Автор: DM

Есть ощущения, проходящие через всю жизнь. Всего лишь чувство, но на нем основная жизненная нить натянута.
Поздней осенью 1963 года я ехал на автобусе из Ленинграда в Тарту. На свадьбу к родственнику. В Тарту я раньше учился, а в Лениграде жил несколько месяцев, и еще не привык к новой жизни. Старенький автобус тащился всю ночь. То ночное ощущение всегда со мной. Затерянность. Не только в просторе, во времени. Особой силы ощущение, оно до сих пор со мной.
Через двадцать лет я написал крохотный рассказик об этой ночи — «Не ищите».
Как всякий текст, всего лишь слова, очерчивают круг значений, касаются немногих сторон того ощущения. Живопись, мне кажется, точней.
………………
«Я возьму билет и сяду в старый ночной автобус. Я уеду из жизни, к которой не привык. Оторвусь от нее, надоевшей мне до тошноты. Непрерывно передвигаясь, исчезну, стану невидим и недоступен никому. Как посторонний поеду мимо ваших домов. Старенький автобус переваливается через ухабы, темнота окружает меня — никто не знает, где я, меня забыли… Смотрю из окна на улицы спящих городков, пытаюсь проникнуть в сонные окна — «может здесь я живу… или здесь?… вот мой порог?..» — и еду дальше. Луна освещает печальные поля, заборы одиноких жилищ, листва кажется черной, дорога белой… Автобус огибает холмы, будто пишет свои буквы. Я — в воздухе, невидим, затерян в просторе… Еду — и эти поля, и темные окна, и деревья, и дорога — мои, я ни с кем не делю их. Не хочу ваших привязанностей, вашего внимания, я сам по себе. Не ищите меня — автобус исчез в ночи. Совсем исчез. Совсем.»
………………….
Когда я начал рисовать, мой учитель Женя Измайлов, глядя на портрет, спросил:
— Вот здесь — что?..
Это была щека. Портрет. Но не только, я тогда начал это понимать. Ответил:
— Еще… каменистая осыпь при луне.
Он кивнул — «да, зрительные ассоциации, вот главное…»
Затерянность, когда движешься вроде бы в общем пространстве, и в то же время- на пути собственных ассоциаций. В живописи это зрительный ряд, в прозе — звуковой, и зрительный тоже: если слова не вызывают в нас картины, то нет прозы.
И тут обычно спрашивают — а где же смысл?
Он слишком на поверхности, очевиден, что о нем говорить. Мне хотелось — показать. То ощущение… Оказалось, не просто.
Всю жизнь рисовал ТУ дорогу, но так, как хотелось, передать не мог.
Дорогу, на которой я затерялся.

«Вокруг да около» — не потому, что прямо и точно трудно, если бы просто трудно, то было бы легко. «Вокруг да около» для слов сказано: важно, и с большим трудом, но все-таки возможно — очертить круг значений. А точней словами?!.. невозможно, они имеют свои круги значений, значит, точность словесная — свой предел. А в живописи — можно, и даже наоборот!.. как Зиттов говорил Рему — «если нужно поточней, бери кисть потолще того, что изобразить хочешь».

Свет, с некоторым пренебрежением к вещам, смайл…
\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\

………………………………..

…………………………………..

…………………………………..

……………………………….

…………………………………..

……………………………………

…………………………………………

…………………………………….

……………………………………..

Мне как всегда лень развивать свои нечаянные мысли, хотя подозреваю, на это у меня чего-то нужного не хватает, и я списываю на лень, избегая саморазоблачения. Может быть, потому огромные тома, забитые словами, кажутся мне скучными?.. не знаю… Я говорил про «столбики сторожевые», которые помогают нам сохранить о себе представление как о цельной личности. Две-три сотни особо ярких моментов и переживаний, которые выступают из темноты без особых усилий с нашей стороны. А может одно-два?.. и достаточно? Костыли нужны: события внешней жизни — другой город, новая жена, работа, улица другая… Представьте, ничего этого нет, стоит человек тридцать лет на одной ноге на столпе. Крайность, конечно, так, для понимания… Что остается? — только внутренний процесс. Я не любитель крайностей, ввожу в такую жизнь одно-два сильнейших переживаний… Прага-68 у моего героя в «Последнем доме», она перевернула его жизнь. Ян Палах, то самосожжение, конечно. Ум мешает, он позволяет представить себе КРАЙ, не подходя к краю. Талант умного человека ограничивается умом. Хорошая литература не дает уму простора. Как только начинается умничание, искусство пропадает… Значит, два-три момента. И никаких других воздействий. Преувеличение? на заострениях и преувеличениях искусство и держится. Но это между прочим, здесь не место для развития мысли… слава богу… Далее?.. События внешней жизни раздробляют единое представление о внутренней жизни, что же остается, если нет никаких событий? Ну, не бывает никаких, но вокруг какого-то детского восприятия можно выстроить всё-всё… И без всякой мистики, параллельных жизней и прочего барахла, одиночество есть в каждом, и мы бежим от него, раздробляя свою внутреннюю цельность. В живописи?.. это грань между предметным и беспредметным. Я вижу, как несколько моментов сделали конкретную жизнь. Укоренились во внутренней структуре. Как выработался механизм исчезновения внешних специфических рецепторов на яйцеклетке — всех! в один момент! после того как первый, случайный, соединился с белком на сперматозоиде, тоже случайном. Который проникает, а для других уже нет необходимого контакта, дело сделано! Кооперативный процесс. Странное дело, но жизнь, если не мешают чересчур частые внешние обстоятельства тоже процесс кооперативный, цельный… то, чем обладает слепо-глухо-немой гениальный физик…
А вообще, без частностей и крайностей… жизнь такая помойка…

Наука умеет много гитик, как говорится в одной карточной угадалке, а вранье еще больше. Врут священники, спускаясь в подштанниках в подвал и вытаскивая оттуда зажженные свечи. Я чуть-чуть утрирую, но не вру. Миллионы в восторге. Вранье должно быть крупным… как и воровство, тогда тебя похвалят, и даже могут объявить гением или святым… если повезет. Но я не про это, а про вранье мелкое, начиная, скажем, с президента и кончая моим соседом. Есть вранье серое, тебе не верят, но все равно, пусть врет… Есть классное вранье, когда с выражением естественным, и глаз не выдает, не смотрит в угол. Есть вранье оччень профессиональное, когда взгляд простой, прямой, а глаз даже моргнуть может, но не часто, часто нельзя моргать! И наконец, есть вранье великое, честное и художественное, оно от радости и легкости бытия, оно весело и без всякой натуги произносится… но это высшая лига, тут должна быть еще и удача, и никаких обязанностей, никаких задач и целей, а просто так! Вот на такое уже неспособен чиновник, и даже писака, если цель имеет, ну, может быть, может только редкий поэт… И художник, он чаще может, потому что слов не говорит.

……………………………
Культурой у нас ведал баянист Шлычков, он осматривал выставку, разрешал или запрещал.
— Эт-то что у Вас?
— «У магазина».
— Что-то похоже на наш «Спутник»… Снимите!
— А эт-то что за формализьм?
— Это «Толедо».
— А-а, Толедо… Тогда понятно. А «Спутник» убери, нечего, понимаешь, распитие пропагандировать.
Потом «У магазина» уехала в США, а «Толедо» — осталась. Хотя, почему Толедо?..

Раздражен и возмущен!
………………………………….

У миски
……………………………………

-Мама, я люблю женатого…

ч/б вариант картинки «У магазина». Где-то она гуляет по свету, если жива еще.
………………………………….

Из упражнений.
……………………………………

Висела такая картинка на кухне, давно. И тряпочка, потому что второй глаз явно лишний был. Живопись не «зеркало жизни», если лишний глаз, то так и говорит.
…………………………………….

Такой дом в глуши — мечта аутиста… хомяка с гнилыми зубами
…………………………………….

Идет весна, и скоро загорится земля, у нас ее так много, что не нужна, хотя прикарманить не отказываемся…
…………………………………………

Робинзон на своем острове, смотрит, как пируют дикари. Выжидает… Хомяк! не понимает, что не уедут никуда они, и следующим он на шашлык пойдет.
…………………………………………

Никогда я чужие картинки не вывешивал: где сотня висит моих, где и тыщи (например в Фотодоме), чужого не трогал. А сегодня решил «процитировать» — отличного художника, умершего молодым в 70-ые душные годы — сына тоже замечательного человека, который спину не гнул в более трудные годы — писателя К. Паустовского, помните такого? Многим современным хомякам не дурно бы вспомнить, мне кажется.
………………………………………..

Страсть старика, в 67 лет взял в руки фотоаппарат, правда, как вспомогательный инструмент, но с большим любопытством. Все-таки, пришлось мне в жизни и более сложную технику осваивать, и даже собирать, поляризованной флуоресценцией, например, занимался, круговым дихроизмом специфических на ферментах меток… Давно, правда, это было, но сентимент остался… по тому времени, когда на науку в России еще надежды были.
……………………………………….

Романс
………………………………………

Надеюсь еще появиться разик в этом замечательном месте…

Говорят, что придушили ЖЖ. Поскольку я не «популярный блогер», а просто художник и прозаик, который мало кому известен, и не стремлюсь к широкой известности, стараюсь отразить здесь некоторые свои попытки в цвете (и старые тексты вспоминаю), то пока это удушение вряд ли коснется журнала «Вокруг да около». Так что будем продолжать. Здоровья и удачи всем, кто сюда заглядывает. Дан
………………………..
А выражать свое отношение к тому, что происходит… Если по каждому поводу, то когда заниматься картинками, писать небольшие свои тексты? Вроде небольшие дела, но вот требуют от меня полного сосредоточения. Я не разносторонний и всё успевающий человек, что поделаешь…
Я уже однажды выразил свое отношение ко всякого рода попыткам «управлять искусством», которые я наблюдаю с 70-х годов. Мой ответ: абсолютный отказ и пренебрежение. Пенсионер, и все дела. Мне это не так сложно делать, как более активным людям, я занят своими трудностями, эгоцентрик и интроверт, и на свои игрушки времени и сил не хватает. Уезжать не собираюсь.
UNDERGROUND FOREVER — так было и так будет, пока Альцхаймер не одолеет, смайл…

С цветом ведь как… одни любят погорячей, другие потоньше, кто предпочитает мощный цвет, кого интересуют едва заметные градации, некоторых влечет к почти черно-белым изображениям, вот именно — почти! Отношения художников к так называемой «теплохолодности» — одни из самых устойчивых. Нелюбовь к холодным тонам и т.д. Что мне кажется важно — чувственное, непосредственное отношение к цвету. Когда картинку хочется разглядывать, не вникая в «содержание». Впрочем, далеко не все так думают…

……………………………………..

Зеленое и красное
………………………………………….

«Пир во время чумы». Есть несколько вариантов, в том числе обработок в компе.
………………………………………….

Живопись и фотография в «одном флаконе».
…………………………………………….

Взаимодействие фигур с интерьером. Из «подвальной» серии пастелей.
…………………………………………….

Ближе к натуре…
…………………………………………….

Желтые цветки
……………………………………………

Живопись на линолеуме с тканевой основой. Основа оказалась замечательно прочной, а вот линолеум подвел, с годами начал сворачиваться. Но можно приклеить на доску или толстую фанеру, без последствий (за десять лет ручаюсь, а дальше… кто его знает…)
……………………………………………

Красное и желтое — любимые теплые…
……………………………………………..

Каська полюбила один цветок, листья вкусные. Значит, организму нужно. Но и цветок жалко…
……………………………………………

Много всего намешано, мно-о-го…
……………………………………….

Картинка в начале была ярче, но немного пострадала при пожаре, покрылась слоем сажи. Отчистил, но цвет стал другой. В начале переживал, а теперь не жалею.
……………………………………………..

Не натюрморт, скорей эскизик такой, с желтым фоном…
…………………………………

В шкафу с задней зеркальной стенкой, много интересного оказалось.
……………………………………….

Уже было здесь, но захотелось обработать, в сторону «осязаемости» цвета. Есть варианты.
……………………………………

Как я уже говорил, все, что на границе сферы внимания, вызывает озабоченность, настороженность, растерянность, раздражение и даже страх своей неуправляемостью. Как поступить, чтобы избавиться?.. Вернуться, снова приблизить к себе?.. Невозможно. Значит, отбросить!.. Постоянно что-то оказывается лишним, мешающим, и оно активно выталкивается. Стремишься все время как бы уйти от себя прежнего! На первый взгляд, нет никакого сознательного стремления — новое увлекает и старое забывается. Но это не так: для того, чтобы забыть, надо поработать. Правда, это особая работа, в ней нет сознательного стремления отбросить, есть другое: ПРИДАТЬ ВЫВОДАМ, РЕШЕНИЯМ, РЕЗУЛЬТАТАМ, КОТОРЫЕ ОТЖИВАЮТ СВОЕ, ЗАКОНЧЕННЫЙ ВИД, черты незыблемости, фундаментальности, монолитности, сформулировать, ясно выразить отношение… То, что ясно и четко выражено, уже не интересно и легко забывается, уходит из ежедневного обращения… или остается в сжатой, свернутой форме — формулой или афоризмом, которые не требуют доказательств и подтверждений.
Формы отбрасывания очень разнообразны — от попыток изменить свою жизнь и измениться самому — освободиться от влияний, связей, иллюзий, страстей, ошибок, собственных убеждений и достижений — до картин, книг. От «самосовершенствования», идеи очень сильной в молодости, до творчества.
В творчестве я вижу много от этого желания «отделаться» от себя. В картинах и книгах уже пережитые состояния, нечто остановленное, застывшее. Если продолжить эту мысль, то результат в искусстве — всего лишь «побочный продукт». То, что выброшено из «сферы внимания» за ненадобностью. Самые высококачественные из всех известных на земле отходов.
Я несколько заостряю взгляд на вещи. Отчего бы я так заботился о судьбе своих картин, если всего лишь отходы?.. Противоречие, конечно! Здесь проступает другая сторона моего отношения к жизни: ЭТО «ПУТЬ» И «ДЕЛО», а не только сумма внутренних состояний. Сделанные мной вещи окружают меня, как оболочкой, защищают, придают мужество, помогают поддержать интерес к себе. Хотя, глядя на них, не могу понять, что же в них моего… Я это не воспринимаю. Войдешь в чужую комнату и увидишь картину — написана «как надо»! Оказывается, это я… Что она может вызвать в другом человеке — неразрешимый вопрос, источник удивления. И все-таки, картины и книги не только мои, они остаются другим. Нечто более долговечное и прочное, чем живая память. Хотя, наверное, менее ценное. Я ощутил это, когда умер мой брат. Умерла часть меня. Он помнил меня таким, каким никто теперь не знает! Моя собственная память потеряла подтверждение, стала более зыбкой, невесомой, еще больше приблизилась к видению, сну, бреду…
«Выталкиванием» можно объяснить многие мои черты и поступки. Например, почти полное отсутствие удовлетворенности, покоя после удачно сделанного дела, хорошей картины или рассказа. Желание тут же забыть об успехе, добиться нового, и обычно в другом роде, стиле, жанре, другой манере. Невозможность самоповторения, тем более, копирования, подражания. Неприязнь к так нужному порой закреплению результата, разработке собственных достижений, доведению их до законченности, ясности… В каждой работе проскакивается, протаскивается весь интервал от начального бессилия и неумения до вчерашнего дня. Многое, уже известное и пройденное, как бы «заново вспоминается»… Десятки лет я ездил в Москву на автобусе, и каждый раз за окном для меня были новые пейзажи. Такая забывчивость скрашивает однообразие жизни, но в работе, в девяти случаях из десяти, невольно повторяешься. Слабости и трудности такого подхода к делу — «от нуля» — очевидны. Но есть и свои прелести, и преимущества. Не так привыкаешь к себе, все время настроен на новое, на тот самый один шанс из десяти… или ста?.. ждешь его, и иногда получается.

Я всегда хотел стать независимым — от людей с их мнениями, от давления на меня со всех сторон, а главное — от моего страха перед жизнью. Я стремился «совершенствовать себя», чтобы освободиться от него (страха). Тот, кто намного лучше других, умней, сильней, менее зависим, и не так сильно боится. Я знал, что надо стать лучше, чем ты есть, тогда будешь свободным и бесстрашным. Когда-то мать сказала мне — так надо. А, может я это придумал?..
Понемногу, с большим скрипом, я убеждался в том, как мало могу в себе изменить. И теперь все чаще чувствую другую неодолимую зависимость. Я упоминал о ней — о давлении собственных границ и пределов. За ними остается так много! Я вижу, есть люди, которые могут гораздо больше, почему? И это все, что я могу? — спрашиваю себя. Я чувствую непреодолимую преграду своим усилиям, особенно в некоторые дни. Это как плыть в сиропе… Смотрю в окно, на ветки, на жухлую траву, на птиц, плавающих черными хлопьями над нашим холмом. Теперь я могу часами сидеть, почти не двигаясь, и наблюдать за мелкими движениями теней на занавеске. Колышутся листья… Это я-то, который грыз пальцы от нетерпения, вскакивал среди ночи, порываясь бежать, что-то проверять, исправлять…
Дело, конечно, не в осеннем пейзаже, с которым я сжился, а в том, как воспринимаешь себя. Я чувствую, насколько связан — самим собой, и ограничен — своими же страхами и возможностями, и мне не может помочь даже творчество! Более того, именно в нем наиболее остро проявляется моя ограниченность. Оно позволило мне приблизиться к собственным пределам. Наука не позволяла, жизнь — тем более, а картины и книги позволяют. Потому что не требуют от меня ничего… кроме собственных сил. Я чувствую странную скованность, оцепенение, не могу расслабиться, потому что тогда уж точно ничего не произойдет, и боюсь собираться и напрягаться — знаю, что тогда разменяюсь на мелкие дела и пустые слова…
В такие минуты я устаю от себя. А это опасно для человека, который в центре Вселенной. Он не должен себе надоесть. Тогда Вселенная взорвется.
Отбросить самого себя, отвязаться, наконец! Но все чаще я сижу, смотрю на те же ветки, на птиц, небо — и ощущаю покой в себе.

Иногда по утрам жена включает приемник, а там на коротких волнах оказывается Соловьев… Жена терпеливей меня, а я ухожу. И вспоминаю слова своего героя из повести «Последний дом»… Ну, что поделаешь, память уже слаба, а собственные тексты еще кое-как помню 🙂
«Нет ничего страшней предательства разумных… умных да разумных…» Все-таки герой был помягче, подобрей меня — если бы совсем «от себя», то написал бы не страшней, а МЕРЗЕЙ (если есть такое слово, в чем уже сомневаюсь)

Страсть разума сильней, а чувство — мысли.
…………………………

Смерть последнее испытание благородста и мужества… Оттого она полезней, чем сказки и мифы о вечной жизни, рожденные страхом.
…………………………………

Семейство в голландском стиле.
…………………………………..

Натюрморт с фигуркой кота.
…………………………………

Рисунок к рассказу «Такая собака» (сб. «Мамзер» Пущино, тираж 500 экз; В сети: http://www.netslova.ru/markovich/mamzer.html )
………………………………….

ДОСТАЛИ!!! (Туся в старости)
……………………………………..

Автопортрет с благостной физиономией, что бывает редко 🙂
……………………………………..

Моя подруга Химера, теперь художница она.
……………………………………..

Утренний кот и наскальный рисунок над ним.
……………………………………..

Из прошлой жизни («ГДЕ АВАНС?!»)
……………………………………

С презрением…
……………………………………..

Застали! (Бездельника за делом)
……………………………………….

В мыслях своих…
………………………………………….

Воскресное утро у магазина «Спутник».

///////////////////////
– А я… целенький остался…
И тут нашел, похвалиться чем…
…………………………………………………..
…………………………………………………..

/////////////////////
Часы замолчат – отдохнешь и ты…
……………………………………………………….
……………………………………………………….

////////////////////////
Самоотверженные сильней приспособленных…

Красные дома
………………………………………

Натюрморт в пейзаже
…………………………………….

Фрукты в пейзаже
…………………………………….

Красное и желтое (из серии «Любимые углы»)
……………………………………….

ОКНО

Мне не раз говорили — «что ты там окопался… Город в другую сторону полез, а ты как был, в последнем доме, так и остался, блин… Ты же способный был! »
Я не спорю, отшучиваюсь, зачем обижать… Не могу же сказать, «лучше в последнем доме жить, зато на своей земле. » Не поймут. Этого теперь не понимают, смеются — «дурила, ищи, где глубже… »
Ночью проснусь в темноте, лежу, луну встречаю, тени по стене ползут… Я дома. А если уеду, буду ночами вспоминать, обратно стремиться… Зачем ехать, куда?..
Каждый за свою жизнь горой, чужую правду на дух не выносим. Не хотим себе настроение портить, никому не докажешь ничего. Вот и я, как увижу знакомое лицо, нервничать начинаю, глаз дергается… Делаю вид, что не заметил, разглядываю небо, деревья… Знакомые говорят — «совсем свихнулся… » Пусть… Радуюсь, если успеваю отвернуться. Но иногда не успеваю, и случаются неприятные минуты. Не знаю, кто прав, вижу только, они мне чужие. А свои… это свои.
— Вечно ты упрощаешь, — Генка говорит.
— А мне сложность надоела, сил нет…
Слушаю, терплю, а сам жду, чем же кончатся слова.
Противно смотреть на говорящие рты.
………………………………………………………….

Я рано состарился, еще в молодости поседел. Потом, с возрастом выправился, стал почти как все.
Давно это случилось, в 68-ом. Я в другом месте жил, призвали в армию. И я в Праге дезертировал. Сбежал, хотя некуда было. Для меня это был удар, то, что мы там вытворяли. Но я бы стерпел, если б не тот парнишка с ведром.
Мы на танке сидели, на площади, он вышел из подъезда, рядом дом, и пошел к нам. Спокойно идет… Большое ведро, белое, эмалированное, с крышкой. Я еще подумал, как аккуратно у них все, даже ведро красивое…
Он мимо проходит… Вышел на середину площади, остановился, крышку снял… И быстро, мгновенно опрокидывает на себя. Потом я понял, почему ведро, а не канистра — чтобы скорей!.. А зажигалку не видел, он мгновенно вспыхнул — весь! Ни звука. Наверное, сразу сознание потерял, а тело дергалось, извивалось, живое тело…
Сделать ничего, конечно, не успели.
Наши суетились потом, кричали — «псих, псих… »
Теперь ему памятник стоит, народный герой.
Я вынести не смог, вечером из части ушел. Не помню, где был…
Утром нашли, привезли обратно, лечили. Но об этом не стоит.
Через год выпустили. С тех пор у меня справка. Каждый, кто раньше жил, знает, что это такое. Зато никому не нужен, с вопросами не пристают. Такая жизнь была, могли в любой момент пристать. А так всем ясно.
Нет, нормальный, если для себя, только с людьми мне трудно, долго не выношу их. Не всех, конечно, есть и у меня друзья, вон сколько насчитал…
Но справка у меня в крови, навсегда.
Но это не страшно, я художник, а они тогда многие со справками были. Нет, не учился, все сам. Кисточку люблю, и гуашь, а с маслом у меня нелады. Неплохо зарабатывал. Были и голодные годы, но это как у всех, ничего интересного.
Потом настали новые времена, про эти справки забыли.
Сейчас никому до другого дела нет, тоже небольшая радость.

Календула и мусор в сдержанных тонах.
…………………………….

Из серии «ЛЮБИМЫЕ УГЛЫ»
……………………………….

Совокупность из шести миниатюр
…………………………………

Три сухих дерева на берегу Оки
……………………………….

Из серии «МОЯ ВСЕЛЕННАЯ»
…………………………………

Изданная тиражом 100 экз повесть «ПЕРЕБЕЖЧИК» (Конкурс «Тенета-98»)
……………………………….

В шкафу
………………………………….

Портрет художника в летней кепочке
……………………………….

Труба в никуда
…………………………………….

Цветки перед окном
……………………………………..

Городок небольшой
………………………………………

Три цветка (к.м. 80-ые)
……………………………………….

Из серии «МОЯ ВСЕЛЕННАЯ»
………………………………………..

Моя ТУСЯ в старости.
……………………………………….

Из серии «МОЯ ВСЕЛЕННАЯ»
…………………………………………

Портрет Музы (фрагмент картины «Художник и Муза», Серпуховский историко-художественный музей )
………………………………………….

Шнурок, которого я несколько раз спасал, но так и не спас.
…………………………………

Автопортрет на цветной бумаге, здесь ч/б
……………………………………….

Сон разума. Оччень смешанная техника.
……………………………………………..

Автопортрет с куколкой. Ее признала старшая кошка Соня за своего котенка.
А колпак на мне не случайно, с ним я читал повесть «Последний дом» Если б не колпак, получилось бы гораздо хуже.

Похвастаться нечем, всего около трехсот посещений. Но не в этом дело, я сделал, что хотел, это важней. Лучше прочитать не сумею никогда. А если без колпака… ничего бы вообще не получилось.
……………………………………………..

Лет двадцать тому назад, после болезни слегка истощен. Цв. бумага, таллиннская, и всякие мелки, подогрев и все такое. Люблю, когда воск вплавляется в бумагу, но она должна быть толстой, рыхлой…
…………………………………………

Ассоль. У меня много портретов этой кошки, характер особый был. И цвет! он ставил мне задачи. Не приемлю портретов без интерьера, и приходится, конечно, их взаимно приспосабливать друг к другу, чтобы цельная картинка была. Но тут само кресло помогло, с помойки, с удивительно тонким цветом. Все лучшие находки — с помойки.
……………………………………………

Хокусай, он сильный философ был.
………………………………………..

Этот портрет женщины с черным котом на аллее — он теперь в Серпуховском музее. В другое место никогда бы не отдал.
……………………………………….

Портрет художника Ш. Знаете, даже похож…

ww.staratel.com/pictures/modern/categories.php?cat_id=7&page=1
……………….
34 картинки, которые вывесил туда довольно давно, несколько лет прошло. Обнаружил у себя ссылку. Три коммента, доброжелательных, ответил на них. Ничего нового там нет, старенькая живопись. Вообще, иногда обнаруживаешь, что людей вокруг больше, чем это часто кажется 🙂

Сухой цветок
…………………………………..

Из серии «Сухие цветы в интерьере»
……………………………………

ВНЕ ТЕМЫ: Свободная интерпретация картины Рембрандта «Снятие с креста» (за почти сорок лет в живописи — 3-4 интерпретации было сделано, а остальное мои темы)
…………………………………….

Из серии «Сухие цветы»
…………………………………..

Один сухой цветок. Не люблю букеты, а только отдельные цветки, как личности.
………………………………………

Композиция с сухим цветком (Серпуховский худ. музей, 2009г)
……………………………………..

Утро черного кота
…………………………………….

С картинами. Лет десять тому назад.
……………………………………..

Лист, еще живой
………………………………………

Возраст жизни
……………………
Вчера я рассказал небольшую историю о художнике Володе Яковлеве, поместил ее в FB
О том, как художник выражает себя своим адекватным образом, который ему близок. Для В.Я. это был образ цветка. Для меня (я не сравниваю себя с ним) — это лист, сухой и живой, трава еще… старые вещи, старые углы… А слова ни к чему. Люди так погружены в свою ненависть и страх, что говорить словами с ними становится бесполезно. А насчет позиции социальной… сейчас все напряженней, все настырней спрашивать начинают. Моя позиция проста, с 70-х годов, с тех пор, как ушел в изобразительное искусство. В нашей стране не вижу возможности иметь другую.
UNDERGROUND FOREVER — ВОТ МОЯ ПОЗИЦИЯ. ARS LONGA, ИСКУССТВО ПЕРЕЖИВЕТ НАС ВСЕХ, а диктаторы, первые, уйдут в грязь. Разумеется — только мнение. Удачи всем, кто выбирает свой путь.

Бессонница
……………………………..

Лист, металл, стекло, ткани (всё в старом кресле)
………………………………….

Чеснок в интерьере

Когда мне было тридцать, я впервые попал в Крым. Другие, знакомые мои, часто ездили, рассказывали, как там, а у меня времени было мало. Я работал изо всех сил, особенно летом — в лаборатории тихо, прохладно, места много, приборы свободны — твори, дерзай, или как там сказал поэт, не помню, я поэтов с детства не читал. Приезжали сотрудники, загорелые, усталые, веселые, и рассказывали, что за чудесная земля — Крым, а я им не верил… Нет, верил, но мне и здесь хорошо, да и времени нет.
И вот, наконец, я развелся, и оказалось — времени-то уйма, и работать летом не обязательно. «Едем» — говорит приятель, он там дважды в год, весной смотрит, как все цветет, осенью — как зреют плоды, а иногда и зимой успевает отдохнуть. Что ж, едем, говорю — действительно, оказывается времени много, в лаборатории сыро и темно, творить я устал, а Крым, говорят, чудесная земля.

Оказывается, всего одна ночь. Я вышел из поезда, ранее утро, не особенно тепло, даже прохладно, во всяком случае, ничего удивительного со стороны температуры, и у нас так бывает по утрам, но воздух… Нет, запах, конечно, запах — это совсем другой мир, вдыхаешь без конца и не устаешь…
Мы долго ходили, искали подходящее жилье, приятель знал в этом толк, а я молчал, смотрел по сторонам. Поселок низенький, грязный, везде канавы, мусор, на дороге в пыли лежат собаки, отдыхают от жары… кухоньки, в крошечных садиках на грядках кое-какая зелень натыкана, и, представьте — растет… заборы перекошены, везде хибары, хибарки, хибарочки, отовсюду голые ноги торчат, очки, носы… движение, беготня — собираются к морю… Кругом невысокие холмы, песок, пыль, камень, дальше — повыше, одна вершина, поросшая зеленым лесом, рядом скалистый утес, и еще, и в море круто обрывается вся гряда. Солнце начало уже припекать, но удивительно приятно, я хотел, чтобы оно меня насквозь пропекло, чтобы я стал как этот камень, песок, пыль — сухим, горячим… А воздух — он другой, у нас тоже чистый воздух есть, но здесь он еще простором пахнет, как на краю земли. Это и есть край, ведь дальше только море. И все страшно беззаботно кругом, здесь дел никаких быть не может, творить невозможно, зато можно почти не есть.
Наконец, мы нашли дом, он стоял на высоте, над морем. Внизу, еще ближе к воде, тоже поселок, но нет такого простора, приятель говорит — здесь лучшее место. Мы бросили вещи и пошли на берег. Там кучами лежали тела, мне это сразу не понравилось, я говорю — давай, отойдем. Мы шли довольно долго вдоль воды, людей становилось все меньше, и здесь сели на песок. Море оказалось выше головы, горизонт поднялся, изогнулся… Я дышал. Так мы сидели часа два или три, потом приятель говорит — неплохо бы поесть, а завтра начнем купаться. Мы прошли еще дальше, начались рощицы с кривыми деревцами, которые торчали из камней, здесь уже не было никого. Постояли, море начало плескаться — поднялся ветерок. Здесь нельзя жить постоянно, я подумал, также как в раю…
Мы нашли кафе — длинный сарай, железный, голубого цвета, там был суп, второе, творог и компот, народу мало — все еще греются. Мы поели, и я захотел спать, ужасно, неодолимо, мне стыдно было признаться, потому что еще утро.
— Неплохо бы отдохнуть, — говорит приятель, — первый день всегда так, я этого воздуха не выдерживаю.
Вернулись на квартиру, легли, он сразу заснул, а я подошел к окну. Вижу — все как золотом облито, сверкает вода, по краям картины темные горы, и все вечно так, вечно, было и будет здесь… Потом я лег и заснул — до вечера. Приятель несколько раз уходил, приходил, а я все спал. Так я приехал в Крым.

В течение дня что-то выкину, конечно, слишком много непроизвольно выбралось. Я ведь просматриваю папки, в которых 5-7 тыщ картинок, фоток, вариантов, и почему-то отбираю те или иные, мгновенные симпатии, связано ли это со вчерашним днем, или со снами, или с тем, что ожидаю от сегодняшнего дня… не знаю… Короткие подписи чуть позже, посплю еще часок…
………………………………………………………….

Азартная игра
…………………………………

Перед провалом (не отремонтированным)
……………………………………

День рождения 30 лет тому назад
……………………………………..

На могиле сына
…………………………………….

Масяня
…………………………………….

Домой вернулись…
……………………………………..

Меланхолия
……………………………………..

Ожидание (рис. «мышкой»)
……………………………………….

Прогулка (тоже «мышка»)
…………………………………………

Первый снег
………………………………………

На севере диком
………………………………………….

Выставка графики (80-ые годы)
…………………………………….

Осенний день
…………………………………..

Пожилая пара
………………………………………..

Автопортрет с «пентаксом»
……………………………………….

Утро котов (х.м. Серпуховский музей)
…………………………………………

Окно в подвал 10-го дома (по повести «Перебежчик»)
…………………………………………

Летнее утро
…………………………………………..

Вечер
…………………………………………….

Фотоэскиз с фигуркой кота
……………………………………………

Женщина с черным котом (в темных тонах)
………………………………………….

Винный дух кота остановил…
……………………………………………..

Летний вечер (б.акв. 1977г)
……………………………………….

Вечерний вид с красными домами
………………………………………..

Портрет художника (цв. б. мелки, двойная оптика)

////////////////////////////////////////////////

///////////////////////////////////////////////

Извините, не по теме, дождь застал…
………………………………..

По теме.
………………………………….

Мусор, ребята, просто мусор… Люблю. Мне обещали этот угол постирать, но еще есть время им полюбоваться. Per aspera ad astra
………………………………….

Легкий гламур — для равновесия
…………………………………..

На полутонах.
……………………………………..

Потяжелей…
……………………………………….

Слегка жеманно
……………………………………….

Из серии «Сухие травы»
……………………………….

ЧТО ДЕЛАТЬ…
Что делать, как жить? Третьего вопроса не было, он всегда знал, что виноват сам. Вечерами выходил, шел к реке. Там на розовом и желтоватом снегу расхаживали вороны и галки, в сотый раз просматривая борозды, которые просвечивали сквозь тонкий зернистый покров. Снег незаметно и быстро испарялся, не успевая таять, проступала голая земля, вся из холмов и морщин, за морщины цеплялись дома. Проступившие из-под снега ритмы успокаивали Марка, но, возвращаясь к себе, он снова чувствовал растерянность и пустоту — иллюзия устойчивой действительности исчезла, открылась голая правда невесомости. «Вот и летишь наяву…» — он мрачно посмеивался над собой, наследство Аркадия, — мечтал, а оказалось страшно. Проснуться-то некуда!»
Оторван от всех, он с каждым днем становился все чувствительней к малейшим дуновениям — к ветру, дождю, полету листьев, взглядам зверей, колыханию занавесок, вечернему буйному небу… Он стал открыт, болезненно слаб, незащищен, не готов к жизни: старую оболочку, пусть тяжелую и жесткую, но надежную, кто-то безжалостно содрал с него, а новой не было, и вот он колеблется, дрожит, резонирует на каждый звук, шепот, видит и слышит то, что всегда пропускал мимо ушей и глаз. И совсем не хочет, чтобы все было так — обнажено и страшно, мечтает спрятаться, но больше не может обманывать себя.
Он механически делает какие-то дела, чтобы выжить, прокормиться, а в остальное время прячется среди пустых стен, лежит, не замечая времени. Раньше пять минут без дела — он бесился, изнывал от тоски, стучал в раздражении ногами, кусал ногти, ломал пальцы… — теперь он замирает на часы: ему достаточно шорохов за окном, игры пятен на занавеске, постукивания об стекло веток вымахавшей на высоту березы…
Постепенно страха в нем становилось все меньше, словно умер, а впереди оказалось новое пространство, в котором он все тот же — и другой: не знает, сохранил ли жизнь. Если следовать философу, то не сохранил, поскольку устал мыслить, но вообще-то живой.
— Где же теперь все? — Аркадий, учивший меня смеяться над собой, Штейн, ясный и полный жизни, Мартин, с его желчностью и трагической серьезностью… мать — с прямолинейностью и напором… отец — с жаждой покоя и равновесия?..
Они — это и есть я.
………………………………
В один из пропащих дней он наклонился и поднял с пола свою рукопись — просто так. Он ни на что в тот вечер не надеялся. Стал читать, дошел до обрыва — и вдруг увидел продолжение: постоянные разговоры с самим собой словно утрамбовали небольшую площадку, место за последней точкой; на бумаге стало прочно и надежно. И он населил эту плоскость словами. Дошел до новой пустоты, и остановился… Шагая вокруг стола и думая вслух, он в течение часа продвинулся еще на пару сантиметров вглубь незаселенного пространства, и даже примерно знал, что должно быть дальше. И с этим знанием спокойно ушел, уверенный, что как только вернется, продвинется снова. За время молчания мысль и речь срослись в нем… С длинной седоватой бородой и запавшими глазами, он пугал прохожих, если внезапно выворачивался из-за угла.
Он вернулся и, действительно, дописал еще несколько строк, и дошел до момента, когда дыхания не хватило; мысль прервалась, исчезли верные ему слова. Он написал еще пару предложений по инерции, а потом яростно вычеркивал, злясь на свою невыдержанность. Ему стало спокойно, как не было давно.
— И все-таки я кое-чего достиг: заглянул в память и увидел там смешную мозаику — части пейзажа, старые вещи, несколько зверей, десяток лиц, обрывки разговоров… Словно проник в чужую мастерскую и разглядываю отдельные предметы, из которых хозяин составлял натюрморт, а потом, закончив работу, расставил их по своим местам… Иными словами, обнаружил в себе тот строительный материал, из которого сам, но другой — тайный, почти неизвестный самому себе, — леплю, создаю понятные картины, перевожу смутное бормотание на простой язык.
Эти внутренние вехи, или отметины, или символы, неважно, как назвать, извлеченные из времени и потерявшие зависимость от него… помогали Марку вытягивать цепочки воспоминаний, восстанавливать непрерывность жизни. Благодаря этому ряду насыщенных, напряженных слов и картин, он ощущал себя всегда одним и тем же, хотя разительно менялся во времени — от беспомощного малыша до угрюмого неловкого подростка, и дальше… И все это был он, изначально почти все содержащий в себе. Особая область пространства… или этот… портрет, над которым столько бился Аркадий?.. Ему казалось, что внешние события всего лишь выявляют, вытягивают, как луч света из мрака, знакомые черты, любимые лица, вещи, слова… он вспоминает то, что давно знал.
— За возможность двигаться во времени и выбирать, я платил потерей многообразия. Но все бы спокойно, все бы ничего — ведь что такое многообразие несбывшихся жизней, или попросту — небытия?.. — если б я постоянно не ловил в себе какие-то намеки, не видел тени… Несбывшееся напоминает о себе, оно каким-то образом существует во мне! Мне почему-то дана возможность пройти по многим мыслимым и немыслимым закоулкам и дорожкам, заглянуть во все тупики… Я вижу, как Возможность становилась Действительностью — теряя при этом цвет, вкус, и многое еще, что обещало в будущем. Но в себе… Я свободен, все могу себе представить. И выдумать!
…………………….
Много лет жизнь казалась ему болотом, над которым бродят светила. Не ползать в темноте, а вскарабкаться туда, где сущность земных обманок!.. И вместо того, чтобы жить, постепенно поднимаясь, он стремился подняться, не живя — разбежаться огромными скачками, и полететь, как это иногда случалось в счастливых снах. Но наяву чаще выходило, как в дурных, тревожных — бежишь от преследователей, вяло отталкиваясь ватными ногами, в кармане пистолет, который в последний момент оказывается картонным… Марк все же заставлял его стрелять, а врага падать, и просыпался — усталый, потный, с победой, которая больше походила на поражение.
Иногда он чувствовал угрызения совести из-за того, что слишком уж вольно обращается с историей своей жизни, и чужой тоже. «Не так!» — он восклицал, читая какой-нибудь кусок о себе… А потом, задумавшись, спрашивал — «а как же на самом деле было?..» Он мучительно пытался «восстановить истину», но чем больше углублялся, тем меньше надежды оставалось. В конце концов герой стал казаться ему настолько непохожим на него, превратился в «действующее» лицо… или бездействующее?.. в персонаж, что угрызения исчезли.
Но он был вынужден признаться себе, что мало понял, и создает в сущности другую историю — сочиняет ее, подчиняясь неясным побуждениям. Среди них были такие, которые он назвал «энергетическими» — словно какой-то бес толкал его под руку, заставлял ерничать, насмешничать, чуть ли не кривляться перед зеркалом, злить воображаемого читателя, ошеломить или пугать… В конце концов, вычеркнув все это, он оставлял две-три строки, зато выражающие истинные его чувства — грызущего нетерпения, горечи, злости, разочарования, иронии над собой, обломков тщеславия…
Среди других побуждений он выделял те, которые считал главными — они поддерживали его решительность, устойчивость, ясность суждений, немногословие, стремление к простоте и краткости выражения. Это были чувства равновесия и меры, которые прилагались к делу непонятным образом — как если б он измерял длину без линейки, да наощупь, да в темноте… Иногда, вытягивая на бумагу слова, он чувствовал, словно за ними тянется линия, или слышится звук… где-то повышается, потом сходит на нет, и это конец фразы или рассказа.
Он узнавал в своих решениях как и что писать, те самые голосочки, которые ему смолоду бубнили на ухо, но не радовался — ведь теперь он целиком зависел от прихотей этих тайных советчиков. А зависеть он не хотел ни от кого, даже от самого себя!..
Он сильно постарел, борода клочьями, и женщина, которая продавала им картошку, как-то приняла его со спины за Аркадия, испуганно охнула и перекрестилась.

Внимание
………………………………

Илл. к повести «ЛЧК» «Прогулки по заброшенному городу»
…………………………………

Куда идти?..
…………………………………

Дорога в горах (б.акв. 1977г)
………………………………..

Ваша собачка не укусит?.. (коллаж)
……………………………………..

Игра (б. тушь)
…………………………………….

Возвращаясь из гостей
……………………………………..

Молодая и старая
…………………………………….

Книжки-малышки, которые автор печатал на принтере, переплетал, рисовал для них картинки. БОльшая часть распространилась в Питере, благодаря А.Комову и его знакомым.
…………………………………….

Вася Маркович (1976-1993гг) Похоронен на высоком берегу Оки, около Пущина
………………………………………

Зарисовка «Утро в Крыму»
……………………………………….

Дорога, осень. Рисунок «мышкой»
…………………………………………

Набросок пером «Ленинградский вечер» По воспоминаниям о годах 1963-1966)

…………………………….

Редко читаю про политику, но с удовольствием, если нахожу — Георгия Мирского читаю.
http://www.echo.msk.ru/blog/georgy_mirsky/1297780-echo/#comments
И стар, и опытен, и умен.

У НАС СВОЙ ПУТЬ…

Зима дала всем передышку, туман размывал тени, вокруг таяло и плыло, шуршало и трескалось. Ощущения, как замерзшие звуки, вместе с январской оттепелью ожили, поплыли одно за другим. Марк снова всю ночь лихорадочно действовал, просыпался взбудораженный, схватывал отдельные, пронзительные до слез моменты — щетина отца, который прижимает его к себе, несет по лестнице наверх, тяжелые удары его сердца… острые лопатки матери, когда она на миг прижималась к нему в передней — сын приехал… Голоса… Напряженный и хриплый голос Мартина… Язвительный смешок Аркадия…
— Я был все время занят собой, но, все-таки, многое помню!
………………………………
— Ну, как там ваш Ипполит? — спрашивали у Марка знакомые.
— Действует, строит… кто-то, видите ли, должен нас спасти… — он махал рукой, давая понять, что эти дела ему не интересны. А новое дело — его рукопись о науке, вернее, о своей прежней жизни с ней — давалось с трудом, с долгими перерывами. Да и делом он его не считал — усилие, чтобы освободиться, отряхнуться от прошлого, и тогда уж оглядеться в ожидании нового. Он все ждал, что, наконец, прорвется опутывающая его пелена, и все станет легко, понятно, свободно — как было! Может, от внешнего толчка, может, от свежего взгляда?.. В общем, что-то должно было к нему спуститься свыше или выскочить из-за угла.

— Чем ты отличаешься от этих несчастных, ожидающих манны небесной? — он с горечью спрашивал себя. В другие минуты он явственно ощущал, что все, необходимое для понимания, а значит, и для изложения сути на бумаге, в нем уже имеется. А иногда…

— Какая истина, какая может быть истина… — он повторял в отчаянии, сознавая, что никакая истина ему не нужна, а важней всего оправдать собственную жизнь. В такие минуты вся затея с рукописью казалась ему хитрым самообманом.

— Я все время бросаюсь в крайности, — успокаивал он себя по утрам, когда был разумней и видел ясней. — Просто связи вещей и событий оказались сложней, а мои чувства запутанней и глубже, а действия противоречивей, чем мне казалось в начале дела, когда я еще смотрел с поверхности в глубину.

Теперь он копошился и тонул в этой глубине. И уже не мог отбросить написанное — перевалил через точку водораздела: слова ожили и, как оттаявшие звуки, требовали продолжения.
— Нужно ухватиться за самые прочные концы, и тогда уж я пойду, пойду разматывать клубок, перебирать нить, приближаясь к сердцевине…
Самыми прочными и несомненными оказались детские и юношеские впечатления. Именно в тех слоях впервые возникли простые слова, обозначавшие самые важные для него картины: дом, трава, забор, дерево, фонарь, скамейка… Они не требовали объяснений и не разлагались дальше, неделимые частички его собственной истины — это была именно Та скамейка, единственный Фонтан, неповторимое Дерево, этот Забор, Те осенние травинки, тот самый Желтый Лист… Что-то со временем прибавлялось к этому списку впечатлений, но страшно медленно и с каждым годом все неохотней. Они составляли основу, все остальное держалось на ней, как легковесный пушок на тонком, но прочном скелетике одуванчика. Детский его кораблик, бумажный, все еще плыл и не тонул; он навсегда запомнил, как переживал за этот клочок бумаги… а потом переживал за все, что сопротивлялось слепым силам — ветру, дождю, любому случаю…
— Дай вам волю, вы разлинуете мир, — когда-то смеялся над ним Аркадий, — природа соткана из случайностей.
— Вы, как всегда, передергиваете, — горячился Марк, — случайность, эт-то конечно… но разум ищет в природе закон! Жизнь придает всему в мире направление и смысл, она, как говорит Штейн, структурирует мир…
— В вас поразительное смешение невозможного, — сказал тогда Аркадий с ехидцей и одобрением одновременно, — интересно, во что разовьется этот гремучий газ?.. А разум… — старик махнул рукой, — Разум эт-то коне-е-чно… Мой разум всегда был за науку, А Лаврентий… вы не знаете уже, был такой… он как-то сказал, и тоже вполне разумно — «этот нам не нужен!» Действительно, зачем им был такой? Столкнулись два разума… ведь, как ни крути, он тоже разумное существо…и я в результате пенсионер, и даже десять прав имею… А теперь и вовсе в прекрасном саду, в розарии… или гербарии?.. гуляю в канотье. Все тихо вокруг, спокойненько… В канотье, да! Не знаю, что такое, но мне нравится — вот, гуляю! Все время с умными людьми, слышу знакомые голоса, тут мой учитель… и Мартин, бедняга, жертва самолюбия, не мог смириться… Я понимаю, но я, оказывается, другой. Для жизни мало разума, Марк, мало!
Не раз он просыпался в холодном поту и вспоминал — кто-то властный, жестокий, совершил над ним операцию — безболезненно, бескровно… а, может, просто раскололась земля? — бесшумно, плавно, и другая половина уплывает, там что-то важное остается, но уже не схватить, не вспомнить…
— Вот взяли бы да записали все это для меня! — сказал Аркадий. — Мир не рухнет от вашего разочарования…
………………………………
А тут объявили собрание, решается, мол, судьба науки. Не пойти было уж слишком вызывающе, и Марк поплелся, кляня все на свете, заранее ненавидя давно надоевшие лица.
На самом же деле лиц почти не осталось, пусть нагловатых, но смелых и неглупых — служили в других странах, и Марка иногда звали. Если б он остался верен своей возлюбленной науке, то, может, встрепенулся бы и полетел, снова засуетился бы, не давая себе времени вдуматься, — и жизнь поехала бы по старой колее, может, несколько успешней, может, нет… И, кто знает, не пришла ли бы к тому же, совершив еще один круг, или виток спирали?.. Сейчас же, чувствуя непреодолимую тяжесть и безразличие ко всему, он, как дневной филин, сидел на сучке и гугукал — пусть мне будет хуже.
И вот хуже наступило. Вбегает Ипполит, и сходу, с истерическим надрывом выпаливает, что жить в прежнем составе невозможно, пришельцы поглотили весь бюджет, а новых поступлений не предвидится из-за ужасного кризиса, охватившего страну.
Марк, никогда не вникавший в политические дрязги, слушал с недоумением: почему — вдруг, если всегда так? Он с детства знал, усвоил с первыми проблесками сознания, что сверху всегда исходят волны жестокости и всяких тягот, иногда сильней, иногда слабей, а ум и хитрость людей в том, чтобы эти препоны обходить, и жить по своему разумению… Он помнил ночь, круг света, скатерть, головы родителей, их шепот, вздохи, — «зачем ты это сказал? тебе детей не жалко?..» и многое другое. В его отношении к власти смешались наследственный страх, недоверие и брезгливость. «Порядочный не лезет туда…»
— Наша линия верна, — кричал Ипполит, сжимая в кулачке список сокращаемых лиц. Все сжались в ожидании, никто не возражал. Марк был уверен, что его фамилия одна из первых.

«Вдруг с шумом распахнулись двери!» В полутемный зал хлынул свет, и знакомый голос разнесся по всем углам:
— Есть другая линия!..
………………………………
— В дверях стоял наездник молодой
— Его глаза как молнии сверкали…
Опять лезут в голову пошлые строки! Сборища в подъездах, блатные песенки послевоенных лет… Неисправим автор, неисправим в своей несерьезности и легковесности!.. А в дверях стоял помолодевший и посвежевший Шульц, за ним толпа кудлатых молодых людей, кто с гитарой, кто с принадлежностями ученого — колпаком, зонтиком, чернильницей… Даже глобус откуда-то сперли, тащили на плечах — огромный, старинный, окованный серебряным меридианом; он медленно вращался от толчков, проплывали океаны и континенты, и наш северный огромный зверь — с крошечной головкой, распластался на полмира, уткнувшись слепым взглядом в Аляску, повернувшись к Европе толстой задницей… Сверкали смелые глаза, мелькали кудри, слышались колючие споры, кому первому вслед за мэтром, кому вторым…

— Есть такая линия! — громогласно провозгласил Шульц, здоровенький, отчищенный от паутины и копоти средневековья. — Нечего стлаться под пришельца, у нас свой путь! Не будем ждать милостей от чужих, сами полетим!

Марк был глубоко потрясен воскресением Шульца, которого недавно видел в полном маразме. Он вспомнил первую встречу, настороживший его взгляд индейца… «Еще раз обманулся! Бандитская рожа… Боливар не вынесет… Ханжа, пройдоха, прохвост…» И был, конечно, неправ, упрощая сложную натуру алхимика и мистика, ничуть не изменившего своим воззрениям, но вступившего на тропу прямого действия.

Оттолкнув нескольких приспешников Ипполита, мальчики вынесли Шульца на помост.
— Мы оседлаем Институт, вот наша ракета. Мы полетим к свободе, к свету… Нужно сделать две вещи, очень простых — вставить мотор, туда, где он раньше находился, и откопать тело корабля, чтобы при подъеме не было сотрясений в городе. Мало ли, вдруг кто-то захочет остаться…

— Никто, никто! — толпа вскричала хором. Но в этом вопле недоставало нескольких голосов, в том числе слабого голоса Марка, который никуда лететь не собирался.
— Никаких пришельцев! Искажение идеи! Мы — недостающие частички мирового разума!

Тем временем к Марку подскочили молодые клевреты, стали хлопать по спине, совать в рот папироски, подносить к ноздрям зажигалки… Потащили на помост в числе еще нескольких, усадили в президиум. Шульц не забыл никого, кто с уважением слушал его басни — решил возвысить.
— Случай опять подшутил надо мной — теперь я в почете.
Он сидел скованный и несчастный. И вдруг просветлел, улыбнулся — «Аркадия бы сюда с его зубоскальством, он бы сумел прилить к этому сиропу каплю веселящего дегтя!..»
Так вот откуда эти отсеки, переборки, сталь да медь — ракета! Секретный прибор, забытый после очередного разоружения, со снятыми двигателями и зарядами, освоенный кучкой бездельников, удовлетворяющих свой интерес за государственный счет. Теремок оказался лошадиным черепом.
Понемногу все прокричались, и разошлись, почти успокоившись — какая разница, куда лететь, только бы оставаться на месте.

Наблюдатель жизни
……………………………………..

Дверь и полотенце
………………………………………

Приглашение
……………………………………..

Одиночество лучше участия
………………………………………..

Старость боится вечера
………………………………………..

Всякая всячина в полутьме
………………………………………..

Вечерний пейзаж (б.м. 80-ые)
………………………………………..

Жизнь как полет с неудачным приземлением (иль ты приснилась мне…)
………………………………………..

Ночная дорога
……………………………………..

В оставленном доме
………………………………………

ОКНО (из серии «За мусоропроводом»)
……………………………

Связи времен

ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ

Марк был еще на первом курсе, весной, когда пришел на кафедру, робко постучался. Мартин на диванчике, опустив очки на кончик носа, читал. На столе перед ним возвышалась ажурная башня из стекла, в большой колбе буграми ходила багровая жидкость, пар со свистом врывался в змеевидные трубки… все в этом прозрачном здании металось, струилось, и в то же время было поразительно устойчиво — силы гасили друг друга. А он, уткнувшись в книгу, только изредка рассеянно поглядывал на стол.
— Вот, пришел, хочу работать…
Как обрадовался Мартин:
— Это здорово! — а потом уже другим голосом добавил, склонив голову к плечу. — Что вы хотите от науки? Ничего хорошего нас не ждет здесь, мы на обочине, давно отстали, бедны. Но мы хотим знать причины…
Он вскочил, сложа руки за спиной, зашагал туда и обратно по узкому пути между диваном и дверью, то и дело спотыкаясь о стул.
— То, что мы можем, не так уж много, но зато чертовски интересно!
Марк помнил его лекции — каждое слово: Мартин выстраивал общую картину живого мира, в ней человек точка, одна из многих… Наши белки и ферменты, почти такие же, в червях и микробах, и были миллионы лет тому назад… В нашей крови соль океанов древности… Болезни — нарушенный обмен веществ…
— У меня две задачи, — сказал Мартин, — первая… — И нудным голосом о том, как важно измерять сахар в крови, почетно, спасает людей… — Повышается, понижается… поможем диагностике…
Марк не верил своим ушам — ерунда какая-то… больные… И это вместо того, чтобы постичь суть жизни, и сразу все вопросы решить с высоты птичьего полета?.. Значит, врал старик про великие проблемы, что не все еще решены, и можно точными науками осилить природу вечности, понять механизмы мысли, разума…
Мартин искоса посмотрел в его опрокинутое лицо, усмехнулся, сел, плеснул в стакан мутного рыжего чая, выпил одним глотком…
— Есть и другое. — он сказал.
— В начале века возник вопрос, и до сих пор нет ответа. Мой приятель Полинг хотел поставить точку, но спятил, увлекся аскорбиновой кислотой. Зато нам с вами легче — начать и кончить. Почему люди не живут сотни лет? Мы называем эту проблему «Вечностью». Важно знать, как долго живут молекулы в теле, как сменяются, почему не восстанавливаются полностью структуры, накапливаются ошибки, сморщивается ткань… как поддерживается равновесие сил созидания и распада, где главный сбой?..
К концу Мартин кричал и размахивал руками, он всю историю рассказал Марку, и что нужно делать — он все знал, осталось только взяться и доказать.
— Гарантии никакой, будем рисковать, дело стоит того! Согласны?
— Да!
— Посмотрим, что у нас есть для начала.
Через два часа Марк понял, что для начала нет ничего, но все можно сделать, приспособить, исхитриться… Теперь уж его ничто не остановит.

Туся в серых тонах
………………………………

Три цветка. О них мне сказала одна женщина — «это не цветы, это бомбы!» Она права, я никогда не рву цветы, это убийство, и цветы отомстят нам когда-нибудь. Вряд ли я думал об этом, когда рисовал, но вот так получилось.
………………………………..

Пришли какие-то люди, уносят картины. Несколько раз видел такой сон…
……………………………………

Автопортрет в серых тонах. В основе фотоизображение, но изрядно преображенное.
……………………………………..

Начало первой мировой войны, тот самый год…
……………………………………

НЕ ЗА СЕБЯ ПРОШУ!
…………………………………….

Три состояния
…………………………………….

О какой свободе вы говорите?!
…………………………………….

Ночной вид (в Пущинской усадьбе)
…………………………………

Осенний вид из окна 20-го дома.
……………………………………

Соня возмущена — это на моем месте — КТО?!
……………………………………..

Девять миниатюр про часы и время
……………………………………

Шесть миниатюр про сухую траву
……………………………………….

Кася и квадраты
……………………………………….

Двенадцать миниатюр 12-го года
……………………………………….

Одна из первых выставок графики, 80-ые годы
……………………………………….

Три поколения — 19-ый век, 20-ый век…
………………………………………

Воскресное утро у магазина «Спутник» (80-ые годы)
…………………………………………..

ВЫ ИХ БРОСИЛИ? Был у меня такой плакат, предложил обществу защиты животных. Отказались — «слишком печальный…»
…………………………………………

Портрет Д.

Чем дольше живешь, тем сильней — временами пока что — желание УЛИЗНУТЬ. В целом жизнь это неудача и поражение, сколько бы ни было в ней небольших побед и удач. Мне говорят, как жить с таким пораженческим настроением?! Для того, чтобы это понять, надо прочитать повесть «Ант» и прожить мое детство вместе со мной. И иметь такую мать, какая у меня была. Она была… как триста спартанцев вместе взятые, в одной человеческой душе. Я по сравнению с ней слабак, но кое-чему она меня все-таки научила, а может передала с генами. Я столько раз бился лбом об стену, что привык, и любую открытую дверь воспринимал с недоверием. Неудачи не останавливали меня, я несколько раз в жизни бился день за днем, пытаясь решить неразрешимые задачи. Отступить не мог. К счастью везло — меня оттаскивали или менялись обстоятельства, цель теряла значение. Трудные задачи это неплохо, но поражения вещь опасная, даже для такого носорога, как я. Внутренние трещины, невидимые сначала, через годы проявляют себя. Нельзя постоянно ставить себе неразрешимые задачи. А я это делал постоянно. А мои успехи — были… но по каким-то боковым путям, приложениям и дополнениям к главной неразрешимости. Потом я оставил науку, но по другой причине, в целом я казался успешным. Но и в другой области, совсем другой… все было также. Об этом я написал в «Монологе о пути», повторяться не буду. При такой жизненной «тактике» любой успех кажется поражением, но не просто кажется, он поражение и есть — результат всегда мелковат по сравнению с целью. И от этого устаешь, устаешь… Но вот беда, улизнуть некуда! Не-ку-да! Смайл! И придется, как моя мать, биться, биться, не считаясь уже ни со своими возможностями, силами, талантами — ни с чем. Но что странней всего — не пропадает интерес! Это чудо. Вот это — да, что-то странное такое… И жива надежда, что вдруг что-то новое выскочит из-за угла! Недавно читал про одного философа, умного человека. Выходит, я антифилософ, и существую не потому что мыслю, а потому что борюсь… все-таки, в основном с собой борюсь. А так умные не поступают. Но если все действительное разумно, такие тоже нужны, только зачем?
Уважаю людей, которые помогают другим и стремятся сделать реальность лучше. Но не могу понять их, во-первых потому что реальность ничего не значит, жизнь это не реальность (долгий разговор), во-вторых, потому что лучше она никогда не была и не станет, в-третьих, невозможно решить до конца ни одной внутренней, собственной задачи, как с этим поражением заглядывать в чужие окна, зачем?..

Я жил, делал дела, кое-что писал, но погибал. Нет, моя жажда существовать вопреки всему, муравьиная доблесть никуда не делись, но потеряно было теплое и нужное чувство. Я не могу описать его вам, но оно было, когда жизнь так не отторгала меня. Некоторые говорят о смысле. Жизнь всегда бессмысленна, не в этом дело, не в этом, не в этом… Раньше я с симпатией относился к некоторым людям. По утрам мне хотелось поскорей подняться, заняться интересными делами, я составлял планы… Теперь все стало сплошным серым вечером.

Однажды, возвращаясь домой, я шел мимо соседнего дома. Вернее сказать, передвигался. Здесь жили две сердобольные старушки, подкармливающие бездомных животных, кошек и собак, которых в последнее время становилось все больше. Я их тоже кормил, когда было, что вынести на улицу. На этот раз двум серьезным котам повезло — перед ними лежало несколько больших кусков вареного мяса, подпорченного, но не слишком. Они быстро и жадно ели, поглядывая друг на друга, но не проявляя враждебности — еды хватало. Благородство этих загнанных и забитых всегда восхищало меня. Вдруг из-за угла метнулась тень и между котами возник тощий черный котенок месяцев шести или около этого, остроухий, длинномордый, лохматый. Он набросился на один из свободных еще кусков, заверещал, впился в него, стал жадно выедать середину, и в то же время не забывал крутиться вокруг мяса и передними лапами, лапами отчаянно размахивать перед мордами остолбенелых котов… Кусок был размером с его голову, сам котенок в два-три раза меньше каждого из котов, но он так грозно верещал, рычал, и размахивал кривыми лапками, что вызвал панику среди взрослых животных — они схватили по свободному куску и отбежали подальше от завоевателя. Я тут же назвал котенка Остроухим, и смотрел, что будет дальше. Остроухий вызвал у меня симпатию и жалость, какую мало кто из людей мог вызвать. Какими бы жалкими, забитыми, беспомощными ни были люди, особенно дети и старики в наше время, а животным хуже. Наш мир при всем несовершенстве устроен для человека, а этим существам не досталось ни понимания, ни возможности строить жизнь по собственному желанию и инстинкту. Я всегда был за самого слабого.

Остроухий вылущил середину куска, схватил то, что осталось, и исчез в подвальном окошке. Я с трудом одолел несколько ступенек, ведущих вниз, вошел и огляделся. Здесь было не совсем темно, и постепенно привыкнув, я увидел то, что никогда не забуду. Остроухий принес добычу другому котенку, и теперь они поглощали остатки вдвоем. Маленькая черная кошечка, взлохмаченная растрепа со взглядом исподлобья. Я знаю этих зверей и называю их Жучками. С детства я помнил такую кошку — лохматая, грязная, маленькая, никому не нужная, она целыми днями лежала в траве и смотрела на мир со страхом и недоверием. Она так смотрела даже в утробе матери — с ужасом перед начинающейся жизнью, которой еще не знала. Страх возник и рос вместе с ней. Это мне понятно. Жизнь страшна, но большинство существ, звери и люди, не лишены сначала ожиданий, интереса; они смотрят на мир с радостью, желанием освоить или даже подчинить себе кусок пространства, теплый и спокойный уголок, и устроиться в нем по своему разумению. Такие, как Жучка, с самого начала смотрят с недоверием и ужасом. Вот и теперь передо мной была истинная Жучка: она даже ела с недоверием, отщипывая крошечные кусочки, хотя была до последней степени истощена. Остроухий наелся и отошел, упал, прислонившись к стенке и со стороны наблюдал, как ест его сестричка. Теперь из угла, из темноты вышел третий котенок, и тут же полностью завладел моим вниманием. Если остроухий был боец, Жучка — забитое и напуганное предстоящей жизнью создание, то этот был совершенно другим. Довольно большой, рыженький с яркими белыми пятнами на шее и спине, с большой головой, он смотрел доверчиво и открыто яркожелтыми теплыми глазами. Он тоже хотел есть и был страшно истощен, но ждал, пока насытится Жучка, и ему достались крохи. Он ел не спеша, толково и аккуратно, и когда ничего не осталось, тут же начал вылизывать грудку, лапы и бока. Ему это нелегко давалось — оказываясь на трех лапах, он терял равновесие, настолько был слаб. Остроухий тоже обессилел, набег тяжело дался ему — он неровно и глубоко дышал, тряс головой, у него постоянно текла слюна… он был болен, да и все они были, можно сказать, на грани. Еще несколько дней, и они погрузились бы в полное равнодушие и угасли бы. Они видели меня, но я стоял на расстоянии и не представлял опасности.

И тут Рыжий, я сразу назвал его Шуриком, подумал и подошел ко мне, стал тереться головой о штанину. Он причинял мне острую боль, любое прикосновение к ногам мне дорого стоило. Я наклонился и поднял его. Он прижался к груди и смотрел на меня оранжевыми добрыми глазами… Трудно сказать, что со мной произошло в этот момент. Я заплакал, чего не делал многие годы, кажется, с тех пор, как Ефим выкинул меня из коляски и заставил ползти по шершавому мху. Прижал к себе Шурика, схватил двух остальных, которые после еды обессилели и вяло сопротивлялись, и принес домой. Так начался еще один период моей жизни.

………………….
Как я ни старался, двое котят погибли в течение недели. Они все болели сразу многими болезнями животных — паразиты, вирусы, лишаи… не хочется перечислять. Я измучил их уколами, мазями, таблетками. Боролся, я ведь не умею сдаваться, но спасти не сумел. Первым угас Остроухий боец, самый смелый и сильный. Он в последние дни залез под ванну, там было тепло и темно. Я вытаскивал его, пробовал кормить, насильно открывая пасть. Он висел у меня на руках как лохматая тряпочка… Как-то утром я нашел его окоченевшим. Жучка жила дольше, все тот же взгляд исподлобья, он постепенно тускнел, глаза заволакивала пленочка, туман клубился в глазенках. Я пытался кормить ее, она равнодушно отворачивалась. Разжать ей челюсти было опасно, я боялся сломать хрупкие косточки. Я мазал ей мордочку сметаной, она по привычке облизывалась. Несколько дней удавалось обманывать ее, потом она сидела в белой маске, и только глаза исподлобья, загнанный и в то же время упорный взгляд. Как-то, отчаявшись накормить, я гладил ее. Острым горбиком спина. Ладонь почти полностью прикрывала ее, оставался виден лишь хвостик, тонкий у корня, распушенный и лохматый на конце. Я гладил и гладил, и вдруг она протянула лапку и ударила меня по руке, и второй раз, и третий… За что?… Да за все, за все, за все! Ей нужно было отомстить кому-то за все, что произошло с ней с того момента, как стала ощущать жизнь, это непрерывное мучение. Я плакал и все гладил ее, давая возможность отомстить. Наконец, она обессилела и затихла, закрыла глаза. Я отошел и не трогал ее до вечера, а когда подошел, то она уже была холодной и твердой. Я забыл о боли в ногах, впервые за многие годы, безнадежно бродил по дому и повторял — » и это жизнь?.. Это жизнь?.. » Что-то во мне разрушалось, а взамен ничего не возникало, я стоял перед пустотой. Какая сволочь выдумала все это?.. В тот момент я бы отдал все, чтобы ударить посильней мерзавца. Я забыл, что не верю, что никого нет, некого бить, вокруг пустота. Некому мстить. Униженность, страх и боль — условия нашего выживания, почти невозможного явления в холодном отвратительном каменном мешке. Жизни не выжить, не выжить. Сволочная машина, а другой быть не может, не может, не может…
……………………….
Я ненавижу смерть. Больше я мог бы ненавидеть только бога. Но бога в этом сумасшедшем доме быть не может, а смерть — вот она, нате вам. Ненавижу, презираю грязь, боль и суету, в которую нас вовлекают, а мы рады-радешеньки, потому что нет выбора. Мы слабы и хотим выдрать у Случая крохи времени, вздохнуть еще раз, посмотреть кругом, а потом уж опустить голову и сдаться, подохнуть. Я не должен сдаваться. Так меня учили — вставай, муравей, ползи… а может я придумал это, извлек из своей квадратной головы? Или из ног?.. Возможно, я думал ногами.

Но все-таки мне что-то удалось сделать, хоть немного помочь жизни — рыжий Шурик выжил. Он долго тлел, несколько недель колебался между жизнью и смертью, а потом постепенно начал интересоваться едой, жильем, и я понял, что мы с ним победили.

Теперь мы были вдвоем, вместе, против всех. В жизни появилась щель, наполненная светом, как бывает иногда зимними вечерами в конце дня — яркая полоса над лесом у горизонта. Я наблюдал ее всегда с теплым чувством, свет это живое существо на небе, обезумевшем от темноты и холода.

Без сентиментов
……………………………………

Вечерний город
……………………………………..

Родственные души
……………………………………….

Ночной кот
………………………………………

Утро, день, вечер…
……………………………………..

Ласточки в Тракийской долине
………………………………………

Умирающий лист
……………………………………..

Тихая жизнь в тепле
………………………………………

Осенний вид
……………………………………..

19-ый век (из семейного альбома)
…………………………………….

Из жизни бойцов

Про худение. Тема актуальная. Мне кажется… только кажется, что здесь применять силу по отношению к себе не надо, ни к чему хорошему не приведет. Лучше к себе прислушаться. Например, человек при хорошем аппетите утром не очень торопится к столу. Ну, так и не надо, съешь корочку, запей кефирчиком и займись насущными делами. А в обед зато не считай калории, и лучше, если обед попозже, скажем, часов в пять… Тогда и вечером будет легче удержаться от слишком обильной еды. В общем, лучше всего хитрить и договариваться с самим собой, а не яростно бороться. Ты не враг самому себе, жизнь и так трудна и жестока, и надо дружить с самим собой, надежней друга не найдете…

В начале 80-х, ДУ Пущино
………………………………….

Зарисовка с натуры, больше нечего сказать.
……………………………………..

Тоже зарисовка, пробы разных обработок, 80-ые
………………………………………

А это начало серии «УГЛЫ» в старой квартире-мастерской. Тесновато на мой сегодняшний взгляд

Сейчас во всех журналах, несмотря на мерзость пропаганды, несмотря на злобные отношения, непримиримость позиций… есть отдельные люди, который сохраняют человеческое достоинство и облик нормальных людей, и НЕКОТОРЫЕ из них смотрят мои картинки, я думаю, несколько десятков есть. Но я не привык считать людей десятками, если даже останется один человек, которому интересно, помещать картинки смысл есть. То же с текстами. Не хочется говорить, но я бы продолжал вывешивать свои картинки, даже если бы никого не осталось, из сегодняшних немногих зрителей — это полезное дело, посмотреть на себя со стороны.