Месяц: Октябрь 2014

В чем отпуск выражается? Текстов не будет. И меньше картинок. До декабря так.
……………………………………….

Сухие цветы (вариант) Они интересней, тоньше свежих по цвету, и гораздо графичней. По-прежнему живые, и долго еще живут.
…………………………………….

Сначала Туся была моложе меня. Потом быстро начала догонять. Я тоже на месте не стоял, но все равно, расстояние между нами сокращалось. И вот мы с ней одного возраста — поравнялись. «Не спеши, Туся — я ей говорил, — как же я без тебя…» Дремлет на руке, молчит…
Как ее остановишь, была со мной 16 лет, и не стало, теперь печатаю один.
……………………………………..

Пианистка. Вариант. Красный меня раздражал, здесь он скромней себя ведет.
…………………………………………..

-Можно к вам?..
Каждое утро в гости приходил. Несколько лет. Знаменитого Серого сынок, я его с детства знал. {{Про Серого есть в «Перебежчике»}} Потом увлекся Трехцветкой у магазина «Стекляшка», и там остался. Часто видел его, мимо проходя, и он меня узнавал. Но так и не вернулся. А потом пропал. Фотографии остались.
…………………………………………..

Батареи старые унесли, а крючки остались. И сделались артистами. Легко! Жизнь вокруг нас. Везде, где видеть ее хотим.
……………………………………….

Вид из кухонного окна, туман по утрам. Мне говорят — вывешивал, уже было, а я отвечаю — было, да не так. С черным по-другому разговаривал.
……………………………………………

Тоже вид из окна, туман…

Теперь до 10 декабря примерно я здесь буду может и каждый день, но с небольшими вставками. Дела. С политикой не связаны 🙂 ФСБ прошу не беспокоиться.
………………………………………………………

Сидящая. На цветной бумаге, разными мелками, немного акварели и еще, черт знает чего, не помню. Восковые мелки, если были, имел привычку слегка подогревать с обратной стороны листа над газовой горелкой — воск вплавлялся в бумагу, особенно если рыхлая, и цвет менялся, и тут надо было быть настороже… С удовольствием вспоминаю. Таллиннская бумажка, целый чемодан увез, а было это… лет двадцать тому назад было…
…………………………………………

Письмо. Варианты были уже. Тоже смешанная техника, правда, бумага другая. (Сейчас собственность В.М.Котелкина, коллекционера из Серпухова)
……………………………………..

— ГДЕ СЫР?!
Ворону Бог забыл, что еще скажешь…
…………………………………………

Пастель на фактурном фоне, ночной вид
………………………………………….

— Смотри, ручей не замерз еще!..
Цв. рыхлая бумага, мелки разные, акварель, тушь-кисть, мел… Когда много всего, неожиданности со всех сторон подстерегают. Цвет бумаги выручил, пожалуй. (Собственность Серпуховского музея)
………………………………………….

Дама с собачкой, гуляет под дождем. Кошки не пожалели лист…
……………………………………………..

Бутыли, бутылки… В основе живопись на картоне, а что дальше было… память уже не та, не та…
…………………………………………..

Ссора на лестнице. Несколько театрализовано. А сделано… долго говорить. Это изначально рисунок, эскиз на бумаге — для большей разделочной доски, на черном фоне. Рисунок вырезал, обводил на доске, писал доску, где она, не знаю, многие когда-то продал на Гоголевском бульваре, дом фотографии, на первом этаже были лавочки такие… А вот вырезку потом накладывал на доски разные, фотографировал, обрабатывал по-разному…
………………………………………..

Повесть «Жасмин». Цветок Саши Кошкина летит над городом, так было в книге написано. А я пытался представить себе, ЧТО он нарисовал… Ну. примерно, он же гений был…
…………………………………………..

Метро «Юго-Западное». Темпера 1977 года. Завидую порой сам себе…
…………………………………………

Игра.
………………………………………….

Курильщик. Рисунок.
………………………………………….

Счастливая встреча, есть о чем поговорить!..
……………………………………………..

Импровизатор. Если б я был музыкант… {{невозможное дело, слуха почти что никакого}}… то только импровизировал бы
……………………………………………..

Это Вася МаркОвич (1976 — 1993гг)
…………………………………………..

Пейзажик с деревом.
……………………………………………..

Человек сам себе загадка еще хуже, чем для другого. За два с чем-то года 2000-2002 я написал шесть повестей, и в то же время каждый день вел короткие записи, всякие мыслишки, что и как будет дальше, или не будет… Тут же еще один или два сюжета, которые просто провалились со всеми деталями — понял, что дальше СКУЧНО, энергии заблуждения не хватает… И все-таки шесть ШТУК закончил, и что за интерес в этих записях — ну, болтовня, черновички… Одна вещь просто угнетает — вроде разговоры-споры, а ЧТО пишется, не ясно… и вдруг — написана. Но это ладно, просто-понятно, сам процесс остается в темноте. Но другая загадка, поменьше, но более досадная — не вижу как от одной вещи перешел к другой, через что?!!! Какая-то деталь, черт знает, возникла между, и тут же теряю… Паоло начинается вроде бы с дороги, по которой идет один художник к другому… Но не уверен, все настолько размазано… И каждый раз так, и шесть раз так было… В сущности нет чувства, что писались отдельные вещи, просто шел разговор с самим собой, и где-то возникали отдельные образы, может даже в середине предыдущей вещи, но запоминались… Как-то писалась идущая вещь… а потом треп, мелочи, и среди мусора возникает опять тот образ… забор, трава… дорога… Не знаю. Чтобы вникнуть, нужно потратить время, и большое время, но зачем? Если бы хотел из этого качания-мельтешения, или питательной среды сделать что-то вроде книги одной француженки, которая о книге, которая не написана… забыл, черт!.. но у меня-то написаны, и этот «планктон» между ними — зачем он?.

Короткий отдых
……………………………………….

Ночь, два домика, небо… Гуашь 1978г Собственность Т.М.Быковой (Серпухов)
…………………………………………..

Два взгляда
…………………………………………..

Хромой кот на окне
…………………………………………….

Туся от жизни устала
………………………………………….

Ты еще здесь, он меня спрашивает. — Будь везде!
…………………………………………..

Сон разума пробуждает совесть. Нет ничего страшней предательства разумных, умных да разумных.
……………………………………………

Одна шапка на двоих была.
………………………………………….

Вася умер, и с тех пор ко мне перешла
……………………

На базаре.

Из очень простых, и натюрмортом не назовешь, скорей уж портрет.
……………………………………………

Из проб, периодическая борьба с контрастами…
………………………………………

Морщинистые плоды
…………………………………………

Кася спит, Соня стережет
…………………………………………..

Тоска по морю.
……………………………………………

Масяня в сумерках
……………………………………………

Осенний пейзаж
…………………………………………….

Орудия живописи и рисования

Третий должен уйти…
…………………………………………

Тень и свет
……………………………………….

На балконе
……………………………………………

Из света в тень
…………………………………………

Третий лишний
……………………………………………

Хозяин в доме
……………………………………………….

Мусор

Жалеть самого себя — невозможно. Не потому, что «не надо», или «нельзя», или «плохо», или «унизительно», или «бесполезно» — просто невозможно: чтобы жалеть, нужно сравнивать, а вот именно это — невозможно, и не потому что «лучше», и не потому что «несчастней» — откуда это знать, это просто неоткуда узнать, есть два мира, которые несравнимы, вернее, возможно они и сравнимы, но по каким-то свойствам, которые принадлежат всем, например, по росту, возрасту… но это не зависит от тебя, и тут просто не о чем жалеть, можно только констатировать. А истинная жалость это чувство глубокого сравнения, глубокого родства, ощущения глубокой принадлежности. Ты вот такой же — и что-то тебе было недодадено, или не повезло… и всякое такое нытье… Но как это все может быть, когда ты не такой, то есть, видишь себя С ДРУГОЙ СТОРОНЫ: ощущение себя, чувство собственной личности — и ощущение другого, это из разных миров , одно изнутри себя, другое — снаружи… Если ты одноногий среди одноногих, и все такие, то жалости к себе быть не может. И если ты один, и никого нет, с кем сравнить… тоже самое… Надо, мне кажется, с самого начала понимать, что ты ДРУГОЙ, повторяю, не лучше-хуже, а просто как снаружи черной дыры, и изнутри…
Преувеличиваю?.. Всегда преувеличиваю и обостряю, как иначе… Просто мне надо было понять, почему с детства жалости к себе не было. А ведь я тяжело болел, и многое из детства выпало. Мать мне внушила — «у них — ТАК, а у тебя — ВОТ ТАК, и все, тут не о чем сожалеть, нужно иметь то, что имеешь, и жить». Это было жестоко, быть может, но я понял.

Старое здание 23-ей таллинской школы, где я учился первые годы, начиная с 1947г
………………………………….

Моя мать)слева) и ее подруга на пляже в Гугенбурге в 1925-ом году. Теперь этот городок называется Усть-Нарва.
………………………………………….

А это таллиннская буржуазия в те же годы, там же.
………………………………………..

У реки. Грубая серая бумага, пастель, закреплена сильно разбавленным ПВА. Сейчас собственность В.М.Котелкина (Серпуховского коллекционера)
………………………………………

В шкафу, через стекло. Надоели тщательные постановки натюрмортов, в них точность всегда борется со свободой и небрежностью, и то и другое важно, но вопрос внутреннего состояния, и периода развития, что ли… Тогда я щелкал направо и налево, а потом в десятках кадров искал «зацепки». Есть еще один неплохой приемчик — швырять вещи в угол, и смотреть, как лягут… убирать и снова бросать… А иногда идешь мимо — и замечаешь — всё само выстроилось! Но редко бывает.
……………………………………………

Из рисунков «мышиным» пером или кистью. Но быстро надоедает. Почему?.. Не знаю, но я против слишком больших сложностей, технических, потом оказывается, что все можно было проще, проще.
…………………………………………..

Оптика иногда издевается…

Читательница, критик… а прозаик, спасаясь, успел вылететь в окно
……………………………………….

В чистом поле фонари стоят…
……………………………………..

ваш-ваш! — наш-наш!
……………………………………..

Одно время я печатал и переплетал (под скрепку, такие книжечки до ста страниц. Чтобы никто прочесть не мог.
………………………………………….

Здание Института, где я работал много лет, а потом меня вышибли за вызов из Израиля. В Израиль не поехал, зато стал художником и прозаиком, и нигде не работал больше, назло милиционеру, который каждую неделю приходил… Институт был славен тем, что окна светились в нем всю ночь.
………………………………………….

Вечернее чаепитие. О чем базар? — «ВСЕ ОНИ ТАКОВЫ, ВСЕ!!!
………………………………………

Решил-таки похоронить Деда… и с тех пор никогда чужими именами себя не называл. А меня часто называют Дан МАркович. А я не МАркович, это Нагибин МАркович, а я МаркОвич.
……………………………………………

Ирина Казанская (Маркович)
…………………………………………..

Феликс, наш первый друг из котов
………………………………………….

Старушка собралась на рынок картошку продавать, а автобуса все нет и нет…
…………………………………………

Земля вздыбилась, давно пора

Из серии: НЕ жди, НЕ бойся, НЕ проси. Первое слово я заменил, по своему вкусу, потому что есть еще на свете, во что верить… А с остальными согласен.
……………………………………..

Автопортрет художника средних лет.
…………………………………………

Быстрый набросок пером — художница рисует. Давно было, сейчас бы лишнее убрал…
………………………………………..

Цветки против! Люди скорей передерутся, чем исправят свою жизнь. А природе мы когда-нибудь настолько опротивеем, что смахнет нас с поверхности земли.
………………………………………..

Не ждали?.. НЕ ждали…
………………………………………..

Осенний вид из окна. Тогда еще в 20-м доме жил, там начал рисовать и прозу писать, счастливое было время…
……………………………………………..

Берег в тумане.
…………………………………………..

Три цветка Саши Кошкина. Из повести «Жасмин». Я с ним конкурировать не могу, поэтому нарисовал не один цветок, а три. Ему достаточно было одного.
…………………………………………..

Три сухих тополя на берегу Оки.
………………………………………………..

Зимнее окно.
……………………….
Издательство Altaspera Publishing (Канада) просила меня участвовать в рекламе моей же книжки. В России, конечно, за границей они сами как бы обязаны. Не думаю, что рекламировать в России смысл есть, во-первых, для наших людей заказ дороговат, во-вторых, я знаю, что сейчас читают у нас, чем интересуются, и на внимание не претендую. В книге шесть повестей: «Последний дом», «Жасмин», «Перебежчик», «Остров», «Немо» и «Следы у моря». Все несовременное, могу вас уверить. Но увильнуть некрасиво, поэтому решил ограничиться ссылкой:
http://www.lulu.com/shop/dan-markovich/poslednii-dom/paperback/product-21860210.html

Не только к Маше относится. Урок мне был на всю жизнь — НИКОГДА НЕ БЕГИ ЗА ВОЛНОЙ!
………………………………………….

Коктебель. Утренний туман над морем и горами.
……………………………………………

Берег Оки, когда-то…
…………………………………………..

Рисуйте мышкой, господа! (а пальцами еще лучше)
…………………………………………

Илл. к повести «ЛЧК» («Цех фантастов-91»)
……………………………………………

— Все они такие, ВСЕ!
………………………………………..

Загордилась Крымом…
……………………………………….

И миф, и реальность. Ему приписал первые свои картинки в Интернете. Потом он «скоропостижно скончался». А вообще, портрет моего дальнего родственника, скорей всего, прадеда.
………………………………………….

Пейзаж, фрагмент. Природе до нас никакого дела нет.
…………………………………….

ри дерева. Масляная монотипия, отпечатки на бумаге. Сначала первые нравились, потом все больше — последние… и бросил…
……………………………………………..

Из альбомчика гимназистки (Ревель, 1919г)
……………………………………………

Три девицы (монотипия). Не подрисовывал, наверное, потому и бросил. Уважаю Случай, но чтоб не слишком распоясался…
………………………………………….

Уличная сценка. (ч.чернила, кисть) В прошлом веке сделано.
……………………………………………

Подружки. Цв. тушь. Грубоватая техника, но все, что попадалось под руку, вызывало интерес. Такое было время.
……………………………………………………

ВАСЯ. (1976-1993гг) Он людей не любил, никого, и меня тоже. А я за это любил и уважал его.
…………………………………………

Василий Александрович, мой старший друг. Несмотря на страшный лагерь, выжил, и жил потом до 93-х лет.

…………………….
Когда я познакомился с моим главным — Клаусом, со Стивом, и несколько позже с Хрюшей, хозяином дома был Вася, я уже немного говорил о нем. Теперь он стар и живет в седьмом, по ту сторону оврага, и только иногда заходит ко мне. Он уже не грозный, щеки обвисли, исхудал, голова бугристая, за ушами вмятины… Как твоя жена, Вася?.. Васина серая кошка ушла вместе с ним. Они всегда были рядом, растили котят, спасали их, пока могли, потом забывали, рожали новых… Эта парочка рассчитывала только на себя да на подвалы, они сторонились людей. Вася командовал котами мудро и сурово, гонял молодых, но потом признавал и защищал от пришлых… Состарился Вася и отошел в тень, все реже выходил из подвала, а потом и вовсе перекочевал со своей кошкой за овраг, там детский сад и больше еды. А главным стал у нас темно-серый кот с разными глазами — один желтый, другой коричневый. Топа. Он всю жизнь прожил в нашем доме, но никто его не признавал. Он ходил то в девятый, то за овраг, приспособился к тамошним мискам и не претендовал у нас на власть. И неожиданно оказался самым сильным: Клаус и Серый еще не выросли, Вася ослаб и ушел, Стив терпеть не мог начальственной суеты, всегда любил погулять на стороне… Чтобы стать главным, нужна не только сила, надо верить, что эта земля твоя, на ней живут разные коты и кошки, и со всеми следует обходиться по котовским правилам. Топа всю жизнь ходил сам по себе, всего этого не умел, и, как только вырос Серый, умотал за овраг, показывался сначала, а потом и вовсе исчез. Недавно, я слышал, из подвалов детского сада извлекли тело большого кота. Умер Топа, и его тут же забыли. А вот Серый повел себя по-другому. Но о нем еще не раз поговорим.

Я сижу со своими мыслями, коты по одному уходят, стучит форточка, гремит жесть, когда очередной кот продирается в дырку, прыгает вниз… Теперь я им не нужен — до завтра. Соберутся ли утром все, я никогда не знаю. Бывает, дни идут, ничто не меняется, и кажется, так будет всегда. Но в одно утро жизнь совершает скачок. Зову, ищу, обхожу подвалы, спускаюсь в овраг… а внутри уже холодноватая уверенность — случилось. Так бывает почти каждый год. Я никогда не видел тех, кто убивает. Наверное, дети… и такие вот старички, как мой сосед. Страшна не столько злоба, которой насыщен даже воздух — страшней и глубже непонимание ценности жизни, неуважение к ней, своей и чужой… Но вернемся к теме.
Коты уходят, но знают, куда вернуться — есть я.
Настало время и мне уходить.

Сатир развлекает нимфочек, старику есть, что вспомнить…
…………………………………….

В ожидании чумы
…………………………………………

Художник-нереалист. Давно пишу автопортреты, не смотря в зеркала. Когда совсем ничего в голову не приходит интересного, всегда есть, чем заняться — постоянно перед тобой некто, кого знаешь чуть лучше других. Но автопортрет, это как суп из топора — главное, есть с чего начать, а дальше легче становится. Иногда можно вообще портрет стереть тряпочкой, оставить задний фон, интерьер, которые случайно оказались интересны.
……………………………………..

Не земля наша, а мы ей принадлежим, каждый имеет возможность убедиться.
…………………………………………

Фигура неню.
…………………………………….

Камни в овраге (темпера, 1979г)
………………………………………..

Крымнаш в шляпе
…………………………………………..

Все они такие, все!
………………………………………………

Котенок приблудный…
…………………………………………

Среднерусский пейзаж
…………………………………………..

Кто там пришел, незваный?..
…………………………………………….

Натюрморт с котом (с поднятым хвостом)
……………………………………………

На окошке рамки да картинки…
…………………………………………

Автобуса все нет…
……………………………………………..

Вид из окна 20-го дома
………………………………………….

Сто картинок смахнул хвостом
…………………………………………

Художник и картина
………………………………………….

Художнику жарко
………………………………………..

Где ужин?!
……………………………………………..

Время покоя

Диспуты и драки муравьев
………………………………………..

А утром все равно гулять пошли…
………………………………………

Дамы на пляжу
…………………………………………..

Да гори оно огнем ясным — не оглянусь
…………………………………………

Вечерком художник в магазин идет
……………………………………………

Улочка вечерняя, колесо обзора…
……………………………………………

Когда-то нас в музей водили…
……………………………………………

Вечерком, по первому снегу, слегка навеселе — домой!
……………………………………….

Думу думают…
………………………………………………

Наше место — кухни да подвалы, как было, так и будет
……………………………………………….

Сумеречное снятие с креста
…………………………………………………

На высоком берегу Оки…
………………………………………………

Одна из обложек «Перископа» (в основе рисуночек Марке)

Наш-то наш, но больно кислый уж…
………………………………………..

Колбочки уехали, палочки остались…
…………………………………………….

Реквизит смылся…
……………………………………………..

— Ты думаешь?..
……………………………………………

Погуляли, пора и честь вспомнить…
…………………………………………..

Песня страсти кота Бориса
……………………………………………

Свет и тени
……………………………………….

Бабка и прабабка

НЕ согласен, не думаю, что в дальнейшем какие-то партии и др. жесткие объединения, идущие к власти, будут играть существенную роль. Я вижу, что есть еще кругом нас люди, в основном образованные, не подверженные истерии, не внушаемые всякой чепухой,сравнивающие разную информацию, имеющие свое мнение… это люди, если в общем говорить, европейской культуры или тяготеющие к ее культуре, к эпохе Возрождения, понимающие, что хорошо и что плохо, не болтающие попусту, знающие свое дело, свою профессию и смотрящие шире на мир… в общем, выходящие за рамки той ограниченности, злобы и насилия, в которые нас периодически загоняют. Это НЕ люди толпы, огромных объединений… Я думаю, что формально им и не нужно объединяться, они друг друга узнают с полслова. И это люди, которые в конечном счете своей спокойной работой, умениями, умом, своей широтой и терпимостью, своим интересом ко всему умному и интеллигентному во всем мире… — они победят… без всяких войн и насилия, просто придут и скажут — ясно, что вы не умеете — мы умеем, и попробуем теперь мы…
Будет это лет через сто или двести, не знаю, но ум, образованность и глубокий интерес к жизни победят тупое рвачество и злобу, просто мы этого не увидим.

Где-то в Интернете затерялось мое самое большое собрание котов и кошек, около полутора тысяч.
Здесь гораздо меньше:
http://rudpagis.gallery.ru/watch?a=bbI8-ewur но тоже много
А это Ассоль со своим белым котенком, единственным.

Она уже болела, и не выкормив его? умерла. А котенок еще долго жил, его удалось выкормить.

Потерявшим свой ключ посвящается

Обычно, вернувшись в свой треугольник, опомнившись от воспоминаний, фантазий, тут же проверяю, все ли моё с собой. А тут заболтался… Наконец, спохватился, запускаю пальцы в карман, где должен быть ключ в знакомой обертке, обложке…
Его там нет!.
Допрыгался, молодец…
Так не бывает! Единственное, что не может пропасть, это собственный ключ.
Бывают времена ключей от всех запоров и замков, сейчас другие подступают — запоров от всех ключей, торжество идиотов без памяти и зрения.
Но свой-то ключ пуще глаза береги! Если сберег, то дверь к нему найдется.
Выходя из дома я бережно запираю дверь, и чтобы поверить в этот факт, событие, основу надежности бытия, совершаю несколько действий, известных мне одному. Они странны, бессмысленны, но обязательны — совершив их правильно, надолго запомню, и тогда уж не забуду про ключ, вокруг которого ритуал совершается. Движения эти запоминаются даже в текущем потоке мусорной жизни; идиотизм приспособления трудно чем-то перешибить, кроме чистокровной бессмыслицы. В результате таких действий ежедневные глупости бледнеют, отступают…
Ритуал ключа, в нем моя надежда и опора.
У меня всегда с собой бумажка размером с лист писчей бумаги, но в отличие от писчей, она обладает куда более важными свойствами — прочна, и в то же время эластична, мягка, вынослива на изгиб, терпит многократное сгибание без предательских трещин, шероховата, а не гладка, не скользит в руках, я держу ее надежно, и спокоен. Вытаскиваю сложенный пополам лист из грудного внутреннего кармана пиджака. Это значит, что выходя на улицу я должен быть в пиджаке, и не только из-за внутреннего кармана, в котором нужный лист, но из-за грудного верхнего кармашка, который на виду… но о нем позже, дойдет очередь и до него.
Значит, так, я вытаскиваю лист правой рукой из левого грудного кармана, а в левой при этом держу ключ. Обычно лист благополучно раскрывается, и я кладу ключ на середину, ладонь правой руки уже внизу, и начинаю заворачивать, при этом медленно говорю:
— Р-раз — и одну из сторон заворачиваю на ключ, накладываю и прижимаю.
— Д-два — и вторую сторону точно также.
И три, и четыре. Теперь ключ скрылся, и наступает главный момент. Я медленно сгибаю сверток пополам, и это удается, потому что ключ не на самой середине, я заранее побеспокоился, с опытом приходит… получается аккуратный длинноватый пакетик, и ключ внутри. При этом говорю, медленно и очень сосредоточенно глядя на сверток, прижимая пальцами левой руки твердое длинненькое тельце, скрытое внутри…
— П-я-ять…
И это значит, ключ завернут надежно. Я медленно, аккуратно, почти торжественно закладываю сверток в грудной кармашек пиджака, который, правда, на виду, но глубок и надежен, с плотной полотняной подкладкой, не то, что ненадежные боковые, драный шелк!..
Сверток в кармашек, проверяю кончиками пальцев — он там!.. и говорю, внушительно и проникновенно:
— Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять.
Зайчик это я. И ключ при мне. Я вышел погулять, или по делам, неважно, главное, знаю, как отпереть свою дверь. Если знаю, могу думать о других вещах. Расширилась щель между событиями, которые были и будут. Другими словами, я свободен, и могу убираться ко всем чертям, то есть, к себе.
А когда вернусь обратно, вспомню мудрые слова про зайчика, и куда спрятал ключ, вот!
Если быть искренним, а честность мой основной закон… приходится признать, что все главное в текущей жизни, или «сегодняшнем дне» — бессмысленно, так что не стоит корить себя за несколько странных движений, которые помогают удержаться на поверхности. Время отнимают?.. У меня нет времени. Не в том смысле, что мало, — я с ним не знаком, моя жизнь бредет по иным путям, ощупывает другие вехи, они чужды времени. Шоссе с односторонним движением, вот что такое время, а у меня движение другое.
Вы думаете, вот дурак, или старик спятил? Очнитесь, окружающие нас люди совершают действия и ритуалы куда более бессмысленные, чем мои магические жесты вокруг ключа, например, слюнявят деревяшку, надеясь на бессмертие или поддакивают мерзавцам, выклянчивая подачку…

Но пока всё плохо!
Песенка спета, зайчик цел, а ключа нет!
Невозможно. Пока я жив, ключ должен быть. У меня есть дверь, в ней замок, за дверью мое пространство — стены, потолок, пол, мое окно… и многое еще, очень важное, только моё!..
Но первое дело — ключ и дверь, это начало. Пусть жизнь кончается по-другому — без двери и ключа, но об этом не стоит…
Шарю по всей одежде, что на мне навешана, ключ должен найтись! Я не мог так глупо, безрассудно отпустить его, бросить в дыру…
Ладонями по бокам… и непредвиденное осложнение — что-то незнакомое на мне, я и не подозревал… И в этом одеянии, оно напоминает короткое до колен пальто, я нахожу два новых кармана, совершенно не изученных.
Один пуст… Зато во втором мне повезло — сразу нащупал металлический предмет, это был ключ! Плоский, довольно длинный, как штырёк, такого я не знал… Вытащил его, с черной пластиковой рукояткой, странный предмет, который открывал только одну, свою дверь, он знал про нее всё, а она помнила его прикосновения… И я надеялся, что этот ключ мой, и его дверь — моя!..
Ключ лежал на ладони, живой, теплый, и не сопротивлялся. Он понимал, что-то важное в нем заложено, и был от этого высокомерен, я чувствовал по теплу, которое от него исходило. Он грел ладонь и вполголоса говорил, сквозь зубы, а я не понимал, хотя подставил ухо, но переспрашивать не решался. Он говорил, поплевывая, не глядя на меня, а я делал вид, что понимаю, и вежливо ему кивал, пока он не замолк. Я все стерпел, ведь он нашелся, это важней всего. Но должен признаться, трудно вынести, когда ключ от собственной квартиры разговаривает с тобой, высокомерно поплёвывая… Когда люди по отношению к нам высокомерны, над этим легко посмеяться, но когда высокомерны родные вещи, свой кожушок, например, или ботинки, единственные… тут уж не до смеха…
Но странно, он не был завернут, ключ, он не в том виде, в каком должен быть, а значит что-то не так, вдруг он не мой?.. Как получилось, что нет моей любимой бумажки, ключ гол, значит, в опасности — он обладает свойством юлить, выскальзывать из рук, карманов, исчезать в дырах, подкладках, тихо и незаметно добираться до следующего отверстия, тогда уж на волю, падать в траву, прикидываться незаметным, и даже не блестеть, чтобы не наткнуться на острие глаза. Отсутствие бумажки сильно озадачило меня. Никаких недоразумений с ключом у меня раньше не случалось…
Но опыт всей жизни научил меня — подожди, делу время, сомнениям час…
…………………………..
Смирись, гордый человек, признай коммунальный мир, согласись с устройством жизни, хотя оно жестоко, несправедливо… Мир мудр и терпелив, если твои протесты до сих пор прощает.
Иногда так думаю, но чаще другого мнения, какого черта меня учат жить!..
Но вот что интересно, мои блуждания по этому клочку земли полезны, я многое начинаю понимать. Пусть мое знание напоминает первый черновик, все равно, большое достижение. Я Робинзон наоборот: он оказался в новом месте, а я… остался там, где много лет живу, но тоже странствую, оказывается, для этого не нужно плыть через моря.
Робинзону достаточно было обойти остров, чтобы понять — он здесь один.
Я тоже обхожу свой треугольник — и понимаю, что один, хотя здесь куча народу, и я никуда не уезжал. Я тоже от всех ушел, но не так! Робинзона выбросило море как ненужную вещь, а я сам ушел от всех.
И снова уйду, и снова…
Поругивая жизнь, посмеиваясь над собой, хожу меж трех домов, по земле, за которую страшно и обидно. Не хочу видеть людей на ней… а может других хочу?..
Три дома, окруженные дорогами и оврагом. Дорогами в никуда, в опустевшие деревни Харино, Дракино, Грызлово, Подмоклово…
— Почему домой не идете?
Опасный вопрос! Чертова бабища, нависла надо мной. Прислужница ЖЭКа, не иначе…
— Гуляю. Полезно.
И неопределенный жест, авось отстанет. Лучшее в мире слово — авось…
Я Робинзон на площадке размером в полтора футбольных поля.
— Куда я попал?..
Глупый самому себе вопрос…
Раньше надо было думать, решать — «куда нам плыть?..»
Теперь уже некуда бежать.
Двое, мирно беседуя, останавливаются рядом, в трех шагах, сначала писают, а потом, прижавшись к дереву, за которым стою, совокупляются.
Я давно уже без презрения или омерзения… равнодушен стал. И привык, так постоянно происходит: уплыл с Острова — вернулся сюда, как ни крути-верти, а дом родной. Реальный до тошноты — вот снова роют около оврага, нефть ищут за нашими домами.
Обязательно найдут!..
Отдельные люди могут быть прекрасны, большинство ужасно. Никто меня не убедит, что сообщество людей интересней царства животных. Могу часами наблюдать за зверем, а человек надоедает минут за десять, особенно, если говорит. Ненавижу говорящие рты. Жующие и говорящие. Умные речи еще хуже глупых, в них бессилия больше, и лицемерия.

Устали скрепы…
……………………………………….

Никого не минует…
…………………………………………

Реквизит в жизнерадостном духе
………………………………………

ECCE HOMO
………………………………………

Из проб 2014-го
…………………………………….

Портрет в интерьере
…………………………………………..

Мы с тобой одной крови…

М.Ю.Лермонтов.
Есть речи — значенье
Темно иль ничтожно,
Но им без волненья
Внимать невозможно.
Как полны их звуки
Безумством желанья!
В них слезы разлуки,
В них трепет свиданья.
Не встретит ответа
Средь шума мирского
Из пламя и света
Рожденное слово;
Но в храме, средь боя
И где я ни буду,
Услышав, его я
Узнаю повсюду.
Не кончив молитвы,
На звук тот отвечу,
И брошусь из битвы
Ему я навстречу.
………………
Выше любых споров, конечно. Я о другом, о путях и способах, которыми достигается эта высшая для искусства цель- предельное напряжение чувства. Они разные, эти пути. И это могут быть вовсе не слова, а пятна света и цвета.

…………………………………………

…………………………………………..

……………………………………….

………………………………………..

…………………………………………

………………………………………..

………………………………………….

…………………………………………

http://dan_galleries.photocentra.ru/portfolio
Сделано (не мной) на основе работ, которые несколько лет присылал в один фотожурнал. Наверное, портфолио делал автомат, на основании рейтингов, которые у меня (как всегда) исключительно низкие. Некоторые работы я бы выкинул, но в основном подборкой доволен. Мог бы еще добавить работы последних 2-х лет, но смысла не вижу. Возраст, наверное, — пропали задор, кураж, тщеславие, вижу только, что работы действительно мои, и, наверное, хватит. Время от времени добавляю 1-2, обсуждения там закрыты, зачем они… Я еще двигаюсь куда-то, но как инфузория-туфелька: у нее один слабенький фотоглазок, она все время стремится к свету, но обзор невелик, и потому она блуждает из стороны в сторону, поймает лучик света… и снова теряет…

Угол, один из привлекавших меня, сейчас другие углы пошли, они не красивей, не чище, просто понятней, наверное, большинству людей. И тут ничего хорошего, вернее, пятьдесят на пятьдесят. Все зависит от собственного притяжения, если любовь искренняя, то все в порядке, пусть хоть гламур… Хотя лучше, чтобы со вкусом. Обычно приходят в голову два художника, чех(кажется чех) Муха и Тулуз-Лотрек. Муха красивей, зато сочетания цветов банальны. Но Тулуз-Лотрек сильней, оригинальней, жестче… запоминается навсегда. Я не про этот угол, конечно, давно подмел, чтобы вам спокойней было. Дело глубже — сильное чувство требует адекватного выражения. НЕ поза, не манерность, не биение в грудь и тельняшку пополам… и не хитрая умелая игра, и не эпатаж пусть с талантом, а просто — просто Дега, просто Тулуз-Лотрек, просто Марке. Просто ровно столько, сколько надо, чтобы выразить то, что хотелось выразить. Выразить, а не кого-то удивить, остановить… Если интересно, сам остановится. Не интересно — иди себе, куда шел.
…………………………………..

Русалка в осеннем уборе. В изображениях нет живых людей, это на плоскости лежат краски, и не более того. Зато эта плоскость и химия всех уравнивает — и изображения живых людей, и зверей, и куколок каких-то, и ежика из пластика, и русалку из цветного металла… Это уравнивание дает шанс на два пути — или все умертвить плохим изображением, или все с одинаковой силой и чувством — оживить. Потому что все одинаково — сделаны, у всех шансы одинаковые или почти, и только от художника зависит, только от него, как все получится. (разумеется, общий разговор, и не о себе автор говорит, а вообще, как думает и к чему стремится)
……………………………………..

Дорога ВОН отсюда. Откуда? — да от того места, которого здесь не видно. Я все реже использую ч/б в чистом виде, а просто умеряю цвет (здесь не очень) — так чтобы он был, не был, и все-таки остался. Красться по отдельным пунктам интенсивности, цветового тона, насыщенности цвета… самая напряженность в этом, и чтобы видеть всю картинку в целом… Сезанн мог, а мы не очень. Нет, еще был Марке, с «высшим пилотажем» серого, и Боннар, по цвету смелей всех…
…………………………………….

Артисты и статисты натюрмортов на отдыхе у окна.
………………………………………..

Почему мы не летаем? Да, Лизочка, не можем… И причины у нас с тобой одни и те же.
………………………………………

Не автопортрет, а повесть «Остров», мне крупно повезло в жизни, что миновала меня такая вот судьба, не стал причиной самоубийства. Но пока читал — убивал. И потому я не артист, хотя вот удивительно — в старости повторяю судьбу героя, пусть в несколько смягченном виде… пока… Слова опасны, проза доводит до края, и оставляет…
……………………………………..

Из 70-х годов, по памяти написано, и лучше, чем была; нам свойственно приукрашивать прошлое, своего рода самозащита…
…………………………………………..

Выставки не любил никогда, а теперь и подавно не люблю. На выставке художника не должно быть, он к своим картинам отношения не имеет, вернее, такое сложное, что понять его… и художнику самому не по силам, а про картины вообще не говорю. Это тупиковый путь… и печальный. Признаю только один: пришел чужой человек, смотрит… и что-то свое в нем рождается или вспоминается…
………………………………………….

Художник и натура. Тема для романа.
……………………………………………..

Ассоль. Трагическая фигура в моей жизни, и в своей, но она этого не понимала, просто жила, боролась как могла, и причин не понимая, погибает… А я что, я — кто? Выбивает из колеи…

Крутой диссидент, сейчас таких почти не осталось…
………………………………………..

Брошенные на батарею… кружево, цветок…
………………………………………..

Все нынче дорого стало…
………………………………………….

Меж двух окон, главная сложность…
…………………………………………

Разноцветна, многословна… но без нее подборка неполная оказалась.
………………………………………..

Осенний флаг сопротивления
…………………………………………

Старый парк, листья осенние…
…………………………………………

Проба в холодных тонах.
……………………………………………

Чайку перед дорогой. Пробы сочетаний живописи, графики, фотографии…
…………………………………………

Народные мотивы
…………………………………………..

Вся внимание.
…………………………………………….

Мама погулять пошла, а малютку оставила с бабкой…
……………………………………….

Легкий гламур или однополый брак, а почему — не знаю…
……………………………………………

Из серии «УГЛЫ»,одна из основных, но вариант.
…………………………………………….

Другой мир, и всё — другой.
………………………………………………….

Летний стакан на балконе, или рассолу бы…
………………………………………………

Мужские проблемы…

Сувенир
…………………………………..

Фотоэскиз со светом и тенями
……………………………………..

Жаркое лето
………………………………………

Вернулся к утру…
……………………………………….

Погоня
…………………………………………

Если бы старость могла…
………………………………………..

Удрал на свободу, а дальше что…

С годами все меньшее значение имеет правда и справедливость, и стремление исправить жизнь, придать ей более законо- образное течение. Соотношения справедливости и несправедливости, силы и мира, правды и неправды, света и тьмы, знания и невежества… примерно одинаковы во все времена. А если происходят большие выбросы, то кратковременные, а потом такие же кратковременные «отмашки» в другую сторону. Помогать человеку выжить, не умереть преждевременно, и сделать что-то для улучшения конкретной жизни — детей, родственника, соседа… своей жизни, наконец, — это единственное, что в этом общем потоке может быть ценным. В том числе знание, умение, любое творчество, которые хоть как-то могут повлиять на жизнь отдельного человека. Я не могу спасти стаю мошек, мечущихся перед смертью, но могу прибавить момент жизни одной из них. Жизнь никогда не была ни справедливой, ни доброй; там, где толпы, не может быть справедливости, там всегда преобладает сила, жестокость и бесправие, так было, и так будет. Только от человека к человеку, глаза в глаза, один на один можно что-то сделать. Как только человек начинает оперировать понятиями массы, толпы, народа, нации… он теряет доброту и милосердие, законы множества чувств не знают. Все лучшее передается от одной жизни к другой, а все остальное — только слабые тени этих отношений…

………………………………………….
Наконец ключ в сердце замка, поворот, еще — дверь дрогнула, медленно, бесшумно распахивается темнота, и только в глубине слабо светится окно.
Тут уже знакомые запахи — пыли, старой мебели… и тепло, тепло…
Рука сама находит выключатель, вспыхивает лампочка на длинном голом шнуре, я стою в маленькой передней, прямо из нее — комната, за ней вторая… налево — кухня…
Здесь всё мое, собрано за много лет. Можно потрогать… но гораздо трудней защитить, чем то, что только в памяти живо.
Каждый раз, возвращаясь, приветствую своих — ребята, я вернулся!
…………………………………….
Большая двуспальная кровать, на ней когда-то лежал отец, над его головой гравюра японца, вот она!..
У окна столик с принадлежностями художника. На нем мои краски, несколько баночек с гуашью — две красные, две желтые, черный, белый, зеленый один, а синих нет, я этого цвета не люблю. Бумажка у меня серая, оберточная, шершавая… заранее нарезаю, стопками большие листы… Чтобы гуашь не отвердела, подливаю к ней водички. В потемневшем стакане кисти — новые, с цветными наклейками, тут же — несколько побывавших в работе, но аккуратно промытых, завернутых в папиросную бумажку. Рядом со стаканом — блюдце, запорошенное мягкой пылью, но край остался чистым — синим с желтыми полосками. На блюдце крохотный мандарин, высохший, — он сократился до размеров лесного ореха и стал бурым, с черными усатыми пятнышками, напоминавшими небольших жучков, ползающих по этому старому детскому мандарину. Рядом с блюдцем пристроился другой плод, размером с грецкий орех, он по-иному переживает текущее время — растрескался, — и из трещин вылезли длинные тонкие розовые нити какой-то интересной плесени, которой больше нигде нет, только этот плод ей почему-то полюбился… Над столиком на полочке, узкой и шаткой, выстроились в ряд бутылки с маслом, сквозь пыль видно, что масло живо, блестит желтым сочным цветом, время ему ничего не делает, только улучшает. Повсюду валяются огрызки карандашей: есть среди них маленькие, такие, что и ухватить трудно, мои любимые, долго и старательно удерживал их в руке… и тут же другие, небрежно сломанные в самом начале длинного тела, и отброшенные — не понравились… и они лежат с печальным видом… Стоят многочисленные бутылочки с тушью, в некоторых жидкость успела высохнуть, они с крошками пигмента на дне, нежно звенят, если бутылочку встряхнешь…
И все эти вещи составляют единую картину, которая требует художника: вот из нас какой получится натюрморт!
На стене напротив окна висит одна картина — женщина в красном и ее кот смотрят на меня. На других стенах пять или шесть картин. На одной из них сводчатый подвал, сидят люди, о чем-то говорят, в глубине открыта дверь, в проеме стоит девушка в белом платье, за ней вечернее небо… На другой картине странный белый бык с большим одиноким глазом и рогами, направленными вперед, как у некоторых африканских антилоп. Этот бык стоит боком и косит глазом — смотрит на меня… за ним невысокие холмы, больше ничего… А дальше — снова подвал, две фигуры — мужчины и женщины, они сидят за столом, на котором тлеет керосиновая лампа, отделены друг от друга темнотой, погружены в свои мысли…
Эти вещи и картины… они охраняют реальность моего пространства среди сутолоки сегодняшнего дня.
……………………….
В кресле сидеть удобно, но дует от окна. Принес одеяло, устроил теплую нору в кресле… и вспомнил детскую страсть устраивать везде такие теплые и темные потайные норы — под столами, в разных углах, сидеть в них, выходить к людям и снова нырять в свою норку. Помнится, я таскал туда еду. И очень важно, чтобы не дуло в спину.
На полке старая керосиновая лампа, я зажигаю ее раз в год, но она мне нужна.
На столе мои листы, история не закончена. Зато я дома, всё помню, живы еще иллюзии, надежды…
Вытягивая слова на бумагу, всматриваюсь в себя. Блаженное состояние. Но требует терпения. Внешнее впечатление и внутренний стимул, и то и другое должны быть достаточно сильны, чтобы насытить своим состоянием всю вещь. Относится и к живописи, и к прозе.
Требующиеся для творчества способности… а может, лучше сказать — требующие творчества?.. не умение говорить и писать слова или схватывать точные пропорции предметов. В первую очередь, особое отношение к реальности, когда человек не бросается переделывать внешний мир, а устраивает его в своей голове, как ему хочется. Одинаково и для прозы, и для живописи.
Когда есть такой импульс, то дальше важны повышенная чувствительность, обостренная восприимчивость, чувство меры и ритма, которые связаны с осязанием, ощущениями тяжести, положения тела в пространстве… Творчество почти физиология. Чтобы вместить свое Состояние в тесные рамки формы, требуется его собрать, а значит — усилить, без усиления ничего путного не получится. При этом важно, чтобы не было грубости, тупости, нечувствительности… Тупость ощущений присуща многим образованным людям, здоровым и уравновешенным, которые в обыденной жизни очень даже милы: спокойны и устойчивы, не слишком чувствительны к уколам, обидам, редко выходят из себя…
Но не всё подвластно творчеству, его основа безгласна. Простые ощущения — фундамент мира каждого из нас. Теплое прикосновение, сухой песок в сжатом кулаке, мокрая глина, гладкие морские камешки…
Начало остается в темноте.

Непоэтическая свеча
……………………………………………..

Из простых сложных…
……………………………………………

Думать не обязательно, важно понимать
……………………………………………..

Цветки, которые против
……………………………………………

Сухие цветы на фоне
…………………………………………….

Сухие цветы с излишествами
……………………………………………..

Из серии «УГЛЫ»
………………………………………….

Вечерний вид из кухонного окна
………………………………………….

Портрет А. в серых тонах (вариант)
…………………………………………….

Кася на шкафу. Гордится собой, у нее после болезни парез правой задней лапки, но она не унывает, и постоянно преодолевает трудности.
………………………………………………

Листок на снегу, отбился от своих. Может, и лучше, чем умирать в больших кучах, гнить…
……………………………………………….

Ночные игры на книжной полке

Очень старый портрет, и каждый раз я его преобразую, также как свои автопортреты. Разумеется, оригиналы в масле или другой технике не трогаю, а комп позволяет. Вспоминаю книжку, которую сначала кое-как осилил по англ., и так она меня задела, что прочитал и перевод. «Дориан Грей», конечно. Похоже, многократно повторяя изображение, я делаю то, что совершала мистика над портретом в книге? И все-таки не так, вмешивается другой интерес, отношение к искусству, и это другая летопись получается, моих усилий… Хотя… кто знает, может и мое отношение к самому себе, оно каким-то образом проникает…
………………………………………

Из воспоминаний о Крыме, потом по памяти что-то неоднократно изображал. Никогда мне не было интересно, ЧЬЯ это земля. Да — НИЧЬЯ, земля нам не принадлежит, это мы ей принадлежим, и со временем она сделает из нас нефть и газ, неважные, думаю, по сравнению с той растительностью, которая миллионы лет здесь росла и умирала. А мы землю делим, своим аршином меряем… глупость это. Когда я хожу по лестнице, для тренировки каждый день поднимаюсь, то вижу там на окнах бабочек, случайно залетевших, всегда беру, если еще жива, и выпускаю. А мелкие мошки тоже жить хотят, их срок совсем ничтожный. Бьются о стекло, потом замирают… Иду, и думаю о себе, для земли я такая же мошка, будем честно смотреть на вещи. Когда видишь, как исчезают живые существа вокруг тебя, поневоле что-то начинаешь понимать… И вспоминаю одну из первых своих прочитанных книг, вернее, впитанных — «Мир как воля и представление». Годами не помнил, забыл, а вот, оказывается, впечаталось на всю жизнь.
……………………………………..

Художник за рисованием. Некоторые говорят — иду работать… А что это за работа — непонятно. Способ жизни, так наверное точней. Раздрызганность здесь многократно пытался преодолеть, потом бросил, но рисунок этот не люблю. Но он же не виноват, что автор тупица… пусть повисит…
………………………………………

Уходя, оглянись… Но лучше этого не делать, последний взгляд запоминается. Все, что переживаешь, становится живым. Мир оставленных… (без продолжения)
………………………………………

Дверь на балкон, интерес был к цвету, а вообще слишком лобовая вещь. Но иногда не хочется выдумывать сложности, и не иногда, а почти всегда. Сложности сами возникают, и совсем другие, совсем…
…………………………………………..

Что-то вроде тихого вечера на балконе, на лоджии, то есть. Все-таки 14-ый этаж, и как въехали, кошки заинтересовались, а нам страшно стало — пришлось застеклить.
………………………………………

Сонечка, самая большая наша кошка, теперь очень старая, а лет пять тому назад вот такая была.
………………………………………..

На двери кладовки постоянно какая-нибудь тряпка висит, она полезна здесь. Вариантов много, и чем она грязней, тем интересней, вот какое дело…
………………………………………..

Зеленая женщина в красном кресле, пластилин. Долговечный материал оказался, только пыль легко хватает. И ронять не надо. Пострадала немного при переезде, да-а… Сначала огорчался, что фигуру от кресла не отлепить, а потом даже понравилось, а почему — не знаю…
………………………………………….

Имеешь крылья, и не улетаешь, это странно… Узнаю себя 🙂 Крыльев не было, но возможность иногда проглядывала, но все дела, дела… Картинки, свои тексты… прерваться никак не мог. А потом понял, что НЕ ПОМОЖЕТ — ни рисовать, ни писать где-то ТАМ лучше не будешь. А жизнь обыденная… много ли надо… Тогда чуть-чуть другое время было, слой людей глубоких и понимающих был основательней, тех, кто новых людей замечал. А сейчас… «да ладно…», как безымянный герой из «Последнего острова» говорит. Надо же, до конца дописал, и не заметил, что имени-то нет! Друга звали, знаю как — Гена, а этого, кто говорит?.. Неспроста, наверное, так бывает, если от самого себя идет рассказ. Ну, там не совсем от себя… И все-таки, очень. Очень.
…………………………………………

Натолкнула когда-то картинка из журнала, фото с какого-то теплого острова, долго ее крутил-вертел, фрагментами вставлял в натюрморты… Обычно я использую только свои «куски», фрагменты, а эта так и осталась. Наверное потому, что мечта об ОСТРОВЕ никогда не покидала меня, даже в самые счастливые времена.
………………………………………..

Фотоэскизик, чуть обработанный… так, одной левой, как говорят. Но странное дело, такие штуки не забываются, использовал потом много раз в более сложных композициях.
………………………………………………..

Желтый всю жизнь любил, а синий, голубой… ну, никак! Теперь время идиотское и тут же тебе припишут политику, но вот НИКАКОЙ! К томуже, надеюсь, у меня умные френды, поймут, что художественное затруднение. Когда я начинал, то холодные тона никак осваивать не хотел, картинки были только теплые и даже горячие. Силу контрастов только к старости начал понимать. А здесь — мусор, просто бумажный мусор, счастливая находка, мятая бумага, которую давно люблю, и серые тона…

Лет пятьдесят тому назад мне говорил один человек, которого считаю своим учителем, хотя видел его раз пять, а разговаривал — два раза.
«Всё, что делаешь — делай без крика, напора, надрыва».
Я запомнил. Не всегда удавалось, но каждый раз убеждался, он прав был.

……………………………………..

…………………………………

……………………………………..

………………………………………

………………………………….

……………………………………

……………………………………….

………………………………………….

…………………………………………..

………………………………………….

…………………………………………….

……………………………………..

…………………..
Утром Марка разбудили вороны, оглушительно заорали, будто обнаружили пропажу. Потом успокоились, а он долго вспоминал, как здесь оказался. Наконец, вспомнил все сразу, этого странного Аркадия… тут же сполз с диванчика, прокрался в глубину комнаты, осторожно постучал, чтобы убедиться — хозяина нет, и приоткрыл легкую дверь. Оттуда выступила густая плотная темнота. Он пошарил по стене справа, слева — выключателя не было. Тем временем глаза привыкли, и у противоположной стены он увидел вытяжной шкаф, настоящий, только старенький, теперь таких не делали. В нем должен быть свет, решил он, и шагнул в комнату. Выключатель, действительно, нашелся, осветилось стекло и выщербленный кафель с желтыми крапинками от кислот. Здесь работали! У стены стоял небольшой химический стол с подводкой воды и газа, все, как полагается, над столом раздвижная лампа, под ней лист фильтровальной бумаги, на нем штатив с пробирками…
Марк оглянулся — у другой стены топчан, покрытый одеялом с вылезающими из прорех комьями ваты; на продранном ситце как цыпленок табака распласталась книга. «Портрет Дориана Грея»?.. Он почувствовал неловкость — вторгался! Сколько раз ему говорили дома — не смей, видишь, вся наша жизнь результат вторжения… Но это же лаборатория… — пытался оправдаться он, попятился — и обмер.
Рядом с топчаном стоял прибор, по размеру с прикроватный столик, имущество студенческих общежитий. Это был очень даже современный магнито-оптический резонатор!
Такой Марк видел только на обложках зарубежных журналов… Он стоял перед резонатором, забыв опустить ногу, как охотничий пес в стойке. Наконец, пришел в себя и стал размышлять — о доме с дырявой крышей, не стоит и ручки этого чуда, и фундамент прибору нужен особый, вколоченный в скалистое основание, в гранит… Не может быть… Но мерцала сигнальная лампочка, щегольский неон, и бок этого чуда был еще живой, теплый — ночью работали.
Он осторожно, как по заминированной местности, прокрался к двери. Было тихо, только иногда мягко падала капля из невидимого крана, да что-то потрескивало в углу. Хорошо…
И тут, боюсь, слова бессильны, чтобы передать чувство, которое он испытывал, попадая в этот особый мир сосредоточенного покоя — пробирки, колбы, простая пипетка, она творит чудеса… Все дышит смыслом, черт возьми, и каждый день не так, как вчера, новый вопрос, новый ответ… Не в технике фокус, не-е-ет, это одинокое дело для настоящих людей. Пусть заткнется Хемингуэй со своими львами. Сначала забираешься на вершину, да такую, чтобы под ногами лежало все, что знает человечество по данному вопросу, встаешь во весь рост, и… Правда, надо еще знать, что спросить, а то могут и не ответить или вообще пошлют к черту… Хотя говорят, не злонамеренна природа, но ведь мы сами умеем так себя запутать… И все же, вдруг удастся выжать из недр новое знание? И мир предстанет перед тобой в виде ясной логической схемы — это зацеплено за то, а то — еще за нечто, и дальше, дальше распространяешь свет в неизвестность, где лежит она, темная, непросвещенная, предоставленная самой себе — природа…
Он романтик, и мне, признаться, приятен его пафос, порывы, и неустроенность в обыденной жизни, которая получается сама собой от пренебрежения очевидными вещами. Свет погаси, не забудь!
Он вспомнил, погасил, вышел и припер темноту дверью. И сразу в глаза ударил свет дневной. Деревья стоят тихо — и вдруг рядом с окном, напротив, с ветки срывается, падает большой желтый лист, прозрачный, светлый. Он безвольно парит, послушно, в нем уже нет жизни и сопротивления. Он падает в овраг на черную вздыбленную землю.
Подумаешь, событие произошло… Но Марку зачем-то захотелось выйти, найти тот лист, поднять, будто в нем тайна. Он отмахнулся от своей блажи. Ну, Аркадий, вот так нищий! И что он сует в чудесный прибор по ночам? Гадость какую-нибудь сует, пичкает глупостями, а японец, добросовестный и несчастный, задыхаясь в пыли — ему же кондиционер нужен! — вынужден отвечать на безумные вопросы. Это ревность в нем разгорелась — я-то знаю, что спросить, а старик только замучает без пользы заморское чудо! Прибор представлялся ему важным заложником в стане варваров.
Чтобы отвлечься он выглянул в окно. Что это там, на земле? Пригляделся и ахнул — овраг завален обломками диковинного оборудования: что-то в разбитых ящиках, другое в почти нетронутых, видно, вскрыли, глянули — и сюда… и этого бесценного хлама хватало до горизонта. Только у дома виднелась черная земля, валялись остатки еды, кипы старых газет… Ох, уж эти листки, кто берет их в руки, подумал он, кому еще нужно это чтиво, смесь обломков языка с патокой и змеиным ядом?..
Молодец, я завидую ему, потому что иногда беру, листаю по привычке, злюсь, нервничаю, смотрю на недалекие бесчестные лица, и каждый раз обещаю себе — больше никогда. Ничего от вас не хочу, только покоя. А они — нет, не дадим, крутись с нами и так, и эдак!.. Марку проще, ему дорога наука, всегда нужна, интересна, отец, мать и жена. Ничего он не хотел, кроме комбинезона и миски супа.

…………………………………….

………………………………………

………………………………………..

………………………………………..

………………………………………….

…………………………………………

//////////////////////////////////////////////////////////////////

Лукум испортился

Один мой приятель несколько лет тому назад разошелся с женой, она была волевой особой, к тому же любила решительных мужчин, а он тюфяк и растяпа, хотя добрый малый, и неглупый, вот такая произошла ошибка, и ничего не получилось у них, он еле ноги унес. Но прошло время, дурное забылось, и оба вроде бы поняли, что вместе им все-таки лучше, чем врозь. Может, она его убедила, не знаю, но он говорит — сам понял, и пошел на свидание с ней. Она его у себя дома принимала, в бывшей его квартире, у него цветы, в портфеле бутылка притаилась, на случай, если все пойдет хорошо.

Стук, он появляется, все довольно мило в начале, она всегда мягко стелила, и он, конечно, уши развесил. Не прошло и десяти минут, она ему очень по-свойски — «знаешь, на углу рахат-лукум, с орехами и не слишком сладкий, просто чудо, я не успела забежать, может, сходишь, купишь?» Он растаял от такой фамильярности — что за вопрос, два шага, на углу… — и побежал.

Вечер, час закрытия, у прилавка человек пять или шесть. Краснолицая колхозница покупает ириски, выкладывает четыреста рублей. Ириски, действительно, красивы, светло-коричневые кирпичики с большими белыми пятнами — орехов не пожалели, настоящий фундук. Вслед за колхозницей другая женщина, бледная, в очках, говорит — двести граммов мне, третья полкило, и четвертый — тоже ириски, и пятый… Все только ириски берут. А они удивительные, с настоящим орехом, и покупают их большими плитками, когда-то назывались — школьные, многие, наверное, помнят. Тут же рядом лежит рахат-лукум, скромные сероватые кубики, никто их не замечает, не берет, вот ириски — да, а рахат никто. Может, ириски надо брать, думает приятель, но сомневается, бывшая жена сказала — бери лукум, очень хорош. На вид не очень, невзрачен по сравнению с ирисками, и никто его не берет, а ириски просто все, один за другим! А продавщица… Надо было раньше о ней сказать — это чудо: нежная блондинка, мохнатые как ночь глаза плюс интеллигентный вид, с каждым обращается учтиво, даже интимно, находит отдельный язык. Дошла очередь до моего приятеля, он, преодолевая в себе сопротивление, говорит -«мне полкило рахата, то есть, лукума», и добавляет про себя — а не ириски, как всем. Он горд, что победил в себе вязкое сомнение, которое навевали однообразные поступки предыдущих покупателей.

Продавщица смотрит на него — долго, с сочувствием, и нежно, робко, как будто он раковый больной, говорит — «мужчина…» Она красавица, блондинка, румянец, ажурные колготки, сиреневый фартучек, и «мужчина» говорит. В очереди ропот и смешки — выискался, деловой, все -ириски, а он лукум. За ним уже десяток народу выстроился, и все возмущены, хотя действуют явно против себя — кто-то может без ирисок остаться, если очкарик этот послушается-таки общего настроения. А продавщица нежно продолжает, скромно, но убедительно:

— Лукум у нас, представьте, не совсем свежий, даже можно сказать не очень удался, я вам не советую…

И так убедительно говорит, что мой приятель понимает — лукума ему не видать, не даст — и точка, потому что здоровье прежде всего. И сил настоять на своем он не чувствует, он и так уж отличился перед всеми со своим рахатом, а теперь еще и базарить… Он бы сразу поддался, если бы для себя покупал — какая разница, но тут большое дело, происходит примирение и нужен именно лукум, а он, оказывается, плохой.

— Говорили, был свежий… — бормочет он, хотя никаких доказательств у него, подумаешь, мнение жены, да еще бывшей, против продавщицыного просвещенного мнения: жена считает, а продавщица знает, все время при рахате, видела, как желтел жир, старел, прогоркал, покрылся отвратительной пленкой…

— Два дня тому брали… — он уже понимает, что обречен.

— Ну-у, два дня… — она бровями показывает, что за эти два дня могло произойти. — Вы рискуете, — говорит, — не советую…

Ни за что не продаст. Он в ужасе, знает — жена никогда не согласится, что плох рахат, то есть, лукум, пусть хоть сто продавщиц перед ней, вот такой она человек. А он вот другой, он не находит в себе ни сил, ни слов — убедить, купить и унести этот злосчастный лукум, или рахат. Он так не может. И улыбнувшись изо всех сил, вздохнув, он произносит:

— Ну, что же делать, если испорчен рахат, или лукум, что же делать… — И глаза его беспокойно шарят по полкам, чтобы найти какой-то выход, сохранить свое подмоченное достоинство перед продавщицей, очередью, женой…

— Смотрите, ириски вот, школьные — кончаются… — это она его заманивает на общий путь. А за спиной уже новый напор мысли, все поняли — послушался шляпа, отпал рахат, и теперь всеми силами давят на него — не бери ириски, не бери, оставь нам, оставь!…

Ну, что же делать, ни туда ему нельзя, ни сюда… И вдруг он, уже отчаянно блуждая глазами по полкам, видит скромную коробочку со сливочной помадкой. Его озаряет — дайте мне ее, он говорит. Продавщица слегка разочарована, но против помадки ничего не имеет, подает, он берет и выносит из магазина.

Только он вышел, его словно ледяной водой обожгло: жена помадку ненавидит, как он мог забыть! И откуда вообще взялась эта помадка дурацкая, когда посылали за лукумом, как теперь объяснить жене, как ее убедить, что испортился этот рахат, если уверена, что хороший… Хотя бы ириски купил, может, ей понравились бы, чудо как свежи. Нет, вряд ли, если уж прицепилась к рахату, не слезет, а как его добыть, лукум, если продавщица грудью стала. Жена бы, конечно, выдрала из нее…

Он в волнении садится на скамейку, вскрывает коробочку, в ней толстенькие липкие кубики, он в отчаянии жует один за другим, обдумывая свое положение. Дело пропащее, он не может возвратиться, развести руками, просто и спокойно объяснить ей все, убедить, посмеяться вместе. И неважно уже, отличный рахат или не отличный, лукум или не лукум. Он безумно устал за эти десять минут, как за десять лет совместной жизни, и с ужасом думает — что же дальше будет — и просто не представляет, как вернуться, ну, просто нет у него настроения больше — он наперед знает, что будет — «ты не мужчина» — она скажет и будет права.

Он встает и медленно идет, жует сладкое тесто с микроскопическими вкраплениями — надо же, цукат… Хоть бы ириски взял, как все, ведь свежие… Нет, позор — все хватают, и я туда же… Как сказать про рахат? Не могу. Никакого выхода, никакого!

Он идет, думая о своей беде, не глядя по сторонам, и вдруг, очнувшись, видит, что пришел вовсе не туда, откуда совсем недавно выбежал за рахатом, полный надежд, а к собственному дому, стоит перед телефонной будкой, что на углу. Идти обратно? А рахат, а лукум?.. Он медленно пережевывает последнюю помадку. Теперь бы чаем смыть прилипчивую сладость. Дома, в уютном кресле, из большой глиняной кружки, и заварить покрепче. Он заходит в будку, набирает номер, слышит голос и решительно говорит:

— Знаешь, не получилось, рахат испортился, ну, этот — лукум.

Про мартышку и очки?.. Нет, солнечную пыль люблю, на старости лет.
……………………………………

… а квадрат-то голый!..
……………………………………..

Робин, сын Робина (son) из своих колючек наблюдает (с ужасом) за дикарями, напавшими на его Остров…
………………………………………..

Очень старые «Маки», наверное 78-ой год
………………………………………….

Городской вид с колесом обзора
……………………………………………

………………………………………………

Один из вариантов «вечерней улицы»
………………………………………….

…………………………………………

Старая фанерка, доисторический период, пусть сегодня повисит.
………………………………………….

…………………………………………..

……………………………………………..

Я не праздную дни рождения, и поздравления уже много лет не принимаю, отвечаю — «не дождетесь». Бравада, дождетесь, конечно 🙂 Опыт Новеллы Матвеевой учит нас, стариков, что вовремя замолчать полезно. Сделанного не испортишь, даже самого скромного, если честен был, но… лицо себе подпортить вполне возможно. К сожалению, мои занятия не позволяют причислять себя к «пятой колонне», но это моя сущность, судьба — невинные картиночки и тексты, посторонние для большинства. Будьте здоровы, ребята, и не сдавайтесь

Шнурок из-под кровати смотрит. Ему еще назад идти, а он боится. Но все равно — надо. Живи здесь, я ему говорю, дома тихо, тепло, и корма много… Нет, где родился, туда и уходит. Я думаю, правильно делает, хотя мне жаль его короткой жизни.
…………………………………….

Устаешь не от жизни, а от злобы, дикости и глупости
………………………………………..

Утро первого января
…………………………………………..

Март за окном.
Некоторые удивляются, -«сейчас ведь октябрь…» Думают, наверное, что забываю про время. Ага, забываю. А март будет, будет, не сомневайтесь.
…………………………………………

Чугунный век… а хрупкое стекло переживет его, уверен…
…………………………………………

Один из вариантов. Всякие дыры, щели, коробки интересны…
………………………………………….

Женщина с черным котом. В Серпуховском музее теперь. Там она мягче, разнообразней, а дома остались варианты, один из них.
………………………………………………

Некоторые звери любят запах алкоголя, если не очень резкий. Я знал морского свина, настоящего алкаша. А эта кошка, Соня, любит запах Вермута, там же травы…

115 лет тому назад, в последний год 19-го века родился мой отец, Семён(Симеон) МаркОвич. 8 октября 1899 года. В Таллинне, где жили его отец и дед…
Раньше говорили, история длинна, а жизнь человека почти мгновенна по сравнению с историей. В 19 веке, и, наверное, раньше, действительно, так казалось. А вот на примере жизни моего отца, я вижу, что человек, проживший чуть более пятидесяти лет, по сравнению с историей 20-го века, долговечен. Нет, конечно, и до него черт знает что было, сотни жизней, но они там во времени как в вязком болоте барахтались, а многие спокойно проживали свой век, а история и не пошевелилась, от их рождения до смерти. Но при жизни моего отца среда и время изменились чудовищно, так, что кажется просто не под силу человеку с его рожденной на свет генетикой 19-го века. Оказывается, время менялось быстрей, чем менялся он, мой отец. И сначала было неплохо, он это спокойно выносил, машины, самолеты и весь стиль жизни — иной… А потом что-то сломалось в нем, он не выдержал столь быстрых изменений, быстрые почти всегда смертельны, и умер в середине двадцатого века. То же самое произошло со мной, я помню себя мальчиком, юношей… я был почти такой же, как сейчас, та же реакция на события, тот же темперамент, и ума… сколько было, столько и осталось… А вот почти не передвигаясь по местности, смотрел на историю, как из окна быстрого вагона. Кажется, что дальнейшего ускорения человек вынести не может, даже в мирное время, о войнах и не говорю.
Отец… он был человеком добрым, мягким, одинаково хорошо говорил на немецком, эстонском, русском… Он старался приспособиться к событиям, чувствуя, что они его обгоняют — все другое, а он все тот же, мальчик из начала, довольно радушного и доброго начала двадцатого века… Дальше ему немного повезло, попал в спокойные годы эстонской республики, ну, оттесняли слегка за национальность, спокойно так, но довольно легко все обходилось… А дальше неохота говорить, десять лет, сороковые… и он больше не выдержал, история его доконала. Армия, не армия… не в этом дело, слишком быстро все происходило…
А я… выскочил подростком и юношей из пятидесятых, относительно благополучно, а потом три-четыре резких перемены, и наконец как-то успокоилось… но я уже был пенсионер, медленно, но верно шел к концу. И все равно, время догнало и обогнало, начались кривляния и цирк, имитация формаций… и все было так быстро, что не казалось настоящим. И сейчас не кажется. Вещество не жидкое, не твердое, не газ… промежуточное состояние. Оказалось, что неопределенность еще хуже скорости. Пусть в меня кидают камни и ретрограды, и демократы, и всякие еще домкраты… так не должен жить человек, природа его требует постоянства окружающей среды на то короткое время, пока он существует.

Эскиз маслом. «Натюрморт с черепом»
………………………………………

Двое в желтых тонах.
…………………………………………

Городской вид с трубой, или городу — труба.
………………………………………..

Кот и натюрморт
………………………………………….

Лизочка перед синей подушкой
………………………………………..

Друзья слегка перебрали…
……………………………………

Синие двойники
………………………………………..

Из проб. Эскиз и фон.
………………………………………….

Хлеб пустыни.
………………………………………..

Триптих в зелени
…………………………………………..

Ночной разврат
……………………………………….

Из проб. В желтых тонах

Пришла с базара
…………………………………

Ни о чем
…………………………………….

Городской вид, хоть провалился бы скорей, как в книжке предсказано было…
……………………………………

Случайно встретились…
……………………………………….

Лизочка по ночам смотрит в окно, жизнь проходит мимо…
………………………………………….

Хрюша и я — перед столом, на стене. Его уже нет, а я еще здесь, черт знает, зачем…
…………………………………………

Из иллюстраций к повести «ЛЧК» На обложке книги «Цех фантастов-91» другой рисунок, другого художника, он цветной и повеселей. Но я не огорчался, всегда рисовал, когда писал истории всякие, эти рисунки нужны были мне. Город еще не провалился в подземное озеро, в остальном история сбывается, стена между нами и родиной Аугуста выстроена, город пустеет понемногу, интересные люди или умерли, или уехали отсюда, а остались… что о них говорить, как везде…
…………………………………………………….
Но вообще, что за пессимизм, в истории Европы было время, когда от чумы вымерла в среднем половина населения. Зато выросли леса. А лет через триста и народ вырос, восстановился… Теперь чуму заменила война.

Вариант, только вариант, их много. Борьба с черным напоминает поведение в очереди, оттеснение как бы незаметное. Только скажешь подобное, тут же тебе «припаяют» идеологию, а ничего подобного, черный мой родной, и коричневый, и пронизанность их светом — вопрос натуры, генетики может быть… степень «пропыленности» светом, если хотите
……………………………………..

В платяном шкафу, любом, найдешь и импрессионизмус, и экспрессионизмус, сколько угодно, и даже на надо из дома вылезать.
…………………………………………..

Русалка в домашнем рабстве. Ну, русалка-то русалка, а вся сложность не в ней, а в соотношении тьмы и света: годами бьешься за миллиметр, ища своего покоя. Опять никакой «идеологии» — чистая физиология…
……………………………………………..

Мой двойник: спорим, но не ссоримся
…………………………………………

Вид из окна на спящий городок. К счастью, наши ночи темны и длинны, отдыхаешь от людей…
………………………………………….

Триптих: кот художника. Тонкая натура, чувствительная, нередко ему завидую
………………………………………….

Пессимист и Оптимист. Жизнь начинал с пессимизма, так судьба сложилась. В отрочестве Шопенгауэр помог, поддержал. Крохи оптимизма появились… когда за тридцать было. А сейчас они оба дружат во мне, независимо от того, что за окном делается.
…………………………………………

Вокальная студия
……………………………………….

Из проб
………………………………………….

Тридцать лет и один год тому назад…
………………………………………..

«Тебе куда:? — нам не туда!»
Трудно тем, для кого «не туда» вдруг возникает, среди частых или постоянных «я с вами!». А я с детства — не туда, и не моя заслуга, и не тяжесть , а сама жизнь: господа, мне с вами не туда!
……………………………………………

Тридцать лет прошло, это вам не жук плюнул…
……………………………………………

Дом это место, где работа возможна, он шанс дает.
……………………………………………..

Квадраты и квадратики, белые, черные, цветные, заморочки века. А здесь они на своих местах — на коврике дешевом.