера…» Он все чаще вспоминал мать и большую книгу, первую в жизни…
Наконец, он остался один и вздохнул с облегчением… Посмотрим… Теперь, как в детстве, можно спокойно подумать. Но мысли его были смутны и печальны. Жизнь ничего не прояснила для него, может быть, запутала. Как все ясно было у Робинзона… Может, еще что-то будет?.. Посмотрим?.. Он закрыл глаза…
Его подхватила большая рука, и чей-то голос спросил:
«Отчего старик замолчал?» Он подумал: «Все равно покоя не дадут…» — и умер. Тело его осталось на земле, а дух начал стремительно подниматься, земля превратилась в крошечный шарик и исчезла…
— Ну что же… посмотрим…

По котовским ходам
………………………………………

Хлеб и фрукты
……………………………………………

Кухонный перпендикуляр
………………………………………….

Херес и чифирь
…………………………………………….

Кухонное попурри
…………………………………

Бездомные
……………………………………..

Неопубликованное
……………………………………….

Взгляд в будущее
………………………………………

Отдых фруктов
……………………………………………

Дорожка к Оке (вариант)

…………………………………..

…………………………………………

………………………………………………

……………………………………………

Еврей
Я шел по улице и увидел человека, который нес на плече щенка. Мне понравился щенок — шерстяной, пушистый, палевого цвета, а лапы большие — видно, что вырастет крупный пес. «Это кавказская овчарка, — говорит хозяин, — давай, продам за трешку». Он был сильно навеселе и уронил щенка, тот завизжал, хозяин стал поднимать его за одну лапу, переднюю, и щенку стало еще больней. Я пожалел щенка — не взять ли себе, думаю. «У меня еще один есть» — говорит хозяин. Мне захотелось посмотреть и второго. Мы пришли в школу, в подвал. Там была слесарная мастерская, и жили щенки. Первый щенок уже не жаловался, и смотрел весело. В углу сидел второй, такой же, но, поменьше ростом и с печальными глазами. Я подошел к нему. Он тут же перевернулся на спину и замер, а сам поглядывал на меня печальным глазом. Столяр говорит: «Этот веселый зовется заморский, а тот, который лежит — еврей». Пришел еще один рабочий и его послали за бутылкой. Тот щенок, который был евреем, встал и направился к блюдцу, но не успел — заморский тут же оттеснил его и сам стал чавкать. Заморский не пропадет, и я решил взять второго щенка. Столяр обрадовался — с заморским веселей, по городу ходить можно, а еврей высоты боится — визжит… Я взял своего щенка и пошел. По дороге я опускал его на землю, и он бежал за мной, но быстро уставал, и я снова брал его на руки… Я назвал его Васькой, и с тех пор он живет у меня.

Свое место
Старый кот любит нашу квартиру, а мою мастерскую не любит. Он приходит в нее иногда, если ему уж очень скучно. В сумерках я иду, и он — легкой тенью — за мной. Обычно он доходит до подъезда и садится, смотрит в сторону — значит у него свои планы. Так и есть, он плавно снимается с места и уходит не оглядываясь, голова опущена, хвост тоже, только кончик слегка загнут кверху и подрагивает. Видно, что он надеется на новые встречи и ему не до меня. «Ну, прощай» — и я спокойно иду к себе…
Но иногда он забегает вперед и решительно поднимается на третий этаж. По дороге метит дверь соседа, этажом ниже. Запретить ему невозможно — этих привычек он не меняет. У моей двери он делает только символический жест, и в передней тоже — прислоняется к двери и слегка трясет поднятым хвостом, но это просто знак — я здесь. Вообще он ведет себя честно, насколько позволяют привычки и обстоятельства, и в этом не слишком отличается от людей. А я стараюсь понимать его и не задерживать, когда он направляется к двери — значит надо…
В мастерской он сидит у меня на коленях, или на кровати — он ценит эту возможность, потому что в квартире сидеть на кровати нельзя. И все-таки он не очень любит здесь бывать, это уж так, за компанию и от нечего делать. Каждый раз он обходит все углы и не находит ничего интересного. Он ищет своего места, по его понятиям удобного и безопасного, не очень мягкого, но и не жесткого — и не находит. Я пытался его устроить, но он отвергал все мои предложения. Мне казалось, что я понимаю его, но, оказывается, чего-то не знаю…
Когда я сплю здесь, он устраивается у меня в ногах. Под утро я ему надоедаю, он начинает шумно мыться, как-то особенно яростно, иногда замирает с высунутым языком и снова набрасывается на себя. Скоро он уже весь мокрый. Тогда он прыгает вниз и с раздражением бросается на пол, стучит костями, и обязательно ложится спиной ко мне… потом снова бросается на кровать… Наконец, я не могу больше и открываю перед ним дверь. Он уходит, не оглядываясь — по спине вижу, что недоволен. Все-таки своего места нет… В квартире есть несколько подходящих мест, он их постоянно меняет, возвращается к прежним, а здесь — ни одного.
Вчера он пришел, и снова стал все осматривать, и вдруг замер, вытянулся весь и вглядывается в темноту. Да, я бросил на стул старое пыльное одеяло, а кончик лежал на полу, и образовалась такая ниша… Он подошел и все обнюхал… Я оставил его и стал рисовать, а потом прилег на койку. Вот сейчас он услышит скрип, и через секунду раздастся его топот, как будто под мягкими подушечками твердые-твердые деревяшки…
Но на этот раз знакомого топота все не было. Мне лень было встать, и я уснул. Ночью проснулся и пошел искать кота. Он блаженствовал на одеяле — лежал на спине, хвост откинут в сторону, передние лапы скрещены над головой. Он и не услышал, как я подошел. И утром он был на одеяле, лежал уже свернувшись клубком, только поднял голову, буркнул что-то и снова замер. Значит, нашел, наконец, свое место.

Пейзаж зависит от настроения, а не от оптики
………………….

Тишина и покой в Тракийской долине
……………………………………………….

Композиция с желтыми наклейками
……………………………………………………

Это самое-самое начало, 70-ые годы, к.м. темпера
…………………………………………………

Илл. к рассказику «Такая собака». Чудеса рядом с нами, и никакой фантастики!
…………………………………………………….

«Встреча» Двое встретились в пути, один спускается, другой еще надеется на вершину. Расставание неизбежно. А рисуночек сделан «мышкой», одно время любил.
……………………………………………………..

А это к ночному рассказику «Идите к черту все». Состояние загнанной кошки. Знакомое состояние.
……………………………………………………..

У этой все «в ажуре» — тепло, молодость, красота — и времени, сколько хочешь!..
………………………………………………….

Желтая шапка, я ношу ее зимними холодами уже тридцать лет, она защищает меня от мелочей и дрязг, от жизненной суеты. Как может, конечно. Я благодарен ей.
………………………………………………………

Шесть миниатюр с сухими травами. Трава вечна, я наблюдаю за ней десятки лет, она растет из трещин в камнях, и будет всегда, надеюсь. И когда нас, людей, здесь не будет, она вырастет снова и снова. И это придает мне спокойствие — жизнь трудно истребить даже такому монстру как человек.
…………………………………………………………

А это мой остров, может быть, сегодня он называется Крым?.. Нет — он совсем мой, об этом я писал в повести одной…

Я вам расскажу вещь довольно известную, но понятную умственно, а чтобы ее прочувствовать, надо еще немного пожить, по крайней мере большинству из вас. Это наверное некрасиво и неприлично, то, что я вам скажу, но если уж быть честным то до конца, не так ли? Старый человек к концу дня изнемогает от тяжести, и не только в ногах, в сердце или других органах, но и в том, что некоторые безответственные и непонимающие ничего люди называют словом — «душа». Но в конце концов, не в слове дело, а в том, что нет в мире места, куда можно уложить свои ноги, и всего себя, чтобы наступил покой. И тогда старый человек может сказать, если не боится, конечно — идите все, все, все К ЧЕРТУ, особенно если материться не привык, но эти его слова довольно много весят и значат, хотя по современным понятиям не очень грубы. Идите все к черту, со своей Россией, со своей Украиной, со своими путиными-распутиными… только оставьте меня в покое хотя бы до утра. Тогда утром я возможно еще соберу остатки сил и напишу или нарисую что-то с моей точки зрения красивое и значительное… только оставьте меня в покое со своими базарами, ценами, бомбами и нелепой ненавистью к людям другой национальности или класса, или страны… Одним словом… или этими тремя я все сказал, и ноги теперь положу повыше головы, ноги, которые еще с утра ходили, и надеюсь завтра еще мне послужат. Весь мир — к черту иди, и наступи ночь, и чтобы было темно и не очень холодно… И всё, и всё… всё

Встречи с самим собой, разговоры и споры, не философия, конечно, а соотношения образов… Что может быть интересней, не знаю. И тут никакой «фантастики» которую не люблю — все это состояния, образы сохранены в личной истории, их надо только извлекать и извлекать. И вся вселенная будет сюда ПРИСОБАЧЕНА, И ВСЕЛЕНСКАЯ ИСТОРИЯ — как фон, не более того.

Что делать…

Я много лет не был в тех местах, где родился, и вот недавно собрался и приехал. Меня вовсе сюда не тянуло. Все время новые события, на что-то надеешься впереди… Да и от того робкого мальчика во мне ничего не осталось. Он гулял в тех забытых мной местах. Столько, знаете, всего каждый день, ведь производство. Это жизнь. А прошлое… если не помнишь, то и нет его. И того мальчика уже нет, и место это я забыл, не вспоминал, вот и не ездил. Но тут получилось так по работе, что надо поехать. Я заспорил почему-то — все мне да мне, хотя обычно ни слова. Но чувствую, ехать надо. Вот и приехал. Ну, что я скажу… Стоит дом, стоит, действительно, я здесь жил, и площадка перед домом такая же, только заросла гуще кустами, и даже дерево появилось, новое, лет тридцати… Песочек для детишек, какие-то газончики… а дорогу заасфальтировали грубо, залезли на траву, как всегда у нас… Забор напротив снесли, зачем… домишки одноэтажные, они ведь требуют, чтобы заборчик, клочок земли под окнами, а тут словно голые… Стройка рядом, министерство какое-то, надвигается на эти несколько домишек, но пока они целы. Наш все такой же, желтый, грязный… но я не о том. Я стоял и думал. Нет, ни о чем не думал, просто хотел понять. Ведь это я, здесь, совсем мальчиком, в самом начале… Странно. Просто не может быть. А воздух все тот же. Железка рядом — углем, рельсами пахнет, и влагой, ведь море! я забыл, море за углом… Вот здесь я стоял. Скамейки не было. И куст, кажется, стал пониже, хотя, конечно, вырос. А в остальном все также. Но чувство такое, будто ужасное произошло событие — был я, и пропал. Как в песок затянуло — и нет следа. А дом, кусты, и этот запах — как ни в чем не бывало. Им наплевать, что не стало меня… Домик напротив тогда строили, стружки желтые, мы с ними играли. Нет, это был не я. Но что-то тянется оттуда. А дальше? — жизнь растворилась в пространстве. Уехал, переехал… — не в том дело, дальше она растворилась. Как в воду камень — сначала круги, что-то произошло ведь, а потом тишина. Это я на дно канул. А здесь сохранилось нечто, вопреки материализму, и, главное, без моего участия. Бывает, сажаешь зелень всякую, цветы, поливаешь их, даешь того-этого — и все равно они кое-как растут, а тут же рядом из камней лезет росток, пробивается, никто ему ничего, а он живет. Так и здесь. Меня не умиляет, может, даже ужасает, как здесь что-то могло остаться. Лучше бы я не знал…
Потом я в новый район отправился, дела, обычная жизнь у них, всем на все наплевать. Как устроили себе, так и живем. До вечера промотался, ночью самолет, вот и все, даже толком поесть не успел. Та улица… Больше туда не ходил. Там в одном месте трава была, мягкая, густая, я помню, лежал когда-то. Положили плиты, бетонные, одну на другую, и давно лежат, видно, с осени. ТАК ТРАВА ИЗ-ПОД ЭТИХ ПЛИТ, КОЕ-КАК… Я посмотрел — отвернулся. Ну, что сделаешь, не может все быть так, как было, не может. Это жизнь прошла, а ты — трава… Я сюда не стремился, так получилось. Попросили — приехал. И стройка эта… ну, зачем… Хоть бы сразу снесли, в один день, а то будут отрывать по куску, от живого… Крутишься целыми днями, все дела… А тут случайно совершенно прилетел, смотрю — дом, площадка перед окнами, трава… Завтра к девяти, как всегда. Что делать… Зажмуриться осталось — и дальше бежать, пробиваться… что делать…

Из серии «СтаканЫ»

Фрагмент посудного царства

Из серии «Любимые углы»

Характерная кошка

Сокровищница поколений

И у стен есть глаза и уши

Летний вечер

Яблоко

Куча в углу

Триумвират (отец, сын и дух семьи

Что за дела?!
…………………………………………………………….

Графика минимализма
……………………………………………………….

Синий совок
…………………………………………………………..

Яйца источник полноценного белка!
………………………………………………………

Туся наглецов не любит
………………………………………………………………

С левой ноги встала
………………………………………………………….

Пессимист и оптимист

Он ходил по комнате и переставлял местами слова. — Вот так произнести легче, они словно поются… А если так?.. — слышны ударения, возникают ритмы… И это пение гласных, и стучащие ритмы, они-то и передают мое волнение, учащенное дыхание или глубокий покой, и все, что между ними. Они-то главные, а вовсе не содержание речи!
Он и здесь не изменил себе — качался между крайностями, то озабочен своей неточностью, то вовсе готов был забросить смысл, заняться звуками.
Иногда по утрам, еще в кровати, он чувствовал легкое давление в горле и груди, будто набрал воздуха и не выдохнул… и тяжесть в висках, и вязкую тягучую слюну во рту, и, хотя никаких мыслей и слов еще не было, уже знал — будут! Одно зацепится за другое, только успевай! Напряжение, молчание… еще немного — и начнет выстраиваться ряд образов, картин, отступлений, монологов, связанных между собой непредвиденным образом. Путь по кочкам через болото… или по камням на высоте, когда избегая опасности сверзиться в пустоту, прыгаешь все быстрей, все отчаянней с камня на камень, теряя одно равновесие, в последний момент обретаешь новое, хрупкое, неустойчивое… снова теряешь, а тем временем вперед, вперед… и, наконец, оказавшись в безопасном месте, вытираешь пот со лба, и, оглядываясь, ужасаешься — куда занесло!
Иногда он раскрывал написанное и читал — с противоречивыми чувствами. Обилие строк и знаков его радовало. Своеобразный восторг производителя — ведь он чувствовал себя именно производителем — картин, звуков, черных значков… Когда он создавал это, его толкало вперед мучительное нетерпение, избыточное давление в груди и горле… ему нужно было расшириться, чтобы успокоиться, найти равновесие в себе, замереть… И он изливался на окружающий мир, стараясь захватить своими звуками, знаками, картинами все больше нового пространства, инстинкт столь же древний, как сама жизнь. Читая, он чувствовал свое тогдашнее напряжение, усилие — и радовался, что сумел передать их словам.
Но видя зияющие провалы и пустоты, а именно так он воспринимал слова, написанные по инерции, или по слабости — чтобы поскорей перескочить туда, где легче, проще и понятней… видя эти свидетельства своей неполноценности, он внутренне сжимался… А потом — иногда — замирал в восхищении перед собой, видя, как в отчаянном положении, перед последним словом… казалось — тупик, провал!.. он выкручивается и легким скачком перепрыгивает к новой теме, связав ее с прежней каким-то повторяющимся звуком, или обыграв заметное слово, или повернув картинку под другим углом зрения… и снова тянет и тянет свою ниточку.
В счастливые минуты ему казалось, он может говорить о чем угодно, и даже почти ни о чем, полностью повторить весь свой текст, еле заметно переиграв — изменив кое-где порядок слов, выражение лица, интонацию… легким штрихом обнажить иллюзорность событий… Весь текст у него перед глазами, он свободно играет им, поворачивает, как хочет… ему не важен смысл, он ведет другую игру — со звуком, ритмом… Ему кажется, что он, как воздушный змей, парит и тянет за собой тонкую неприметную ниточку, вытягивает ее из себя, выматывает… Может, это и есть полеты — наяву?
Но часто уверенность и энергия напора оставляли его, он сидел, вцепившись пальцами в ручки кресла, не притрагиваясь к листу, который нагло слепил его, а авторучка казалась миниатюрным взрывным устройством с щелкающим внутри часовым механизмом. Время, время… оно шло, но ничто не возникало в нем.
………………………………
Постепенно события его жизни, переданные словами, смешались — ранние, поздние… истинные, воображаемые… Он понял, что может свободно передвигаться среди них, менять — выбирать любые мыслимые пути. Его все больше привлекали отсеченные от жизни возможности. Вспоминая Аркадия, он назвал их непрожитыми жизнями. Люди, с которыми он встречался, или мельком видел из окна автобуса, казались ему собственными двойниками. Стоило только что-то сделать не так, а вот эдак, переместиться не туда, а сюда… Это напоминало игру, в которой выложенные из спичек рисунки или слова превращались в другие путем серии перестановок. Ему казалось, он мог бы стать любым человеком, с любой судьбой, стоило только на каких-то своих перекрестках вместо «да» сказать «нет», и наоборот… и он шел бы уже по этой вот дорожке, или лежал под тем камнем.
И одновременно понимал, что все сплошная выдумка.
— Ужасно, — иногда он говорил себе, — теперь я уж точно живу только собой, мне ничто больше не интересно. И людей леплю — из себя, по каким-то мной же выдуманным правилам.
— Неправда, — он защищался в другие минуты, — я всегда переживал за чужие жизни: за мать, за книжных героев, за любого зверя или насекомое. Переживание так захватывало меня, что я цепенел, жил чужой жизнью…
В конце концов, собственные слова, и размышления вокруг них так все запутали, что в нем зазвучали одновременно голоса нескольких людей: они спорили, а потом, не примирившись, превращались друг в друга. Мартин оказался Аркадием, успевшим уехать до ареста, Шульц и Штейн слились в одного человека, присоединили к себе Ипполита — и получился заметно подросший Глеб… а сам Марк казался себе то Аркадием в молодости, то Мартином до поездки в Германию, то Шульцем навыворот. Джинсовая лаборанточка, о которой он мечтал, слилась с официанткой, выучилась заочно, стала Фаиной, вышла замуж за Гарика, потом развелась и погибла при пожаре.
— Так вот, что в основе моей новой страсти — тоска по тому, что не случилось!.. — Он смеялся над собой диковатым смехом. — Сначала придумывал себе жизнь, избегая выбора, потом жил, то есть, выбирал, суживал поле своих возможностей в пользу вещей ощутимых, весомых, несомненных, а теперь… Вспомнил свои детские выдумки, и снова поглощен игрой, она называется — проза.

Мамзер
По Эдгару

Люблю, люблю… воркуют, сволочи, нет, чтобы подумать обо мне! Я так им как-то раз и вылепил, лет десять мне было, что-то в очередной раз запретили, как всегда между прочим, в своих делах-заботах, сидели на кровати у себя, двери раскрыты, и я, уходя в свой уголок, негромко так — «сволочи…» Она тут же догнала, влепила оплеуху, он с места не сдвинулся, смущенный, растерянный, может, со смутным ощущением вины, хотя вряд ли — давно забыл, как все начиналось — «вот и живи для них, воспитывай…» — говорит. Тогда они давно уж в законном браке, и только бабушка, его мать, гладя по голове, говорила непонятное слово — «мамзер». Это она шутя, давно все забылось. Мамзер — незаконнорожденный, я потом узнал. Тогда, в начале, я был им ни к селу ни к городу, случайный плод жаркой неосторожной любви, зародился среди порывов страсти при полном безразличии к последствиям, а последствием оказался — я! И первая мысль, конечно, у них — избавиться, и с кровью это известие принеслось ко мне, ударило в голову, ужас меня обжег, отчаяние и злоба, я ворочался, беззвучно раскрывая рот, бился ногами о мягкую податливую стенку, она уступала, но тут же гасила мои усилия… При встрече с ней родственники шарахались, знакомые перестали здороваться, а его жена, высокая смазливая блондинка — у нее мальчик был лет двенадцати, их сын — надменно вздернув голову, рассматривала соперницу: общество не простит. Все знали — не простит. Оставлю — назло всем, решила она, и ходила по городу с высоко поднятой головой. И этот цепкий дух сопротивления горячей волной докатился до меня, даруя облегчение и заражая новой злобой, безмерно унизив: мне разрешено было жить, орудию в борьбе, аргументу в споре, что я был ей… И тут грянула великая война, общество погибло, ничего не осталось от сословной спеси, мелких предрассудков, сплетен, очарования легкой болтовни, интриг, таких безобидных, шуршания шелковых платьев — променяли платья на еду в далеких российских деревнях… Потом жизнь вернулась на место, но не восстановилась. Постаревшие, испуганные, пережившие проявления сил, для которых оказались не более, чем муравьями под бульдозерным ковшом, они еще тесней прижались друг к другу, и с ними я — познавший великий страх, родительское равнодушие — случайный плод, я родился, выжил, рос, но мог ли я их любить, навсегда отделенный этими первыми мгновениями, невзлюбивший мать еще во чреве ее, и в то же время намертво связанный с нею — сначала кровью, узкой струйкой притекавшей ко мне, несущей тепло, потом общей судьбой, своей похожестью на нее, и новой зависимостью, терпкой смесью неприязни и обожания, страха и скрытого сопротивления?.. Теперь они, наверное, любили меня, но тень, маячившая на грани сознания, отталкивала меня от них. Я взрослел, и начал искать причину своей холодности и неблагодарности, которые удивляли и пугали меня, вызывая приступы угрызения совести, своего напряженного и неприязненного вглядывания в этих двоих: они между прочим, занятые собой, пробудили меня к жизни, потом долго решали, жить мне или не жить, и оставили из соображений мелких и пошлых. Но все мои попытки приблизить тень, сфокусировать зрение, наталкивались на предел возможностей сознания, и только истощали меня… И тут отец умирает, унося с собой половину правды; часть тайны, оставшаяся с матерью, заведомо была полуправдой, я отшатнулся от нее, прекратив все попытки что-либо понять. И годы нашего общения, вплоть до ее смерти, были наполнены скрытым раздражением, неприязнью и острым любопытством. Она узнавала во мне его: он давно умер, а я повторял и повторял его черты, повадки, словечки, отдельные движения, причем с возрастом появлялись все новые знаки родства, откуда — я не мог ведь подсмотреть и подражать! Даже спина у меня была такая же, широкая и сутулая, и это радовало ее, и обувь она мне покупала на два номера больше, хотя отлично видела, что спадают с ноги — это казалось ей недоразумением, которое следует исправить, ведь у него была большая нога и у меня должна быть такая же…
Она умерла, не дождавшись разговора, который, она считала, должен все прояснить, и стена рухнет, а я боялся и избегал объяснений, не представляя себе, что ей сказать, только смутно чувствуя нечто в самом начале, разделившее нас. Как-то она, преодолев гордыню свою, все же спросила — «почему ты так не любишь меня?» — меня, все отдавшую тебе, это было правдой, и неправдой тоже, потому что не мне, а ему, и его могиле! Что я хотел у нее узнать? Она ничего не знает, также, как я. Да и что я мог бы понять тогда, в середине жизни, полный сил, совершающий те же ошибки, также как они, рождающий между прочим детей…
И только в конце, когда я, свернувшись в клубок от боли, сморщенный старик, теряя остатки сознания, уходил, то вдруг ясно увидел себя, связанного с ней цепью пуповины, испуганного и сопротивляющегося, злобного, ожесточенного… — и понял, откуда все, и не могло быть иначе.
…………..

Доктор, муха!

Мне влетела муха в правое ухо, а вылетела из левого. Такие события надолго выбивают из колеи. Если б в нос влетела, а вылетела через рот, я бы понял, есть, говорят, такая щель. А вот через глаз она бы не пролезла, хотя дорога существует, мне сообщили знающие люди. Приятель говорит — сходи к врачу. На кой мне врач, вот если б не вылетела, а так — инцидент исчерпан. Хотя, конечно, странное дело. «Ничего странного, — говорит мой другой приятель, вернее, сосед, мы с ним тридцать лет квартирами меняемся и все решиться не можем, — есть, говорит, такая труба, из уха в глотку, там пересадка на другую сторону и можно понемногу выбраться, никакого чуда. И мухи злые нынче, ишь, разлетались…» Но эта особенная, представляете, страх какой, она словно новый Колумб, он по свежему воздуху ехал, а она в душной темноте, где и крыльев-то не применишь, только ползти… как тот старик-китаец, который пробирался к небожителям в рай по каменистому лазу, только китаец мог такое преодолеть, только он. Муха не китаец, но тоже особенная — чтобы во мне ползти, надо обладать большим мужеством… И в конце концов видит — свет! Вспорхнула и вылетела, смотрит — я позади. А мы двадцать лет решиться не можем… или тридцать — не помню уже… Стыдно. Верно, но я все равно не стыжусь, я не муха и не Колумб, чтобы туда — сюда… легкомысленная тварь, а если б не вылетела? Тогда уж точно к врачу. И что я ему скажу? Мне в ухо, видите ли, влетела муха?.. Нет, нельзя, подумает, что стихи сочиняю: ухо-муха… Надо по-другому: доктор, мне муха забралась в ушной проход… В этом что-то неприличное есть. Лучше уж крикнуть: доктор, муха! — и показать, как она летит, крылышками машет — и влетает, влетает… Тогда он меня к другому врачу — «вы на учете или не на учете еще?..» Не пойду, я их знаю, ничего не скажу, пусть себе влетает, вылетает, летит, куда хочет, у нас свобода для мух…
Все-таки мужественное создание, чем не новый Колумб! Да что Колумб… Китаец может, а муха — это удивительно . Как представлю — влетает… ужас!
— А может все-таки не вылетела, ты обязательно сходи, проверься, — говорит третий приятель, вернее, враг, ждет моей погибели, я зна-а-ю.
— Ну, уж нет, — говорю, — на кой мне врач, вот если бы влете-е-ла…