День: 11.06.2015

Несовместны…
Период романтического увлечения якобы демокра-
тической властью давно позади. Кончился и период уме-
ренного доверия. Но обходимся пока без сияющих голе-
нищ. Незаметные ботиночки, убегающие глазки…
И снова вопрос «с кем Вы, мастера культуры?» реша-
ется двояко.
– Мы с вами, только дайте нам, дайте! – это одни.
– Назад, в подвалы! – другие.
Крайности, конечно, беру.
Но подвалы нормальней. Художник и власть несо-
вместны – были и будут.
……………………………………………………………………..
Умному трудней…
Почему умному образованному человеку трудней
писать «художественное», чем не очень образованному,
и, может, даже не очень умному?
Потому что умный обязательно хочет изложить свою
– правильную! – точку зрения на любой вопрос. При этом
охватить все стороны, не упустить из виду все противоре-
чия да исключения. Ему тяжко говорить чушь, ошибать-
ся… А если говорит, то от лица героя, который дрянь, и
обязательно нужно доказать, что дрянь и есть… И наста-
вить читателя на путь истинный, чтобы у того никаких
сомнений. Показаться дураком умному образованному
человеку смерти подобно. А художественное почти всегда
выдумки, чушь и ерунда, ошибки-заблуждения и прочий
бред сивой кобылы(простите меня, лошади). Никакого
тебе истинного понимания.
И потому умные так часто пишут занудно, скучно,
длинно…
…………………………………………………
Не раздувайте…
Простое наблюдение за много лет. Даже в науке лю-
бая теория, вплоть до явной подтасовки и надуватель-
ства, существует до тех пор, пока жив автор, который
всеми силами поддерживает свое учение.
Тем более, подобное легко и просто делается в ис-
кусстве. Пока у автора много сил, и он полон рвения
поддерживать представление о себе в умах читателей-
зрителей, – все идет как по маслу. Пока человек ходит,
ездит, следит, чтоб его называли по отчеству, почитали
– довольно много людей будут называть и почитать.
Читает свои стихи, умные, сухие, правильные — ничтожные,
а люди что? Слушают слова, а слова умные, ничего не скажешь.
У нас на базаре стоит парень, он грибы продает, и пишет стихи.
Замечательные строчки попадаются, каких у этих умников днем
с огнем не сыщешь. Он про Пушкина умную мысль высказать
не может, а про котят, которых понесли топить… эх, забыть
не могу, так сказано…
Люди внушаемы, неуверенны в себе, свои личные
предпочтения и вкусы не ценят, даже не знают и не пытаются у
себя спросить… Они ждут знатока. А тут сам автор является народу, кто же лучше его знает, да?..
И он вещает о себе самом и своих творениях, так, что все
не дыша внимают.
Но стоит автору умереть, исчезнуть кругу почитателей-
болельщиков, как многое становится ясней.
Так что надеяться на посмертное будущее не стоит.
И нет никакого смысла, кроме самого пошлого, про-
заического, – раздувать свой ореол, бегать, тусоваться,
сообщать на всех углах о том, что просто гений…
……………………………………………………..

Из которых видно, что не пейзажист я, и точка. Для меня что портрет, что пейзаж — все равно натюрморт, а это как хотите понимайте 🙂
……………………

………………………………………………

…………………………………………………

…………………………………………………

……………………………………………….

……………………………………………..

………………………………………………

…………………………………………….

…………………………………………….

Извините меня, старика, но я скорей соглашусь с Леной Зайцевой, чем с Вами, при всем уважении к Вашим талантам. Сейчас огромная масса прозы и поэзии (в ней я меньше уверен) направлена на эффективное затуманивание мозгов читателя — бешеным словоблудием, из которого ничего не высекается, никаких искр и образов, а просто говорится, говорится, для «красного словца», за этим говорением нет искренности, и главное — нет образа, который читателю впивался бы в мозг, а впивается ведь только то, что у самого автора, как рана, саднит и жжет… Не верьте болтунам, красавцам бездушным, надутым словами молодцам не верьте, ну, пусть себе шарики надувают, но даже тут надо помнить, что гелием нужно надувать, а не воздухом пер..чим.

Снова изменилось время года, в этот раз на какое-то неопределенное, от настроения, что ли?.. Утром осень, днем весна, а в иные вечера такая теплынь… А вчера проснулся — на окне вода в стакане, неподвижна, вязка… Встряхнул — и поплыли мелкие блестящие кристаллики. И вспомнился, конечно, Аркадий.
— Земля когда-нибудь очнется, — говаривал старик, — стряхнет нас и забудет. Старые леса выпадут, как умершие волосы, — вылезут из земли новые, разрушатся видавшие виды горы, как гнилые зубы — образуются другие… Что было миллион лет до новой эры? То-то… Снова миллиончик — и станет тихо-тихо, разложатся останки, окаменеют отпечатки наших сальных пальцев, все пойдет своим чередом.
Наступил день отлета. Все, кто собрался, явились в Институт с вечера, как в военкомат на призыв, взяв с собой мешки с продуктами. Кое-кто пытался протащить посуду и даже мебель, но бдительные стражи отнимали все лишнее и выкидывали за ограду. Зато многие забыли своих собак и кошек, и те с жалобными воплями мчались к Институту, цеплялись за ограду и провожали глазами хозяев, исчезавших в ненасытной утробе железной дуры.
— Дура и есть дура… — решил сосед Марка, здравомыслящий алкаш, который никуда не собирался, но приплелся поживиться отходами. — Устроили себе бесплатный крематорий, мудаки!
Марк, конечно, с места не сдвинулся, и думать забыл, уверенный, что ничего из этой пошлой выдумки не вылупится, а произойдет нечто вроде учебной тревоги, которых за его жизнь было сотни две — вой сирены, подвал, узкие скамейки, духота, анекдоты… снова сирена — отбой, и все дела. Не до этого ему было — муторно, тяжко, с трудом дышалось… Слишком много навалилось сразу, удача или наоборот, он еще не понимал. Перед ним, как никогда яркие, проплывали вещи, слова, лица, игрушки… старый буфет, в котором можно было спрятаться, лежать в темноте и думать, что никто не знает, где ты… Всю жизнь бы сидеть в этом буфере, вот было бы славно! Не получилось.
Он, как всегда, преувеличивает, берет и рассматривает, словно в микроскоп, какие-то одни свои ощущения, чувства, состояния… а потом, когда лопнет этот пузырь, качнется к другой крайности…
Занят собой, он совершенно забыл о событии, которое было обещано в то самое утро.
………………………
Неожиданно за окном родился гул, огромный утробный звук, будто земля выворачивалась наизнанку.
— Что это?.. Какое сегодня число?.. Неужели… Не может быть! — пронеслись перед ним слова.
И тут его всерьез ударило по голове, так, что он оглох, ослеп и беспомощно барахтался под письменным столом, как таракан, перевернутый на спину. Гул все усиливался, достиг невероятной, дикой силы… теперь он не слышал его, но ощущал всем телом, которое вибрировало, также как все предметы в комнате, дом, земля под ним, и даже облака в небе — сгустились и дрожали…
Вдруг что-то исполинское переломилось, хрустнуло, хрястнуло, будто поддался и сломлен напором стихийной силы огромный коренной зуб. Наступила тишина.
— Кончилось… — с облегчением подумал Марк, — хоть как-то вся эта история кончилась, пусть совершенно неправдоподобным образом. Пойду, посмотрю.
Он спустился, вышел, и увидел Институт. Величественное здание беспомощно валялось на боку, выдернуто из земли… как тот камень, который он в детстве решил вытащить. И только сейчас, кажется, одолел — сам, без отцовской помощи, не прибегнув даже к всесильной овсяной каше.
Обнажилась до самых глубоких подвалов вся Глебова махина, вылезли на дневной свет подземные, окованные массивным металлом этажи, из окон директорского кабинета валил коричневый дым, он сгущался, стал непроницаемо черным, ветер мотал клочья и разносил по полю… Из окон и дверей выкарабкивались оглушенные люди. Собаки и кошки отряхивались от земли и бросались своим хозяевам навстречу. Начали считать потери. И оказалось, что все на месте, исчез только Шульц! Как ни искали его, найти не смогли. Может, мистик, превратившись в тот самый туман или дым, вылетел из окна и отправился на поиски своей мечты?.. Некоторые доказывали, что его не было вовсе, другие говорили, что все-таки был, но давно переродился в иное существо… особенно странным им казалось превращение ученого в директора… Наверное, он был фантомом… или духом?.. Нет, пришельцем, конечно, пришельцем! Вспомнили его загадочное поведение, чудесные появления и исчезновения, а главное — уверенность в своем одиноком проценте, позволившем обосновать то, что никакой трезвой наукой не обосновать. Он прекрасно все знал и видел вещи насквозь без всякой науки, но должен был до поры до времени маскировать свое происхождение, чтобы подточить здание изнутри, такова была его миссия. Отсюда его слова, что «тяжко», хочу, мол, улететь, и прочие жалобы, услышанные Марком… Значит был среди нас истинный пришелец, дурил всем головы, и чуть не довел особо впечатлительных до самоубийства. Слава Богу, старый корпус выдержал все. Но основная масса счастливо отделавшихся этой догадки не оценила, а только ошарашенно топорщила глаза, и молчала, переживая неудачу.
— Теперь уж точно придется надеяться только на себя, — сказал бы весельчак Аркадий. Но Аркадия не было, он пропал бесследно, также как дух Мартина и других героев, которые вели с Марком нескончаемые разговоры. Говорили, говорили, и никакого тебе действия! И потому, наверное, исчезли основательно — не достучаться, не вернуть ни колдовством, ни блюдечками этими, ни самыми новомодными полями. Но кое-что в Марке изменили… А, может, он сам изменился, или просто — вырос?.. Значит, все-таки есть на свете вещи, которые на самом деле, и всерьез?
Марк досмотрел последнюю сцену и повернул домой. Вошел к себе, сел за стол и задумался. Потом поднял с пола ручку, положил перед собой чистый лист… и начал вить на нем ниточку, закручивать ее в буквы, буквы в слова, и ниточка вилась, вилась, и не кончалась.