День: 19.08.2014

Вдруг сердце остановилось. Старик терпеливо ждал — так уже бывало не раз, останавливается, и снова за свое. Но эта остановка была длинней и томительней прежних, и когда оно, сердце, наконец, тяжело с болью стукнуло в грудину, Аркадий был в поту, холодном и липком, и дышал так, будто пробежал шесть пролетов по лестнице вверх. Вообще-то он за ночь прошел больше — и ничего! Он удивился, что же оно… И, постучав себя по груди, строго сказал — «брось безобразие!..» А оно в ответ — как будто споткнулось на ухабе, и снова грозно притаилось… Перед глазами заплясали черные запятые, похожие на холерных вибрионов, воздуха не стало… И когда сердце вынырнуло, всплыло, забилось, Аркадий понял, что дело плохо.
Он по стеночке, по стеночке к окну, где лучше дышалось, увидел любимый овраг с осколками жизни в нем, а за оврагом бескрайнее пространство. Заря нетерпеливо ожидала своей минуты, исподтишка освещая природу розоватыми редкими лучами, и Аркадий видел поляны, лес вдали, и что-то темное, страшное на горизонте; потом это темное слегка отодвинулось, приподнялось, и в узкий просвет ударили потоки розового света — день начался.
И тут Аркадию пришло в голову то самое слово, про которое он читал, говорил, но не верил в него, поглощенный своей злосчастной судьбой и всякими мелочами:
— ВОТ!.. А я умираю. Нелепость, до чего не везет!..
Нет, смерть не такая, она гораздо страшней — и больней, а это может вытерпеть любой, не то, что я… Я-то могу гораздо больше!
Снова удар, и новая тишина в груди прижала его к полу. Он сел. опершись спиной об стену. Теряя сознание, он все еще ждал -«сейчас оно прекратит свои штучки, не может оно так меня предать! Теперь, когда я знаю, чего не делал — я не жил. Боже, как все неважно — сделал, не сделал… Если б еще раз, я бы только жил!..»
Сердце словно поняло его, очнулось, снова закрутились колесики и винтики, омываемые живительной влагой, самой прекрасной и теплой в мире. Но Аркадий уже не мог подняться, редкие и слабые мысли копошились в голове, никакой яркости, никаких больше откровений… Это его слегка ободрило — не может быть, чтобы так тускло протекало, говорят, вспоминается вся жизнь… Значит, пройдет. Надо бы скорую… Стукнуть соседу?..
И тут вспомнил, в каком он виде. То, что никого не касалось, станет достоянием чужих враждебных глаз. Что на нем вместо белья!.. Надеть бы скромное, обычное, но не грязное, не дырявое… Но он знал — ничего нет, все собирался постирать, откладывал и откладывал. Он всегда откладывал, пока не накапливал презрение к себе — и тогда, проклиная мелочный и суетливый мир, брал тазик, мыло…
Рядом в тумбочке лежала чистая холстина, покрывало для надменного японца прибора. Встать Аркадий не мог, голова кружилась, и ничего не видел из-за вертлявых чертей перед глазами. Он прополз метр, дотянулся до тумбочки, наощупь нашел ручку, дернул. Материя вывалилась, он притянул ее к себе, с трудом, пережив еще одну томительную остановку, стянул с себя лохмотья, ногой затолкал поглубже под топчан — и завернулся в теплую грубую ткань.
Наконец, он в теплом, чистом, и лежит в углу. Теперь бы врача… Он с усилием приподнялся, сел… и тут стало совсем темно. Сердце замолчало, затрепетало слабыми одиночными волокнами, и дряблым мешочком опустилось… еще раз встрепенулось — и навсегда затихло.
………………………………
Марк проснулся рано, лежал, смотрел в окно, постепенно возвращался, ощутил горечь, что сидела занозой — не годен… Где же Аркадий?.. Одевается, бежит вниз, стучится. Дверь молчит, света внутри нет, а окна почему-то настежь, вчера не заметил… Решившись, он толкает дверь плечом, еще — и девять стариковских запоров со стонами и визгами сдаются. Он вваливается в переднюю. В ней, играя бумажками, гуляет ветер. Марк в кухню — там тоже странная пустота. Он в комнату — и здесь простор, книжная полка, раскладушка да столик из-под токарного станочка; Аркадий гордился — немецкий, сто лет, а ходит как!.. Марк в смятении в заднюю комнату — голый кафель под тягой, пустой стол, на табуретке японский пришелец… а рядом — на полу — весь в белом — сидит старик, упершись руками в пол, склонив голову к левому плечу, как он, бывало, делал — посмотрит, подмигнет — » я еще вам устрою сюрприз…»
Марк медленно к нему, и видит — осталась одна форма, нет старика. Это же надувательство, Аркадий…
А в окно льется прохладный свет, внизу шуршат листья, что-то, видите ли, продолжается, только Аркадия уже нет.

Ежик ищет свой угол, свой дом. Если о себе — угол и дом ничего общего со страной, нацией, тем более, государством уже не имеют. Когда-то Россия вызывала у меня ненависть и восторг одновременно. Я приехал из Эстонии взрослым человеком, рано повзрослел, живя в доме, который был в страхе перед новой для них страной.
В России я увидел, какими могут и должны быть люди творчества, раньше я видел таких единицы, теперь это была часть страны, и страна делилась на части. За последние двадцать лет я Россию разлюбил, а я из тех, которых удерживали только интерес и любовь, во всем, вокруг меня, среди людей, и в моих делах, занятиях. Если б я был моложе и планы на будущее имел, то конечно, ушел бы, не оглядываясь. Мои планы слишком куцые, хотя еще есть. К счастью, мои интересы и увлечения очень далеки от того, что делается за окном, я ведь из тех упрямцев, которые бьются лбом об стенку… к счастью, далек от текущей жизни, в своем углу…
………………………………..

Такой конструктивизм довольно дешевый, геометрия, структура-фактура, бывает минутами, а вообще не очень мне интересно. Я вообще к «стилю» к стилистике надрывной и настырной отношусь отрицательно, все эти концептуализмы, минимализмы… когда человек уже законсервировал себя в стиле, жанре — мне не нравится. Стиль — это сам человек, и подчиняется требованиям образа, задачи, цели… И это ценней всего, когда происходит интуитивно-инстинктивно, как было у Ван Гога, как было даже у Утрилло (периоды) при всей его невменяемости. Когда человек в среде, в окружении, в социальном давлении, и даже при самом добром отношении вокруг — это все болезненно и трудно. Нужно уходить, нужно быть одному или уметь удалять окружающих от себя, смайл… Дело не в масштабе, дело в «драйве», куда идешь, вот вопрос… Ошибки при этом неизбежны, но это СВОИ ошибки.
……………………………………………

Каська наколбасилась и гуляет по лоджии, сейчас выберет местечко — и спать, спать…
……………………………….

Такие вещи я не считаю натюрмортами, это «зарисовки», независимо от техник, жанра, это может быть неожиданно, забавно, но всегда все-таки фрагментарно-кусочно…
…………………………………………

Гуляя по лестницам, не испорченным ремонтами, видел такие трубы не раз, торчащие из стен. Иногда это выразительно, но опять же — зарисовки.
……………………………………………………

Один из вариантов, тряпка, брошенная на батарею в углу. Есть более прилично выстроенные, зато спокойные, а сегодня их не хочется. Цвет! Скрытое бешенство, тлеющие угли… мне такие вещи ближе, чем открытый цвет, чем понятный по происхождению свет…
………………………………..

Тоже зарисовка, репортаж, из любимых углов, их много было. Однажды в поисках комнаты, набрел на дом, в котором на первом этаже, полуподвальном, пол земляной… ушел, тогда это меня испугало, зато запомнил, и потом подвалы встречал как родные, когда кормил котов — вспоминал и узнавал… Комфортное жилье всегда меня отталкивало, какой там к черту уют… Ценю тепло и полутьму.
…………………………..

Летом 2010 года много фотографировал птиц, и поил их, лето было безумное по жаре и сухости. Видел отношения, удивительно похожие на человеческие, только более открытые…
…………………………………….

Раннее утро… летнее… Это свет и цвет заставили меня проглотить свое неприятие, смайл…
…………………………………..

Десяток вариантов, с красным большой спор был, такие споры внутри себя полезны, что-то выясняется, оттачивается… или расширяется, отодвигается граница… Здесь весьма умеренное «дно»
…………………………..

УТРО. Набросок, масло, давно…
………………………………

Шнурок со своей судьбой, это окно было нужно мне, и ему тоже…