О двух художниках (фрагмент)

ПАОЛО — Рубенс плюс мой учитель М.В.
Все добросовестно, с достоинством и высоким мастерством. Чего не хватило?
Ну, человек такой. НЕ ХВАТИЛО ГЛУБИНЫ, все просто — ГЛУБИНЫ НЕТ. Потому и вечный праздник, бравурный, дохлопышный. Безмерная радость МЯСА. Что само по себе неплохо… иногда, по ночам… Но раз за разом, год за годом, ясным днем… о-о-о… Но не так просто. Он рационален, но не до геометрии сухой, умеет и чувствовать… Но его переживания не идут глубоко, он никогда не теряет ощущения реальности, стремится все привести в систему, объяснить рационально. Отсюда и его отношение к картине, к свету. Не-ет, в нем живо художественное начало — гениальное, но оно подчинено идеалам, идеям гармонии и порядка, содержанию вещи, ее идее. Художественный вкус спасает от мелкой пошлости, он не способен ВПАСТЬ В КИЧ, но остается поверхностным, и не по соображениям жизни и практики — угода покупателю, и прочее, нет, он независим — он просто НЕ СПОСОБЕН К ГЛУБИНЕ, которая для художника его уровня — ИРРАЦИОНАЛЬНА. На это способен со своими деревенскими мозгами РЕМ, его мысли похожи на бессвязный лепет, зато образы, возникающие перед ним — самостоятельны и СТРАННЫ. РЕМ странен и глубок, ПАОЛО блестящ и образован… Оба героя «ПОЛОЖИТЕЛЬНЫХ» и противопоставлены «ЖИЗНИ», которая враждебна и мерзка. И ОБА побеждают обстоятельства — дорогой ценой, но разной: один остается блестящим, почти гениальным, талантливым воспевателем роскошной жизни, ее радости, без глубины и простого искреннего чувства («великие страсти» — никакие страсти, театр и мишура). Второй — достигает истинной гениальности в передаче простого глубокого чувства… и теряет в реальной жизни всё, умирает не только бедным, нищим, но еще и с горечью поражений и обид… и без понимания того, что Удалось ему.

Ученик Франц: Паоло смеется над беднягой, тот повторяет и повторяет жесты, стал фанатиком эффектного жеста, говорил, что жест — гораздо больше, чем движение рукой, имеет сакральный смысл, и далее… Как нашего времени стихотворец П., обозленный пожилой графоман, утверждал, что стоит назвать человека дураком, как совершится нечто с ним такое, что в самом деле станет дурак… и получится стихо… Паоло смеется над Францем — а сам?.. думает, если много солнца и мясОв, то это и будет счастье? Ну, пусть, пусть… иногда посмотришь, отляжет от сердца — наивный все-таки чудак… А может мудрый, заговаривал жизнь, чтобы стала такой — ярким летним полднем, навечно и всегда… И не была другой — ни-ког-да! А умер от усталости ума и предчувствия бессилия своих жизнелюбивых построений?..
Итак, Паоло умен, рационален, но натура двойственная. Радость жизни – главная черта, она побеждает рациональность. Пример равновесия, гармонии, но достигается за счет скольжения по поверхностям. Понимает это, но изменить себе не может.
Рем – меланхолик, идет в обратном направлении, от мрака к свету. Он более цельная натура, думает по особенному – не словами. По сравнению с Паоло – темен, необразован, но чувствует гениально верно.
Паоло – «да, мир ужасен, но все-таки, ВСЕ-ТАКИ…» А Рем? Не рассуждает Рем, он — изображает.
Что Паоло дает Рему? Намекает — «радость жизни» – тоже бесценный дар.
Дураку бесполезно намекать и даже талдычить упорно, а такому как Рем… достаточно намека…
А что Рем дает Паоло? Надежду на продолжение, веру в то, что он — звено великой цепи, и это старику знать важно. Гений окружен миром дураков и тупиц, и это временами угнетает. А тут — кто-то махнул рукой, обменялись улыбками… другой, но с пониманием связи времен, и это чертовски важно.
……………………………………
…………………………………………..

10-ая глава из «Перебежчика»

10. Хрюшин порядок.

Еще не зима, еще не конец, еще не начало стремительного спуска в темноту и холод… Сегодня на листьях снова Макс. Я сразу сую ему кусочек мяса с лекарством от глистов. Он кашляет, эти твари проходят через легкие, прежде чем развиться в кишечнике. То ушные клещи, то какие-то вирусы… я не успеваю поворачиваться, мои дикие звери хватают заразу направо и налево, только успевай… Но главная опасность — люди. Потом собаки. Только потом болезни. С людьми мне все ясно. Я о них много передумал всякого, можно сказать, переболел, и больше не хочу говорить. О собаках тоже говорить неохота, я помогаю им, но требую дружелюбия. Немного погонять кота никто не запрещает, но не кусать и не душить! Почти все понимают мои правила, а с теми, кто не понял, приходится разговаривать отдельно.

Макс моментально глотает мясо с отвратительно горькой начинкой, и еще облизнулся. Тут же отчаянный вопль — опаздываю?! — появляется Люська, глазки блестят от алчности, но время упущено. Впрочем, отнять у Макса не удалось бы — мясо! Все, что угодно Люська может отнять у Клауса и Макса, но только не сырое мясо… Люська припустила за нами, не забывая кокетничать с Максом, пихая его боком на ходу. Макс не понимает таких тонкостей, он относится к Люське по-товарищески, может огреть лапой, но не выпуская когтей. Они часто сидят рядышком и облизывают друг друга.

Вот Алиса, Клаус, Хрюша, Костик, о котором я еще ничего не сказал… толкаясь бегут гурьбой вверх по лестнице, и я, спотыкаясь, проклиная возраст и коленные суставы, спешу за ними. Мы должны промчаться, пока не появился кто-нибудь из соседей. Вот, наконец, наш закуток, и дверь. Из передней в кухню ведет узенький коридорчик, тут наш хозяин и повелитель Хрюша. Он вообще считает себя хозяином дома и всем указывает, что можно, что нельзя. А в этом коридорчике он торжествует, настало его время! Все бегут, спешат на кухню к мискам, только Хрюша сидит в самом узком месте и не торопится — он раздает оплеухи. Направо, налево… Все стараются быстрей проскочить, ускользнуть от Хрюшиных крепких лапок, но не тут-то было! Хрюша редко промахивается. Иногда возражает Макс, он встает на задние лапы и беспорядочно машет передними, он возмущен… Но Хрюша бьет ловко и точно, а на Макса напирают те, кому попасть на кухню важней, чем восстанавливать справедливость; они безжалостно пинают Макса, и он, наконец, сдается, увлекаемый потоком. Вбежав в просторное помещение все тут же забывают про Хрюшин порядок и бросаются к еде.
Здесь, несмотря на роль хозяина и распорядителя, Хрюша почему-то оказывается последним. Как дело доходит до мисок с едой, — он сзади всех, беспомощно бегает за широкими спинами и кричит. Его никто не обижает из больших котов, просто тихонько, незаметно оттесняют: ты наш, но не лезь в серьезную компанию. В мелких стычках ему дают возможность отвести душу, и терпят оплеухи на кухне, но как дело серьезней, его словно и нет! Это страшно возмущает его, он бежит за поддержкой ко мне, у него обиженный вид, курносый носик наморщен… Он сидит на коленях, бьет обрубком хвоста направо и налево и недовольно ворчит. Я глажу его и успокаиваю — «ничего, Хрюша, еще найдется кошка, которая тебя оценит… » Алиса любит его и жалеет, облизывает, когда Хрюша позволяет ей; если он сильно раздражен, то может и оплеуху залепить. Она только потрясет головой и не ответит, хотя может хлестнуть незнакомого кота, есть еще сила у старой кошки. Хрюша для нее сынок-неудачник, хотя, может, вовсе не ее сын.
Хрюша начал наводить порядок недавно. Раньше он молча возмущался суетой и шумом в его владениях, а теперь приступил к делу. С детства на улице ему приходилось хуже всех, его профиль вызывал недоумение даже у видавших виды — маленький, но не котенок, хвост вроде бы есть, но очень уж короток… и ведет себя странно — бегает, кричит и говорит на особенном языке. Тогда еще главным был Вася, большой серый кот с белыми щеками. Вася бросался на Хрюшу без предупреждения, молча, и загонял в какую-нибудь щель. Поворачивался и уходил, и на морде у него было что-то вроде насмешки. Он забавлялся! А бедный Хрюша мчался во весь дух от Васи, жалобно визжа, выпучив глазенки, и за ним стелилось, блестело на солнце полной радугой облако мокрой пыли… До ночи просидев в душной щели, он выползал наружу… или не выползал, я находил его по жалобным стонам под балконами первого этажа, в узких щелях, среди битого стекла и всякого мусора, и долго упрашивал выбраться ко мне… Это продолжалось месяцами. И вдруг в один из дней Вася, коротко глянув на Хрюшу, отвернулся. Ему стало скучно… но главное, он признал, что существует такой странный кот, имеет право быть, и не какой-нибудь чужой, а наш, значит нужно защищать его от пришельцев так же, как других своих. Вася был насмешлив, но справедлив…
Вырос Хрюша, стал быстрей и ловчей старого Васи, но до сих пор, как увидит, останавливается, и осторожно обходит стороной. А Васе не до него, он занят своею жизнью; как всякой сильной личности, коту или человеку, все равно, ему тяжело стареть, но иногда я вижу все тот же короткий взгляд, и мне чудится усмешка на его изрытой оспинами и шрамами физиономии.
Что же касается Серого, то когда он появляется, в первый момент на роже глубокое смирение и
сладость. Главное, чтобы я его не замечал. Я и не замечаю, но стараюсь все же отпихнуть к
отдельной миске, подливаю побольше супа, только бы не лез в общую кучу. Его щербатая физиономия вызывает оторопь у всех, знающих о его бесчинствах внизу. Там лучше не попадайся Серому… А на кухне главный я, и не допущу драк.
Если еда вкусна, то раздается рычание и чавканье, все заняты у мисок, только Алиса, слегка поклевав, садится в сторонке и смотрит на толпу черных и серых. У нее почти нет голоса, зато звуки, которые она произносит с закрытым ртом, мелодичны и разнообразны, так она созывает котят. И все это стадо считает своими котятами, каким-то чудом выросшими и сохранившимися.
Они, действительно, выжили чудом, и каждый, если б помнил и хотел, рассказал бы довольно печальную историю. Но они не расскажут, для этого есть я, не совсем кот. Безопасность, еда и тепло — вот что им нужно от меня. Лучше всего с едой, хотя и плохо. Хуже с теплом, в подвале теплые трубы… полутеплые… а дома наши батареи еще холоднее труб, зато есть я, еще одна печка… Еще хуже с безопасностью. Каждый год у нас потери. Они вольные ребята, но за свободу платят щедро. В этом году Шурик… Люди спрашивают — «это ваши?» Непонимание! Они не могут быть мои, они со мной. Мы помогаем друг другу жить. Они имеют право на дом и землю вокруг него, тем более, на подвалы.
А вот Клауса и Стива сегодня нет, и это меня беспокоит. Иду искать.
………………………..
…………………………
перевод Е.П.Валентиновой
10. Khriusha’s Order
It is not winter yet, it is not yet the end, not yet the beginning of the swift descend into the dark and cold… Today Max again was on that heap of dead leaves. I immediately offered him a piece of meat with the deworming pill inside. He is having this cough, these creatures, they pass through lungs before going to the intestine to mature. It’s always either the ear mite, or some viruses with us… I hardly know which way to turn first, my wild-roaming pets catch diseases right and left, and each time I manage the treatment by the skin of its teeth… But the main menace is humans. Next come dogs. Diseases rate only the third. As to humans I am by no means of two minds on their account. I have given them some pondering, consecutively believing them to be this, that, and yet another thing, and eventually getting them out of my system altogether, one may say I have convalesced from them as from an ailment, and don’t want to go into the matter anew. I don’t feel much like talking about dogs either, I do help them, but demand some friendly attitude in return. Nobody forbids cat chasing in reasonable limits, but no biting and no strangulations! Almost all of them understand my rules perfectly well, and those who fail to do so, they get some special talkings-over to make them understand.
Max instantly swallows the meat with the disgustingly bitter pill for the stuffing, and even lickes his mouth with his tongue. At once comes a desperate yell – am I late?! – and Liuska makes her appearance, her eyes glittering with greed, but the moment is over. Though it is of little importance, she would never have been able to take the treat away from Max – it was meat! Anything can Liuska take away from Klaus or Max, except raw meat… Liuska sprinted to join us, not failing to flirt with Max meanwhile, pushing him with her shoulder from time to time. Max doesn’t understand such niceties, he treats Liuska as a comrade, he can hit her with his paw, though with the claws drawn in. They often sit side by side and lick each other.
And now Alice, Klaus, Khriusha, Kostik about whom I haven’t yet said a word so far… the whole crowd of them, are jostling up the stairs, and I, stumbling, cursing my age and my knee joints, lag in the rear striving to keep up with them. This stretch we must cover racing like the wind, lest some of the neighbors come out. At last we make it to our corner of the landing, and here it is, the door. Leading from the hallway to the kitchen is a narrow passage, and while in it we are in the power of our lord and master Khriusha. He generally believes himself to be the master of the entire house, and keeps telling everybody what they ought or ought not to do. But in this passage he holds his triumphs, he is having the best of time! Everybody is rushing on, eager to get to the kitchen where the bowls are, Khriusha alone is holding his seat in the narrowest part of the passage and shows no eagerness to get anywhere – he is busy distributing slaps. He slaps right, he slaps left… Everybody tries to dart by, evading his small, but mighty paws, but fat chance! Khriusha rarely misses. Sometimes Max attempts to rebel, he arises, he is rampant, and waves his front paws chaotically, he is boiling with indignation… But Khriusha delivers his slaps deftly and with accuracy, and Max is pushed from behind by those for whom getting to the kitchen is more important than restoring justice; they kick Max mercilessly, and at last he gives up, carried forward along with the rushing crowd. Having reached the spacious kitchen everybody promptly forgets about Khriusha’s order, and jumps at the food.
And here, in spite of his role of the lord and the master of ceremonies, Khriusha for some reason invariably turns out to be the last one. When it comes to the bowls with food – he is sure to be in the rear, he runs helplessly hither and thither behind the wide backs, and shouts. Not one of the big tom-cats would hurt him, they just quietly and unobtrusively crowd him away from the bowls: you are one of us, but stay away from serious people minding serious business. He is allowed to vent himself in petty skirmishes, and they put up with his slapping in the kitchen, but when it comes to something more serious, he is ignored as if he were something non-existing! His indignation is enormous, he runs to me for support, he looks hurt to the quick, his little snub nose is wrinkled… He sits in my lap, lashing his stub of a tail to the right to the left, growling from his discontent. I pat him, and comfort him – “never mind, Khriusha, you are sure to meet a cat yet that will appreciate you at your true value…” Alice loves him, and pities him, and licks him when Khriusha allows her to do so; when he is badly irritated he is capable of responding with a slap. She would only shake her old head, but never hit back, though she may go with her claws at a stranger tom-cat at times, this old cat has yet that much strength in her. For her Khriusha is a misfit little boy of hers, though as likely as not, he is not her son at all.
Khruisha fell into that order establishing practice of his only of late. Before his indignation about the fuss and bustle on his premises was silent, but now he has taken to action. Since childhood he was having it the hardest in the street, his profile puzzled even those who had seen a thing or two in their lives – small, but not a kitten, with something like a tail, but a very short something… and odd as to his behavior too – is ever running about, shouts, and speaks a peculiar language of his own. It was the time when the chief cat about here was Vasia, a big gray tom with white cheeks. Vasia would charge at Khriusha without warning, in silence, and chase him into some narrow hole. Then he would turn around and go away, with something very much like a sneer on his face. He thought it amusing! And poor Khriusha would flee from Vasia burning the wind, squealing piteously, with his eyes bulging, and trailing behind him would spread, would shine in the sun with pretty rainbows, a sprayed cloud of wetness… Having stayed in his stuffy hole till darkness, he would crawl outside… or wouldn’t, in which case I would locate him by his doleful moans coming from under the balconies of the first floor apartments, in some narrow crevice, among broken glass and odd trash, and commence on the lengthy business of persuading him to come out. It went on like this for many months. And then one day Vasia, having given him one short glance, turned away. He grew bored with it… and, which was more important, he had accepted as a fact that there does exist an odd cat like this, has a right to be, and not some strange cat, but our cat, which means he is to be defended from strangers just like the others of our gang. Vasia might sneer, but he played fair… Khriusha grew up, became both faster and quicker than old Vasia, but even now whenever he spots him, he stops in his tracks, and then gives him a very wide berth. And Vasia does not take any notice of him at all, all his concerns are with his own life; like any strong personality, human or feline, he takes growing old hard, but sometimes I see him cast the same short glance, and fancy that a sneer still lingers on his pork-marked and scarred face.
As to Gray, when he appears, the expression of his villainous mug is that of greatest humility and sweetness. The main thing is to go unnoticed by me. Well, I refrain from noticing him, but try to steer him away to a separate bowl, and give him an extra helping of the soup, anything to prevent him from getting into the midst of the common crowd. The sight of his scarred mug badly jars anybody wise to the outrages he commits down there in the street. It’s much better never to meet him at all down there… But here I am the boss, and I will not allow any fighting.
If the food is tasty, then what follows is some growling and munching, everybody is busy, only Alice, having just pecked at the food, will take her seat aside and watch this crowd of the blacks and the grays. She has practically no voice, but the sounds that she produces with her mouth shut are melodious and various, that’s her way of calling her kittens. And she believes this entire crowd to be her kittens that by some miracle have grown to their adulthood and persisted. And indeed all of them survived by some miracle, and each, if caring to recall and share, could tell rather a sorrowful tale. But they won’t tell, for that there is me, who is not exactly a cat. Safety, food, and warmth – that’s all they want from me. Best of all we fare in way of food, though we fare badly. As to warmth, the situation is worse, there are warm pipes in the basement… more or less warm… at home our radiators are even colder than these pipes, but there is me, an additional heating device… With safety it is even worse than that. Every year we have new losses. They are free fellows, but they pay for their freedom generously. This year it was Shourik… People ask me: “Are these yours?” Incomprehension! They cannot be mine, they are with me. We help each other live. They have a right for that house and the land about it, more so for the basements.
But Klaus and Steve were absent today, and it worries me. I am going to search for them.