День: 29.08.2016

Две повести — «Остров» и «Робин, сын Робина» Несколько слов о них. Об «Острове писать нечего» Но и о «Робине» не знаю, что писать, в обеих повестях всё уже написано. Объяснять свои тексты неприличное занятие. Современные писатели любят, и отбивают хлеб у литературоведов. Но и этим «ведам» мусолить прозу своим неряшливым языком неприлично. Читать чужое можно… иногда… а что там обсуждать? Если хорошо написано, утри слезу и пробуй писать не хуже, а если плохо… плюнь в угол и промолчи. Если ты не Рильке о Сезанне, и не Гонкур или Тугендхольд о Дега… хотя бы… А профессии такой, ведовской, нет, не сочиняйте. Знаете, как называют человека, пишущего картины «под» знаменитого какого-нибудь художника? Сажать их надо, паразитов на чужом творчестве! Эти «веды», они такие же.
Тем более, о себе! Запретная тема. Но в общих чертах отвечу Вам. Известный писатель Бунин написал одну повесть, а потом ее полностью включил в другой текст. Как называются? Забыл, но он так поступил. И ничего страшного не произошло. Я не претендую, не Бунин я! но не раз так поступал, например, некоторые свои «детские» рассказики включил в повесть «Следы у моря». Но встроил, слегка адаптировал. А вот с Робином другая история, более сомнительная. В повести «Остров» две ТЕМЫ, линии — это темы ВИНЫ и ПАМЯТИ. Три человека. Первый (последний) — тот кто преступление совершил, приказал совершить. Он в старости наказан, ему доказали, что он загубил настоящее открытие… и человека! который открытие сделал. Сомнительное наказание, он жизнь свою прожил безмятежно. Но все-таки, такие удары в конце жизни имеют двойную силу…. Второй — вернее первый, тот, кто так вот страшно пострадал, и с этим не смирился, убил себя. И Третий — руками которого убийство Идеи и Человека совершено, история его Жизни, Памяти и Вины. Они все ТРИ связаны. Но потом мне показалось — многовато… Пусть, конечно, будет: когда писал, мне казалось — так было! А это состояние главное: когда пишешь, оно человека, как на рентгене проявляет, а потом хоть кричи, объясняй… не поможет. Значит, пусть всё останется, я согласен. Но обе темы достаточно велики, и даже предостаточно… И я отделил тему Памяти, она самостоятельно может существовать ТОЖЕ. Насчет Вины… подумаю еще… Память… и Старость, главное поражение жизни. И попытки человека уйти из нарастающего беспамятства, может быть, и безумия, а главное все-таки — нежелания жить в настоящем, неприятии его! — он ищет защиту в устойчивых «зацепках» памяти о прошлом… Бесполезно, да? Не знаю, думаю, достойная защита. Особенно в наше время, когда кругом строится бардак и выгребная яма. Это наше время, и уходить из него — в свою Память, в Творчество, в Независимость и Достоинство человека — хороший выход. Особенно если это хоть как-то запечатлеть. Не мусолить мелкие и грязные истории современности, а найти свои ТЕМЫ в прошлой своей жизни… и в жизни других людей, скажем, таких, как Паоло Рубений и Рем(брандт). А КАК это получится… ну, вы слишком много хотите — как случится, так и получится…

Лето 75-го, ВДНХ.
Выставка народного хозяйства, огромная показуха. В одном из павильонов картины независимых художников. Разрешили!..
Иду вдоль километровой очереди, все московские интеллигенты здесь, терпеливо ждут, у входа милиционеры, пропускают по одному. Я счастливей многих, у меня приглашение! Протягиваю милиционеру свою бумажку, он долго читает, потом спрашивает — от кого?
Узнав, светлеет лицом:
— А, Рогинский… знаем, хороший художник… — машет рукой — проходи!
На первом этаже — красные трамваи Рогинского… Женя Измайлов с изысканными фантазиями…

……………………………..
Холодно, ветрено, ноябрь, гололед, черные с грязно-желтым листья, вмёрзшие в ледяную корку.
Скольжу, пытаюсь удержаться на ногах…
Вернулся в коммунальную квартиру!
Я так называю текущий день, или реальность, а что она еще, если не коммуналка?
Смотрю на ноги, если в галошах, то никаких сомнений — прибыл.
Конечно, в галошах, явился не запылился, как они говорят.
Слышу смех за спиной, и голос незнакомый:
— Ишь, старик, а пристает…
Вместо девушки, которую помню… приземистая, крепко сколоченная бабенка с мутными глазками и корявым широким носом. Постаревшая она же?.. Рядом, на скамейке еще две старухи и старикашка с облезлым псом — ручной старенький лев, пышная шевелюра, воротник ослепительно желтый с белым, дальше тощая голая спина, в язвах и расчёсах. Сезонный говорят лишай, игра веществ, к зиме пройдет, а с весны до осени снова, пока дело не закончится небрежными похоронами. Стариков и собак хоронят одинаково.
— Надо же, еще липнет, коз-зел старый…
Наткнулся на нее в попытках удержаться на ногах. Как придешь в себя после приятных размышлений, нередко оказываешься в немыслимых позах, стоящим в луже, например. А сегодня до того момента бежал, скользил на молодых ногах, не думая о них, как и полагается юному возрасту.
И еще удачно приземлился — мягко, плавно скатываюсь на ночной ледок, он упорствует под каблуком, хотя и дает понять, что к середине дня смягчится. Скольжу, размахивая руками… и сразу нет настроения продолжать, предчувствую, какая меня захватит суета мелочей… Но никуда не денешься, вынужден буду копошиться, чтобы в самом простом смысле выжить.
Вокруг посмеялись, но без злорадства, с которым часто встречают:
— Ишь деловой… гляди, задумался!..

Мир замер на миг, и вернулся привычный отсчет времени, сопряженный с кручением-верчением небесных тел, пошлой демонстрацией силы… Что, кроме силы, здесь важно — ничто! Но меня их штучками не удивишь, не проберешь — дурная бесконечность, бутафория, дешевый спектакль! Общий для всех мир, он скучен, огромен, опасен…
Но бывает и заманчиво красив, надо признать. Так что, есть и достоинства во внезапных возвращениях: несмотря на старость, вижу и чувствую остро, свежо, не спеша вдыхаю прохладный ноябрьский воздух, легкий, прозрачный, в зрачки свободно льется негромкий осенний свет, желтые, красные, коричневые пятна утешают меня, просто и тихо говоря о скором освобождении…
Чего же еще желать, кроме простоты и тишины, осталось?..
После короткого замыкания восстановился усталый день, смотрю — вокруг печальное тепло, лето уходящее, дорожка… по ней только что прошелся дождь, причесал крупной гребенкой, с листьев скатываются ледяные капли… Какой в сущности чудный обустроен уголок, и сколько это стоило бесчувственным камням, мерзлой пустоте — выжать из себя, отдать последнее ради крохотного теплого мирка?.. Хотя бы в одном месте создали видимость уюта! И я бы вынес, привык бы, будь здесь подобрей, потеплей… вытерпел бы эту коммунальную вселенную… Но что вижу — как живут?! Совершено предательство против природы, все ее усилия насмарку, грызем друг друга, непримиримы к добру и теплым отношениям…
Потому возвращение — каждый раз драма и целая телега мелких огорчений. Тошно смотреть, с какой целеустремленностью уничтожается все живое — растения, звери… изгажена земля…
Надеюсь, наше безумство растворится во времени без остатка, а всё остальное — будет как до нас: холм над рекой, река, за ней лес… звери, птицы…
Не было здесь города, скажут через тысячу лет. Потом покопаются в земле — «и в самом деле, селение какое-то…»
Так что при первой возможности исчезну снова. Читать далее «Повесть «РОБИН, СЫН РОБИНА»»